Текст книги "Путешествие с Люком"

Автор книги: Жан-Люк Утерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Вечером Виктория угостила нас своим mole роblаnо – пряным десертом из какао и миндаля, сдобренных перцем. Люк, восседавший на высоком детском стуле, обмакивал пальчик в это черное пюре: соевое молоко начало ему приедаться. Виктория жестами объясняла нам, что mole – прекрасная еда для детей. Мы не очень-то доверяли ей, предпочитая кормить нашего отпрыска пюре из авокадо, которое достали из наших запасов. Если не считать нескольких жестов, которыми мы обменивались с хозяевами, у нас было мало общих тем для разговора; мы могли только благодарить их за гостеприимство, поскольку эти слова звучат понятно для всех, как на французском, так и на испанском. С этой целью я попытался пригласить их к нам в Бельгию, в том (маловероятном) случае, если им захочется пересечь Атлантику. «А где она, ваша Бельгия?» – нерешительно спросил Альберто. Ах, возле Франции? Так вот почему мы говорим по-французски! О Брюсселе они и слыхом не слыхали, так же как о Брюгге с его каналами, которые я старался описать им, жестами изображая гребца. Однако несколько минут спустя глаза Альберто блеснули, он вспомнил: ну, конечно, футбольный клуб Брюгге – как же, отличная команда, он их видел по телевизору! Целеманс – ух, какой классный игрок, настоящий лев! А как у вас с кофе? – Нет-нет, кофе в нашей стране не выращивают.

Невзирая на протесты Люка, непременно желавшего заночевать в своей «берлоге» под крышей «фольксвагена», нас разместили накануне в одной из комнат этого одноэтажного дома. От долгих часов тряски в седле я совершенно выбился из сил. Жюли призналась мне, что ее подташнивает. «Наверное, из-за какао, – ответил я. – Оно трудно переваривается». Но Жюли не очень-то мне поверила: прошлой ночью ее уже мучили позывы к рвоте. Мы так и не выяснили причины этого нездоровья, теряясь каждый в своих догадках.

У нас не было ни малейшего желания продолжать путь, хотя Жюли беспокоилась, не злоупотребляем ли мы любезностью Альберто и Виктории, расположившись у них, как у себя дома. Я так не думал: наше присутствие не вызывало у наших хозяев никаких признаков усталости или раздражения. Они принимали его как должное. А нам нужно было набраться сил перед тем, как идти походом на Мехико, о котором нам наговорили множество всяких ужасов. Итак, мы остались еще на один день, полеживая в разгар жары в гамаках, натянутых между деревьями.

Дети наших хозяев прямо-таки влюбились в Люка и всеми силами пытались научить его стоять без поддержки. Иногда ему и впрямь это удавалось, хотя простояв несколько секунд, он плюхался на попку, под общий смех присутствующих. Слава богу, памперсы, запас которых таял с каждым днем, смягчали падение.

К концу дня Адриана, старшая девочка, подошла к Жюли и робко спросила, не разрешит ли она переночевать в трейлере ей, вместе с ее братьями и сестрами, а главное, с Люком, которого они полюбили, как родного. Разумеется, Жюли дала согласие. Она уложила в машине Люка, страшно довольного тем, что он вернулся на свое ложе; тем временем старшая детвора осваивала наш домик на колесах.

Что касается нас с Жюли, мы провели последнюю ночь в настоящей постели, хотя, честно говоря, это был обыкновенный тюфяк, положенный прямо на пол. Ранним утром мы распрощались с нашими хозяевами, обменявшись с ними адресами, хотя были уверены, что больше никогда не увидимся. Люк еще раз стал объектом неумеренных проявлений любви со стороны многочисленных ребятишек, сбежавшихся со всей деревни. Расставание было в высшей степени бурным. Некоторые девочки даже прослезились. Виктория категорически отказалась от денег, которые Жюли пыталась сунуть ей в карман, в уплату за наше пребывание. В ответ она вручила ей клочок бумаги, на котором записала рецепт mole. Наша машина, которая успела оправиться от урагана и дождя, завелась так же легко, как в первый день.

