Текст книги "Досье «72»"
Автор книги: Жан Коломбье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Отвернувшись к окну, Бофор сдерживал рыдания, столь неожиданные для министра, которому справедливо или нет, но, скорее всего, справедливо, приписывали инициативу принятия самых грязных решений. Можно было услышать жужжание мухи. Странная это была картина: позолота на деревянных украшениях, хрустальная люстра, ковры ручной работы – и трое смущенных мужчин. Кузен Макс чувствовал, что переживает редкий момент, цена которого соответствовала напряжению, волнению, а главное принятию участниками разговора решения восстать против истории.
– Говорите, Тексье.
Тот немного помолчал, откашлялся в кулак, чтобы прочистить горло. И сделал это трижды, должным образом извинившись. Затем он поправил отвороты рубашки, сменил положение ног. Честно говоря, он явно тянул время, поскольку испытывал затруднения, над которыми никто и не думал насмехаться. Он проверил положение своей серьги, неожиданного украшения для личности его положения и его возраста, наличие которой можно было объяснить только желанием отвлечь внимание от венца седых волос вокруг лысины. Потом потеребил бородку времен Второй империи. Этого человека явно раздирали противоречия между тем, кем он был на самом деле, то есть стариком, и тем, кем он хотел быть, то есть советником, находящимся в гуще событий, в постоянном контакте с современностью и следящим за развитием нравственности. Оставаясь при всем этом ловким, хитрым и упрямым. Короче, опасным. Потянув таким образом время, советник перешел к делу:
– Я не привык ходить вокруг да около: если я скажу о потрясении, с которым я отношусь к этому делу, это будет неким эвфемизмом. Когда человек теряет сон, он выигрывает в том, что может посвятить больше времени на раздумья. Я всесторонне изучил эту проблему. Проект, который вы нам представили, Майоль, ужасен, кошмарен. С этим невозможно согласиться, это противоречило бы самим основам человеческого достоинства. Вы попросили меня высказать свое мнение, господин министр, и я вам его излагаю: я поддерживаю этот проект. Я голосую за ужас, потому что считаю, что у нас нет выбора. Надо смотреть в будущее. Страна уже находится в тупике. А если рассматривать отдаленную перспективу, то можно сказать, что мы идем к катастрофе. Или к американской карикатуре, где укрепленные города переполнены тысячами стариков, которые стараются потратить в своем кружке свои доллары, отгороженные от мира крепостными стенами и полицейскими в форме. А нищие вычеркнуты из жизни, они живут в бидонвилях или в крысиных норах. Франция не создана для неравенства общества. Она штурмовала Бастилию не для того, чтобы дойти до этого. Так почему же тогда не попробовать пойти другим путем? Найти новую концепцию жизни, отдать приоритет молодежи. Сделать так, чтобы старики умирали более молодыми, если можно так выразиться. Возможно, что эта гипотеза и не так уж и отвратительна! Вот так! Я изложил вам свою точку зрения, хотя она стоит мне больших нервов. Остается только рассмотреть все проблемы, которые будут порождены этим решением: есть опасение, что они могут оказаться непреодолимыми.
Речь советника возымела свое действие. Никто не посмел ничего добавить. Заговорщики оказались у подножия стены. Заложив руки за спину, оставив сигару на краю пепельницы, Бофор ходил от одного окна к другому. Как всегда, одежда страдала от его движений. Край рубашки выбился из-под ремня и свешивался над брюками как приспущенный флаг. Никто не позволил себе сделать ему замечание на этот счет: чем больше рубашка билась на ветру, тем сложнее становилась ситуация. Всякий раз, проходя мимо окон, он смотрел на улицу, где суетились прохожие. Старики, совершенно не подозревавшие о наказании, которое им готовилось, наслаждались теплом дня, расспрашивали новости о ком-то из своих товарищей, одобряли программу телевидения. Держались за жизнь всеми своими старческими зубами.
Министру было необходимо снова взять ситуацию под контроль, сделать выводы из столь ужасного предложения. Принять решение.
