Текст книги "Удивительная жизнь Эрнесто Че"

Автор книги: Жан-Мишель Генассия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

На следующее утро Кристина предстала перед судьей исправительного суда вместе с одиннадцатью мужчинами, задержанными на месте преступления (шестеро из них были арабами). Выглядела она устрашающе: волосы растрепаны, верхняя губа вздулась, белая блузка закапана кровью, разбитый нос зажат платком, ладони расцарапаны при падении на асфальт. В качестве поблажки ее дело решили рассмотреть первым. Обессиленные, бледные как смерть приятели сидели в третьем ряду и напоминали скорее подсудимых, чем досужих зевак. Какой-то пенсионер, видимо большой любитель подобных «развлечений», сообщил им, что у судьи «тяжелая рука». Кристина отказалась от адвоката под тем идиотским предлогом, что она ни в чем не виновата, и пообещала подать жалобу на полицейских за нанесенные побои. Председательствующий велел ей успокоиться – «Я не давал вам слова!» – и она немедленно обозвала его милитаристом.

– Я горжусь своими убеждениями, мадам.

– Вы обыкновенный мясник!

Подсудимую вывели из зала. По требованию прокурора Кристину приговорили к шести месяцам тюрьмы с отсрочкой исполнения наказания и к полутора тысячам штрафа. Немыслимая сумма!

Удар молотка, следующее дело…

Вечером Кристину выпустили. Она наотрез отказалась подписывать постановление об освобождении из-под стражи и потребовала, чтобы ее освидетельствовал врач. Дежурный жандарм велел ей убираться, и поживее! – она назвала его легавым придурком. Он заколебался, презрительно фыркнул и сказал, что ей самое место в дурдоме. Морис и Йозеф поняли, что пора вмешаться, и попытались увести Кристину, она упиралась, заявляя, что не уйдет без своей сумочки. Сумочка, скорее всего, потерялась во время ареста, но Кристина была уверена, что полицейские ее украли.

– Все вы – продажные мерзавцы!

– Если не заберете эту бесноватую отсюда сию же секунду, я снова посажу ее под замок, – пообещал дежурный.

– Мне нужна моя сумка! Где мой кошелек? Они его сперли! Сволочи!

Йозеф и Морис с трудом вытолкали Кристину из дежурки, и на улице – видимо, подействовал свежий ночной воздух – она моментально успокоилась, перейдя от крайнего возбуждения к почти летаргическому спокойствию. Они молча шли по пустынной улице д’Исли, она автоматически переставляла ноги и вдруг застыла перед освещенной витриной модного магазинчика, с ужасом вглядываясь в свое распухшее лицо. Кристина провела дрожащей рукой по губам, поправила прическу, промокнула носовым платком саднящие ладони и медленно повернулась к Йозефу:

– Скажи честно, я обезображена?

– Не беспокойся, я тебя подлечу.

– Все равно я завтра не смогу выйти на сцену.

Морис взял ее руку, поцеловал и улыбнулся:

– Немного грима – и никто ничего не заметит.

– Мы не делали ничего плохого. Просто выступали за мир.

– Они скоты, – утешил ее Морис.

Царапины и ссадины оказались поверхностными. Йозеф осторожно промыл их и обработал перекисью водорода. Помада «Красный поцелуй» замаскировала разбитую губу, а гематому на левом бедре смазали йодом. Кристине повезло: в стычке ей ничего не сломали, хотя она вырывалась, а может, даже кусала полицейского. Другой агент оторвал ее от сослуживца, толкнул на мостовую, потащил за руку, она сопротивлялась, пыталась подняться, получила удар локтем по носу, потом кто-то наступил на нее…

Кристина не собиралась сдаваться: она обязательно подаст жалобу за побои и украденную сумочку, бояться нечего, сотни свидетелей видели, с каким остервенением ее колошматили легавые.

– Мы вооружены только идеями, но они нас боятся.

– У меня есть знакомый адвокат, жесткий ловкач, если хочешь, можем его нанять, – предложил Морис.

– Еще как хочу!

– Завтра утром тебя осмотрит мой врач и выдаст свидетельство.

– Ты прав.

– Дело принципа, любовь моя. в борьбе за мир торговля неуместна.

