Текст книги "Путешествие с Люком"

Автор книги: Жан-Люк Утерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

О временах года мы знаем главным образом то, что они всегда возвращаются. Весна уже близилась к лету, и солнце неуклонно всходило на голубом небосклоне все выше и выше. Ближе к осени оно постепенно начнет снижаться и только после зимнего равноденствия воспрянет и снова засияет в зените. Вот и наше путешествие мы замыслили таким образом, чтобы объехать по кругу всю страну и в один прекрасный день вернуться к отправной точке, то есть в аэропорт Кеннеди, и сесть в самолет до Брюсселя. Дата отъезда была открытой и зависела лишь от состояния нашего банковского счета. По моим подсчетам, мы могли бы, не пускаясь в безумные траты, продержаться около полугода. Помимо идеи кругового маршрута, никаких определенных планов мы не строили и сознательно стремились только к одному – попасть на юг, забыть об унылой бельгийской слякоти. Что касается солнца, то оно уже светило нам прямо в лицо, и его ультрафиолетовые лучи пронизывали наши черные очки.

Автострады в городских предместьях образуют самые невероятные сплетения. Мы мчались по мостам, виадукам, развязкам, которые делили поток машин на четыре основных направления. Дорожные указатели, которые должны были ориентировать автомобилистов в этой путанице, сообщали только номера шоссе, замалчивая их названия. Сначала мы долго ездили по кругу, сбитые с толку этим потоком цифр. Затем, положившись на случай, выбрали одну из дорог, вроде бы ведущую на юг. «Фольксваген», если судить по счетчику, старательно придерживался пятидесяти миль в час. Другие машины шли почти на такой скорости или чуть быстрее. В общем, даже с учетом обгонов грузовиками и пикапами, мы на нашем бело-желтом «старичке» выглядели вполне достойно.

Люк спал на заднем сиденье. Позже мы экспериментальным путем установили, что одно только урчание мотора нашего трейлера способно почти мгновенно действовать на его детский организм как снотворное, и не отказывали себе в удовольствии прибегнуть к этому средству всякий раз, как Люк трудно засыпал.

По прошествии двух или трех часов мы свернули с шоссе: Жюли обнаружила на карте название не то города, не то поселка, где было бы неплохо остановиться. Ей захотелось белого вина, и она уже мечтала о том, как будет смаковать его, сидя на террасе кафе. Увы, это место не имело ничего общего ни с городом, ни с деревней. Несколько заправок, кафе с фастфудом, супермаркеты, торгующие продуктами, электробытовой техникой, мебелью и всякой мелочью, несколько домиков с пристроенными гаражами в окружении подстриженных газончиков – вот и все, что мы увидели в этом населенном пункте, о котором столь любезно проинформировала нас дорожная карта. О белом вине на террасе оставалось только мечтать.

Мы постояли там, растерянно глядя на автомобилистов, которые заправляли свои машины, а потом теми же движениями заправлялись сами, купив на drive-in [21]21
  Заведение, которое обслуживает клиента, находящегося в своем автомобиле (кафе, банк и т. п.) (англ.).


[Закрыть]гамбургеры и тут же сунув их в рот. Американское «I am full» означает, что человек наелся, что он пресыщен. «Нет, спасибо, я больше не хочу вашей восхитительной утки в меду, I am full». В Америке поесть и заправиться бензином – суть два равнозначных действия. Хотя почему два: по сути, просто единое целое. Именно это и почуяли опытные градостроители, которые придумали объединить жратву и горючку на широких площадках автостоянок.

«А что, если устроить небольшой пикничок?» – предложила Жюли в качестве лекарства от охватившего нас оцепенения. Жюли не имеет себе равных в искусстве превращать в праздник неприятные бытовые или погодные обстоятельства, тогда как я, напротив, готов покорно сдаться. Итак, мы ринулись в атаку на ближайший супермаркет, торгующий замороженными продуктами. В соседнем магазине мы купили хлеб, свежие овощи, колбасу и бутылку воды; увы, белого вина там не оказалось, но что делать, спасибо за все остальное.

