Текст книги "Вуали Фредегонды"

Автор книги: Жан-Луи Фетжен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Один из них, порывшись в своей холщовой сумке, достал оттуда хлеб и кусок вяленого мяса, твердого, как дерево. То и другое он слегка протер рукавом, прежде чем неловким жестом предложить принцу и его спутнице.

– Я Бертрам, ваша милость, – назвался он.

– Порежь-ка это все, Бертрам! Ты скоро получишь собственную землю!

Еще один воин подошел к ним с дорожной флягой.

– А я тебя знаю! – заявил Хильперик.

– Да, сеньор, я Даг, сын Эбрешера, вашего наставника по оружию.

– Я помню, да… Ты метал топор, как никто, но что до меча и скрамасакса – тут я все же был лучше!

– Надо бы проверить… Я с тех пор не терял времени даром!

Хильперик расхохотался, жадно впился зубами в ломоть мяса и принялся энергично его пережевывать. Фредегонда не отрывала от него глаз. Остальные собрались вокруг них, достали свои скудные съестные припасы и разделили на всех. У одних были такие жуткие разбойничьи лица, что при взгляде на них становилось страшно: иссеченные шрамами, с выбритыми лбами, взлохмаченными усами и бородами. Другие, казалось, вряд ли были способны удержать в руках меч. Среди них были и те, кого Хильперик заставил следовать за собой уже в крепости. Однако в этот момент они были сплоченным отрядом, собравшимся вокруг своего сеньора, – шумные и веселые, они готовы были сражаться за него, словно не было ночной усталости, грязной дороги, снега, от которого намокли плащи. И Хильперик выглядел так же – непринужденный и веселый, с явным наслаждением поедающий хлеб и вяленое мясо, такое соленое, что от него щипало язык.

Это не было циничным расчетом, умышленным трюком, чтобы искусственно вызвать воодушевление у своего небольшого отряда, – так мог бы поступить римлянин. Это была самая что ни на есть естественная манера поведения. Когда приходило время сражаться, для франков больше не существовало короля – все были воинами и все были равны, сражаясь бок о бок, и жизнь каждого зависела от общей силы и сплоченности.

Когда каждый из них по просьбе Хильперика назвал себя и разложил у ног съестные припасы, Фредегонда тоже ощутила потребность сделать какой-нибудь значимый жест. Без долгих раздумий она поднялась и чуть отстранилась от Хильперика, чтобы оказаться стоящей прямо перед ним. Затем она сделала глубокий реверанс.

– А я – Фредегонда, – сказала она. – Служанка моего сеньора Хильперика, которому мне нечего предложить, кроме своей жизни, но я отдам ее, если он того пожелает.

Смешки и разговоры стихли. Она договорила в полной тишине, между тем как Хильперик смотрел на нее с выражением, которое она не смогла точно определить. Был ли он позабавлен или растроган?

– Ну, я так думаю, – заявил какой-то молодец, сидевший рядом с ней, – что это самое лучшее блюдо из всех, что предложили сеньору сегодня утром!

Все расхохотались, и Хильперик вместе с остальными.

– Подождите, я его как следует распробую!

И на глазах у своих спутников, которые дружно захлопали в ладоши, он поднялся, обнял Фредегонду и крепко поцеловал ее. На этот раз она не закрывала глаза. Она видела, как он на нее смотрит, упиваясь этим поцелуем.

– Воистину королевское лакомство! – воскликнул он, наконец отстранившись от нее. – Слишком хорошо для таких мужланов, как вы!

Под добродушный смех мужчин, Хильперик снова сел и крепко сжал руку Фредегонды, занявшей прежнее место рядом с ним. Она попыталась улыбнуться, но не поднимала глаз, чтобы не видеть никого из окружающих, – она чувствовала, что краснеет. Бесстыдная откровенность их поцелуя смутила ее до глубины души, но тем не менее в этом жесте принца было что-то трогательное. В нем была гордыня, причину которой она даже до конца не понимала, – настолько ей было трудно представить, что Хильперик может гордиться ею и считать честью для себя держать ее в объятиях. Но в этом была также демонстративность, почти бесцеремонность, с которой ей примириться нелегко было. Она не сказала ни слова до тех пор, пока они снова не тронулись в путь, – лишь искоса смотрела на Хильперика, и тот, должно быть, почувствовал перемену в ее настроении. При виде его помрачневшего лица и сурового взгляда Фредегонда испытала даже некоторое утешение.