– Хорошо, что у меня есть ты.

Йозеф с удивлением взглянул на Мориса: тон у него был очень убедительный, но глаза он прятал.

– Гитлера красивыми словами не остановишь, – бросил Йозеф. – Всех немецких пацифистов он перебил, тех, кто сопротивлялся режиму, отправил в лагеря. Войны не миновать.

– Ты понимаешь, что будет бойня? Это же чистое безумие! – огрызнулась Кристина.

– С фашистами нельзя вступать в переговоры. Столкновение неизбежно. Что станешь делать, когда они нападут? Придется защищаться, так что пора начинать готовиться.

– Если все будут поступать, как это сделал ты, не поехав в Испанию, Гитлеру не о чем беспокоиться.

– Ты просто жалкий завистник.

– Некоторым хватает мужества, другие родились трусами.

Йозеф был растерян, обижен и разозлен:

– Вот, значит, как: за Испанию воевать следовало, а против Гитлера нет? Знаешь, в чем главная проблема пацифистов? Все вы глупы как пробки!

Йозеф ушел и не обернулся. Никто его не окликнул, не попытался вернуть. Он надеялся, что вечером к нему заглянет Нелли или Морис, но они не пришли.

Каждый новый день усиливал терзания Йозефа. Он говорил себе: все кончено, лучше разозлиться и остаться одному, чем предать себя, но не мог не понимать, что у него проблема, что он был слишком непримирим и обидел друзей. Он не жалел о сказанном, но разрыв с Морисом, Кристиной и Нелли тяготил его. Он думал о ссоре днем и ночью, понимал, что Кристина была одновременно права и не права, и не мог не уважать ее за силу характера и твердость убеждений. Кроме того, она попала в больную точку: он действительно искал предлог, чтобы не записываться в интербригаду. Да, он раньше других понял всю безнадежность борьбы с франкистами, но это слабое извинение.

Нелли появилась через две недели. Она курила у подъезда и издалека заметила, как Йозеф идет по тротуару, читая на ходу газету.

– Ты дуешься? – спросила она, и он не нашелся что ответить. – Мы же не поссорились? – не успокаивалась Нелли.

Он и забыл, какие у нее дивные зеленые глаза.

Нелли была наделена природным жизнерадостным бесстыдством и неотразимо соблазнительным движением наклоняла голову к плечу. Она медленно приблизила свое лицо к лицу Йозефа и поцеловала его в губы. На улице! При людях! Боже, это же верх неприличия! Оба с трудом сдерживали дрожь.

Он так сильно стиснул ее в объятиях, что она едва не вскрикнула. Прохожие отводили взгляд, укоризненно качали головой, сокрушались: «Мы многое повидали, но такое…», «Куда катится мир?!».

Йозеф с превеликой радостью лишился репутации добропорядочного доктора.

Нелли схватила его за руку, они не стали ждать лифта, перепрыгивая через ступеньку, взбежали на четвертый этаж и остановились, переводя дух. Нелли снова поцеловала Йозефа, не позволила ему зажечь свет, а когда он попытался дрожащей от нетерпения рукой вставить ключ в замочную скважину, принялась стягивать с него пиджак. «А вдруг кто-нибудь выйдет?» – прошептал он. Она не услышала или притворилась, что не услышала, и они занялись любовью прямо на площадке, перед квартирой. У соседа на верхнем этаже работало радио, звучала джазовая композиция «Мартиника», музыка страсти.

Они ужинали в ресторане на площади Нельсона. Нелли ни словом не упомянула недавнюю ссору. Она рассказала, что Мате репетирует с ними новую пьесу ирландского драматурга Джона Миллингтона Синга «Удалой молодец, гордость Запада» и у нее нет ни минуты свободной. Ни минуты, трижды повторила она, давая понять, что только поэтому не появлялась у него так долго. Мате сам играл одну из ролей, исправлял перевод, переделывал текст.

– Нам всем очень трудно, он каждый день меняет трактовку.

Нелли сжала руку Йозефа, залпом выпила бокал красного вина и робко спросила:

– Ты согласишься встретиться с Кристиной?

– Почему бы и нет…

– Слава богу! Я боялась, ты откажешься. Мне так хочется, чтобы все стало как раньше!