Спустя два дня мы добрались до Мехико окольными дорогами, избегая главной автострады, забитой грузовиками. Равнинную местность сменили предгорья вулканов, и мы разглядели вдали вершину Ситлальтепетль; в путеводителе сообщалось, что ее высота достигает 5746 метров. Ни один город мира еще не заявлял о своей близости столь навязчиво. Вначале это были мириады растерзанных целлофановых пакетов, взметавшихся в воздух при малейшем порыве ветра. Потом – тесно скученные домишки или хижины, образующие чудовищные бидонвили на подъезде к Мехико-сити – именно так мексиканцы величают свою столицу. Нам казалось, что мы попадаем в этот город через его сточные трубы. Мехико уже смутно угадывался вдали, в лощине между двумя горными склонами; его венчала шапка густого серого смога. Мы гадали, на что же будет похож центр: судя по редким дорожным указателям, он явно находился впереди. Убогие бараки, кое-как слепленные из самана, базальта, досок и ржавого толя, тянулись вдоль дороги по крутым откосам, удерживаясь на них только в силу собственной тяжести. Всюду кишели дети, гоняющие пустые консервные банки или дырявые мячи. Деревянные столбы с электрическими проводами клонились то вправо, то влево, в зависимости от неровностей рельефа; все они были опутаны какими-то самодельными приспособлениями, видимо, позволявшими проводить ток туда, где его не хватало. Женщины вручную стирали белье, которое тут же чернело от носившейся в воздухе пыли. Кругом тлели кучи отбросов, испуская клубы едкого дыма. Сама мысль о существовании дорожных служб казалась здесь дикой. Да и как назвать эти дороги, эти жалкие подобия улочек, не проложенных по плану, а протоптанных людьми там, где им вздумалось ходить? Занимались ли городские власти их описью? И чем руководствовался почтальон, доставляя письмо адресату? Может, ходил и выкрикивал его имя? Впрочем, у какого почтальона хватило бы духу бродить среди этой помойки? Да и нужны ли письма тем, кто не умеет читать? Женщины на обочинах подавали нам какие-то знаки – то ли здоровались, то ли желали нам приятно провести время в этой преисподней.

Вскоре сплошной поток легковушек и грузовиков влился в широкие бульвары. Нам понадобилось три или четыре часа, чтобы попасть в обозначенный на плане центр этого мегаполиса. «Интересно, сколько здесь жителей?» – спросила Жюли. Нам говорили, что тут живет от шестнадцати до двадцати или двадцати пяти миллионов, но точной цифры не знал никто. Мехико считался самым многонаселенным городом мира. Он вырос без всякого намека на планировку и, не будь вокруг него гор, ограничивших это хаотичное расползание, простер бы свои щупальца еще дальше. Как зафиксировать то, что кишит, подобно земляным червям? Если бы Люк родился в Мехико, разве был бы у него шанс попасть в списки местного населения? Сильно сомневаюсь.

Мы и сами толком не знали, почему нас занесло в этот город-спрут и что мы здесь ищем. Но любой путешественник после долгих странствий рано или поздно чувствует, как его засасывает нечто смутно похожее на то, что он давно покинул и что жаждет обрести вновь, ощутив вдали от родины ее ритм и дыхание. За немногими исключениями, Мехико был полной противоположностью Брюсселю, и, однако, проезжая по нескончаемому бульвару Пасео-де-ла-Реформа, разрезавшему город надвое, мы уловили в здешней атмосфере какие-то знакомые флюиды, намек на родство севера и юга, хотя всё вокруг – ультрасовременные здания, сверкающие магазины, банковские офисы из стекла и стали, роскошные лимузины наряду с «божьими коровками» «Coccinelle» [28]28
  Coccinelle (в переводе с франц. божья коровка) – модель так называемого народного автомобиля, дешевого и прочного, выпущенного немецкой фирмой «Volkswagen» в 1938 г. по приказу Гитлера. Вначале называлась «Volkswagen Coccinelle».


[Закрыть]– выглядело куда более помпезно. Ах, эти малышки «Coccinelle», утеха моего детства, которые в Европе (где их и создали) давным-давно пошли под пресс! Зато здесь они встречались на каждом шагу, раскрашенные во все цвета радуги, особенно часто выступая в роли такси. Кстати, наш «Camper Volkswagen» был их земляком, и нам ужасно хотелось оповестить об этом окружающих.