Вскоре, впрочем, помрачнели и остальные. После нескольких лье пути хорошее настроение у всех окончательно испарилось. Когда они наконец присоединились к другой группе всадников, все были одинаково хмурые.

Берульф, возглавлявший второй отряд, даже не потрудился скрыть свое присутствие от беглецов: они следовали за повозкой и охранявшим ее малочисленным эскортом на расстоянии полета стрелы, придерживая коней. Велев Фредегонде оставаться позади, Хильперик мелкой рысью подъехал к Берульфу.

– Тибер с ними? – спросил он.

– Да, вон он, в синем плаще…

– Странно, что они не пытаются убежать.

– Им не уйти далеко, и Тибер это знает. Смотри… И Берульф указал подбородком на глубокие колеи, оставленные на дороге цельными деревянными колесами тяжело нагруженной повозки.

– Хорошо, – прошептал Хильперик. – Пришло время с этим покончить.

И прежде чем его рыцарь успел что-то ответить, он пришпорил коня и помчался прямо к доместикусу королевской виллы.

Тибер был уже пожилым человеком – ему было около пятидесяти. Он различил лицо Хильперика лишь тогда, когда принц оказался в нескольких туазах от него. В тот миг, когда Хильперик ослабил поводья, он заметил в руке доместикуса дротик – буквально за мгновение до того, как тот метнул оружие. Хильперик инстинктивно вскинул щит. Острый наконечник дротика вонзился в щит с гулким стуком. Едва Тибер попытался выхватить меч, Хильперик, отбросив щит, резко направил своего коня прямо на него, отчего оба их жеребца испуганно заржали. Сжимая в правой руке меч, а в левой – скрамасакс, Хильперик налетел на противника. Потеряв равновесие и судорожно ловя ртом воздух, Тибер попытался отклониться назад, чтобы избежать удара, но было уже слишком поздно. Хильперик наискось рубанул его мечом, и этот мощный удар рассек кольчугу и кожаный гамбезон, но смертельный удар был нанесен кинжалом, который принц сжимал в левой руке. Длинный острый клинок глубоко вошел в живот доместикуса.

В это время конь Хильперика подался назад, и принц выпустил рукоять кинжала. Берульф и его люди тем временем окружили спутников Тибера и охраняемую ими повозку, держа оружие наготове.

Никто не шелохнулся. Каждый заметил длинные волосы Хильперика, привилегию носить которые имели только особы королевского дома Меровингов. Кроме того, они не могли не оценить численного превосходства нападавших. В тех случаях, когда битва заведомо не могла быть выиграна, франки не сражались. Не было никакой чести в том, чтобы умереть ни за что. Неподвижно замерев в седлах, с непроницаемым выражением на лице, они позволили себя окружить и молча смотрели на агонию своего предводителя. Ибо Тибер был все еще жив. Выронив щит, он шатался в седле, его глаза и рот были широко раскрыты, а длинное лезвие скрамасакса все еще торчало в животе, из раны на ноги потоком стекала кровь.

Фредегонда подъехала к остальным именно в этот момент. От вида ужасного зрелища у нее одновременно сдавило горло и сердце. Все эти люди, неподвижные, мрачные и молчаливые, стояли вокруг Хильперика и шатающегося в седле доместикуса, тоже пугающе безмолвного, как и все они, но корчившегося так, словно его подвергли невидимой им пытке. Ни один человек не попытался прийти к нему на помощь или хотя бы прикончить из сострадания, и вскоре доместикус рухнул на землю и перестал дышать. Молодая женщина судорожно стиснула поводья и, нагнувшись, прижалась к шее лошади, чтобы справиться с конвульсивной дрожью. Стало быть, вот каковы те самые честь и слава сражения, о которых они постоянно с гордостью рассуждали! Это из почтительности они заставили Тибера так страдать?