Мы распаковали наши сокровища на площадке для отдыха, рядом с автотрассой, где любителей пикников ожидали деревянные столы. Кроме нас, тут никого не было. Жюли мигом приготовила роскошные сандвичи с ветчиной, помидорами и авокадо. Люк хотел только одного – своего соевого молока. Вскоре за соседний стол уселась еще одна семья: отец, мать, тучная женщина, и весьма упитанные детишки. Пока глава семейства раздавал банки с пепси-колой, остальные вскрывали огромные пакеты с чипсами и попкорном. Не успели мы их рассмотреть, как они уже погрузились в машину и укатили прочь. Эта мгновенная остановка в пути была сделана с одной лишь целью – заправиться. Все в конечном счете упирается в вопрос скорости. Именно это – скорость, с которой совершаются обыденные движения, – и определяет разницу между обществами. Когда-нибудь, вполне возможно, и мы, подгоняемые срочными делами, начнем питаться так же, как они, даже не заметив этого, одним махом покончив с самим понятием трапезы.

Мы вновь отправились в путь, предварительно уложив остатки нашего пиршества в миниатюрный холодильник с лампочкой-миньоном, слабо освещавшей его изнутри, как только открывалась дверца; это приводило Жюли в полный восторг: так радуются маленькие девочки, которым подарили игрушечную кухню, они счастливы, что могут хозяйничать, подражая маме. Жюли воспринимала наше путешествие как возврат к детству, возможность посещать незнакомые края, разводить костры, устраивать привал под открытым небом – короче, делать все, чем запомнились ей семейные каникулы, проводимые на лоне природы, на берегу океана, вместе с ее родителями и шестью братьями и сестрами.

Хотя было всего пять часов дня – «pm», как здесь говорили, – Жюли пыталась отыскать на карте национальный парк, где можно было бы отдохнуть и заночевать. Мы находились недалеко от Вашингтона, и она указала мне выезд на автотрассу. Следуя ее инструкциям, мы покинули «городскую» зону и начали подниматься по серпантину на холм, густо заросший дубами и лиственницами. Вход в парк находился на самой вершине. Сторож вручил нам план местности, предоставив самим выбрать место стоянки. В это время года, сказал он, посетителей бывает мало, разве что на уик-энд. Поездив минут десять, мы отыскали площадку, где действительно никого не было. Она была разделена на шесть отдельных пронумерованных участков, каждый со столом и грилем. Жюли была на верху блаженства. Ни одной живой души, кругом только нескончаемый лес да озеро внизу, под склоном. Она усадила Люка в удобное детское креслице, чтобы он тоже мог наслаждаться пейзажем, и он тотчас начал испускать восторженные крики, указывая пальчиком на вещи, которые не видел никто, кроме него.

Пока Жюли готовила ему место для ночлега под крышей трейлера, я пошел прогуляться, чтобы размять ноги и набрать хвороста для костра.

Пламя с треском взвилось к небу в ту минуту, когда солнце посылало нам свои прощальные лучи. Люк без умолку лопотал что-то невнятное, завороженно созерцая пляску огненных языков. Жюли достала из холодильника баранину на ребрышках и кабачки. Уже стемнело, и я поставил на стол зажженную газовую лампу. Наше кухонное оборудование было довольно незатейливо и состояло из кастрюль, сковородок, нескольких тарелок, приборов и стаканов, способных выдержать тяготы долгого пути. Именно так Жюли задумала это путешествие: объехать всю Америку, останавливаясь где душе угодно, распаковывая каждый вечер наш походный скарб, разводя огонь на закате и ночуя под открытым небом, когда наступит жара. Жмурясь от удовольствия, она смаковала каждый кусочек слегка обжаренного на костре мяса. Люк, совсем обессилевший от бурных чувств, вызванных открытием новых земель, крепко заснул. Я уложил его в крошечную постельку, похожую на капсулу «шаттла» (за вычетом электронного оборудования). Если он откроет глаза, то сможет увидеть нас в узкое оконце.