Утешительное чувство дежавю достигло своего апогея, когда на одной из торговых улиц мы приметили – не сразу поверив своим глазам – витрину магазина, где красовались целые штабеля коробок с памперсами. Мехико, наш вожделенный Грааль! Я кое-как припарковал машину, и мы ринулись к полкам, точно гангстеры, замыслившие ограбление века. После нашего набега в магазине не осталось ни одного памперса.

Теперь мы с легким сердцем могли начать поиски какого-нибудь скромного отеля и обнаружили его в квартале Зокало. В тот момент, когда мы выгружали из трейлера свои вещи, Люк, заподозривший, что ему не светит ночлег в привычном месте, устроил дикий скандал на всю гостиницу. Тщетно Жюли объясняла ему, что скоро он будет снова ночевать в машине, он ничего не желал слушать и ревел все громче и громче, взывая к сочувствию портье и каждого постояльца, проходившего по холлу.

Чтобы успокоить Люка, мы пошли бродить по улицам, где нам то и дело попадались магазины для грудных младенцев и детей постарше. Вообще детей тут было великое множество, а беременные женщины встречались на каждом шагу; казалось, они царят в этом городе, над которым властвует ребенок. Мы воспользовались удобным случаем, чтобы приодеть Люка, – он рос как на дрожжах. Меня особенно привлекали детские обувные прилавки, я умилялся при виде крошечных башмачков 24-го, 25-го размера, выглядевших уменьшенной копией взрослых туфель. Несмотря на протесты Жюли, обвинявшей меня в тяге к роскоши, я не смог противиться искушению и купил для Люка сразу три пары дорогих ботиночек.

Вечером мы поужинали легко, на французский манер. Мексиканской кухней можно, конечно, увлечься на короткое время, но наступает момент, когда хочется чего-то, что не будет бередить желудок и избавит его от ночной изжоги. Тем не менее говядина на гриле и зеленый салат, чьи целебные качества воспевают все на свете диетологи, не помогли Жюли избавиться от тошноты. Нам стало ясно, что дольше тянуть нельзя, надо показаться врачу. Ночь прошла в адском шуме завывающих моторов и оглушительных гудков. В три часа ночи, не в силах заснуть, я выглянул в окно и увидел жуткую пробку, из которой водители пытались вырваться всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Улицы Мехико запружены машинами двадцать четыре часа в сутки, и город так живет без передышки, и днем и ночью.

Больница оказалась гигантским комплексом зданий – целым городом в городе. Из отделения скорой помощи, которое осаждали толпы больных, нас отправили в консультационный центр, чья приемная напоминала зал ожидания на вокзале в часы пик. Судя по всему, здесь люди ждали своей очереди часами. Пациенты представляли собой все слои населения Мехико. Индейцы, беременные женщины, матери с детьми, старики, безрукие и безногие калеки, смуглые и белокожие сидели бок о бок в этом помещении, где неумолчный гул разговоров то и дело перебивался хлопаньем дверей и громогласными вызовами пациентов. Я решил, пока суд да дело, отыскать какую-нибудь автомастерскую, чтобы устроить нашей машине техосмотр. Жюли предложила мне оставить Люка с ней, поскольку он уже успел свести знакомство с несколькими малышами, ползавшими по полу так же, как он сам, и мы договорились встретиться в отеле.

Я вышел на улицу в тот момент, когда солнце, на миг прорвавшись сквозь завесу пыли, осветило город. Меня охватило странное чувство абсолютной свободы. Что и говорить: вот уже три месяца как мы жили в симбиозе, не расставаясь ни на минуту и даже не осознавая этого. Я зашагал по тротуару так бодро, словно вновь обрел способность двигаться; так шагают люди, которые провели долгое время в гипсе или на растяжке, и наконец, избавившись от этих пут, встают и заново учатся ходить.

Однако через несколько минут я вспомнил, что у меня есть цель – найти автосервис, остановил такси «Coccinelle» и попросил шофера отвезти меня в ближайший гараж, где чинят «фольксвагены». Я слишком плохо знал испанский, и мне пришлось объяснять ему с помощью бурной жестикуляции, что сначала я должен забрать свою машину на больничной стоянке, а уж потом поеду следом за ним в гараж.