Премьера спектакля пришлась на один из дней, когда Йозеф ездил в Сетиф. Он вернулся около часа ночи и нашел под ковриком приглашение, подписанное Нелли и Кристиной.

Его ждали «с нетерпением».

Йозеф очень устал, но все-таки отправился на площадь Генерала Бюжо, в театр «Современное творчество». Зал был заполнен до отказа. Действие пьесы происходило в девятнадцатом веке в ирландской деревне, сцена была оформлена колодцем и скамьей, на заднике художник изобразил дерево у подножия холма. Мате играл сына, винящего себя в смерти отца, которого ненавидят и презирают все односельчане. Йозефу показалось, что у него проблемы с дикцией.

– В этом зале чудовищная акустика, – объяснила ему потом Нелли, выглядевшая очень убедительно в роли дочери пастора.

Публика горячо приняла спектакль и аплодировала артистам целых десять минут, чем немало удивила Йозефа. Он с трудом протолкался за кулисы, где все хвалили игру Кристины. Дверь гримерки открылась, она увидела Йозефа и так обрадовалась, что кинулась ему на шею и расцеловала. Он сказал: «Ты потрясающе играла!» Она почему-то удивилась и спросила:

– Правда? Ты действительно так думаешь?

– Честное слово! – подтвердил он с искренностью воришки, застигнутого на месте преступления. – Это было потрясающе, невероятно, ты играла… неповторимо.

Она просияла ослепительной улыбкой:

– Ты не представляешь, как это для меня важно.

Йозеф не лицемерил. Он не слишком хорошо разбирался в театральном искусстве и просто убедил себя в том, что Кристина играла замечательно. Морис расцеловал Йозефа, обнял его за плечи и сказал:

– Счастлив тебя видеть, дружище. Она потрясающая, правда? Давайте отпразднуем, я вас приглашаю.

Сидевший за столиком Мате выглядел разочарованным – добровольный сбор от спектакля оказался рекордно низким. Один из артистов заявил, что существует прямая связь между выручкой и реакцией публики на постановку.

– По-моему, зрители были в восторге, – сказал Йозеф.

– Жалкие жмоты! В следующий раз будем брать плату за вход.

Морис поднял бокал и произнес тост за воссоединение со старым другом.

– Вы поругались? – удивился Мате.

– Пустяки, не о чем говорить, – поспешила ответить Нелли.

– Мы не позволим политике разлучить нас, – продолжил Морис. – Не будем об этом говорить. Тот или та, кто затеет политический спор, заплатит штраф. Поведет всех в кино. Имею честь пригласить вас завтра в «Мажестик» на американский фильм с Кэри Грантом «Только у ангелов есть крылья»[74]74
  «Только у ангелов есть крылья» – художественный фильм 1939 г. режиссера Ховарда Хоукса.


[Закрыть].

– А почему не в «Трианон»? Там идет «Набережная туманов»[75]75
  «Набережная туманов» – французский художественный фильм режиссера Марселя Карне, созданный в 1938 г. по роману Пьера Мак-Орлана. В главных ролях – Жан Габен, Мишель Симон, Мишель Морган и др. Фильм считается одним из лучших образцов «поэтического реализма».


[Закрыть], – спросила Нелли.

– Я уже взял четыре билета.

Кристина терпеть не могла фильмы, воспевавшие грубую силу, и злилась, когда кто-то выбирал за нее, куда идти и что смотреть. Морис клялся, что скучно не будет, в фильме много действия, герои-летчики, никакой приторности, как у Карне, потом они пойдут есть мороженое, но все было тщетно. Кристина и Нелли решили отправиться в «Трианон», предвкушая удовольствие от истории любви разочаровавшегося в жизни дезертира и падшей женщины.

– Вы же не бросите меня одного? Я даже билеты сдать не могу!

– Давайте не будем спорить из-за фильма, мы ведь собрались, чтобы отпраздновать примирение, – попытался вмешаться Йозеф. – Сходим на следующей неделе, «Набережная» будет идти еще долго.