Глядя в этот момент на Хильперика, выпрямившегося в седле и словно одеревеневшего, на его суровое лицо, прилипшие к вспотевшему лбу волосы и окровавленные руки, она подумала, что так, наверное, и выглядели те ужасные варвары, о которых долгими вечерами рассказывали старики в деревне. В нем чувствовалась не просто жестокость – по крайней мере не только она… Видя его таким, Фредегонда понимала, что ей предстоит еще многое узнать, прежде чем понять его и его суровый народ воинов.

Хильперик, как и все, долго смотрел на тело своего поверженного врага, прежде чем отвернулся и взглянул на своих людей. Потом, не сказав ни слова, легко ударил пятками в бока своего коня и направился к ним. Враждебная, но в то же время сдержанная манера людей Тибера позволила ему долго хранить молчание. Потом он быстро окинул взглядом свой собственный отряд: несколько преданных ему людей, но в большинстве это были наемники, едва ли не разбойники с большой дороги, а также стражники, уведенные им из крепости. Мало у кого был довольный вид – в основном на лицах читались усталость и безразличие.

Хильперик вложил меч в ножны, спустился с коня, подошел к телу доместикуса и перевернул его ногой. Потом резким движением выдернул скрамасакс из тела Тибера и вытер клинок об одежду убитого. Склонившись над ним, принц заметил на его шее кожаный ремешок. Осененный внезапной догадкой, он перерезал ремешок и потянул к себе. На нем висели два тяжелых ключа. Хильперик ухмыльнулся и, сжав ключи в кулаке, приблизился к повозке, на которой стояли сундуки Хлотара. Он ограничился кивком, и два человека, сидевших в повозке, поспешно спрыгнули на землю, оставляя Хильперика наедине с сокровищами.

Принц появился перед своим маленьким войском некоторое время спустя, с сияющим видом, держа перед собой в охапке собственный плащ, словно дорожный мешок. Он подошел прямо к Берульфу, вытащил из складок плаща полную горсть золота и высыпал ему в ладонь. Потом повернулся к остальным.

– Золото! – воскликнул он. – Я обещал вам по десять серебряных денье, но теперь заплачу вам золотом! Десять, двадцать золотых су для каждого из вас! Вы сможете купить на них и лошадей, и женщин, все, что захотите!

Еще не договорив, он расстегнул фибулы, удерживающие плащ на плечах, и под восторженные восклицания франков расстелил его на земле. Груда золотых королевских solidi сияла на фоне темного плаща, как солнце.

– Берульф, раздели монеты! – велел Хильперик. – Всем поровну, включая людей Тибера!

Все быстро соскочили с коней и столпились вокруг рыцаря принца и груды золота, слишком пораженные этой неожиданной удачей, чтобы поверить в нее. В спешке некоторые из них даже наступали на мертвое тело доместикуса… Хильперик расхаживал перед ними туда-сюда, словно хищник в клетке.

– Тот, кто захочет последовать за мной и принесет мне присягу в верности, получит вдвое больше, когда мы окажемся в безопасности! – объявил он. – Богом клянусь! Принесите присягу вашему новому королю – и я сделаю вас богатыми людьми!

Он замолчал, переводя дыхание, и посмотрел со снисходительной улыбкой на толпу франков, которым Берульф и его люди отсчитывали деньги. Потом он перевел взгляд на Фредегонду. Она продолжала оставаться в седле на некотором расстоянии от них, ее лицо было наполовину скрыто капюшоном плаща. Хильперик видел только ее губы – и они улыбались ему.

– Все мое королевство за один поцелуй, – улыбнулся он, приближаясь к ней.

Фредегонда все еще дрожала, но уже только от холода. Она распахнула плащ и склонилась к Хильперику, с каким-то новым блеском в глазах.

– У вас еще нет королевства, сеньор.

– У меня есть все, что нужно, чтобы получить его. Надежные сторонники и столько золота, чтобы приобрести их в тысячу раз больше… Завтра я стану настоящим королем!

Фредегонда откинула капюшон.

– А я?

Хильперик ничего не ответил. Берульф закончил дележ и подошел к ним, держа в руках свернутый плащ принца.