Хозяин мастерской, которому я собирался доверить свою машину, сначала решил, что дело идет о серьезной поломке. Когда он понял, что мне нужна всего лишь обычная профилактика, его лицо прояснилось, как у доброго врача, на какой-то миг испугавшегося, что его пациент неизлечимо болен.

Через два часа я получил обратно свой трейлер, который привели в должный порядок; хозяин вручил мне счет с длинным перечнем деталей, потребовавших замены: прокладок, масляных фильтров, тормозов и прочего. В общем, машина была готова к путешествию и встретила меня как равноправный член большой автомобильной семьи.

Жюли и Люк уже вернулись в отель. Первым делом я спросил Жюли не о здоровье, а о том, брала ли она такси, какой оно было модели – «Coccinelle», не так ли? – и как это понравилось Люку. По выражению ее лица я понял, что вопрос этот я задал некстати. Атмосфера вмиг накалилась. Даже Люк, всегда радостно встречавший меня после любой разлуки, сидел с каменным лицом. Я было ужаснулся, предчувствуя катастрофу: рак груди, вирусную инфекцию, гепатит С. «Я беременна, Мариан!» – сказала наконец Жюли, бросившись в мои объятия. Вспомнив о своем первом фиаско в той же ситуации, я поспешил, прижав ее к себе, отреагировать радостным возгласом вроде: «Какое счастье, какая замечательная новость!»

Так вот что было причиной ее злополучной тошноты: теперь мне казалось, что я это предчувствовал. Сама Жюли с первого же дня ни минуты не сомневалась в ее происхождении, просто остереглась делиться со мной этой тайной. Мы долго сидели, не произнося ни слова. И тут случилось то, что даже сегодня кажется мне чудом: Люк, который стоял, держась за колени Жюли, неожиданно оторвался от нее и сделал три или четыре шажка в мою сторону, после чего шлепнулся на пол. Люк пошел! Мы с Жюли приветствовали это событие дружными восторженными криками. Жюли схватила Люка на руки и осыпала звонкими поцелуями. Видя, как мы отнеслись к его триумфу, Люк тут же решил повторить свой подвиг и на сей раз добрался до меня, уподобившись Блерио, впервые пересекшему Ла-Манш воздушным путем [29]29
  Луи Блерио (1872–1936) – французский изобретатель, авиатор и предприниматель, первый пилот, перелетевший Ла-Манш 25 июля 1909 г. и первый француз, получивший удостоверение пилота.


[Закрыть]. Мы с Жюли расценили этот поступок как реакцию – бессознательную, конечно, – младенца, который почувствовал, что он уже не единственный ребенок на свете. Видимо, таким экстравагантным способом Люк решил напомнить, что он тоже существует, и попытался наглядно убедить нас в этом.

Мексиканский врач выписал Жюли лекарство от тошноты и настойчиво порекомендовал избегать любых излишеств и перегрузок. Когда она рассказала о наших странствиях, лицо его омрачилось. Беременной женщине никоим образом не следовало разъезжать по мексиканским дорогам, которые, за вычетом главных автострад, являли собой сплошные кочки и ухабы, а для плода они – первые враги. Он настойчиво советовал Жюли отказаться от бродячего образа жизни и как можно больше отдыхать на океанских пляжах, которыми изобиловала Мексика. В качестве примера врач назвал ей Канкун, жемчужину Юкатана на Атлантическом побережье, и Акапулько – на Тихом океане; эти курорты славились ультрасовременными гостиницами с кондиционерами и прочими удобствами. Именно в этих райских местах он сам проводил отпуск каждое лето, чередуя океаны. «Кто знает, может быть, мы с вами встретимся там когда-нибудь? Летний отдых – единственное, что позволяет мне выживать в этом аду, где нам так мало платят!» – горестно заключил он.