Мы улеглись на траву бок о бок, ослепленные звездами, сверкавшими в чистом темном небе. Я без труда нашел Большую Медведицу, Малую Медведицу и Полярную звезду; на этом мои познания созвездий заканчивались. «Вообще-то, карта звездного неба под этими меридианами не очень отличается от нашей», – сказал я Жюли. Объяснялось это тем, что в данный момент мы странствовали примерно на тех же широтах. Подобную картину можно было наблюдать в Брюсселе шесть-семь часов назад, конечно, при условии, что облака и дожди не подпортили праздник. А к этому часу там, в старушке-Европе (как ее здесь называли), восходящее светило уже должно было озарять горизонт…

На рассвете, с первыми лучами солнца, природа пробудилась от сна. В лесу уже вовсю кипела жизнь. Какое имя подобрать этим птичьим трелям, цоканью белок, треску ветвей? Вчера мы уснули под открытым небом, вдоволь насладившись созерцанием звезд. В лесной ложбине еще стелился ватный туман. Продрогнув от влажной ночной свежести, я сбегал в машину за одеялом. Жюли плотно закуталась в него и приникла ко мне. Но вскоре утренний свет окончательно прогнал сон. Люк тоже открыл глаза и подал голос, требуя, чтобы мы вернулись к дневным заботам. Мы молча выпили горячий кофе, еще не стряхнув с себя опьяняющую истому этой волшебной ночи. Похмелье – кажется, так называют момент, когда действительность вступает в свои права после ночных безумств, связанных с выпивкой или любовью. На будущее учтите это и соблюдайте осторожность, любуясь ночным небосводом, – принимайте его в умеренных дозах.

Итак, мы снова пустились в путь, сами не зная зачем и с сожалением покинув этот затерянный рай, где деревья шептались с небом. Отныне, держа курс на юг, мы каждый вечер поступали точно так же: даже не глядя на часы, разбивали лагерь, как только видели, что солнце клонится к горизонту. Люк уже свыкся с мыслью, что жить – значит каждое утро ехать куда-то по дорогам в поисках нового места для ночлега. По вечерам он возвращался на свой «чердак» в трейлере, где его ждало уютное гнездышко, единственное место, служившее спокойной гаванью для его утлого кораблика.

Кроме соевого молока, которое Люк требовал теперь только в конце дня, он начал питаться овощными пюре в баночках, особенно пристрастившись к морковному, которое обильно размазывал по щекам. Он очень рано решил самостоятельно пользоваться ложкой, хотя с трудом находил рот. Иногда, несмотря на крайнюю сосредоточенность, ему изменяла координация движений, и он подносил ложку ко рту, одновременно крепко сжимая губы. Эти жесты, которые мы, взрослые, делаем неосознанно, показались мне весьма сложными при виде мордашки Люка, украшенной оранжевыми морковными или зелеными капустными разводами овощного пюре. Может, он решил вступить на тропу войны? Или скорее досрочно стал адептом бодиарта, превратив свое лицо в полотно для ярких овощных красок? Не знаю, обязан ли он художественными талантами, которые проявил впоследствии, этому младенческому периоду, когда неустанно размалевывал себе щеки.

Мы ехали все дальше и дальше, в самую глубинку Америки, встречая на своем пути лица и тела, которые иногда внушали страх; и вот однажды устроили стоянку в природном парке, недалеко от Читтануги, на границе Теннесси и Алабамы; этот лес рассекала бурлящая речка, которая тащила по течению ветви деревьев и прочий лесной мусор. Пока я, по нашему вечернему обычаю, собирал хворост для костра, разомлев в теплом воздухе и рассеянно витая мыслями где-то далеко, к нам явился нежданный посетитель – собака, решившая, видимо, обследовать наш лагерь. С виду это был лабрадор или помесь лабрадора с кем-то еще, может быть, с овчаркой. Бежевая шерсть пса с черной манишкой на шее не оставляла сомнений по поводу его беспородности; к тому же он явно был бесхозным.

Костер уже разгорался, постреливая искрами; Жюли принесла из холодильника продукты и накрыла на стол; наш гость улегся неподалеку в ленивой позе, характерной для собак, когда они чуют еду. Он умильно поглядывал на нас троих, свесив уши, в терпеливом ожидании и с верой в будущее, особенно в то, которое благоухало на гриле; по всей видимости, его ничуть не беспокоил тот факт, что он бродит неприкаянным в этом враждебном лесу. Люк первым выказал ему свою симпатию, подобравшись ползком к тому, кого счел сотоварищем по способу передвижения. Пес, занятый созерцанием мяса на гриле, позволил гладить себя по спине и голове и отвернул морду только тогда, когда Люк нацелился пальчиком в его правый глаз. Мы с Жюли наблюдали эту сценку, и трогательную и забавную, с легкой опаской: вдруг собака покажет зубы, хотя, судя по ее виду, это было маловероятно.