– Что теперь? – спросил он. – Куда мы едем?

Хильперик еще некоторое время смотрел на свою возлюбленную, потом отстранился от нее, взял плащ и быстрыми шагами вернулся к своему коню, сопровождаемый Берульфом. Воцарилось тишина. Все снова сели на коней, ожидая приказов.

– Итак, куда же мы направимся? – Хильперик вновь принялся расхаживать из стороны в сторону. – В Реймс? Но кто знает, не отправил ли Тибер туда гонцов, чтобы они подготовились к защите? В этом случае я буду в глазах всех выглядеть беглецом. Нет, мы едем в Париж. Во дворец Хильдебера – самый красивый, самый богатый. То, что отец возил в сундуках, – жалкие крохи, немного золотых монет и драгоценностей. Все остальное, должно быть, там. В конце концов, моя жена и дети – тоже там!

Берульф приглушенно фыркнул и слегка покачал головой. Он подождал, пока Хильперик сядет в седло и только тогда задал вопрос, не дававший ему покоя:

– А она, сеньор? – рыцарь незаметно кивнул на Фредегонду. – Ее ты тоже повезешь в Париж?

Хильперик ответил не сразу. На расстоянии полета камня Фредегонда перехватила его взгляд, прямая и горделивая среди всех этих вооруженных людей, несмотря на свою хрупкость. В бледно-сером свете дня ее волосы, глаза и рот четко выделялись на необыкновенно бледном лице. Она была не просто красива В ней чувствовалась сила, далее большая, чем в большинстве этих мужчин.

– Конечно, я возьму ее с собой, – прошептал он. – Когда-нибудь она станет моей королевой!

Это было безумие. В этом не было никакого смысла. Я так никогда и не узнала, верил ли Хильперик на самом деле в успех своего предприятия, или же он ввязался в эту кровавую авантюру с одной-единственной целью – заявить о себе и заставить братьев с собой считаться. Возможно, он не заглядывал так далеко. Может быть, он просто захотел любой ценой стать королем. Все эти годы я никогда не могла с уверенностью сказать, что полностью понимаю мотивы их действий – Хильперика, Гонтрана, Зигебера и остальных… Сколько раз я видела их смеющимися, когда впору было плакать, сражающихся, когда все было потеряно, пронзающими врагов и не щадящими близких? Будет ли такое странное понятие о чести свойственно и тебе? У меня почти нет в этом сомнения, поскольку тебя тоже воспитают так…

Тогда я была уверена, почти так же твердо, как сейчас, что живу последние часы. Мы бы не удержались в Париже с таким небольшим числом людей. Пришли бы другие и убили бы нас обоих.

Я решила умереть рядом с Хильпериком и жила в эти сумасшедшие дни с ощущением, смертельного наслаждения. Вели бы еще не было так холодно и этот дворец на Сене не был таким мрачным… Я помню нескончаемый дождь и могильный холод. Раздобыть дрова каждый раз удавалось только с большим трудом. Если бы меня не было там, возможно, Хильперик ушел бы вместе с войском и разбил походный лагерь, вместо того чтобы ждать своих братьев во дворце. Это было хуже всего – ожидать часа своей смерти посреди такого запустения.

Глава 7. Король Парижский

Спустя некоторое время после того как Хильперик занял Париж и объявил себя королем, холод окутал столицу ледяным саваном. Вода в Сене замерзла, а общий вид города производил такое гнетущее впечатление, что многие невольно думали о небесной каре.

Взять город оказалось не более чем простой формальностью. Несколько солдат, охранявших въезды, готовы были служить любому, кто им заплатит, – чего они не могли ни от кого дождаться уже очень давно, – если только принц не захотел бы устраивать сражение под стенами древней столицы Хловиса, Небольшое войско Хильперика было достаточно внушительным, чтобы произвести впечатление на чернь, а также для того, чтобы занять две башни возле двух мостов, откуда открывался въезд в город. Однако этот успешный захват одновременно сделал очевидной и слабость нового хозяина Парижа, Хильперик быстро миновал разбросанные городские предместья, тянувшиеся по правому берегу Сены, и пересек реку, направляясь во дворец, – без всяких почестей и торжеств. Ни приветственных криков, ни знамен, ни цветов, устилающих дорогу… Лишь немногочисленные зеваки, которым с наступлением зимы было нечем заняться, вышли на улицы посмотреть, что происходит, а заодно получше разглядеть нового короля. Но те, кто успел мельком взглянуть на него, увидели молодого человека с мрачным взглядом и надменным выражением лица, который то и дело пришпоривал коня, проносясь по узким улочкам, словно боялся погони. Узнать в нем франкского принца проще было по длинным волосам, чем по манере держаться.