Дороге от Тустепека до Оахаки следовало бы фигурировать в черном списке мексиканского врача: она была абсолютно противопоказана беременным женщинам. Сплошная череда рытвин, водомоин, пригорков и ухабов. Если не считать редких деревень, населенных индейцами в пестротканой одежде, нам почти никто не встречался. Никогда еще мы не ехали так медленно, лавируя между ямами, как правило, полными воды. За несколько часов до нашего появления здесь пронеслась гроза, и с земли поднимались влажные испарения, заволокшие всю местность туманом. Жюли зорко глядела на дорогу в открытое окно и приказывала мне тормозить всякий раз, как видела очередную подозрительную лужу; она выходила из машины и мерила палкой глубину. Судя по ее расстроенному лицу, некоторые из них были прямо-таки бездонными.

Но худшее было впереди: дорога начала подниматься в гору, которая высилась прямо перед нами. Изучив карту, Жюли сообщила, что ее высота 3111 метров. «А кто нас заставляет взбираться на этот перевал?» – спросил я, желая ее успокоить, как вдруг мы с ужасом заметили машину – кажется, грузовик, – которая ползла по склону на головокружительной высоте. Неужто и мы должны одолеть такой же подъем? Увы, скоро нам пришлось ехать по этому серпантину. Машина пыхтела, как запаленная лошадь, и ползла со скоростью пешехода. Я со страхом спрашивал себя, удастся ли нам достичь спуска: крутизна склона била все мыслимые рекорды. Похоже, мексиканцы экономили на петлях дороги, предпочитая спрямлять ее; в результате, подъем шел чуть ли не по вертикали. В конце концов, бедняга «фольксваген» издал характерный скрежет – знак того, что мотор заглох. Если к автомобилю применимы человеческие мерки, я мог бы сказать, что он отдал богу душу, испустив последний вздох. Я вышел и открыл капот, в основном для проформы. Мотор был раскален, но не дымил. Может, подвело сцепление или еще что-то? Я прошелся по дороге, размышляя над проблемой, состоявшей сразу из двух факторов, механического и человеческого. Внезапно мне вспомнилось, что я член американского автомобильного клуба, который, по словам чиновника, поддерживал тесную связь со своим мексиканским собратом. Но как с ним связаться в этих джунглях, не имея телефона? Когда я сел в машину, Жюли плакала, держа Люка на руках, точь-в-точь скорбная мадонна с младенцем. Мы не захватили с собой никакой еды, а воды у нас было совсем немного, только на один день. Вдобавок, Жюли безумно боялась индейцев; ей чудилось, что вот-вот они выскочат из леса и ограбят нас. Ей наговорили, что в этом регионе нападения на туристов случаются сплошь да рядом. А мы были именно туристами. И путешественники в машине с нью-йоркскими номерами наверняка показались бы аборигенам желанной добычей. В общем-то, их можно понять: людям, живущим в полной нищете, Нью Йорк кажется золотым дном. Люк решил поучаствовать в этом представлении и тоже залился слезами.

Нам ничего не оставалось, как ждать. Прошло часа два, и вдруг мы заслышали вдали рокот мотора: сверху в нашу сторону спускалась какая-то машина. Вскоре она подъехала ближе, это был небольшой грузовичок, который затормозил рядом с нами. Из кабины вышел человек, улыбнулся при виде наших печальных физиономий, открыл, не дожидаясь приглашения, капот и осмотрел мотор. Потом спросил, откуда мы едем и на каком языке говорим. «Ага, на французском! – воскликнул он. – Идите к доске!» Это были единственные слова, которые он запомнил из школьных уроков французского. Порывшись в своем багажнике, он достал сумку с инструментами, снял наш карбюратор и начал обследовать его со всех сторон, продувая отверстия. Время от времени он обращался ко мне с той же фразой «Идите к доске!», неизменно разражаясь громким хохотом. Атмосфера сразу разрядилась. Нашего спасителя звали Аугусто. Закрыв капот, он попросил меня помочь толкнуть машину ближе к склону. Мотор должен был завестись на спуске. Таким образом, нам ничего не оставалось, как ехать назад, в Тустепек. И в самом деле, о чудо, мотор тут же заурчал, и мы проехали следом за нашим благодетелем до ближайшего городского автосервиса. Там с ней еще немного повозились, после чего опростали бензобак и залили в него «супер», тогда как до сих пор мы ездили на обычном бензине. «Теперь можете смело подниматься на перевал», – сказал нам механик на прощанье.