Мы отдали псу остатки ужина, и он, отойдя подальше, принялся грызть лакомую мясную кость; таким образом, еды, предназначенной для двоих, хватило и на третьего сотрапезника, если можно так назвать собаку, – что делать, иногда одиночество пробуждает в людях и такие добрые чувства. Жюли собралась было уложить Люка спать в его гнездышке, но на сей раз он подчинился неохотно, настолько его возбудило это вечернее знакомство. Ничего удивительного, ведь ему впервые случилось завести себе друга, такого же четвероногого, как он сам.

На следующее утро мы обнаружили пса тут же, возле переднего колеса; в его взгляде угадывался легкий упрек. Проснувшийся Люк с восторгом встретил его, выразив свою радость целой серией «ав-ав!», «там ав-ав!» За прошедшую ночь он освоил новый, собачий язык. Я отправился в сторожку парка, чтобы объявить о появлении бродячей собаки. Сторож пришел в замешательство: никто не сообщал ему о потере. Как же быть? Он ничего не мог нам посоветовать, разве что позвонить в полицию, а впрочем, и это было не обязательно, мы могли про-сто-напросто оставить ее там, где нашли, иными словами, еще раз бросить. Лес большой, пускай живет здесь, будет охотиться на грызунов, а то вон как расплодились…

Нельзя было оставить пса на произвол судьбы – решиться на такую крайность мог бы только совсем уж бессердечный человек. И вот, несмотря на сомнения Жюли, было решено, что другого выхода у нас нет, придется взять его с собой; мы устроили ему лежанку, постелив одеяло на пол возле заднего сиденья: таким образом, Люк мог сверху любоваться его бежево-черной спиной.

Вопреки страхам Жюли, пес оказался вполне приятным попутчиком: большую часть пути он спал, а на остановках выбирался из машины, чтобы размять лапы и справить нужду, помечая нашу дорогу своими запахами. По всей видимости, прежние хозяева у него были замечательные.

К вечеру мы прибыли в Луизиану, совершенно разбитые от долгой езды. Здесь стояла влажная жара. Мы встали лагерем между старицами, и собака завалилась в траву, дыша так надсадно, словно пробежала весь этот путь. Пока она каталась в сухой траве, играя с Люком, Жюли выяснила, что это «девочка». Значит, теперь не годилось звать ее псом, и я предложил дать ей имя, только вот вдохновение мне изменяло. «А что, если назвать ее Пятницей? – предложила Жюли. – Как у Робинзона!» И в самом деле, почему бы и нет?!

Стоит вам присвоить кому-нибудь имя, даже если речь идет о животном, происходит странная вещь: это существо начинает вам принадлежать; в каком-то смысле одно только имя создает между ним и вами некую духовную связь. Вот почему скотоводы никогда не дают имен животным, которых выращивают на мясо. Нам пришлось смириться с неизбежным: Пятница стала нашей собакой. Люк придумал ей уменьшительное имя – Пять. «Пять-Пять!» – верещал он, ползком пускаясь за ней вдогонку или барахтаясь вместе с ней на траве и обхватывая руками за шею. Едва открыв глаза поутру, он уже звал свою подружку: «Пять!»

Путешествия чреваты неожиданными встречами. Вот и Пятница подарила нам такую встречу, оставив неизгладимый след в наших странствиях. Мало того что она совершенно очаровала Люка, довольно скоро по ее вине между мной и Жюли возникли трения. Стоило нам где-нибудь остановиться, как Пятница считала своим долгом заявить о своих правах на это место. Выскочив из машины, она начинала разминаться после долгого утомительного бездействия: носилась взад-вперед, как угорелая, неумолчно гавкала, кидалась в подлесок, откуда доносился еще более громкий лай, которым она оповещала кротов, сурков, ондатр, белок и всевозможных пернатых, что отныне это ее владения, и пусть все об этом знают. Жюли с детства привыкла наслаждаться мирной, безмятежной тишиной окружающей природы, и теперь, когда она с восторгом открывала для себя новые чудесные пейзажи, этим радостям положил конец оглушительный шум и переполох, который устраивала наша неугомонная спутница, помечая свою территорию. Увы, мне, как и Жюли, не удавалось заставить Пятницу помолчать или хотя бы умерить свой пыл.