– Господа… положение не очень радостное, хотя и ясное. Надо идти вперед… Принимать решение немедленно кажется мне преждевременным. У нас не хватает исходных данных. Майоль, даю вам поручение, которое, само собой разумеется, должно храниться в строжайшей тайне. Это государственная тайна. Соберите команду из надежных людей и представьте мне полный план. Впрочем, когда вы сообщите мне состав этой команды, я хотел бы переговорить лично с каждым. Осторожность никогда не помешает. Представляете себе скандал в случае утечки информации? Ваш проект, Майоль, должен основываться на реальных цифрах. Тексье в вашем полном распоряжении. Когда у меня на столе будет ваш отчет, придет время определить последующие шаги. Премьер-министр, президент… мои коллеги… Законопроект. Но сенат?! Никогда сенат его не пропустит, они все там семидесятилетние старцы… Мы сейчас находимся в самом начале нашего пути…
Покидая кабинет Бофора, Кузен Макс вдруг осознал, что входил туда в качестве главы кабинета, будучи инициатором законопроекта столь же смелого, сколь и ужасного. А вышел оттуда в качестве простого руководителя группы по разработке законопроекта столь же смелого, сколь и ужасного, инициатором которого стал его начальник. Технократам тоже не чужды душевные порывы.
Но порывы собственной души этот технократ умел усмирять. В конце концов, даже если с него стянули одеяло, он продолжал дергать за ниточки. Он доведет свой бой до победного конца. А для начала надо будет активизировать работу, создав как можно скорее секретную рабочую группу.
– Мне нужен будет старик для защиты интересов пенсионеров, а также экономист, специалист по вопросам здравоохранения и два парламентария. И ты.
– Я? А я-то что буду делать на этой галере?
– Играть роль простака. Это необходимо. А также представлять молодежь. Твои отношения с родителями кажутся мне образцом современной тенденции: конфликты, непонимание, отсутствие финансовых интересов… Я настаиваю на твоем участии…
Он настаивал на моем участии! Ведь я в жизни ничего еще не сделал, а теперь вдруг должен буду размышлять о том, как лучше всего распорядиться жизнью другого. Я, который никогда не имел никаких идей ни по какому поводу, должен буду способствовать изменению сложившегося порядка вещей.
– Не отчаивайся, – сказал в заключение Кузен Макс, – я не требую от тебя достать с неба луну. Ты сможешь свободно и просто обо всем высказываться. Очень часто истина исходит от посторонних людей. А потом, эта группа будет неофициальной. Ее не существует, у нее нет никакого законного прикрытия, ее предложения никого ни к чему не обязывают. Это будет просто кружок для свободного обмена мнениями, что, как я надеюсь, позволит нам лучше разобраться в этой ситуации.
4
Я навсегда запомню первое заседание группы, которой было поручено сверхсекретное задание. Каждого члена группы Бофор, как и обещал, сумел убедить в секретности, даже в святости дела, в котором они были призваны принять участие. Сутулясь, напряженно озираясь, счастливые избранники ломали голову над тем, с каким соусом их собирались съесть. Кузену Максу удалось избавить меня от беседы со своим шефом. Я для министра был, разумеется, слишком мелкой сошкой, а Кузен Макс заверил его в моем молчании.
Для большей таинственности наша группа никак не называлась. Ни ячейкой по разработке того-то, ни комитетом по выработке сего-то, ни как-то по-другому. Никак. Кузен Макс не был анонимным разработчиком никакого призрачного законопроекта, а члены рабочей группы, которые сегодня собрались под его крылом, не собирались ничего обсуждать. Сделать все это более таинственным было просто невозможно.
Поэтому в ту первую субботу сентября четверо из шести членов фантомной рабочей группы мирно сидели в своих креслах и не догадывались о том, что на их головы должно было рухнуть небо.
Осторожный Кузен Макс начал издалека. Он подчеркнул традиционную сверхтерпимость политических классов, указал на заблуждения различных правительств Пятой республики[4]. С установлением Шестой республики и ее первого коалиционного правительства французский народ надеялся на принятие действенных мер. Он вернулся к выходу на пенсию исходя из двух показателей: переполнение больниц и домов престарелых. Он указал на старение нации на три месяца в год и что в 2040 году продолжительность жизни станет равной восьмидесяти девяти годам для женщин и восьмидесяти трем годам для мужчин: представляете, что будет? Он нарисовал настолько мрачную картину будущего Франции, что оба депутата полезли за носовыми платками, а представитель растратчиков государственных средств весь как-то сжался в своем кресле.
