Текст книги "Путешествие с Люком"

Автор книги: Жан-Люк Утерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Покинуть этот рай было выше наших сил, это значило пойти против природы. Вообще, с тех пор как мы путешествовали по Мексике, каждый отъезд просто надрывал нам сердце. Наша грусть объяснялась еще и сознанием, что эти места недолго останутся девственными. Скоро здесь, как и повсюду, зарычат бульдозеры и экскаваторы, сметая с лица земли этот оазис, на месте которого возникнут асфальтовые шоссе, отели, бунгало, клубы путешествий и, в довершение всего, аэропорт с его десятками и сотнями чартеров. И турагентства начнут продавать «экзотические путешествия по системе ‘все включено’», с незабываемыми морскими видами. А куры, свиньи и коровы будут сосланы куда-нибудь подальше, на задворки, вместе с их владельцами.

В день отъезда мы бросили последний тоскливый взгляд на этот бескрайний пляж; мы знали, что никогда больше не вернемся сюда.

Жюли выдвинула довольно нелепое предложение – ехать вдоль Тихого океана вплоть до Акапулько. Акапулько? Этот город казался мне полной противоположностью того, чем мы наслаждались в Пуэрто-Анхель. Я представил себе бухту с бетонными набережными и толпы янки, ведущих себя как полноправные хозяева. «Может, ты и прав, – ответила Жюли, – но почему бы нам самим в этом не убедиться?»

Итак, мы взяли курс на Акапулько. К вечеру мы остановились в Пуэрто-Эскондидо – местечке, облюбованном серферами. На закате все они шли, с досками под мышкой, к океану, полные решимости сразиться с ним на равных. Сначала они плыли под водой, ловя волну, затем взмывали на ее пенистом гребне, на головокружительной высоте, и неслись к берегу, чтобы нырнуть вглубь за миг до того, как она разобьется о берег. Мы с замиранием сердца следили за этой битвой гигантов, развернувшейся на море. Люк, изумленно разинув рот, указывал пальчиком на горизонт, словно обнаружил на своем жизненном пути, после собак, лошадей, свиней и коров, новую разновидность существ, которые умели скользить по воде; решительно, мир был богат самыми разнообразными созданиями.

В Акапулько жизнь организована так, что деньги утекают как вода. Кроме того, она подбросила нам неприятнейший сюрприз: в наш трейлер наведались воры. Они взломали дверь и все перевернули вверх дном. К счастью, мы не возили с собой наличных денег, и грабители мало чем поживились. Округ Ле-Герреро, столицей которого является Акапулько, – один из самых бедных в Мексике. Вполне понятно, что местные жители, лишенные всех земных благ, посягают на имущество туристов, швыряющих деньги направо и налево. Таково, по крайней мере, было мнение Жюли. Мы стали молча складывать разбросанные вещи, мысленно составляя печальный список похищенного. Но когда я с ужасом обнаружил пропажу новых ботиночек Люка, так любовно выбранных в Мехико, то решил, что это уже слишком и нужно срочно убираться из этого вертепа. Что мы и сделали, пустившись в путь еще засветло.

В самом факте путешествия с юга на север нет ровно ничего возвышенного, если, конечно, речь не идет о том, чтобы достичь северного полюса и водрузить там свое личное знамя. Мы себе такой цели не ставили. Нам и так предстоял долгий путь – несколько тысяч километров, притом что мы ползли со скоростью верблюжьего каравана, не быстрее. По прошествии времени мы полюбили нашу машину как члена семьи, более того, она стала для нас подобием матери. Мы путешествовали в ее чреве. Ели в ней, спали в ней, двигались вперед вместе с ней. Если она недомогала, нам тоже становилось плохо – это доказал печальный опыт аварии на дороге в Оахаку.

Люк не представлял себе другого дома. Каждый вечер я помогал ему взобраться в его «гнездышко», затевая игру в «трудное восхождение». Он рос и менялся день ото дня, и я с восторгом наблюдал за этой метаморфозой.

Я рассказывал ему историю, чей смысл он смутно угадывал по своим словам-фетишам: собака, лошадь, дом, мама, папа… Иногда он засыпал, не дослушав ее. Но разве это важно – узнать конец, ведь истории никогда не кончаются.

