Текст книги "Вуали Фредегонды"

Автор книги: Жан-Луи Фетжен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Снова послышались шаги – кто-то приближался к распахнутой двери, и это нарушило течение ее мыслей. Через несколько мгновений на пороге показался священник в темной рясе с капюшоном. Увидев ее, он торжественно воздел руки и провозгласил:

– Хвала Господу, ты очнулась и, кажется, в добром здравии!

Он откинул капюшон, и Фредегонда узнала капеллана, который всего несколько недель назад обучал ее по катехизису.

– Мы боялись, что ты серьезнее пострадала, – он сел на деревянный табурет у изголовья, оставленный служанкой. – Ты ударилась головой о камень, было много крови… Мы все молились о твоем выздоровлении.

Фредегонда ничего не сказала и лишь осторожно улыбнулась священнику, ожидая, что он еще скажет.

– Королева была потрясена, – продолжал он. – Она просила сразу же дать ей знать, когда ты придешь в себя. Думаю, несмотря на свое состояние, она придет тебя навестить.

– Свое состояние?..

– Да, когда она увидела раны несчастного Мерове, это был для нее такой удар… Она сразу слегла и со вчерашнего вечера не встает с постели.

– А я здесь тоже со вчерашнего вечера?

– Точнее, с сегодняшнего утра. Ты провела ночь в монастыре в Круи. Целителям пришлось очень долго обрабатывать раны – твои и Мерове.

– Как он себя чувствует?

– Он сильно страдает… Король велел оставить его внизу, пока ему не станет лучше. Дело в том, что этот постоянный плач и стоны не слишком-то… Но, во всяком случае, его жизнь вне опасности. У него останутся ужасные рубцы на шее и теле, но он выздоровеет. Король и королева глубоко признательны тебе за твое мужество. Дама Одовера сказала мне, что хочет стать твоей крестной матерью. Ты же помнишь, что тебя должны окрестить одновременно с Хловисом, не так ли?

– Да. Благодарю вас, святой отец!

Она неловко сжала руку священника и держала ее в своей руке, не выпуская. Долгое время они сидели ничего не говоря. Фредегонда была слишком взволнована для того, чтобы что-то сказать. Горло ее сжималось, в глазах стояли слезы. Она одновременно испытывала смущение и торжествовала. Священник буквально окаменел при мысли, что кто-то может увидеть их: такая близость между служителем Бога и лежавшей в постели женщиной, единственным одеянием которой была ночная рубашка, превосходила всякие границы допустимого. Донесшийся издалека шум шагов дал ему благоприятную возможность убрать руку и слегка отодвинуться от кровати, что он сделал излишне поспешно, не найдя что сказать.

Судя по шороху тканей, бряцанию оружия, перешептываниям и смешкам, к ним направлялась целая толпа. Первым вошел настоящий гигант, в богатой одежде, однако со скрамасаксом у пояса, ничуть не похожим на парадное оружие. Его красная довольная физиономия была хорошо знакома Фредегонде, но она никак не могла вспомнить его имени. Гигант тем временем неожиданно подмигнул ей и тут же снова принял нарочито серьезный вид. Тогда Фредегонда наконец вспомнила – Дезидериус. Волосы и усы галла сейчас были подстрижены по римскому образцу, а одежда не уступала роскошью королевской. Следом за ним вошел человек, которого она никак не ожидала увидеть, хотя и ждала больше чем кого бы то ни было, – Хильперик, окруженный незнакомыми ей мужчинами и женщинами. Его голову охватывал широкий золотой обруч – это была корона его отца Хлотара, – и сам он в это мгновение выглядел таким красивым и благородным, каким был в ее мечтах об их общем королевском жребии. Вокруг него толпились придворные в роскошных нарядах, набившиеся в комнату и дружелюбно смотревшие на нее, – не как на диковинного зверя, а как на свою добрую знакомую, которую они пришли навестить. Все это казалось настолько абсурдным, настолько нереальным, что Фредегонда, проглотив слезы, натужно улыбнулась.