– Следовательно, государство должно на это как-то реагировать. Но что можно сделать? Мы собрались здесь для того, чтобы поразмыслить и найти решение. Я буду резок, но мы должны посмотреть правде в глаза. Единственным решением может стать сокращение продолжительности жизни французов. До семидесятилетнего предела. Допускаю, что это высказывание может вас шокировать. Примите это как есть: за простую рабочую гипотезу. В любом случае, решение принимать не нам. Посему не напрягайтесь, давайте начнем игру в «за» и «против». Из этих стен ничего не выйдет.
– Господа, имею честь откланяться, я не убийца!
Мартинез, депутат от департамента Эн, начал собирать свои вещи. Щеки его покраснели от гнева, с губ слетали полные негодования слова.
– Постойте, Мартинез, вы меня не поняли: вы здесь вовсе не для того, чтобы приговорить людей к смерти. Мы собрались, чтобы обсудить преимущества и недостатки этой меры, согласен, довольно скандальной. Если вы против нее, оставайтесь и защищайте вашу точку зрения. В споре должны быть разные точки зрения. Ваше мнение будет принято во внимание.
Коллега Мартинеза, депутат от департамента Верхняя Сена по фамилии Лапорт, отреагировал более спокойно. Он сразу же перешел к сути:
– Эта мера должна будет коснуться и политических деятелей?
– Разумеется.
– Отлично. Рабье, мой противник из социалистической партии, на восемь лет старше меня. Я голосую «за»! Шутка… Но не совсем. Если серьезно, то я согласен принять участие в этой рабочей группе. Не знаю, к чему мы придем, но тема довольно интересная. Это самое малое, что можно сейчас сказать.
– А вы, мсье Фонтанилас?
Поль Фонтанилас, вышедший в отставку государственный служащий, которому было всего шестьдесят пять лет, с трудом приходил в себя от вступительной речи Кузена Макса. Он принялся сбивчиво говорить что-то о западне, о Лиге прав человека, о расизме по отношению к старикам. И закончил тем, что поинтересовался, у кого из организаторов хватило цинизма пригласить на совещание будущего осужденного на смерть.
– Повторяю, мсье Фонтанилас, мы собрались здесь для того, чтобы спорить. Это же очевидно, необходимо знать мнение всех, как молодых, так и пожилых. А каково ваше мнение, мсье Гандон?
– О, знаете, оторвавшись от моих расчетов…
Оторвавшись от своих расчетов и своих пирушек, он продемонстрировал всем свою откормленную фигуру.
– Я бы добавил, что мне известно, что тот возраст, который вы упомянули, очень дорого обходится государству. Ужасно дорого. Но у меня при себе нет этих документов. Я не знал, что они могут понадобиться. В следующий раз обещаю прихватить.
– Договорились! Я и не думал начать нашу работу именно сегодня. Имелось в виду просто обозначить тему и провести организационно-ознакомительное совещание, которое я сейчас закрою, представив вам вот этого молодого человека. Вы о нем не слышали, но это пока. Как вы уже догадались, он будет представителем молодого поколения. Таким образом, каждый из нас будет представлять кого-то. Но это совсем другая история. Встречаемся здесь же, если вы не против, через две недели. А пока, хотя эта рекомендация кажется мне излишней, постарайтесь поразмыслить над тем, о чем мы здесь говорили. Найдите доводы «за» и «против». И, наконец, я не устаю напоминать вам о конфиденциальности наших разговоров. Мне известно, что наш министр внутренних дел уже поговорил с вами на этот счет…
Так и было сделано. Дело стало продвигаться с частотой заседаний два раза в месяц. К большому удовольствию Кузена Макса, члены рабочей группы включились в эту игру смерти – это было больше чем игра случая, – а до меня наконец дошло, что меня она касалась не меньше, чем других. До этого момента я полагал, что это было всего лишь игрой в красноречие, оживленной, иногда занимательной дискуссией на отвлеченную тему: старики. Старики и друзья, с которыми я осторожно обсуждал эту тему, разделяли мою точку зрения, хотя не принадлежали к моему миру. Они были где-то за гранью общества, мы встречались, с кем-то говорили, но все было так, словно мы не видели друг друга, они исчезали сразу же после встречи.