Люк стал ребенком-кочевником. Он считал наши постоянные переезды самым что ни на есть нормальным образом жизни. Когда мы становились где-нибудь лагерем, он знал, что это временная передышка. Жизнь для него означала странствие с одного места на другое, с перерывом на ночлег. Такими же кочевниками он считал всех людей и животных, которые встречались нам по пути. Их появление было отмечено печатью мимолетности, взять хотя бы встречу с Пятницей.

Мы расстались с Тихим океаном, решив подняться выше, на плато, где температура была более милосердна к путникам, особенно в ночное время. Наш маршрут пролегал мимо городов Толука, Морелья и Гвадалахара. Но мы больше нигде не останавливались надолго, разве только на берегу случайно встреченного озерца или реки, где можно было насладиться прохладой. Затем мы снова выехали на Тихоокеанское побережье в районе города Масатлан, расположенного под тропиком Рака; там мы планировали сесть на паром и перебраться через Калифорнийскую бухту к южной оконечности узкого полуострова, уходящего длинной косой далеко в море. Мы собирались пересечь эту пустынную, обдуваемую ветрами землю, чтобы добраться до Сан-Диего, пограничного калифорнийского города. Однако этого парома пришлось ждать два или три дня, пока нам не объявили, что его ремонтируют после аварий, случившихся во время последних рейсов.

Мы знали, что столкнемся в пути со страшным иссушающим зноем, и помнили, что в нашем трейлере нет кондиционера. Ехать по Мексиканской пустыне, где температура не опускается ниже сорока пяти градусов, без кондиционера, да еще с ребенком, – это же чистейшее безумие, сказали нам в Масатлане. Верно, жара обязывает, и мы изменили свой образ жизни, вставая теперь на рассвете, чтобы выезжать до наступления первых по-настоящему жарких утренних часов.

Мы по-прежнему держались океанского берега, благословляя редкие дуновения морского бриза, хоть чуточку освежавшего горячий воздух.

В Гуаймасе мы временно расстались с мексиканским побережьем, помахав на прощанье Тихому океану, который так долго радовал нас, и надеясь снова увидеть его в Калифорнии. Пустыня – это, по определению, выжженная, добела раскаленная солнцем местность. И мексиканская пустыня вполне соответствовала данному описанию. Мы знали, что она тянется, пренебрегая политическими границами, до самой Аризоны. Теперь мы ехали только три часа в день, с пяти до восьми утра. После чего устраивали привал в жидкой тени какого-нибудь колючего кактуса или рахитичного деревца. В Эрмосильо мы чуть не испеклись живьем. Люк много спал, Жюли каждые полчаса смачивала ему водой лицо или обтирала мокрой губкой. Он был так измучен жарой, что почти перестал говорить.

Наконец, мы, умирая от жажды, подъехали к Ногалесу, городку на границе Мексики и Америки; предыдущий печальный опыт общения с таможенниками заставлял нас опасаться самого худшего. К счастью, в тот момент американские пограничники намертво приклеились к телевизору: шла повторная трансляция футбольного матча, чей результат, судя по их воплям, был вопросом жизни и смерти. Кроме документов, они обследовали наш холодильник, который мы предусмотрительно опустошили заранее, помня, что никаким иностранным продуктам нет доступа на американскую территорию. Наблюдая за таможенниками, куда более снисходительными, чем их мексиканские коллеги, я подумал: эти наверняка оставили бы нам Пятницу, с документами или без них. От чего зависит жизнь собаки?! И вообще, от чего зависит любая жизнь?!

Жюли не терпелось попасть в какой-нибудь национальный парк, и она спросила у пограничников, есть ли здесь поблизости что-нибудь в этом роде. «Ну как же, конечно, есть – национальный парк Сагуаро, возле Тусона, – ответили ей, – примерно в шестидесяти милях отсюда». Итак, мы опять сменили километры на мили. А заодно снова услышали американскую речь. Зато пейзаж не изменился – каменистая пустыня Сонара тянулась до самого горизонта. Жюли сложила карту Мексики и достала американскую.