– Дамуазель Фредегонда…

Произнеся эти слова, Хильперик остановился, ожидая, пока все разговоры стихнут. Этих нескольких мгновений молодой женщине хватило только на то, чтобы в полной мере оценить, что означало такое обращение. Так никогда не обратились бы к служанке – лишь к свободной женщине благородного происхождения. И когда она это поняла, король Суассонский продолжил свою речь:

– Дамуазель Фредегонда, я собираюсь при всех воздать должное вашему мужеству. Пусть все, кто здесь находится, будут свидетелями: отныне я – ваш должник и… ваш преданный друг.

На сей раз он наконец-то решился прямо посмотреть на нее. Более того – он ласкал ее взглядом.

– Отныне вы больше не состоите на службе у королевы, – объявил Хильперик и вновь остановился, не спеша продолжать свою фразу, чтобы получше насладиться произведенным эффектом.

Однако результат не оправдал его ожиданий, поскольку Фредегонда все еще не могла прийти в себя, втайне смакуя слово «дамуазель», а также выражение устремленных на нее глаз Хильперика. Остальные слова почти не доносились до ее слуха, и их содержание ничуть ее не волновало. Заметив ее рассеянный вид и, очевидно, испугавшись, что она может снова потерять сознание, король решил сообщить ей, по крайней мере, самую важную для нее новость:

– Вы больше не служанка королевы, ибо это занятие подходит лишь для простолюдинки, но отнюдь не для благородной женщины… Поэтому вы становитесь ее дамой-компаньонкой, и она будет вашей крестной матерью.

С этими словами Хильперик обернулся к капеллану, который смиренно склонил голову при упоминании о предстоящем крещении. Словно в подтверждение слов короля, он осенил себя крестным знамением.

– А теперь я прошу всех удалиться, – обратился Хильперик к придворным. – Королева поручила мне передать на словах послание для нашей возлюбленной фредегонды, которое никто не должен слышать, кроме нее. И вы тоже выйдите, святой отец, прошу вас.

Когда все направились к двери, Фредегонда откинулась на подушки и закрыла глаза – как ей показалось, всего на несколько мгновений. Но когда она снова открыла глаза, Хильперик сидел у изголовья, и на его лице читалось беспокойство.

– Прости меня, – прошептала она дрожащим голосом. – Я не…

– Не говори ничего. Тебе нужно отдохнуть. Целители сказали, что только это и нужно. Покой и отдых. Через день, а может быть, уже и сегодня вечером, тебе можно будет подняться. Ты хочешь есть или пить?

Она кивнула.

– Я пошлю твою служанку за всем, что тебе нужно. Да, – добавил он, видя, что она улыбается, – твою служанку. Не помню, как ее зовут… Ну, неважно. Дай ей любое имя, какое захочешь.

Фредегонда снова улыбнулась, на сей раз через силу. Значит, он говорит о галуазке…

– Спасибо.

– Нет, это я должен благодарить тебя. Теодебер рассказал нам, что ты спасла Хловиса и Мерове несмотря на то, что он сделал…

Фредегонда попыталась немного прояснить воспоминания, словно окутанные туманом. То, что Мерове сделал… Что бы ни рассказал старший, что бы он ни осознал из случившегося – Мерове был ни в чем не виноват, а она конечно же не заслуживала никаких почестей… И тем более – от Хильперика…

– Нет, это не…

– Не говори ничего, – снова остановил ее Хильперик. – Ты спасла детей – это главное. Я бы не вынес, если бы потерял их… И тебя вместе с ними.

Фредегонда закрыла полные слез глаза и попыталась избавиться от чувства неприязни, которое испытывала к самой себе.

– Я думала, – прошептала она, – что ты меня больше не хочешь…

Хильперик улыбнулся и взял ее за руку.

– Это правда, я пытался забыть тебя, но не смог. Однако, я ведь должен чувствовать себя счастливым из-за того, что имею сейчас… Разве я не король? Разве нет у меня сыновей, чтобы наследовать мне? Разве я не богат?

На мгновение он замолчал, но еще прежде, чем Фредегонда успела что-то сказать, он сам ответил на свои вопросы:

– Мое королевство – всего лишь жалкая милостыня, которую мне бросили, как нищему. Я знаю, что старшие братья охотно отрубили бы мне голову, если бы не Зигебер. Но как часто я говорил себе, что предпочел бы смерть такому бесчестью! Я прекрасно вижу, как смотрят на меня Осаний и остальные! Их настоящий повелитель – в Реймсе! Зигебер – вот кто на самом деле король Суассонский! А я – я ничего не значу!