Но главной бедой оказалась вода. Как все лабрадоры или их дальние родственники, Пятница обожала воду. Она была страстной купальщицей. Страдая от жары, она чуяла любую воду, вблизи или вдалеке, будь то пруд, лужа или река, и тотчас устремлялась к ней. Возвращалась она мокрая и энергично встряхивалась, обдавая нас брызгами с головы до ног. Вначале мы только смеялись, не говоря уж о Люке, который хохотал взахлеб. Но с течением времени нам это надоело и стало раздражать, особенно когда вода из какой-нибудь грязной лужи оставляла на одежде подозрительно пахнущие следы.

Лежа возле заднего сиденья на своем одеяле, превращенном в собачью подстилку, она распространяла по всему салону запах мокрой шерсти. Тщетно мы опускали стекла на ходу, запах не исчезал. Хочу напомнить, что «фольксваген» был и нашим домом, в частности, нашей спальней, и нам приходилось ночевать в этих малоприятных испарениях. Мы, не сговариваясь, видели одни и те же сны, где неизменно тонули в зловонных болотах. Скоро вся наша одежда, посуда и даже холодильник насквозь пропахли тиной. Терпению Жюли пришел конец. Люк, не понимая надвигавшейся драмы, продолжал спокойно дышать этим нездоровым воздухом.

Мы были вынуждены бежать из Нового Орлеана, из города, который, однако, нам очень понравился: его Французский квартал, дома в колониальном стиле с ажурными коваными балконами, негры, лениво дремлющие на порогах деревянных хижин, в тени раскидистых деревьев, саксофонисты на перекрестках, рассылающие свои звонкие рулады на все четыре стороны, – все это было замечательно. Но Пятница, которая тут же плюхнулась в воду Миссисипи, не смогла потом выбраться на берег, к великому ужасу столпившихся там зевак. Пришлось вызывать спасателя-аквалангиста. И мы покинули этот город, опоясанный рекой и плотинами, неосторожно возведенный в местности, расположенной ниже уровня моря. Нечего было и мечтать об остановке в дельте Миссисипи, мы вычеркнули ее из списка желанных достопримечательностей. Нам с Жюли страшно было даже представить себе Пятницу в дельте реки. Увы, штат Луизиана – это сплошная вода, никогда не знаешь, что перед тобой, – море, краешек озера или приток Миссисипи, теряющийся вдали среди стариц.

Итак, мы разбили лагерь на Большом Острове, то есть у океана, на берегу Мексиканского залива, где соленые волны обладают даром заглушать неприятные запахи. Но сердце у нас не лежало к этому краю. Мы наблюдали за непрестанным балетом вертолетов, привозивших и увозивших работников с нефтяных скважин, чьи вышки торчали на горизонте. Пятница облаивала воздух, глядя в небо: видимо, она и его намеревалась присоединить к своим владениям. Именно здесь Жюли, почти крича, чтобы я расслышал ее сквозь гул вертолетов, призналась, что ей до смерти надоела эта собака и она хочет от нее избавиться. «Но как можно, ведь это будет такое горе для Люка! – ответил я, хотя вполне разделял ее отношение к зловонному и шумному присутствию собаки. – Ты только посмотри, как они играют, как они прекрасно поладили. Потерпи еще немного, мы обсудим это позже». Такова была моя обычная линия поведения, когда приходилось решать какой-нибудь остро назревший вопрос.

К счастью, Техас оказался намного суше Луизианы. Мы ехали мимо бескрайних, уходивших за горизонт полей пшеницы и других сельскохозяйственных культур. Фермы встречались редко, возле них стояли самолеты: здесь и сеяли, и удобряли, и поливали только с самолетов.