Йозеф подошел к стойке, сказал что-то на ухо Падовани, тот кивнул, выбрал конверт с пластинкой и исчез за перегородкой. Зазвучали первые такты «Возвращения». Йозеф вернулся к столику, протянул Кристине руку, и она не колеблясь пошла за ним следом. Йозеф танцевал с закрытыми глазами, Кристина тоже опустила веки, и они медленно заскользили по дорожке, уносимые мелодией танго. Кристина танцевала прекрасно, Йозеф чувствовал трепет ее тела, она отдавалась на его волю – о, как партнера, не более того! Ее рука у него на шее, она ласкает его кожу, нет, показалось, нога прижимается к ноге…

Когда танец закончился, другие пары долго им аплодировали.

– Обожаю эту песню, – сказал Йозеф.

– Да, она очень трогательная.

– Гардель поет для каждого из нас. В Праге у меня были все его пластинки.

Падовани поставил «El dia que me quieras»[76]76
  «el dia que me quieras» – «День, когда ты меня полюбишь». Музыка Карлоса Гарделя, слова Альфредо Ле Пера (1935).


[Закрыть], еще одно восхитительное танго великого аргентинца. Йозеф хотел снова пригласить Кристину, но она повернулась к Морису и спросила:

– Потанцуем?

– Послушай, я устал, мне завтра рано вставать, пора домой. – Он сделал знак официантке: – Мишель, принесите счет мне.

– Ты снова за свое!

– Я же сказал, что приглашаю.

– Только не меня. Поступим как обычно. Каждый платит за себя.

– Сделай одолжение, не упрямься! Это доставит мне удовольствие.

– Ни за что! Я достаточно взрослая и могу сама за себя заплатить. Мне до чертиков надоел твой мужской гонор.

– О чем ты?

Кристина покопалась в сумочке и раздраженно швырнула ее на стол:

– Одолжи мне немного денег, Нелли.

Та достала из кошелька две купюры по десять франков и горстку мелочи и протянула подруге:

– Все, что есть, я сегодня не богата.

– Может, все-таки перестанем спорить из-за какого-то жалкого обеда? – вмешался Морис.

– Ненавижу благотворительность! Я же сказала, что не продаюсь.

– Могу выдать тебе гонорар за будущие гастроли, – предложил Мате.

– Ты уже заплатил мне за два месяца вперед.

– Вот моя доля, – вмешался Йозеф, доставая бумажник.

– Я не возьму денег от милитариста!

Бесконечные штрафы, в том числе та огромная сумма, которую пришлось заплатить по решению суда, разорили Кристину. Мать (они почти не общались по причинам, которых никто не знал) прислала ей из Сент-Этьена телеграфный перевод с припиской, что делает это в последний раз. Когда обращаешься за помощью, в ответ следует хотя бы поблагодарить и пожелать удачи в новом году, но Кристина была слишком горда, чтобы так поступить. Приятельница Мате нашла ей работу – не слишком хорошо оплачиваемую, но и необременительную: по вечерам Кристина преподавала театральное мастерство и участвовала в радиопостановках, что позволяло ей выживать. Хозяин ресторана «Марселец» открыл Кристине кредит (она ведь актриса!), Падовани тоже кормил ее в долг, хотя его жена ворчала все громче. Этим вечером она открыто высказала свое недовольство:

– Мне неприятно это говорить, малышка, но, если нет денег на ресторан, питайся дома.

– Не слушай ее, моя красавица! Хозяин здесь я, так что можешь приходить, когда захочешь.

– Я не твоя красавица!

Кристина выбежала, хлопнув дверью, Морис последовал за ней. Падовани был ошарашен, его жена торжествовала:

– Можешь попрощаться со своими деньгами, болван!

Вскоре на стене над стойкой бара появилось объявление в красивой рамке, на которое сначала никто не обратил внимания. Всякий раз, когда один из клиентов просил отсрочки – «Ты же меня знаешь, я обязательно заплачу!» – папаша Падовани отсылал его к супруге, та молча кивала на рамку, и неудачник узнавал, что «Недобросовестные плательщики подло прикончили кредит».

Выход из тяжелой ситуации был найден сообща и единогласно: Морис и Йозеф приглашают девушек на ужин к себе домой и готовят по очереди. Если Кристина и Нелли играли спектакль, компания встречалась после театра. Нелли не нравилось «меню» – спагетти, омлеты и рис с помидорным соусом, но солидарность есть солидарность, разве быть вместе – не главное в этой жизни?