– Неправда! – воскликнула Фредегонда. – У тебя есть преданные люди, которые пойдут за тобой куда угодно. И еще – у тебя есть я.

– Это так… И те несколько часов, в течение которых я не знал, выживешь ли ты, были воистину ужасны… Я хочу, чтобы отныне ты всегда была рядом со мной. Всегда…

Они долго смотрели друг на друга в наступившей тишине. Фредегонда подумала о том, что сейчас Хильперик склонится к ней и поцелует в губы, но он этого не сделал. Она осторожно убрала руку, которую он сжал слишком сильно.

– Тогда уж скорее тебе стоило бы стать моим крестным, а не Одовере, – через силу улыбнувшись, сказала она.

– О нет, только не это!

– Почему?

– Потому что после этого мы не сможем быть любовниками.

И, поскольку Фредегонда при этих словах взглянула на него с удивлением, Хильперик придвинул табурет ближе к изголовью и склонился над ней.

– Капеллан и этот старый святоша Осаний стараются всячески улучшать мое христианское образование, – насмешливым тоном произнес он. – Наверняка они считают, что я недостаточно хороший христианин, чтобы быть хорошим королем… Так или иначе, они мне все уши прожужжали о крещении Хловиса, растолковали смысл всех церемоний, роль крестных отца и матери. Так вот, если я стану твоим крестным отцом, то в глазах Церкви я буду все равно что настоящий отец. И если мы будем спать вместе, это будет считаться кровосмешением.

– Вот как? – Фредегонда лукаво улыбнулась. – Значит, ты собираешься спать со мной?

– Ну уж не сейчас, во всяком случае!

Острая пронизывающая боль заставила Фредегонду мгновенно проснуться. И снова первое, что она увидела, – был испуганный взгляд служанки, сидевшей у изголовья. Ее служанки… С трудом сдерживая готовые сорваться с губ стоны, она прижала к груди перевязанную руку и держала так до тех пор, пока не утихла боль, похожая на то, будто ее пронзают многочисленные кинжалы. И, когда Фредегонда наконец смогла вздохнуть свободно, она принялась рассматривать женщину, которую определили к ней на службу. Выражение круглого лица, лишенного всякой миловидности и каких-либо признаков возраста, сразу поразило ее. Никто никогда не смотрел на нее с таким… таким страхом! Настоящим, безумным страхом, над которым она, наверное, посмеялась бы, если бы не испытывала такую боль. Девица, очевидно, была глупа, но страх, буквально парализовавший ее, вряд ли можно было объяснить только этим.

– Все хорошо, – прошептала Фредегонда. – Я, должно быть, неловко повернулась во сне.

Та кивнула и, видя, что госпожа ей улыбается, немного расслабилась. Фредегонда медленно выпростала больную руку из-под укрывавшей ее простыни, помогая другой рукой, тоже перевязанной. Уже стемнело, но эта несчастная, кажется, не осмеливалась шелохнуться, боясь разбудить ее. Она даже не зажгла свечу и сидела в сумерках неподвижно, наблюдая за госпожой.

– Как тебя зовут?

– Пупа, дама Фредегонда.

– Раздуй огонь в камине и зажги свечи, хорошо?

Служанка тут же засуетилась, счастливая, как собака, повинующаяся приказам хозяина. Когда в комнате стало достаточно светло, Фредегонда посмотрела на свои руки и невольно поморщилась от отвращения. Бинты насквозь пропитались кровянистым гноем.

– Нужно сменить вам повязки, – Пупа протянул к ней руки.

– Нет!

И тут же Фредегонда снова заметила на лице служанки выражение ужаса, которое, очевидно, появлялось у той при малейшем возражении госпожи. Должно быть, Хильперик, отправляя ее сюда, пообещал этой несчастной самые страшные кары, если вдруг с его любовницей что-то случится…

– Нет, – повторила Фредегонда уже спокойнее. – Мои ожоги, кажется, загноились. Тебе нужно пойти и поискать целителя или кого-нибудь, кто в этом разбирается. Понимаешь?

Служанка торопливо закивала.

– Я тут знаю кое-кого, – сказала она. – Одну женщину, которая служит кухаркой. Она меня вылечила, когда я обожглась о котел.