Я поблагодарил Аугусто и попытался сунуть ему в руку несколько банкнот, которые были отвергнуты. Он проводил нас к большой красивой вилле, окруженной парком, позвонил в дверь и спросил у открывшей дамы, не разрешит ли она поставить у нее на ночь нашу машину. Дама, без лишних слов, показала нам отдаленный уголок парка, засаженный соснами, пальмами и бананами. Жюли начала хлопотать, устраивая бивуак.

Уже стемнело, когда я попросил нашего гида подвезти меня к лавке, где купил манговый сок и кое-какие припасы. Вернувшись, я увидел, что Жюли и Люк уже крепко спят в машине, наверное, переживая во сне все события этого знаменательного дня. Я и сам был измотан до предела. Вынув наш радиоприемник, я переключил его на короткие волны и поставил на крышу трейлера. Небо сверкало звездами. Именно здесь, в Тустепеке, хрипящий транзистор объявил мне о том, что президентом Франции выбран Франсуа Миттеран. Я взглянул на часы. Было 10 мая 1981 года. Мне до сих пор помнится доносившийся сквозь помехи голос Миттерана, одновременно взволнованный и уверенный; новый президент заявлял, что отныне «мы будем говорить на другом языке». В Париже царило настоящее безумие. Огромная толпа двигалась к площади Бастилии, скандируя имя Миттерана. Никогда еще, с мая 68-го года, страна не видела такого дружного народного ликования. Надежды на перемены к лучшему были так же велики, как и само событие. Впервые за все путешествие я затосковал по Европе. Как же мне хотелось шагать в этой толпе, принимать участие в этом торжественном празднестве! Я бесцеремонно растолкал Жюли. «Что… что еще стряслось?» – сонно спросила она. «Миттеран! Это Миттеран!..»

Проснувшись утром, мы пошли поздороваться с нашими хозяевами. Дама, открывшая нам дверь накануне, завтракала вместе со своим мужем. Он говорил по-английски и сказал, что приятно поражен нашим приездом в Тустепек, – это, мол, большая честь для их города. Жюли поведала ему о наших злоключениях, теперь уже смеясь над своими нелепыми страхами. «Да, страх тем и опасен, что возникает внезапно и лишает человека способности защищаться», – ответил он и добавил, что Жюли была не так уж неправа, выказывая беспокойство, особенно по поводу наших номерных знаков. Индейцы – и это вовсе не пустые россказни – готовы на все: на грабежи, насилие, похищение детей. Они живут у себя в горах в полной изоляции, действуют совершенно безнаказанно, и никто не осмеливается их трогать. В общем, если мы по-прежнему намерены ехать той же дорогой в Оаксаку, он рекомендует нам быть крайне бдительными. Жюли испепеляла меня гневными взглядами, как будто именно я населил эти непроходимые леса свирепыми аборигенами.

Наш хозяин оказался врачом, более того, хирургом. Он показал нам свою маленькую частную клинику, расположенную рядом с виллой. Медицина в Мексике находилась на пещерном уровне, и он видел только одно решение проблемы – приватизацию здравоохранения, которую и осуществлял в меру своих скромных возможностей. В Европе он никогда не был, но жаждал ее увидеть. Он спросил нас, дорого ли будет стоить такое путешествие. «Разумеется, дороже, чем поездка в Мексику, – ответил я, – но цены варьируются от страны к стране». А стоит ли посетить Венецию? Жюли пустилась в лирическое описание города влюбленных, которое он прервал, желая узнать лишь одно: дорогая ли жизнь в Венеции? А в Париже? А в Барселоне? Таким образом, мы перебрали чуть ли не все европейские города, стараясь расположить их по шкале стоимости жизни. Однако Жюли поспешила заверить наших хозяев, что, если им случится посетить Брюссель, они найдут самый теплый прием в нашем доме. И перед тем как распрощаться, записала им на листке бумаги наш адрес.

Итак, мы снова, не без легкой боязни, пустились в путь. Добравшись до места нашей вчерашней аварии, я с трепетом прислушался к урчанию мотора; тем временем Жюли обводила взглядом лесные заросли, пытаясь обнаружить невидимых индейцев.