Мы, конечно, не надеялись найти в парке Сагуаро тень. Кактусы-канделябры ее почти не дают, а национальный парк был засажен исключительно ими. При виде этого пейзажа нас одолел дикий хохот, не очень-то уместный в восемь тридцать утра. Мы словно очутились в декорациях какого-то пошлого вестерна или в альбоме про Счастливчика Лаки [35]35
  Имеется в виду Одинокий Ковбой, герой серии комиксов из 76 альбомов, начатой в 1946 г. бельгийским сценаристом и рисовальщиком Морисом де Бевером (1923–2001). В одном из альбомов действие происходит в Техасе, среди пустыни.


[Закрыть]. В этом месте, ничуть не походившем на лагерную стоянку, мы оказались единственными посетителями. И поняли причину, когда взошедшее солнце начало сжигать все вокруг. Тогда мы укрылись в здешнем музее флоры и фауны, который обошли очень быстро, поскольку вся флора сводилась к кактусам, разнообразным, конечно, но одинаково колючим. Фауну же представляли несколько тарантулов и грызунов, которых в этой каменистой местности было крайне мало. Одни только змеи с экзотическими названиями rattlesnake, diamondsnake и kingsnake [36]36
  Гремучая змея, ромбический питон, королевская змея (англ.).


[Закрыть]свидетельствовали о том, что жизнь существует даже в бесплодных пустынях в виде этих ползучих тварей. Хотя смотреть было больше не на что, мы провели в этом музее целый день, ни на шаг не отходя от кондиционеров.

Вечером мы устроили себе душ из поливочного шланга. Вода, конечно, была теплая, как и всё, что таилось под раскаленными камнями. Мы обливались ею все втроем, такие одинокие, затерянные в этом чуждом мире, под бесстрастными взглядами кактусов-канделябров.

Во всем этом национальном парке, кроме нас, не было ни души, и неудивительно: здесь не требовалась армия садовников – кактусы вполне обходились без них. Впрочем, остальные служащие тоже дезертировали с рабочих мест, словно им грозила вселенская катастрофа. У входа в парк висел самодельный плакат, извещавший посетителей, что за однодневную стоянку нужно заплатить один доллар: просьба положить деньги в конверт и сунуть его в почтовый ящик. Так мы и сделали перед отъездом, охотно добавив свою лепту к здешней «сокровищнице». Было пять часов утра, и восходящее солнце уже рисовало у подножия канделябров длиннющие тени, прямые и изогнутые, которые причудливо переплетались на голых камнях.

Большой Каньон в Колорадо представляет в природе такой же феномен, как Венеция для цивилизации. О Венеции давно уже все сказано. И о Колорадо тоже давно все сказано. Они постоянно мелькают и в фильмах, и в глянцевых журналах. Они служат декорацией для рекламы автомобилей и дефиле высокой моды, одинаково пошлой. Однако стоит вам попасть в город Дожей и увидеть Большой канал, кварталы Джудекки, набережные Фондамента Нуове, как вы приходите в экстаз и любуетесь ими со слезами на глазах, задыхаясь от избытка красоты. То же самое вы испытываете, попадая на вершины Колорадо. Вы смотрите – и не верите своим глазам. Но здесь вы переживаете эмоции совсем иного рода, ибо Большой Каньон ни в коей мере не обязан своей красотой человеку. Так и чудится, что здешняя природа открывает перед вами свой предел, как будто земля в этом месте закончилась, расколовшись надвое, а над этой бездной простирается лишь такая же бездонная небесная пустота.

В красоте Колорадо есть некая безмерность, заставляющая поверить в существование Бога. Ибо это грандиозное зрелище, в силу своего величия превосходящее понимание, просто обязано иметь Создателя. Сколько обращений к вере произошло на краю этой пропасти? Думаю, ничего подобного нельзя сказать о Венеции, обязанной своим существованием человеку, хотя ее церкви возводились во славу Божию. В Венеции ваш трепет порожден боязнью, что эти дворцы, стоящие на воде, могут быть ею же поглощены. На краю Большого Каньона вас охватывает иной страх: вы чувствуете, что ваш путь подошел здесь к концу, и возврата не будет.