Домашние трапезы проходили куда более спокойно и обыденно, никто не смеялся, не отпускал идиотских шуточек, долго отсутствовавшие друзья не вываливали им на голову кучу новостей. За столом Кристина, Нелли, Морис и Йозеф чаще всего молчали, боясь затронуть «опасные» темы. У Мориса был детекторный приемник, ловивший передачи с другого конца света (даже из Нового Орлеана!). они усаживались в кружок, слушали джаз и фантастические сольные композиции на кларнете. Йозеф купил переносной фонограф фирмы «Граммофон» с автостопом и дюжину пластинок Гарделя на 78 оборотов.

Как он мог так долго обходиться без этой волшебной музыки?

Девушки находили Гарделя слишком «сладким». Йозеф хотел было организовать «танцы на дому», собрался передвинуть стол и кресла, но почти сразу отказался от этой мысли: звук у проигрывателя был не очень сильный, да и дансинг из обычной столовой вряд ли бы получился.

Иногда пары разделялись и проводили вечер каждая по-своему.

Нелли с Кристиной были очень разными по характеру. Одна любила, когда ее приглашали, другая терпеть этого не могла.

– Я женщина, но не феминистка. Ты можешь за меня платить, – уточняла Нелли. – Не каждый мужчина удостаивается такой чести.

Йозеф не раз оплачивал их с Нелли ужины, но чаще всего они делили счет пополам.

Кристина жаждала финансовой независимости. Она отказала Морису, объяснив, что не признает законов, обязывающих ее подчиняться мужу, хочет работать, иметь счет в банке, получать паспорт, не испрашивая на то согласия супруга. Морис решил поймать ее на слове.

– Я передаю тебе полномочные права на мою любовь! – торжественно провозгласил он.

– Вот это-то и недопустимо. Я предпочитаю остаться холостячкой. Хочу жить свободным человеком, а не женой мсье такого-то или такого-то!

Список требований Кристины был довольно длинным. Она хотела иметь право избирать, быть избранной – как турецкие и английские женщины, самостоятельно распоряжаться собственным имуществом; получать за работу ровно столько, сколько получают мужчины. Она считала, что домашние обязанности должны распределяться поровну между мужем и женой, и не сомневалась, что женщина может работать по любой специальности. Она называла нетерпимым закон 1920 года, наложивший запрет на свободную продажу контрацептивов. Самую лютую ненависть она питала к религиозной догме, возводящей закабаление в идеал: место любой женщины – у домашнего очага.

Время от времени, устав от бессмысленной борьбы, Кристина говорила:

– Это узаконенное насилие убивает нас, мы бессильны…

– Ты о чем? – вскидывался Морис.

Йозеф и Нелли не могли не заметить происшедшей с Морисом перемены. Раньше он не проявлял интереса к проблемам общественной жизни, но в это смутное время каждому приходилось определяться. Морис питал родовую ненависть к Народному фронту, разорившему страну. До сего дня он повторял за другими: Муссолини возродил Италию, дав итальянцам работу, нам необходима сильная личность, чтобы покончить с псевдобедняками, жаждущими прикарманить деньги богатых людей.

Сначала Кристина спрашивала: «Тебе-то что за дело? Ты, насколько мне известно, совсем не богат?» – «Я разбогатею, – отвечал Морис. – Не собираюсь всю жизнь работать „на дядю“».

Морис, подобно многим другим, считал войну неизбежной.

И вот в самом начале нового года на Мориса «снизошла благодать», и он стал убежденным пацифистом, со страстью неофита клеймил сторонников перевооружения армии, увлеченно читал Ромена Роллана и горячо рекомендовал его друзьям, перестал высмеивать «нелепые требования» слабого пола, забыл свои издевательские намеки на женские комплексы и психологические слабости – короче говоря, превратился в верного спутника и соратника яростных суфражисток. Теперь Морис готов был не только словом, но и делом сражаться с теми, кто называл феминисток гарпиями и дурными матерями.

Ярче всего новая ипостась Мориса проявлялась в присутствии Кристины. Когда ее не было рядом, он оставался прежним и рассуждал «как все». Друзья жалели Мориса и не обращали внимания на то, что Йозеф называл приспособленчеством: неожиданная перемена гарантировала Морису благодарность и восхищение любимой женщины.