Однако ничто не нарушило его плана. Ничто, кроме самого главного: этот план оказался всего лишь химерой. Хильперик был воспитан в традициях преклонения перед богатством и безграничного почтения к могущественным особам. Эти богатство и могущество в его глазах воплощал собой даже не столько его отец, сколько его дядя, Хильдебер, король Парижский. Говорили, что сокровищ, собранных им в подвалах дворца на острове Сите, больше, чем у императора Константинопольского… Но Хильдебер был уже три года как мертв, и от этих сокровищ ничего не осталось. Дворец, который некогда служил резиденцией Юлиану Отступнику, потом самому Хловису, теперь был просто гигантской декорацией, пустой оболочкой, по коридорам которой гулял ветер, мрачно завывая и хлопая кожаными занавесями, уцелевшими кое-где на редких окнах. Пустой, ледяной и мрачный. Гробница. Склеп… Немногочисленные слуги, которые еще жили здесь, исчезали, как призраки, еще до того, как их успевали окликнуть. Когда удавалось разглядеть их поближе, было очевидно, что они скорее напоминают нищих, чем дворцовых обитателей. В кухнях не было ничего съестного, очаги давно потухли, конюшни и стойла опустели. И сам остров был под стать дворцу: словно осевший позади своих толстых каменных стен, он напоминал корабль, неподвижно застывший посреди Сены. Большая часть горожан, которых в древней столице Хловиса насчитывалось около пяти тысяч, обитали на левом берегу, по обе стороны длинной мощеной улицы, называвшейся Кардо, которая тянулась, постепенно уходя вверх по возвышенности, до самого горизонта, к Сансу и Орлеану. От римских терм ничего не осталось, и древние арены, отмечавшие западную границу города, тоже были разрушены. Город буквально лежал в руинах…

Сердце Хильперика сжималось от дурных предчувствий, когда он велел старику, исполнявшему обязанности дворцового управителя, проводить его в подвалы. Старик показал ему несколько пустых сундуков, покрытых плесенью, – все, что осталось от сокровищ Хильдебера…

– Здесь было больше золота, чем в Константинополе… – онемевшими губами прошептал принц.

– О, да, сеньор… Целые сундуки, полные золотых су, дорогой посуды и украшений… А потом наш король захотел спасти свою душу.

В конце жизни Хильдебер потратил все свои богатства, которые так долго и алчно копил, на пожертвования беднякам. Твердо убежденный, что нет такой вины, которую нельзя было бы искупить с помощью денег, он искренне надеялся таким образом успокоить свою совесть. Он опустошил все свои сундуки до самого дна, и в результате ни в Париже, ни в его окрестностях не осталось ни одного нуждающегося. Затем по настоянию епископа Германия[38]38
  Епископ Германий был канонизирован после смерти, он дал свое имя церкви Сен-Венсан-Сен-Круа, которая стала называться Сен-Жермен-де-Пре, после того как его там похоронили в 576 г.


[Закрыть] король велел переплавить всю свою золотую и серебряную посуду, чтобы оплатить строительство каменного собора, посвященного Деве Марии, прямо напротив дворца, на другом конце острова…

С наступлением вечера Хильперик мрачно смотрел с высокого донжона[39]39
  Донжон – главная, отдельно стоящая башня в средневековом замке, поставленная в самом недоступном месте и служившая убежищем при нападении врага(Примеч. пер.).