Едва выйдя из машины, я тоже ощутил этот страх. Я шел вдоль парапета, ограждающего людей от намерения уподобиться Икару, глядя вниз и не веря своим глазам, вконец ошеломленный, утративший способность к рассуждениям и дар речи. Но разве нужны слова там, где сказать нечего?! Какой эфемерной, смехотворно мелкой казалась человеческая жизнь перед лицом того, что должно было пережить нас на миллионы лет! Жюли, потрясенная не меньше, чем я, оторопело поглядывала на меня. А Люк, точно астронавт, высадившийся на Марс, поджидал на краю пропасти этой новой планеты, возникшей из небытия, появления новых существ, ее населяющих. Да и сам я, признаться, был в таком состоянии, что ничуть не удивился бы, увидев, как из трещины в скале выползают обитатели внеземной цивилизации, какие-нибудь чудища с мигающими лампочками вместо глаз, во множестве фигурирующие в научно-фантастических романах и фильмах.

Мы и мечтать не смели об остановке на фоне такого пейзажа. Обустроившись, мы снова застыли на месте все трое, вместе с зачарованным Люком, глядя, как под лучами заходящего солнца скалы меняют свой цвет от светло-охряного до темно-коричневого. Когда дневное светило исчезло за горными пиками, гигантским провалом завладели огромные тени, постепенно окутавшие его непроницаемой тьмой.

Нам не составило труда проснуться в пять часов утра: мы давно уже привыкли выезжать затемно, до наступления беспощадного зноя. Однако на этот раз мы встали рано с другой целью – увидеть восход солнца, полюбоваться игрой света на этих скалах. Все происходило очень медленно: сначала первые сполохи зари окрасили утесы в темные цвета – сочетание пурпурного, фиолетового и индиго. Трудно подобрать точное название этим оттенкам, настолько незаметно они менялись, скользя по стенам обрыва и не задерживаясь ни на миг. Когда же над гребнями каньона взошло солнце, их сменила целая симфония коричневых, потом желтых и красных тонов, властно изгнав на дно пропасти темные краски, неуловимые, как тени.

Мы поняли, что оставаться в этих волшебных местах больше двух-трех дней опасно: такой пейзаж мог навсегда отбить вкус к возвращению на обычную землю. Поэтому мы решили ехать дальше, поднявшись вверх по реке Колорадо до озера Пауэлл, что на границе со штатом Юта.

Направляясь к западу, мы увидели город, возникший перед нами подобно миражу. Поначалу при взгляде на Лас-Вегас трудно поверить, что это творение человеческих рук. Но потом приходит в голову, что он представляет собой квинтэссенцию людской фантазии, словно перед тем, как исчезнуть с лица земли, люди создали из всех компонентов своей цивилизации этот последний символ урбанизма, воплотив в нем характерные свойства человечества – манию величия, страсть к игре и наживе. И чудится, что, когда человека вычеркнут из списка обитателей планеты, Лас-Вегас будет по-прежнему сверкать всеми своими огнями и звенеть монетами своих «одноруких бандитов».

Измученные жарой, мы с вожделением мечтали о прохладных номерах с кондиционерами в отелях-казино, сплошной вереницей тянущихся вдоль Стрип-бульвара. Один из них, «Circus Circus», действительно имел форму цирка. Мы с трудом нашли стойку портье среди игровых автоматов. Нам предоставили номер 2776. Всего в отеле их было три тысячи. Город в городе. За несколько десятков долларов здесь можно было вступить в брак даже среди ночи, обвенчавшись в wedding chapel [37]37
  Часовня для бракосочетаний (англ.).


[Закрыть]. Жюли ужасно этого хотелось: «Почему бы и нет? Это займет всего несколько минут!» В игровом зале с высоким, как в шапито, потолком кипела лихорадочная деятельность; крупье в идеально сидящих фраках руководили игрой на манер свадебных распорядителей, пуская в ход колесо рулетки, раскладывая фишки на игровом поле, а потом сметая их в кучку одним движением руки, чтобы стереть бесследно, как мел с доски, воспоминание о законченной партии перед тем, как начать новую. Тишина была насыщена вздохами и шепотком, которыми крупье управляли взмахами руки точно дирижер оркестром.