Увидели мы и несколько городков или, вернее, поселков городского типа, мирно дремлющих на обочинах Interstate Highway [22]22
  Автотрасса, проходящая через несколько штатов (англ.).


[Закрыть]; тишину нарушал лишь гул проносившихся автомобилей да стрекотание газонокосилок.

Наконец мы добрались до Браунсвилля и реки Рио-Гран-де, которая разделяет Соединенные Штаты и Мексику. Здесь нам пришлось долго стоять в веренице машин, ожидавших прохождения пограничного контроля. На американской таможне у нас потребовали паспорта и документы на «фольксваген», которые проверили от корки до корки. А где же документы на собаку? У нас их не было, of course [23]23
  Конечно (англ.).


[Закрыть]. Сначала я, потом Жюли долго пытались разъяснить, почему мы не везем с собой ни собачьего корма, ни справок о прививке. «Lost and found» [24]24
  Здесь: кто-то потерял ее, а мы нашли (англ.).


[Закрыть], – твердили мы без устали сначала таможеннику, который ничего не желал слышать, а затем его коллеге, которого тот вызвал на подмогу. Решительно, границы стали нашим кошмаром. В Нью-Йорке нас заставили бросить на таможне коробки с соевым молоком, а теперь приходилось отдавать этим идиотам Пятницу. Сколько мы ни спорили, ясно было одно: пересечь границу вместе с Пятницей нам не позволят. Жюли, даром что совершенно неопытная в вопросах транспортировки животных, пришла в ярость и закричала человеку в мундире, что у нее в стране о таких безобразных порядках и не слыхивали. И что нас не порицать нужно и не выставлять ворами, а наградить орденом за то, что мы подобрали умирающую с голоду животину. Жюли, насмерть стоявшая за собаку, которую еще пару дней назад хотела пристроить в какой-нибудь питомник, производила большое впечатление. «У вас в стране, может, так и принято, но в Соединенных Штатах есть свои законы, а законы надо соблюдать, – талдычили хором оба таможенника. – Никто вам не разрешит покинуть территорию США с собакой, которая, по вашему же признанию, вам не принадлежит и которую, может быть, в данный момент разыскивают с помощью объявлений ее любящие хозяева».

Будучи опытными профессионалами, таможенники знали, что, если в дело замешиваются чувства, тянуть нельзя; а потому велели кому-то принести поводок и ошейник, который тотчас же надели на шею Пятнице. Мы беспомощно смотрели, как она исчезла в каком-то сарайчике, бросив на нас прощальный взгляд. Люк вел себя спокойно и только по нашему примеру помахал ей рукой. Понимал ли он значение всей этой сцены, развернувшейся перед его глазами? Трудно сказать. Невозможно проникнуть в мысли крошечного существа, которое ничего или почти ничего еще не знает о жизни. Зато нам теперь было ясно одно: Люк только что лишился своего первого друга, четвероногого, как и он сам.

Без единого слова мы проехали по мосту, перешагнувшему через Рио Гранде, тщетно пытаясь заслониться этой панорамой от воспоминания о последнем взгляде Пятницы, уведенной от нас таможенниками. Я исподволь поглядывал на Люка в зеркальце заднего вида. Он сидел совершенно неподвижно, и впервые в жизни мне показалось, что на его личике написана горестная покорность судьбе, нанесшей ему такой удар. Может быть, он думал, что Пятница исчезла из его жизни таким же манером, как и появилась, – по волшебству? И что в небесах или где-то в другом месте есть злой колдун или фея, которые по необъяснимому капризу или доброй воле одним взмахом волшебной палочки заставляют собак то появляться, то исчезать? Ребенок, сидящий абсолютно смирно, с застывшим лицом, вызывает куда больше беспокойства, нежели орущий во все горло. Наверняка так же думала, не высказывая этого вслух, Жюли. Громкий плач свидетельствует о чем-то реальном: о боли, гневе, неудобстве. Но полное отсутствие внешних эмоций пугает так же, как вопрос, оставшийся без ответа.