– Ступай скорее за ней…

Как и в первый раз, служанка бросилась из комнаты с такой поспешностью, что забыла закрыть дверь. Фредегонда откинулась на подушки, натянула простыню до подбородка и наконец испустила стон, так долго сдерживаемый. Прошло немного времени, и из коридора снова донесся шорох ткани и перешептывания, а вслед за этим на пороге комнаты появился женский силуэт.

– Пупа? – прошептала Фредегонда, уже зная, что ошибается.

Не отвечая, женщина приблизилась к кровати, и, когда на нее упал свет, Фредегонда широко распахнула глаза от изумления.

– Дама Одовера!

– Дамуазель Фредегонда…

Королева была невероятно бледна. На голове у нее был простой белый чепец, завязанный под подбородком, все остальное было скрыто складками плаща, в который она куталась, прижимая обе полы к груди. Дойдя до изножья кровати, она остановилась.

– Лежи, – велела она, когда Фредегонда попыталась приподняться. – Кажется, это у тебя лучше всего получается.

Фредегонда почувствовала, как горло у нее сжимается, и ее явное волнение не ускользнуло от королевы.

– Меня уверяли, что я должна поблагодарить тебя за спасение моих сыновей, – продолжала она ироничным тоном. – Хотя Мерове рассказал мне совсем другую историю… Но какая разница, если все трое живы и никто никогда не узнает, что произошло на самом деле? Не так ли?

Фредегонда не отвечала, и это лишь усилило презрение Одоверы.

– Не бойся. Я хочу, чтобы ты как можно скорее выздоровела и вновь заняла свое место возле меня… и короля. По правде говоря, я предпочту тебя той, с кем он развлекается сейчас.

Удар достиг цели – у девушки перехватило дыхание, и она стиснула перед собой пронзаемые болью руки, чтобы вернуть себе самообладание. Королева задержалась еще на мгновение, потом на ее лице появилась презрительная усмешка.

– Отдыхай как следует, – сказала она наконец и, отвернувшись, направилась к двери.

Потом, уже стоя на пороге, обернулась и добавила:

– Ах да, я совсем забыла. Думаю, тебе следует знать, что это я попросила Хильперика, чтобы ты не занималась больше детьми. Ты, конечно же, понимаешь почему…

Королева вышла, и до Фредегонды донеслись смешки придворных дам и их удаляющиеся по коридору шаги. Когда они совсем стихли, она разразилась рыданиями. И, словно бы судьба не хотела, чтобы у нее было хоть немного покоя на этом ложе скорбей, послышался стук деревянных башмаков Пупы. Фредегонда едва успела смахнуть слезы краем простыни и увидела целительницу, приведенную из кухни. На мгновение ей показалось, что это Одовера вернулась, чтобы сполна насладиться ее страданиями, – на женщине был почти такой же длинный плащ, полностью скрывавший фигуру.

Некоторое время она стояла на пороге, словно в нерешительности, затем медленно закрыла дверь, оставив служанку в коридоре. Уже наступила ночь, и лица женщины было не различить – Фредегонда услышала лишь ее необыкновенно мягкий голос, донесшийся из полумрака:

– Я знала, что это ты.

Этот голос… Фредегонда снова ощутила головокружение, измученная самыми противоречивыми чувствами, к которым добавлялись физическая боль и угрызения совести.

– Я позабочусь о тебе, девочка моя, Belisama gatalis…Спи, Geneta, яздесь, и тебе нечего бояться, dibu e debu.[44]44
  Я буду молить об этом богов и богинь.


[Закрыть]

Женщина наконец приблизилась. Увидев ее лицо в красноватых отблесках пламени, Фредегонда сначала подумала, что видит призрак, вырвавшийся из преисподней. Но этот призрак улыбался, и голос его был нежным.

– Uiro nasei es menio, olloncue medenti. Langom nathanom esti. Ты помнишь? Спи, малышка. Теперь старуха Уаба о тебе позаботится.

* * * * *

Баптистерий[45]45
  Баптистерий – специальное помещение в христианском храме для крещения(Примеч. пер.).