[Закрыть] на огороженную монастырскую территорию, над которой возвышался собор Девы Марии. С ним бок о бок соседствовал старинный собор Сен-Этьенн,[40]40
  Оба собора были разрушены в XII веке, и на их месте построен современный Нотр-Дам.


[Закрыть] ветхое деревянное строение, которое, однако, ни у кого рука не поднималась разрушить, – не считая множества церквей, аббатств и часовен на острове и на левом берегу Сены.

В серых сумерках его взгляду представало воплощенное безумие Хильдебера.

В то время как стены дворца источали влагу и самые прочные ткани в его покоях покрывались плесенью в считанные дни – монашеские обители поражали роскошью, а их владения – обширностью, начиная с двух раззолоченных церквей вплоть до острова Сен-Мари,[41]41
  Сен-Мари – ныне Сен-Луи.


[Закрыть] где монахи пасли свои стада и который по этой причине парижане называли Коровьим островом. Вот на что ушло королевское золото. Неудивительно, что в Париже не осталось ни одного бедняка!

После смерти Хильдебера его брат Хлотар забрал себе то, что еще оставалось. Старый король никогда не чувствовал себя в безопасности в столице своего брата-врага, как, впрочем, и ни в каком другом городе. Опустошив дворец, он быстро вернулся в свои владения на севере. Мало-помалу алчная толпа нищих, куртизанок, золотых дел мастеров, меховщиков, крупной и мелкой знати, лжеученых покинула Париж, оставив вязкие, заросшие тиной берега Сены и несмолкаемый уличный шум ради Суассона или Реймса.

Вот почему город не был защищен – здесь не осталось ничего, что стоило бы защищать – стараясь приободрить себя, Хильперик горделиво выпрямился и еще раз окинул взглядом пустынные предместья. Сколько времени пройдет, прежде чем его братья каким-либо образом отреагируют на его действия? День? Неделя? Сколько людей они приведут с собой, чтобы выдворить его отсюда? Без сомнения, они придут с севера, со стороны леса, холмов и поселка Монмартр. Однако ведь Париж был ничьим до того, как он его занял, поскольку старый Хлотар умер, не разделив свои владения между сыновьями. Осмелятся ли его братья оспаривать у него то, что он уже завоевал? Осмелятся, конечно…

Хильперик глубоко вздохнул, но так и не смог избавиться от ощущения, что в горле стоит ком. Однако в этот вечер нужно было изображать уверенность, встречая своих воинов, а также принимая знать, священников и крупных торговцев, еще оставшихся в этом проклятом городе, – как подобает настоящему королю… И подле него будет его жена Одовера, а Фредегонду он, скорее всего, не увидит даже издалека. От этого тоже становилось еще хуже на душе. Все произошло так быстро, что он даже не знал, где она сейчас. Скорее всего, среди служанок Одоверы, рядом с детьми…

Думая о своей законной жене, Хильперик испытывал смешанное чувство – стыд и одновременно раздражение. Чуть раньше, еще днем, он обменялся с ней буквально несколькими словами – и все. Дезидериус сопровождал ее и сыновей от парижской виллы до дворца в Сите, где их ждал Хильперик. Видя, как Одовера приближается неловкой из-за беременности походкой, сохраняя на лице свое всегдашнее растерянно-тревожное выражение, он остро ощутил, что она во всей этой истории совершенно не на своем месте. Еще раньше, чем она открыла рот, он знал, что она скажет, и это заранее раздражало его.

– Сеньор, наконец-то вы приехали! Неужели это правда – то, что рассказывают в городе? Вы объявили себя королем Парижским?

– Только от вас слышать мне этого не хватало! – проворчал он вместо ответа.

Он отвернулся от жены и с улыбкой, на сей раз искренней, взглянул на обоих сыновей. Младшему, Хловису, было всего два года. На руках Дезидериуса он казался совсем крошечным. Хильперик осторожно погладил его по щеке и дружески хлопнул Дезидериуса по плечу.

– Рад тебя видеть!

– И я рад, сеньор… Судя по тому, что рассказывал Ансовальд, я пропустил много интересного.

– Ничего, еще наверстаешь!