Оказавшись в Матаморосе, приграничном городке на мексиканской территории, мы сразу поняли, что Рио Гранде разделяет не две страны и даже не два государства, но два мира. По ту сторону границы остался Техас с его бьющим в глаза богатством: автострадами, развязками, нефтяными вышками, заправками (в одном только Хьюстоне их было несчетное количество), гигантскими торговыми центрами, сельскохозяйственными угодьями, где самолеты заменили плуг, чистенькими предместьями, мирно дремлющими под сенью деревьев, светящимися экранами телевизоров, аккуратно подстриженными газонами, большими поместьями… По другую же сторону границы – Матаморос, погрязший в грязи, характерной для стран третьего мира, сплошные бидонвили, и повсюду, куда ни глянь, люди на улице, группы людей, сборища на центральных площадях, обыкновенные прохожие, идущие врозь или вместе, – такого мы давно не видывали. В Техасе самым страшным опасностям подвергается пешеход. Передвижение без машины – это либо вызов обществу, либо чистое безумие. И еще: в Матаморосе повсюду сохло белье на веревках, протянутых между домами. Пачкать и стирать свое белье: не правда ли, именно в этом выражается вечное движение жизни?!

Ни один туристический путеводитель не удостоил Матаморос даже самой маленькой звездочки. Этот город был обозначен на карте крошечной точкой – населенным пунктом. И все-таки после мучительного автопробега под знойным солнцем мы восприняли его как дар небесный, словно опять вернулись к жизни. Поставив машину, мы пошли бродить наугад по улицам и площадям, в гуще людей, занятых своими повседневными делами: одни болтали, другие сидели за выпивкой, третьи закупали продукты. На нас обращали внимание главным образом женщины, которые бурно восторгались Люком, белокурым и голубоглазым. «Como te llamas?» [25]25
  Как тебя зовут? (исп.).


[Закрыть]– спрашивали они его наперебой, и тискали, и щекотали, смеясь, чтобы вызвать у него ответную улыбку, а уж на это наш очаровашка Люк не скупился. Пятницу уже забыли. Нам совали апельсины, помидоры, авокадо, сок манго и лайма. «Рог nino!» [26]26
  Для малыша! (исп.).


[Закрыть]– вопили женщины, тыча пальцами в ротик Люка. Вокруг нас собралась целая толпа, в которую внедрились чистильщики обуви, настойчиво предлагавшие надраить ваксой наши текстильные кроссовки.

По мере того как мы продвигались на юг, сумерки наступали все раньше и раньше. Солнце уже скрылось за домами, а мы так и не придумали, где провести ночь. О национальных парках и просторных стоянках для отдыха в Мексике и мечтать не приходилось. Нужно было срочно принимать ка-кое-то решение. Молча переглянувшись, мы пустились в путь, взяв курс на юго-запад, к городу Виктория. Уже темнело, когда мы пересекли небольшой городок Техон. Мы чувствовали себя такими бесприютными, что уже прикидывали, не остановиться ли в каком-нибудь местном отеле. Но в конечном счете свернули на обочину и встали прямо в чистом поле. Тем вечером мы поели кое-как, ограничившись ломтиками хлеба. Нам вспомнились советы, полученные перед отъездом: будьте осторожны, север Мексики очень опасен, там бродят шайки воров, которые охотятся за туристами. Мы забаррикадировались в машине и провели ночь в тревожном полусне, вздрагивая при каждом шорохе. Люк спал без задних ног на своем «чердаке» и, наверное, видел во сне Пятницу и ее шальные купания.

На следующее утро мы покинули это негостеприимное место, не зная, куда направиться дальше. Пустырь вокруг нашего трейлера был усеян ржавыми автомобильными каркасами, которые накануне скрыла темнота. Добравшись до Виктории, мы не решились ехать в Мехико и свернули к океану, который был нам необходим, как глоток свежего воздуха. К Мексиканскому заливу мы подъехали в районе Тампико и какое-то время чудесно отдыхали там, разъезжая вдоль побережья. Люку очень понравились пляжи с мелким песком, которые он причислил к своим владениям. Иногда мы делали остановки, чтобы осмотреть какие-нибудь руины, навевавшие странное чувство, будто мы сами пребываем в пространстве вне времени. Пирамиды Тахина [27]27
  Эль-Тахин – условное название древнего города в штате Веракрус (Мексика), построенного в I в. н. э. и состоящего из нескольких пирамид.