И тут я обнаружил исчезновение Жюли. Куда же она подевалась – может, поднялась в номер, чтобы отдохнуть? Напрасно я искал ее глазами, осмелившись даже подойти к игровым столам. Никого похожего на Жюли там не было. Я взял Люка за руку, и мы уже направились к лифтам, как вдруг я увидел Жюли, которая во всю орудовала рукояткой игрового автомата. Она так увлеклась игрой, что даже не заметила нас с Люком; впившись глазами в бегущие картинки на экране автомата, она ловко, как завсегдатай игорного дома, совала правой рукой в щель двадцатипятицентовые монетки. И вздрогнула от неожиданности, когда Люк бросился к ней, громко дав понять о своем желании принять участие в этом развлечении. Жюли с сияющим видом обернулась ко мне и гордо продемонстрировала свою сумку, полную монет. «Гляди, сколько я выиграла! Если так пойдет и дальше, здесь можно будет прожить бесплатно!» И в этот момент, как бы подтверждая ее слова, автомат с грохотом высыпал наружу целую кучу мелочи.

Нам захотелось есть, и мы пошли в ресторан казино – гигантский зал с самообслуживанием, где можно было вдоволь набрать себе чего угодно: овощей, мяса, колбас, пасты, риса, салатов и винегретов, майонеза и кетчупа, сыров, фруктов и пирожных, мороженого и крема «шантийи», и посетители этим широко пользовались. На стене висел плакат с призывом к клиентам: «Набирайте себе, сколько хотите, но ничего не оставляйте на тарелках, пожалуйста!» Я думаю, одна только служба утилизации отходов в этом казино представляла собой настоящий завод и требовала целой армии уборщиков. Мы безропотно встали в длинную очередь, толкая перед собой переполненные подносы. Жюли изумленно поглядывала на меня, словно спрашивая, откуда свалилось все это изобилие: никогда еще мы не встречали столь плодородной пустыни, способной накормить до отвала огромные стада тучных голодающих. Она гордо вытащила из сумки пригоршню выигранных «четвертаков» и заплатила ими за еду. Кассирша кипела от ярости, пересчитывая монетки.

Волосы Люка начали завиваться золотыми колечками, как у херувимов с картин эпохи барокко. Наш Люк… Сидя в своем креслице на заднем сиденье машины, он весело щебетал, когда на заре мы выезжали из отеля, снова пускаясь в дорогу через пустыню. Мы с Жюли дивились этому неумолчному лепету, похожему на журчание ручейка, бегущего по камушкам. Люк изобретал для нас особый интонационный язык, который заполнял тишину, как заполняют ее репортеры в ожидании события, заставляющего себя ждать. «Вас приветствует радио ‘Люк’, сейчас мы расскажем вам о мире, хотя пока смотреть особенно не на что!» Люк оживлял пустыню одним лишь своим присутствием. И этого нам было достаточно, чтобы чувствовать себя абсолютно счастливыми.

Мы свернули с хайвэя № 95 на узкую дорогу, которая спускалась к югу. Пейзаж менялся на глазах: каменная россыпь постепенно становилась охряно-желтой, а вдали вставали утесы причудливых очертаний. Мы пересекали границу, разделяющую Неваду и Калифорнию. Вскоре дорожный указатель известил нас о том, что мы въезжаем в Долину Смерти. Это было грандиозное зрелище: красные, искрошенные ветром скалы вполне сгодились бы для натурных съемок вестерна, правда, без ковбоев с мустангами. Мы и впрямь не встретили здесь ни души.

Хотя не было еще и девяти утра, жара уже навалилась на нас всерьез. Я боялся останавливать машину: вдруг мне потом не удастся ее завести, и мы застрянем на месте, под беспощадно палящим солнцем. Люк давно уже спал, и мы едва слышали его тихое, прерывистое дыхание. Жюли то и дело вытирала лицо мокрой салфеткой. Я чувствовал, что ее мучит страх. Сам я пытался сохранять внешнее спокойствие, особенно, когда она меня спросила, откуда взялось это название, Долина Смерти. «Не знаю, – ответил я, – может, здесь просто меньше живых, чем в других местах». И в самом деле, если не считать двух-трех грузовиков, нам больше так никто и не встретился.

Мы оба вздохнули с облегчением, когда после двух часов езды, показавшихся вечностью, увидели щит, почти обесцвеченный солнцем и ветрами и гласивший: «Thank you for your visit!» [38]38
  Благодарим вас за посещение (англ.).