Вспоминая об этом на верху донжона, открытого всем ветрам, Хильперик осознал, что после первой встречи он вообще не говорил с женой. Где она сейчас? Не зная даже этого, он невольно почувствовал угрызения совести. Одовере было страшно, – без сомнения, она боялась за жизнь ребенка, которого носила, и, возможно, даже за его собственную жизнь, – а у него не нашлось даже нескольких слов, чтобы ободрить ее, объяснить свой план, придать мужества. Но этот план сейчас казался абсурдным ему самому, а собственного мужества хватало только на то, чтобы не броситься бежать отсюда со всех ног.

* * * * *

Вечером дворец преобразился. Парадный ужин был устроен в бывшем атриуме,[42]42
  Атриум – в античном римском доме главное помещение, где располагался очаг, и куда примыкали все покои(Примеч. пер.).


[Закрыть] к которому словно вернулось былое великолепие. При свете огромных люстр с многочисленными масляными светильниками даже деревянная и глиняная посуда выглядела достойно. Хильперик потратил немало золота из сундуков Хлотара, чтобы собрать здесь Музыкантов, играющих на флейтах и арфах, – хотя музыка была едва слышна в шуме застольных разговоров, – рассказчиков историй, а также достаточно приглашенных шлюх, чтобы составить компанию всем своим наемникам. В итоге за столами, составленными в виде буквы и, собрались довольно разношерстные сотрапезники – но епископ Германий и его аббаты делали вид, что не находят в этом ничего странного.

Ужин пока не начинался – ожидали прибытия Одоверы со свитой. Однако местное вино уже лилось рекой и мало-помалу опьяняло франков, больше привыкших к пиву. Хильперик был все же не настолько пьян, чтобы забыть о ненадежности этого фальшивого триумфа, оплаченного украденным золотом, однако в эти мгновения, наблюдая за суетившимися слугами, слыша со всех концов стола радостные выкрики своих товарищей по оружию и заискивающие приветствия городских буржуа, он и впрямь готов был ненадолго поверить, что находится в начале славного правления. Даже натянутая вежливость епископа Германия его радовала, поскольку свидетельствовала о том, что тот, хоть и против воли, вынужден считаться с ним.

В течение часа они оба обменялись лишь обычными приветствиями, но молодой король не мог не догадываться о том, что этот прелат, достаточно безумный или достаточно могущественный для того, чтобы разорить его дядю Хильдебера, прибыл оценить его, Хильперика, – определить его силу, богатство, а заодно и степень набожности. Позже, во время ужина, между ними начнется искусная словесная игра, полная хитростей и ловушек, под видом дружеского общения… Хильперик предвкушал этот момент почти с наслаждением.

Внезапно он очнулся от своего блаженного оцепенения, которое уже почти начало переходить в дремоту, вдруг осознав, что все разговоры смолкли и в установившейся тишине стало наконец слышно музыкантов. Взглянув на колоннаду и мраморный портик, ведущий наружу, он увидел Одоверу, которая в золотистом полусумраке атриума казалась чуть светящейся. На ней было светлое одеяние из шелка и парчи, достаточно просторное, чтобы отчасти скрыть ее положение. Как обычно, на ней было много драгоценных украшений. Лоб охватывала роскошная золотая диадема, инкрустированная эмалями. Позади нее шел человек, в котором Хильперик не сразу и с некоторым усилием, преодолевая действие винных паров, узнал Берульфа, на нем был длинный красный плащ, и с первого взгляда могло показаться, что вошла римская императрица в сопровождении центуриона – роскошное зрелище, достойное мозаики.

Хильперик уже хотел подняться и произнести тост за здоровье своей супруги, но этому помешали два обстоятельства: прежде всего количество выпитого вина, от которого у него могли подкоситься ноги, если бы он встал, а также появление следом за Одоверой еще одной женщины. Хильперик раскрыл рот и буквально впился в нее глазами. На Фредегонде было простое зеленое платье без всяких украшений, очень скромное по сравнению с нарядом ее госпожи, однако очень изящно облегавшее ее и подчеркивавшее все изгибы ее тела. Она двигалась легко и грациозно, тогда как Одовера спотыкалась чуть ли не на каждом шагу. В довершение ко всему она обратила на него взгляд своих глаз, сиявших ярче изумрудов, с таким откровенным желанием, что он почувствовал едва ли не смущение.