– Как она может его любить? – удивлялся Йозеф.

– Любовь слепа, ты разве не знал? Она наконец счастлива, ну и слава богу, – отвечала Нелли.

– Что она в нем находит?

– Он веселый, красивый, пылкий и очень ее любит.

– Они друг другу не подходят, вернее, он ей не пара.

Морис совершил сделку века. Первую за свою африканскую «карьеру». Он во всех деталях описывал ее друзьям и всем окружающим. Было очевидно, что Морис говорит чистую правду: многократно повторенный рассказ сходился во всех деталях. Он несколько раз «проставлялся» у Падовани и завел много новых друзей. «Хоть и парижанин, а не заносится», – говорили они. Морис оплатил долги Кристины, но не знал, как ей об этом сказать, – боялся, что она рассердится. Морису удалось продать огромный дом с английским парком, нормандским садом, пальмовой рощей, конюшней, службами и видом на море.

Блестящая операция! Проведена без сучка без задоринки, рукой мастера. Мориса прилюдно похвалил его патрон Морель, не слишком щедрый на комплименты. Никто и подумать не мог, что ему удастся сбыть с рук это владение: в нынешних обстоятельствах его просто невозможно было продать – ни за какую цену! Морис нашел покупателя, только что вышедшего в отставку генерала, его жена влюбилась в Алжир и решила вложить в недвижимость доставшиеся в наследство деньги. Почтенному генералу, уроженцу Сент-Аман-лез-О, было неведомо значение слова «торг», ему бы и в голову не пришло обсуждать цену. Когда дорогая супруга, мать пятерых детей, призналась, что это дом ее мечты, он повернулся к Морису, вынул монокль и щелкнул каблуками:

– По рукам! Дело сделано.

Морису стало совестно надувать почтенного вояку – чувство было новое и странное (позже он без труда избавился от этого «комплекса новичка»).

Лоб в испарине. Едва заметное дрожание нижней губы.

Когда он объявил «своему генералу», что по собственной инициативе добился для него существенной скидки, тот начал отказываться – окружающие могут подумать, что он не способен обеспечить семью! – но Морис не сдался: недопустимо обманывать офицера французской армии.

– Прошу вас, мой генерал.

– Я высоко ценю вашу щепетильность, молодой человек, сегодня это большая редкость.

Морис совершенно очаровал генеральшу – «Вот что значат семья и хорошее воспитание!» – и стал своим человеком в доме. Раз в месяц его приглашали на прелестные воскресные полдники, которые хозяйка дома называла garden-parties и где бывали сливки алжирского общества.

Если рай когда-нибудь существовал, он наверняка находился в этом красивейшем месте, где-то между Сиди-Феррухом и Зеральдой, так близко и так далеко от Алжира: тянущийся до горизонта пляж с золотым песком, роща клонящихся к земле приморских сосен, группы пальм, море опалового цвета, первозданная тишина, нарушаемая легким, как шелк, ветерком. Здесь человеку казалось, что он присутствует при рождении мира, как наш праотец Адам. В это беззаботно-счастливое августовское воскресенье 1939 года Кристина проглядывала газету, Нелли загорала, Морис и Йозеф занимались серфингом.

– «Мы стоим на краю. Мы не сумели остановиться, пока еще было возможно. Европа скоро взорвется», – прочла вслух Кристина.

– Выбрось газету, не отравляй себе жизнь, лови минуты счастья, – не открывая глаз, посоветовала Нелли.

– Возможно, это наше последнее мирное воскресенье.

– Эй вы там, лентяйки, идите купаться, – звали из моря Морис и Йозеф.

В начале сентября Гитлер захватил Польшу. Все этого ждали и все-таки удивились, Франция и Великобритания объявили Германии войну. Жесточайшее лобовое столкновение стало неизбежным. Новый Верден, или тотальное уничтожение человечества. Почти год ничего не происходило. В Алжире по-прежнему слушали новости по радио, хорошими их назвать было нельзя, но это никому не мешало работать, ходить на танцы, есть всей семьей мороженое. Людям хотелось еще хоть немного пожить спокойно, и они постепенно привыкали к «странной» войне. Некоторые предсказывали, что настоящих боевых действий не будет, все устроится путем тайных переговоров: заключили же, в конце концов, Германия и СССР пакт о ненападении.