[Закрыть] часовни Сен-Медар, согласно обычаю, был щедро украшен цветами – особенно там, где на стенах отсутствовала побелка, или в тех местах крыши, которые еще не были покрыты черепицей, так что сквозь них можно было видеть небо. Базилика, где похоронили короля Хлотара, была далека от завершения и, скорее всего, ей предстояло оставаться в таком состоянии еще долго. Королевские сокровища, доставшиеся Хильперику, новоиспеченный король Суассона почел за лучшее раздать своим сподвижникам в награду за верность, а на оставшуюся часть – укрепить войско, вместо того чтобы тратить на прихоть вздорного старика, который вдруг под конец своих дней превратился в святошу. Поэтому вся знать Суассонского королевства, прибывшая на крестины юного принца, вынуждена была собраться во дворе, среди нагромождений бревен и камней, на грязных немощеных дорожках, под ледяным дождем. Увидев, как тесно внутри часовни, большинство приглашенных предпочли остаться снаружи, несмотря на дождь и холод.

Внутри было немногим лучше. От епископа Котиния, который должен был распоряжаться церемонией, даже издали разило вином, и он едва держался на ногах. Он и его помощники стояли вдоль стены, рядом с которой находился маленький восьмиугольный бассейн, служивший купелью. Детских купелей не было – во-первых, из-за того, что часовне требовалось много других, гораздо более насущных вещей, а во-вторых, из-за того, что совсем маленьких детей крестили редко. Франки соблюдали древний обычай: на восьмой день жизни младенца крестный отец окунал его в ванну и называл имя. Даже самые набожные признавали, что принятие религии Христа должно быть делом сознательного выбора, которое может совершить лишь юный человек, вступающий в мир взрослых.[46]46
  Совершеннолетним, по обычаям франков, человек считался по достижении 12 лет.


[Закрыть] С полдюжины новообращенных, из которых самому младшему было около десяти, а самому старшему – в три раза больше, тряслись от холода в длинных шерстяных рубашках, стоя босиком на полу в ожидании, когда епископ закончит крестить принца Хловиса и совершит таинство над ними.

Хильперик и королева сидели чуть поодаль, на деревянных тронах, поставленных у соседней стены, в окружении свиты и стражников, державших факелы, – таким серым был день и таким слабым был здесь свет. Не считая золотых корон, на которых играли отблески пламени, они ничем не отличались от остальных собравшихся, поскольку из-за холода все украшения, вышивки и золотая шнуровка были укрыты под теплыми плащами, ниспадавшими спереди и сзади до середины бедер и сколотых фибулами на плече.

Между тем как Котиний мазал головку младенца Хловиса священным елеем и неразборчиво и негромко произносил ритуальные слова, ливень снаружи еще более усилился, и вороха цветов, закрывавшие дыры в крыше, упали на пол. Дождь зашелестел по поверхности воды в бассейне. Холод, свист ветра и стук дождевых капель по дырявой черепичной крыше, размокшие цветы на полу вызывали у собравшихся все более заметное уныние, так же как запинающееся бормотание епископа и эта бесконечная церемония, в которой никто ничего не понимал. Как ни странно, конец ей положилmajor domusОсаний, крестный отец юного Хловиса: он громко поблагодарил епископа (от неожиданности все даже вздрогнули) и, повернувшись к нему спиной, передал младенца матери.

Ни от кого не укрылось, что епископу понадобилась помощь двух священников, чтобы вернуться к своему креслу, после того как он поручил завершающую часть церемонии провести одному из своих помощников. Тот действовал быстро, сознавая и то, что вода в бассейне, куда по очереди окунались новообращенные, очень холодная, и то, что собравшиеся с нетерпением ждут, когда можно будет отправиться в расположенное неподалеку аббатство Круи, где в очаге горит огонь и наверняка найдется чем достойно отпраздновать сегодняшнее знаменательное событие. Конечно, смотреть на этих несчастных, погружавшихся в воду, было довольно забавно, но присутствие епископа и в особенности дворцового управителя Осания мешало откровенному веселью. Наконец обряд завершился, и все уже устремились к дверям, когда король поднялся с места.

– Подождите, друзья мои!