К счастью, мы добрались до вершины без всяких осложнений. От пейзажа, открывшегося сверху, у нас просто дух захватило. «Ради такой красоты стоило пострадать», – со смехом призналась мне Жюли. Люк сделал несколько шажков на расчищенной площадке, подобии паркинга, устанавливая новые рекорды – на сей раз не дальности, а высоты. Я подумал: отныне его жизнь так и будет протекать в новых свершениях, рекорд за рекордом, цепочка которых приведет его к зрелому возрасту, – нашему теперешнему, например, – после чего начнется неизбежный спуск с вершины к старческой слабости, к старческому бессилию, вплоть до того мгновения, когда тело безжизненно застынет в вечном покое. Пока что Люк находился в самом начале своего восхождения, тогда как мы с Жюли уже достигли перевала и вступили на дорогу, ведущую вниз, правда, вступили совсем недавно, не стоит слишком уж драматизировать.

Город Оахака дышал спокойствием. Дома на замощенных улицах были раскрашены во все цвета радуги. Мы разыскали, сами не зная как, Эль-Зокало [30]30
  Самая большая площадь в Мехико, построенная испанцами в XV в.


[Закрыть]и долго сидели там, на кованой железной скамье, в тени аркад, окружавших эту сонную площадь с ее столетними тенистыми деревьями. Люк заснул, сидя в колясочке. Что видел он во сне – какой-нибудь фантастический мир, двери в который отворял, одну за другой? Или ему хватало увиденных в пути пейзажей с горами и лесами, населенными индейцами? А может, он попросту встречался во сне с Пятницей?

Есть на свете города, которые не претендуют на звание туристской достопримечательности: они показывают себя скромно и бесхитростно, не кокетничая, не выпячивая свою красоту. Чтобы гулять по их улицам, не требуется гид или путеводитель, достаточно смотреть по сторонам и вверх, позволяя городу незаметно очаровать своего гостя. Оахака принадлежала к числу таких городов. Она пришлась нам по душе, мы с ней сроднились. Любой новый город рано или поздно ставит перед путешественником вопрос: хотел бы он здесь жить или нет? По этому поводу мы с Жюли всю дорогу вели бесконечные дебаты, но здесь, в Оахаке, впервые с момента отъезда наш общий ответ был: да!

Сколько же дней провели мы в Оахаке, наслаждаясь беззаботным, разлитым в воздухе покоем? Не помню точно. Мы лениво передвигались в небольшом пространстве, ограниченном двумя-тремя то ли кафе, то ли ресторанами. Перед сном мы выпивали по рюмочке мескаля – местной водки из сока агавы. Как-то раз мы поехали на плато Монте-Альбан, расположенное в нескольких километрах от города, чтобы посмотреть остатки сооружений древней цивилизации запотеков [31]31
  Древнее мексиканское родовое племя, объединившееся к 300 г. до н. э. с племенем ольмеков.


[Закрыть]. Руины были залиты солнечным светом. Центральная площадь, размером с огромный стадион, придавала всему комплексу величие, подобающее месту культа богов. А боги эти, судя по рассказам, были крайне жестокими и требовали от своих адептов кровавых жертвоприношений. Люк топал посередине, держа нас за руки. Каждые десять метров он притворялся, будто падает, чтобы мы приподняли его над землей. Землей, которая за тысячу лет до нас обагрялась потоками крови невинных жертв. Именно в этом месте Люк познакомился со ступенями, по которым спускаются и поднимаются, хотя с учетом их высоты и его росточка, он был вынужден по ним карабкаться.

Мы чувствовали, что пора снова пускаться в дорогу, не слишком ясно представляя, куда ехать, и заранее горюя о разлуке с городом, где нам жилось так сладко.