[Закрыть]. Значит, мы, посетители, покидали (да еще как охотно!) Долину Смерти, вызывавшую столь незабываемые ощущения. Жюли тотчас приободрилась, а Люк возобновил свой журчащий монолог так, словно и не прерывал его. Его тоже мучила жажда. Впереди показалась кое-какая зелень, вначале робко произраставшая в виде колючего кустарника. Затем по сторонам дороги гордо выстроились пальмы, и тут мы сделали остановку, чтобы насладиться их тенью, как даром небесным.

Большие города дают о себе знать еще издали. Их можно распознать по густому облаку пыли, нависшему над домами. Лос-Анджелес не отступал от общего правила. Хайвэй № 15 расширился, разделился на множество полос, ведущих к развязкам, которые представляли собой какую-то сумасшедшую круговерть дорог под разными номерами, вливающихся затем в другие автострады, и все машины, прибывшие с севера, с юга, с востока, мчались по ним к этому гигантскому мегаполису. В отличие от Парижа, Рима или Нью-Йорка, Лос-Анджелес не пользуется популярностью у туристов. Его переплетения дорог служат лишь для того, чтобы ездить на работу, домой с работы и к местам развлечений. Человек без машины здесь нонсенс. Ходить пешком – безумие. Пешеход рискует угодить в тюрьму или в сумасшедший дом. Копы на своих машинах с мигалками наверняка загребут его, как загребают на улицах пьяных после ночной попойки. Если уподобить города родинкам на лице планеты, то Лос-Анджелес можно назвать шрамом.

Совершенно потеряв голову, мы метались по главным хайвэям, как шарик по полю флиппера. И когда, наконец, вдали блеснула спасительная синева океана, решили больше не упускать его из виду и, насколько возможно, держаться побережья, направляясь к северу. Нам хотелось только одного – поскорей выбраться из этого города. Конечно, потом мы будем жалеть, что не посетили его пестрые кварталы, населенные неграми и мексиканцами, которые, похоже, не скучают ни днем ни ночью. Но сейчас этот визит был нам не под силу.

– Я слышала, будто здешние жители запросто проезжают двадцать километров и больше, чтобы купить газету, – сказала Жюли; поистине, ей нет равных в искусстве разряжать атмосферу.

– Ах, вот откуда на шоссе столько машин! Если все эти водители едут за своими газетами, тираж «Los Angeles Post» должен побить все мировые рекорды. А, кстати, не купить ли и нам какую-нибудь газетку? Мы так давно их не читали!

И мы остановились, чтобы заправить машину и сделать покупки. У них было вино в свободной продаже – да здравствует Калифорния! Выйдя из супермаркета, я бегло просмотрел местную газету. На первой странице сиял улыбкой Джон Макинрой, который выиграл в тяжкой борьбе Уимблдонский турнир, положив конец безраздельному чемпионству Бьёрна, всегда мастерски отбивавшего мяч с задней линии корта, тогда как его противник, наоборот, не знал себе равных в игре у сетки [39]39
  Джон Патрик Макинрой-младший (р. 1959) – американский профессиональный теннисист, одержавший победу в 1981 г. над первой ракеткой мира шведом Боргом Бьёрном (р. 1956).


[Закрыть]. На пятой странице некий журналист злобно критиковал правительство Моруа, назначенного Франсуа Миттераном (в его состав входили теперь четыре министра-коммуниста, в том числе министр транспорта) и сулил стране всяческие беды. По его словам, президент «впустил волка в овчарню», и теперь дни Атлантического альянса сочтены. Если уж коммунисту поручено решать транспортные проблемы НАТО, противостоящего силам Варшавского договора, писал он, значит, мир перевернулся с ног на голову. Госсекретарь США вызвал к себе посла Франции, чтобы выразить ему «крайнюю озабоченность этой ситуацией».