Он распахнул свой плащ, взял младенца из рук королевы и помог ей подняться. Одовера, краснеющая и неловкая, как всегда в те моменты, когда ей приходилось появляться на публике, вывела из окружавшей ее толпы придворных молодую женщину, на которой был такой же плащ франкского фасона, как и на ней самой, а под ним – ничего, кроме тонкой белой рубашки, оставлявшей обнаженными руки и босые ступни. Все узнали в ней Фредегонду, новую подопечную королевской четы. Она была потрясающе красива Те, кто уже направился к дверям, и даже большая часть тех, кто уже вышел, вернулись назад. Между тем как Одовера с явной неприязнью отстранилась, Фредегонда сбросила плащ на руки своей собственной дамы-компаньонки. Это была женщина невысокого роста, с круглым сияющим лицом, не слишком красивая, но невольно привлекающая к себе внимание – в каждом ее жесте сквозило что-то необычное. Ее взгляд, устремленный на молодую женщину, не был взглядом служанки – скорее он был материнским. Она быстро наклонилась к Фредегонде, что-то прошептала ей на ухо и отошла, тогда как последняя, похожая на тонкую восковую свечу в своей белой рубашке, начала спускаться по ступенькам бассейна, пока не вошла в воду по плечи. В отличие от тех, кто заходил туда до нее, она казалась совершенно нечувствительной к холоду, молча стоя в воде, с гордо поднятой головой и твердым взглядом. Про себя она повторяла, словно заклинание, слова Уабы: «Uiro nasei es menio, olloncue medenti. Langom nathanom esti». «Связывай мужчину его желанием, и все будут тебя чтить. Цена не имеет значения». Слова древнего языка пересилили обжигающий холод воды – подобно тому как накануне вечером Уаба смогла излечить ее ожоги, так, что они бесследно исчезли.

Мать и сама применяла это правило – что позволило ей выжить, тогда как Старшая погибла. Выжить у сотника Жерара и его мужланов. Перенести стыд и презрение. И связать мужчин их желанием, чтобы возродиться. Когда Жерар скончался, все верили в то, что это произошло от чрезмерной невоздержанности, – и так оно и было. Тогда ее продали на службу в королевский дворец, где отправили на кухню. Снова соблазнять, снова выживать… Так продолжалось до тех пор, пока однажды она не заметила свою Genetaв свите Одоверы – вскоре после смерти короля Хлотара. Это продолжалось одно мгновение, но когда она поняла, кого увидела, богато одетые дамы уже ушли. Позже она узнала всю историю своей воспитанницы от женщины, работавшей вместе с ней на кухне, муж которой, погонщик быков по имени Эврар, охотно рассказал, как придумал звучное имя для этой малышки, полумертвой от холода. Потом король умер, его сыновья разъехались по своим новым владениям, и прошли долгие недели, прежде чем Уаба снова увидела свою бывшую подопечную – в холодную зимнюю ночь, когда Пупа привела ее к постели своей госпожи. Всю ночь она лечила ожоги с помощью магии растений и собственных рук – чтобы не только унять боль и заживить раны, но и не оставить на руках Фредегонды ни малейших шрамов, чтобы ничто и никогда не уродовало ее.

Утром, когда Фредегонда проснулась, она не чувствовала никакой боли, а Уаба, выбившаяся из сил, дремала в углу рядом с камином. Молодая женщина не стала будить ее и принялась внимательно изучать черты лица той, которая долгое время заменяла ей мать и кого она считала умершей. Никогда еще Уаба не казалась ей такой красивой. Волосы ее побелели, на лице не было ни следа краски, медные украшения исчезли. Она была одета в серое платье и закрывающий плечи капюшон из грубой шерсти – обычную одежду служанки. Но лицо ее было словно озарено изнутри мягким сиянием, которого Фредегонда никогда прежде не видела. Само присутствие Уабы, даже в большей мере, чем эта комната, чем ее собственная новая служанка и обращение «дамуазель», наполняло ее несказанным счастьем, словно теперь для нее по-настоящему открылась новая жизнь.

В это время прямо под окном резко залаяли собаки, и это разбудило Уабу.

– Мать…

Глаза Фредегонды наполнились слезами, но она улыбалась, крепко сжимая руки Уабы. Та поднялась, обняла ее и крепко прижала к себе. Они долго стояли, обнявшись, потом Уаба мягко отстранилась от воспитанницы.

– Ты не должна больше меня так называть, – прошептала она.

Она направилась к двери, но Фредегонда мгновенно удержала ее:

– Не уходи!