Дальнейший путь не обещал нам покоя. Сперва мы доехали до перевала на высоте 2600 метров. Несмотря на опытность нашей машины, уже побывавшей в переделках, подъем оказался очень трудным, особенно в самом конце, когда мотор начал подавать признаки усталости. Этого мы с Жюли опасались больше всего на свете и со страхом прислушивались к его урчанию: так прислушиваются к дыханию больного, боясь, что после временного улучшения у него снова наступит кризис. Затем мы спустились на восемьдесят километров вниз по каменистой дороге, пересекавшей делянки, где аборигены тайно выращивали пейот – галлюциногенный кактус, чьи качества Мишо, наряду с другими любителями, проверил экспериментальным путем на своем искусстве [32]32
  Анри Мишо (1899–1984) – французский поэт и художник.


[Закрыть]. Я уж было начал фантазировать: не столкнемся ли мы за поворотом, нос к носу, с самим Алленом Гинсбергом [33]33
  Ирвин Аллен Гинсберг (1926–1997) – американский поэт, основатель битничества.


[Закрыть], покуривающим сигаретку, набитую этим адским зельем? Не помню точно, сколько времени занял у нас этот спуск. Но даже сегодня я все еще спрашиваю себя, каким образом наша машина, которую мы любили как родную, не развалилась на части от кошмарной тряски. Особенно мучила меня мысль о крошечном зародыше в животе Жюли, которого подвергли этому боевому крещению. Люку, когда он был в том же положении, не пришлось испытывать подобных потрясений. Жюли думала о том же. Думала всем своим существом.

Наконец мы добрались до какой-то деревушки, где уже ощущалась близость Тихого океана, а оттуда до Пуэрто-Анхель: это было маленькое селение, всего несколько соломенных хижин, разбросанных вдоль необъятного песчаного пляжа. Мы потрясенно смотрели на огромные валы, которые Тихий океан гнал от самого горизонта, с грохотом обрушивая на берег.

Мы сели за стол в одной из хижин, и хозяйка подала нам жареную рыбу, которой мы полакомились в окружении кур, свиней и целой своры собак, занятых своими делами. Позади нас высились кокосовые пальмы – напоминание о том, что мы находимся в тропиках. Несколько женщин лениво прохаживались взад-вперед; вообще казалось, что жизнь на этом пляже течет с замедленной скоростью. Гамаки, натянутые повсюду между деревьями, свидетельствовали о том, что ни одно дело в мире не стоит спешки. Я смотрел на Люка, за которым бегали две курицы, рядом по песку брели три коровы и важно ходила утка, а следом за ней пара собак. Три свиньи подошли к океану, одна из них погрузилась в воду и чуть не утонула в бешено хлещущих волнах.

Высоченные валы шумно разбивались о берег, образуя кипящие водовороты, и откатывались назад, сметая все на своем пути. Местные жители предупредили нас, что море в этих местах очень опасно: неосторожные купальщики иногда тонут, унесенные подводным течением; немногие из них возвращаются назад еле живыми после долгой, не на жизнь, а на смерть, борьбы с океаном. Попав в такое течение, ни в коем случае нельзя плыть против него, а только наискосок, это дает хоть какой-то шанс выбраться на берег, пусть и из последних сил. Жюли сообщила мне мрачное название этого пляжа – playa de los Muertos [34]34
  Пляж Мертвецов (исп.).


[Закрыть]– и категорически запретила лезть в воду. Я нарушил этот запрет один-единственный раз, и очередная волна, обрушившись на меня, вырвала и унесла футболку, которую я держал в руке. Кстати, тут мы не увидели ни одного американского туриста из тех, что встречали в других местах, где они разъезжали на машинах с гигантскими прицепами-трейлерами.

Дни текли на пляже Анхель так неспешно, будто время замедлило свой бег и растаяло в хрустально-чистом воздухе. Они уже не воспринимались как даты в календаре, а, напротив, слились в одну неопределенную длительность, тяготеющую к бесконечности и размеченную только рокочущими вздохами океанского прибоя. Даже ночь, и та не уступала дневному сиянию, щедро украшая темный небосвод сверкающими созвездиями. Каждый вечер, лежа на песке, мы неустанно любовались ими, хотя точно определить, где какое, на этих тропических широтах было нелегко: здесь, под тропиком Рака, все они как-то сплющились, став почти неузнаваемыми; даже Большая Медведица выглядела совсем плоской. Только Полярная звезда, висевшая теперь над самым горизонтом, осталась верна своему долгу и по-прежнему указывала нам на север.