Кристина не теряла надежды:

– Никто не хочет умирать за Данциг или Польшу. Еще есть шанс сохранить мир.

Была объявлена всеобщая мобилизация. В срочном порядке сформировали 19-й армейский корпус. Мориса приписали к 1-й алжирской пехотной бригаде, одной из двух частей, которым не грозила отправка в метрополию, а позже перевели ординарцем в штаб. Только близкие знали, как ему удалось это провернуть. На сей раз он был на редкость неразговорчив и скуп на детали, – видимо, «наверху» порекомендовали держать язык за зубами.

– Я родился под счастливой звездой, – объяснял он скептикам.

Морис возил «своего» генерала на службу, а вечером доставлял его домой. Он утверждал, что в командном пункте царит олимпийское спокойствие. За ними (то есть за всеми нами) стоит империя, огромная французская колониальная держава с территорией в тринадцать миллионов квадратных километров, населением семьдесят миллионов человек и огромными природными богатствами. Народы империи наконец-то смогут выразить свою благодарность вечной великой Франции, которая так много для них сделала. Эта тыловая база, недоступная для хищников вроде Англии и Америки, предоставит в распоряжение министра колоний шестьсот тысяч хорошо обученных и полностью экипированных солдат.

Служба Мориса протекала спокойно, но обязанностей в Национальном фронте у него было много, и он неустанно вторил аргументам Кристины. Нет, Морис не был уклонистом, он таким образом просто выражал свои пацифистские убеждения. Ему невероятно нравилась его работа. Он избежал печальной участи солдат трех североафриканских дивизий, выставленных на передовую и принявших на себя первый удар немцев. Французы и «туземцы» сыграли роль пушечного мяса, ритуальной жертвы.

Чешский доктор Йозеф мобилизации не подлежал. Драконовский закон запрещал врачам-иностранцам практиковать на территории Франции, но каков порядок его правоприменения в Алжире, распространяется ли он на сотрудников научных институтов? Йозеф без устали работал вместе с коллегами над новым методом лечения малярии плазмохинином[77]77
  Ученые-химики упорно искали синтетические препараты, которые могли бы заменить хинин растительного происхождения. В 1925 г. в СССР был получен первый противомалярийный препарат – плазмохинин.


[Закрыть]. Он поставил на себе опасный опыт – сделал прививку от малярии и несколько раз по многу часов находился в стерильном помещении, где его кусали десятки, а то и сотни анóфелесов, выведенных в лаборатории из личинок, собранных по берегам зараженных водоемов. Йозеф ни разу не заболел, поскольку комар передает человеку малярию только в том случае, если уже является носителем. Первая латентная инфекция защищала Йозефа от вторичного заражения как естественная вакцина. По примеру Пастера все врачи испытали на себе эту методику, и ни один не заболел малярией.

Сержан сумел добиться отсрочки для всех сотрудников призывного возраста. Институт обязан был поставлять армии промышленные количества лекарственных средств и вакцин против тифа и оспы, объем работы значительно вырос, но никто не жаловался.

Никто, кроме Нелли, – она считала, что проводить дни и ночи на работе – верх идиотизма. Особенно ночи.

Новый, 1940 год компания по общему согласию встречала тихо. Они ужинали, слушали по радио концерт Дебюсси, выпили несколько бутылок розового марокканского вина «Гри де Булауан» и с непривычным волнением пожелали друг другу счастья. Все четверо понимали, как им повезло: многие пары разлучены, а они по-прежнему вместе. После полуночи – выпито было слишком много – Нелли расчувствовалась и начала напевать свою любимую песню Шарля Трене[78]78
  Трене, Шарль (1913–2001) – французский певец и автор песен.


[Закрыть] «Твоя рука в моей руке», глядя блестящими зелеными глазами в глаза Йозефу. Он взял ее за руку, и они вместе с Кристиной и Морисом спели хором, сидя за низким столиком:

 
Сядь ближе, любимая,
Прижмись ко мне
И скажи, что нет счастья больше,
Чем глядящие в небо глаза,
И отражение неба в твоих глазах,
И твоя рука в моей руке…
 

Вечером в понедельник 16 марта 1940 года в институт явился Морис. Он был в форме и выглядел просто ужасно. Йозеф почему-то решил, что с Кристиной случилось несчастье. Морис дрожащей рукой протянул ему телеграмму: «Дело чрезвычайной важности тчк Свяжись со мной немедленно тчк Филипп Делоне».