– Я должна быть на кухне. Сенешаль[47]47
  Сенешаль – во франкском государстве главный управляющий королевским дворцом; то же, чтоmajor domus.


[Закрыть] не церемонится с теми, кто опаздывает…

– Я хочу, чтобы ты осталась со мной! Король…

Она немного поколебалась, словно подбирая слова, но потом с гордостью выпалила:

– Король – мой любовник! Мне достаточно сказать слово – и тебя оставят при мне!

Уаба невольно улыбнулась, но тут же почтительно склонилась перед ней.

– Это будет большая честь для меня, дамуазель Фрёдегонда!

Но сейчас она все же решила уйти и только, обернувшись с порога, добавила:

– Нужно, чтобы ты об этом знала… Твоя сестра умерла в первый же год. Она хотела убежать, и они устроили охоту на нее…

Лицо Фредегонды посуровело.

– Ты, должно быть, что-то спутала. – Она натянула до подбородка простыню и отвернулась. – У меня никогда не было сестры.

Уаба ничего не сказала, но эта внезапная жесткость черт Фредегонды поразила ее…

Сейчас у Фредегонды было точно такое же выражение лица. Медленно входя в воду, она казалась невинной, чистой и в то же время недосягаемой, хотя и открытой взглядам всех, мужчин и женщин. Belisama gatalis…Великая куртизанка…

Священник в сопровождении Одоверы и королевского капеллана, исполнявшего роль крестного отца, приблизился к краю бассейна, опустился на колени возле молодой женщины, положил руку ей на голову и произнес ритуальные слова:

– Отрекаешься ли ты от Сатаны, от его соблазнов, от его козней?

– Отрекаюсь.

– Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа.

И священник быстрым движением окунул ее голову под воду. Когда голова Фредегонды снова показалась из воды, послышались смешки и приветственные возгласы собравшихся. Одна лишь королева не разделяла всеобщего благодушного настроения. Она снова вернулась к королю и хотела забрать у него сына, но тот слегка нахмурился, и Одовера оставила свое намерение. В это время Фредегонда вышла из ледяного бассейна – так же медленно, как и вошла. Сквозь мокрую ткань рубашки, прилипшую к коже, каждый мог видеть малейший изгиб ее тела. Длинные черные волосы, блестевшие от воды, будто водоросли, безразличный и высокомерный взгляд, нагое тело, обтянутое облегающей мокрой тканью, и тонкий черный поясок, двигавшийся на бедрах при каждом шаге, – все это делало ее похожей на наяду, выходящую из источника. Оказавшись на верхней ступеньке, Фредегонда коротко взглянула на женщину, державшую в руках ее плащ, и та мгновенно приблизилась к ней. Перед тем как закутаться в плащ, Фредегонда обернулась ко всем со спокойным бесстыдством, словно давая возможность напоследок разглядеть себя и священнику, и крестной матери, и прежде всего Хильперику.

Тот наклонил голову, чтобы скрыть улыбку, и сделал вид, что целует Хловиса.

Многое меняется; когда уже думаешь, что все потеряно, – вдруг все возвращается к тебе. Я больше не была ни слепой восторженной поклонницей, готовой отдать жизнь за своего повелителя, ни робкой юной девушкой, готовой оставить его наслаждаться объятиями жены. Мое крещение скорее отдалило меня от Бога и этой двуличной религии, с ее фальшивым смирением и наивными поучениями. Моей единственной религией было следование своим целям, а самая главная цель была – стать королевой.

Я испытывала к Одовере ненависть даже большую, чем любовь к твоему отцу, поскольку отныне эта любовь была замутнена озлобленностью оттого, что я чувствовала себя униженной и обманутой. Я все еще любила его – и любила до самого конца, – но я хотела, чтобы он страдал, терзался, чтобы он бросил, все ради того, чтобы завоевать меня.

Во дворце шептались, что Уаба – чародейка, и нас побаивались. Мы были одни, но у нас была воля, яростная и непреклонная, и мы готовы были на все, чтобы я заняла свое место рядом с королем.

Я не знаю, как бы все сложилось, если бы король не затеял эту войну. Далеко на востоке гунны вторглись в земли его брата Зигебера, и, когда тот выехал им навстречу с огромной армией, Хильперик решил, что его час настал. Он ошибался…