Солнце уже садилось, но нам не хватило духу забираться на холм Беверли-Хиллз в поисках гипотетического бульвара Сансет. На северо-западе города мы обнаружили стоянку возле пляжа и расположились там. Супружеская пара, оказавшаяся по соседству, подошла к нам поздороваться и задать традиционные вопросы: «Откуда вы? Куда едете? Сколько бензина потребляет ваш трейлер?» По правде говоря, мы и сами этого не знали. Поэтому я брякнул первое, что пришло в голову: «Twenty miles a gallon» [40]40
  Один галлон на двадцать миль (англ.).


[Закрыть]. Так мы научились считать в Америке. Похоже, мой ответ их удовлетворил.

Мы были вконец вымотаны. Жюли, доселе державшаяся молодцом, совсем обессилела и молча отправилась спать.

Я взял на руки Люка и подошел к океану. Уже совсем стемнело. В море на рейде стояло грузовое судно, вдали сиял огнями город, отражаясь в воде. Люк, убаюканный мерным рокотом волн, разбивавшихся о берег, заснул, уронив головенку мне на плечо. Я чувствовал, что его крошечный мозг отдыхает наконец после тяжких испытаний нашего переезда. Как он справлялся с огромной массой новых впечатлений? И удастся ли всем этим пустыням и океанам найти свое место в дальних закоулках его памяти, избежав забвения в напластованиях времени?

Шоссе № 1, которое тянется от Лос-Анджелеса до Сан-Франциско, было вполне достойно этой почетной цифры. Если допустить, что номера калифорнийских дорог распределяются от запада к востоку, то номер первый идеально соответствовал этой узкой асфальтовой ленте, вьющейся по самому краю континента. Вокруг не было ничего, кроме скал, пляжей и океана. После прямого шоссе, нацеленного в горизонт, как стрела, мы петляли по извилистой дороге туда-сю-да, то вверх, то вниз, тормозя на слишком крутых виражах, благо мотор наконец слегка ожил. Мы ехали с опущенными стеклами и, приближаясь к морю, с наслаждением вдыхали полной грудью соленый воздух. Жюли слегка порозовела. Люк вертел головой, обозревая пейзаж, менявшийся на каждом повороте.

Торопиться нам было некуда, и мы неспешно катили по шоссе № 1, любуясь мирными пейзажами. Однако нам не терпелось увидеть Надин и Жоржа, у которых мы должны были остановиться в Сан-Франциско. Особенно хотелось пожить в нормальном доме, с настоящей спальней, настоящей кроватью, настоящей ванной и туалетом – словом, со всеми удобствами. Мы рассчитывали пробыть у них несколько дней. Жюли только об этом и мечтала, и мне с большим трудом удалось уговорить ее заехать в долину Биг-Сур [41]41
  Место, где жил в старости знаменитый американский писатель Генри Миллер (1891–1980).


[Закрыть], куда мы попали после того, как буквально вскарабкались на вершину скалы, круто обрывавшейся в море. Место отличалось своеобразной, дикой красотой, в которую вносили свою лепту океан, утесы и растительность – хвойные деревья и заросли можжевельника. Все это великолепие обволакивал мягкий сумеречный свет. Люди приезжали издалека, чтобы обрести новые силы в этом месте, где все располагает к медитации, где «все струится и мерцает», как говорил Генри Миллер, который избрал его своим приютом, чтобы спастись от мира, бьющегося в конвульсиях, и умереть спокойно. В жизни любого человека рано или поздно наступает такой момент, когда он, устав таскать свое бренное тело из города в город, по дорогам, ведущим в никуда, решает «бросить якорь» в каком-нибудь тихом уголке, чтобы окончить там свои дни. Некоторые млекопитающие именно так и поступают. Вот и Генри Миллер, этот угрюмый медведь, устроил себе берлогу в Биг-Суре. У меня и Жюли была уйма времени в запасе, чтобы подыскать себе окончательную стоянку после выхода на пенсию. А до этого в нашей семье еще много чего произойдет. Я уж не говорю о Люке: у него-то все было предельно просто – целая жизнь впереди.

Перед нами простирался необъятный пляж, усеянный галькой и обломками скал. Подойти к океану можно было, только преодолев полосу этих каменных препятствий. Люк с удовольствием перелезал через валуны, огибая их только тогда, когда иной вариант был невозможен. Нужно сказать, что прямые маршруты пока что не очень ему удавались. Мы покинули пустыню, но и здесь, на пляже, тянувшемся между скалами и морем, снова очутились в полном одиночестве. Подойдя к пенной полосе прибоя, я забросил в воду несколько камешков, которые она поглотила с гулким плеском. Люк попытался сделать то же самое, но его камешки падали не дальше границы собственной тени. Нужно будет попозже научить его «пускать блинчики» по воде, лишь бы море было спокойно.