А потом было выступление толстяка Гандона, который представил математические выкладки, работал день и ночь, потому что не хотел выглядеть глупцом:
– Семьдесят два. Семьдесят два года. По нашим расчетам, поскольку мне пришлось поработать с моими коллегами, не раскрывая целей сбора данных, так вот, по нашим расчетам, точка равновесия находится где-то около семидесяти двух лет. Сейчас я дам вам пояснения. Если исходить из среднесрочной перспективы, скажем, к 2040 году активное население будет насчитывать не более восьмидесяти миллионов шестисот тысяч человек. Число пенсионеров удвоится. Если мы хотим сохранить минимальную пропорцию – один пенсионер на два с половиной человека трудового возраста, – придется делать выбор: или использовать иммигрантов для удвоения активного населения – что означает привлечение в страну по пятьсот тысяч иммигрантов в год в течение сорока лет – ситуация маловероятная по многим причинам, – или же сократить численность пенсионеров. В том же 2040 году Франции придется кормить около девяти миллионов лиц в возрасте от семидесяти двух лет и старше. Если я вычту их из общего числа пенсионеров, то можно справиться. Вот все, что касается пенсионеров. Это довольно показательно, но это еще не все. Я сейчас приведу вам еще одну цифру, прошу обратить внимание, что любые прогнозы в этой области всегда условны. Однако всем известно, что с возрастом затраты на лечение возрастают. Мы подсчитали, что ежегодно на потребление лекарств и медицинских услуг десяти миллионов наших стариков сумма затрат возрастает до ста тридцати пяти миллиардов франков. Да, в этой цифре я уверен, сто тридцать пять миллиардов в год. Знаете, это неудивительно: когда человек становится старше, он подхватывает больше болезней, чем в молодом возрасте, а достижения науки позволяют им умирать намного медленнее, чем раньше, то есть оставаться больными гораздо дольше. Вам может показаться, что я шучу, но это действительно так. Но это касается только расходов, так или иначе связанных с болезнями. Надо добавить сюда расходы, связанные с зависимостью от лекарств. Персональное пособие по автономии, которое с 2001 года пришло на смену специальным региональным выплатам и было проведено через парламент в 1997 году правительством левых, обходится государству и департаментам примерно в пятьдесят миллиардов. Не хочу монополизировать право выступления, эти цифры являются только частью обсуждения, но могу без труда найти пятнадцать миллиардов, которых не хватает для ровного счета: двести миллиардов в год. Сюда можно отнести экономические затраты на тех, кому больше семидесяти двух лет. Повторяю, речь идет только о среднесрочных прогнозах. Но среднесрочная перспектива – это уже очень скоро. А сегодняшняя их стоимость не так уж от нее и далека.
Директор исследовательского отдела Центра статистики экономики здоровья привел сумму потерь. Со своим лицом гурмана и пузиком гурмана, с перекошенными очками и пальчиками, привыкшими листать толстые, как словари, дела, он с наивной простотой швырнул на середину комнаты пару гранат. Двести миллиардов и семьдесят два года.
Каждый из нас по-своему заполнил наступившее молчание. Оба депутата уже слышали звяканье золотых монет. Они быстренько разделили двести миллиардов на сто департаментов Франции. Будет чем пополнить предвыборные обещания! Кузен Макс предпочел представить себе восклицания, которые должен будет испустить Бофор, его призывы продолжить работу в этом направлении. Старик Фонтанилас помимо своей воли уже слышал свист падающего на шею лезвия гильотины. Он задавал себе вопрос, успеет ли он услышать звук удара ножа по дереву. Сколько на это понадобится времени? Десятая доля секунды или того меньше?
У меня в ушах раздавались стоны отца: ему был уже шестьдесят один год, он был в прекрасной физической форме, а пример его предков, большинство из которых дожили до столетнего возраста, наполнял его вполне понятным оптимизмом. Я дал себе слово, что не буду больше ругаться с отцом до конца его жизни, которая могла оказаться укороченной.
5
Но благие намерения долго не живут.
Когда я прибыл на четвертое заседание группы государственной важности, настроение у меня было собачье. Я поцапался со своим боссом – я тогда работал временно по договору в конторе продаж аксессуаров к телефонам, – разругался с отцом, который отказался ссудить мне деньги на оплату квартиры, разругался с хозяйкой квартиры, которая устала ждать оплаты своих счетов. Три старика. Я сел, как всегда, слева от входа спиной к окну. Место было не самое лучшее, но, как я потом убедился, регулярность проведения собраний способствует выработке у людей привычки к месту, – извините, это мой стул, ах, да, простите. Поэтому я сел на свое место, думая, что к семидесяти двум годам, возможно, стану более любезным.
Третье заседание не принесло ничего нового. Мы остановились на цифрах Гандона, он их подтвердил, а в связи с отсутствием обоих депутатов, по причине внепланового заседания Национального собрания, Кузен Макс собрание закрыл.