– Это от отца. Наверное, случилось что-то ужасное. Умоляю тебя, Йозеф, не бросай меня одного.

Морис боялся звонить домой, боялся услышать дурные вести. Он любил оставшуюся в Париже семью, но они практически не общались, разве что обменивались поздравительными открытками на Новый год. Йозеф повел его на Главпочтамт, где встретил старых друзей (они все так же сидели под часами и ждали, когда дадут связь). С началом войны дело усложнилось: быстро соединяли только итальянцев, не участвовавших в боевых действиях. Йозеф больше не пытался звонить в Прагу. Он не мог проводить на почтамте все дни напролет и «разговаривал» с отцом по ночам.

Телефонистка соединила их с Парижем через десять минут. Они вошли в кабину номер три, и Йозеф сказал:

– Мужайся, старина.

Морис сделал глубокий вдох, снял трубку, из которой доносилось «алеканье», и протянул наушник Йозефу.

– Папа, это я, Морис. Как у вас дела? – произнес он срывающимся голосом.

– Твоя сестра, сынок…

– Элен? Элен умерла?!

– Нет, она… беременна.

– Не может быть! Она… Ей…

Он не сразу сообразил, сколько Элен лет, а когда подсчитал, рухнул на табурет и отобрал у Йозефа отводную трубку.

– Почему она не делает аборт?! – закричал он.

Делоне-старший начал что-то объяснять.

– Боже мой! Господь милосердный! – шептал Морис, наливаясь краской от ярости и возмущения.

Йозеф вышел и плотно прикрыл за собой дверь кабины, чтобы не мешать обсуждению деликатных семейных проблем. Впрочем, его тактичность пропала втуне, Морис так громко орал: «Мерзавка! Негодяйка!» – что его слышали даже на другом конце зала. Йозеф вытащил пачку «Белтос», закурил и угостил всех своих знакомцев. Минут пять они курили и беседовали о погоде, невиданно теплой для этого времени года. Морис резко бросил трубку и на несколько минут замер, как окаменел, потом вышел пошатываясь и разрыдался. Йозеф обнял друга за плечи, и они покинули здание почтамта.

Что за ужасное время…

Элен, его сестра, его любимая младшая сестричка, залетела от какого-то неизвестного парня! Неизвестного, как же! Она прекрасно знает, кто ее «оприходовал», но родителям имя назвать отказалась, отец ужасно на нее кричал, она ему надерзила и ответила: «Ни за что! Лучше умереть!»

Мать все время плачет. Элен так и не призналась, не открыла имя «злодея» – да-да, злодея, сукина сына, обманувшего доверчивую семнадцатилетнюю девушку, – восемнадцать ей исполнилось три недели назад! У нее было счастливое будущее, она могла бы найти отличную партию, а теперь не получит ни гроша из своего наследства. Ни один уважающий себя мужчина не возьмет ее замуж, а мерзавца они вычислить не могут, вот и давай после этого хорошее образование дочерям, порочность у них в крови.

Элен растолстела как корова, и придурок-врач диагностировал у нее гипопластическую анемию. Признайся она сразу, дело можно было бы уладить, но эта идиотка выжидала полгода.

– Я думал, вы строгие католики?

– И что?

– Разве церковь не запрещает аборты?

– Конечно запрещает. Да что теперь говорить, дела все равно не поправишь.

Морис был так удручен и подавлен, что боялся расплакаться, как девчонка, и решил не встречаться с Кристиной, пока не придет в себя.

Он попросил Йозефа передать Кристине, что заболел, и она встревожилась.

Возможно, Йозеф разучился врать, или Кристина оказалась слишком проницательной, или он хотел, чтобы она догадалась, но его замысел не удался. «Он скрывает от меня правду, Морис наверняка умирает!» – подумала Кристина, кинулась к нему домой и нашла своего любимого живым и невредимым, но униженным. Морис был вне себя от бешенства.