В Биг-Суре мы обнаружили телефонную кабинку, судя по ее виду, пострадавшую в беспощадной борьбе человека с природой. Мы с трудом открыли дверь, густо обвитую ползучей зеленью, втиснулись туда все втроем, и я позвонил Надин и Жоржу, чтобы сообщить о нашем скором набеге. Жюли сгорала от желания перемолвиться с Надин хоть несколькими словами на французском языке, которым она теперь пользовалась только в тесном семейном кругу. Но хозяев дома не оказалось, и мы записали на автоответчик свое послание, сказав, что нам не терпится увидеть их после долгих странствий. Жюли не могла скрыть беспокойства, упрекая себя, да и меня тоже, в легкомыслии. Вот уже три месяца, как мы не давали о себе знать нашим друзьям. Откуда же им было знать, что завтра мы собираемся заявиться к ним в гости с букетом цветов? «Привет, дорогие друзья, ах, какой приятный сюрприз!» Может быть, они уехали куда-нибудь в отпуск? А может, и вовсе собрали вещички и вернулись в Бельгию? Нет, сказал я, в этом случае они не оставили бы включенный автоответчик с просьбой наговаривать на него сообщения.

У Жюли опять начались подозрительные боли, и она мечтала лишь об одном – как можно дольше пожить в обыкновенном просторном доме. Теснота в нашем трейлере, каким бы уютным мы ни находили его в начале путешествия, стала нас тяготить, особенно по утрам и вечерам, когда приходилось вытаскивать и втаскивать назад вещи, чтобы превратить кухонный уголок в спальню или наоборот. Свободно ходить по дому из комнаты в комнату, принимать ванну, развешивать свои вещи в нормальном шкафу, подальше от кастрюль, – вот чего ей безумно хотелось. Желания иногда бывают настолько просты, что их даже сложно сформулировать, и Жюли с трудом подыскивала слова для обозначения самых элементарных вещей: кухня, спальня, ванная. Более того, она со смешком призналась мне, что готова смотреть всякие идиотские телепередачи: теперь ей ужасно не хватало сериалов вроде «Далласа» или «Спасатели Малибу». Она испытывала странное чувство оторванности от цивилизованного мира. Пустыни с их палящим зноем, которые мы пересекли на своей машине, прочно изолировали нас от остального человечества. Жюли даже боялась за Люка: не будет ли он впоследствии страдать от психических нарушений из-за того, что сейчас круглые сутки, день за днем, общается только с мамой и папой?

Я собрал деревянные обломки, выброшенные океаном на берег, развел костер и зажарил на огне свиные отбивные. Затем мы с Жюли расстелили одеяло прямо на песке и улеглись на него. Воздух еще хранил дневной жар, хотя уже стемнело. На небесном своде засияли созвездия, вернувшие себе знакомую конфигурацию. Звезды уже не были так скучены, они словно бы раздвинулись и наконец-то вздохнули с облегчением, как и Жюли, избавившись от тесноты.

Нам не составило труда найти дом Надин и Жоржа. Мы подъехали к нему в конце дня, после того как одолели множество крутых спусков и подъемов улиц Сан-Франциско. Люк хлопал в ладоши всякий раз, как машина стремглав катила вниз под горку или взмывала вверх, как на саночной трассе. Этот город в кольце воды, с его разноцветными домами, трамваями и почти европейской атмосферой, сразу понравился нам. Мне повезло – я припарковался как раз перед стоявшим на взгорке домом № 127, нашей желанной целью. Мы вышли из машины, с тревогой глядя на глухо закрытые ставни и уже предчувствуя, что хозяев дома нет. Что ж, если это подтвердится, мы поживем несколько дней в отеле, ожидая их возвращения. К створке входной двери был пришпилен конверт с нашей фамилией. Интересно, давно ли он тут висит? Чернила слегка выцвели, правда, в местном климате на это не требовалось много времени.