[Закрыть]были похожи на пчелиные соты.

Однажды, когда мы проезжали через деревушку в окрестностях Веракруса, на нас обрушился дикий ливень, начавшийся с ураганных порывов ветра, от которого деревья гнулись до земли. Средь бела дня деревню накрыла тьма. Мы пришли в ужас. Наша машина увязла в буйном грязном потоке, затопившем деревенскую улицу. Вскоре дождь утих, снова засияло солнце, и какие-то ребятишки, обутые в резиновые сапоги, подбежали к машине, предлагая нам пожить у них. Таким вот образом, босиком, с подвернутыми штанинами, мы и были приняты семейством, которое занималось выращиванием кофе, – супружеской парой и их детьми; эти последние моментально поладили с Люком, словно он был их родным братом. Мы плохо говорили по-испански, зная только самые необходимые слова, но достаточно хорошо схватывали на слух этот язык, чтобы понять приглашение наших хозяев: будьте как дома и живите у нас сколько угодно! Этот обычай, для них сам собой разумеющийся, называется гостеприимством, то есть, согласно толковым словарям, «желанием встретить, приютить и бесплатно накормить бедняка или путника». Казалось бы, вполне естественный поступок, но в наших краях он стал редким, почти исчез. Об этом лучше всех известно беспаспортным скитальцам, которым в Европе предоставляют не жилье, а обратный билет на чартерный рейс, не слушая никаких возражений.

Обитатели деревни в большинстве своем – а мужчины все поголовно – передвигались на лошадях. И вот именно так, верхом, Альберто предложил мне на следующий день осмотреть его кофейные плантации. Тщетно я доказывал ему, помогая себе жестами, что в жизни своей не садился на лошадь: Альберто уже оседлал для меня кобылу, по его уверениям, старую и смирную. Виктория, стоявшая здесь же, поднесла Люка поближе и провела его ручонкой по лошадиной шерсти, куда более жесткой, чем собачья. То ли из-за огромных размеров животного, то ли заметив мое испуганное лицо, Люк тут же дал понять, что близкое знакомство с лошадью не входит в его планы. Жюли взяла его на руки и помахала мне вслед, не очень уверенная в том, что я смогу усидеть в седле и заставить мою конягу двигаться в нужном направлении. Виктория хохотала до слез, глядя, как я исчезаю вдали.

До кофейных плантаций путь был не ближний, нам пришлось трусить (так сказал бы Сервантес) несколько миль под жгучим солнцем. Кобыла моя, дряхлая, как Росинант, хорошо знала дорогу и беззастенчиво игнорировала те немногие команды, которыми я осмеливался ее донимать, дергая при этом за повод то справа, то слева, как меня научил Альберто. Пренебрегая все так же нахально моими понуканиями, чтобы нагнать скачущего впереди Альберто, она останавливалась на каждом шагу, чтобы сорвать пучок травы на обочине или сунуть морду в какой-нибудь куст. При таком темпе мне реально грозил солнечный удар. Дойдя до плантации, моя кобыла полезла вверх по склону, оскальзываясь задними копытами на каменной осыпи. Наконец она стала пробираться между кофейными кустами; Альберто осматривал их через каждые двадцать метров, срывая то тут, то там кофейное зерно, которое совал мне под нос и которое мне некогда было нюхать, поскольку я был занят другим: изо всех сил старался наклоняться вперед, к холке, чтобы удержать равновесие. Так что я и сейчас не знаю, чем пахнут сырые кофейные зерна. Возвращение домой оказалось куда более беспокойным: моя кобыла, чуя, как говорится, родную конюшню, перешла на галоп, презрев мои «hola» и отчаянные попытки натянуть повод. Таким образом, я торжественно въехал во двор, лежа на спине моей скакуньи и судорожно вцепившись в ее шею, точно в спасательный круг. Меня встретили как героя. Виктория сыпала шутливыми комментариями, Жюли смеялась, правда, довольно принужденно, а Люк растерянно смотрел на меня, явно не понимая, есть ли какая-то родственная связь между лошадью и собакой.