Если епископ Германий, сидевший рядом с ним, что-то и заметил, то не подал виду. При приближении новой королевы Парижской он встал и почтительно поклонился – то же самое вслед за ним сделали и священнослужители всех рангов, присутствовавшие здесь. Знатные гости волей-неволей последовали их примеру, а следом за ними – воины Хильперика и, наконец, он сам – к величайшему замешательству Одоверы, для которой такое проявление всеобщего почтения было мучительно. Она села рядом с мужем, не произнеся ни слова и не поднимая глаз. Щеки ее пылали.

Хильперик тоже сел, он был весел, и ему снова захотелось промочить горло. Потянувшись к своему кубку, он заметил взгляд Германия, а также Берульфа, сидевшего возле епископа. И еще одного священника, чьего имени он не запомнил. И, с другого конца стола, – какой-то шлюхи с матово-бледной кожей и бараньими кудряшками. Все смотрели на него. Подавив поднимавшийся в нем приступ гнева, Хильперик внезапно понял, что все ждут от короля приветственной речи, прежде чем приступить к ужину. Медленно, со всем достоинством, на какое еще был способен, он встал, поднял свой кубок и поставил его обратно на стол, не поднося к губам, – кубок был пуст.

– Сегодня вечером, – он широким жестом обвел атриум – дворец возродился! Король… король вернул его вам!

Он покосился на епископа, сидевшего рядом с ним, слегка поморщился и вскинул подбородок.

– Мой отец не любил Париж… Он не любил вас. Но я – я люблю! Именно здесь, в Париже, я хочу основать свою столицу, и вокруг этого города я буду создавать свое королевство!

Послышалось несколько приветственных восклицаний, но лишь со стороны его людей. Все остальные молчали.

– Я прибыл сюда за сокровищами, признаю это… Но монсеньор епископ расскажет вам лучше меня, что истинное сокровище – это не золото и не драгоценности. Нет… Нет, единственное настоящее богатство приходит не от людей, не от земель. Величайшая сила короля, величайшее его достояние… это его воля!

По тому, как резко епископ Германий изменился в лице, было очевидно, что он совсем не ожидал подобного заключения. Он нахмурился и уже поднял руку, словно собираясь вмешаться, но Хильперик на него не смотрел Воодушевленный собственной речью, он уже обращался только к своим воинам, а вскоре – лишь к одному едва различимому силуэту Фредегонды, остававшейся на другом конце зала, под римским портиком.

– Я стал королем, потому что так захотел, и потому что вы поверили в меня! И вот мы в Париже, во дворце Хловиса, – благодаря своей храбрости и решительности: Отныне никто и ничто не помешает нам распоряжаться тем, что мы завоевали, и жить по своей воле – как хотим и с кем хотим!

Его люди вскочили с мест и встречали каждую фразу короля громкими криками одобрения. В завершение своей речи Хильперик выхватил из ножен скрамасакс и изо всех сил вонзил его в столешницу.

– Вот в чем наша сила! – воскликнул он. – И вот что ожидает того, кто встанет у нас на пути! Истинное могущество исходит только отсюда!

Истощенный этой громкой речью, он буквально рухнул в кресло. На лице его сияла дурацкая ухмылка. Остальные франки, по его примеру, тоже принялись потрясать скрамасаксами, похожими на мясницкие тесаки, на глазах перепуганных парижских буржуа. Зал еще долго содрогался от их воплей, пока, наконец, не наступило относительное спокойствие. Тогда с места поднялся епископ Германий. Не говоря ни слова, он обернулся к юному монаху, стоявшему за его креслом, и взял у него свой посох. Затем снова повернулся к королю. Хильперик успел лишь недоуменно взглянуть на него, когда епископ, еще более яростным жестом, чем он сам незадолго до этого, обрушил посох на скрамасакс. Кинжал вылетел из столешницы и упал на пол, со звоном ударившись о каменные плиты. Когда Хильперик и следом за ним его воины снова вскочили с мест, епископ гневным жестом воздел указательный палец.