Сегодня группа собралась в полном составе. Поприветствовав присутствующих, Кузен Макс открыл свое досье, полистал его с элегантной рассеянностью. В этом досье виртуально лежали несколько миллионов приговоренных к смерти людей.
– Предлагаю начать рассмотрение ряда аспектов… скажем так, социального плана нашей проблемы. До сегодняшнего дня мы в основном занимались цифрами. Занятие это было, разумеется, тяжелым, но столь важные решения не могут быть приняты только по финансовым соображениям. Человеческий фактор представляется не менее важным. Возможно, даже более важным. Я не устану повторять, что мы собрались тут не для того, чтобы принимать решение, а для того, чтобы отчаянно спорить и обсуждать. Не бывает плохих мыслей, плохим бывает только молчание.
– Значит, – включился в разговор Лапорт, – мы должны играть по этим правилам? Что ж, давайте играть…
Мнения участников рабочей группы были двойственными. За исключением предка, для которого все было ясно, – он уже говорил о геноциде, обо всем что угодно! – все продолжали определять свою позицию по этому вопросу. Разрываясь между экономическими выкладками Гандона и угрозой потери с таким трудом набираемых голосов, пособие там, обед для стариков сям, депутаты продолжали испытывать трудности в выражении своих мыслей и определении своей позиции. Как только мы перестали обсуждать его цифры, Гандон погрузился в себя. Да, он мог размышлять не хуже других, он чувствовал себя даже в состоянии высказать свое мнение, и его мнение было бы услышано, как и мнения других, но что вы хотите, это было сильнее его, он считал, что никакой аргумент не может устоять перед логикой цифр. А после изложения цифр к чему дискутировать? Логика цифр есть логика цифр! Но эта логика цифр смешила старика Фонтаниласа. Но с цифрами можно было заткнуть рот Парижу. Время от времени он спрашивал себя, какого черта он делает в этой рабочей группе? Он дал честное слово сохранять все в тайне, но не стеснялся признаваться в том, что ему очень хотелось рассказать обо всем прессе, о происках какой-то горстки безумцев… Куда мы идем, Господи, куда же мы катимся?
Настроение у старика было не лучше моего! Неужели один из его молодых квартиросъемщиков не заплатил вовремя деньги за аренду? А может быть, один из внуков попросил дать ему денег?
– Наконец, вместо того, чтобы подсчитывать ваши миллиарды, которые ничего не стоят, не лучше ли вам задуматься на секундочку над тем, чем станет Франция без своих стариков? Я уже не говорю об уважении, которое они заслужили за все, что уже сделали для страны своим трудом, своей преданностью, своим талантом. Нет, я говорю о тех, кто продолжает это делать. Потому что старики, как вы говорите, господа, не все немощны, дряхлы, изношены и бесполезны. Хотите, я составлю список стариков, которые и сегодня являются славой Франции, – ученых, предпринимателей, артистов? Известно ли вам, что в Японии предприятия чудесным образом принимают на работу седовласых пенсионеров, чтобы они могли передать знания и умение жить молодому поколению? Вы отдаете себе отчет в том, какого богатства вы собираетесь лишить страну?
– Я в первую очередь отдаю себе отчет в том, каких богатств лишают нас старики. Возьмите Лазурный Берег: кто там живет, кому принадлежат виллы, участки? А в это самое время молодые люди собираются кучками в предместьях.
Своевременность и глубина моего выступления показались мне заслуживающими снисхождения, но мое взвинченное состояние не дало мне возможности выступить более обдуманно. Я услышал одно высказывание накануне в «Регалти»: хозяин заведения поделился с нами мечтой о выходе на пенсию и о проживании в департаменте Вар. Франсуа обвинил его в том, что он мешает молодым. Как бы то ни было, моя выходка принесла мне облегчение, помогла выпустить пар на этого старика и ему подобным. Кузен Макс поспешил разнять спорщиков:
– Прошу вас, сохраняйте спокойствие. Вы только что высказали, мсье Фонтанилас, очень интересный довод. Я искренне разделяю вашу точку зрения, среди наших пожилых людей многие еще полны как физических, так и умственных сил, некоторые из них все еще продолжают приносить пользу стране, с этим нельзя не согласиться. Но обстановка может быстро осложниться: представим себе, что будут приняты эти меры, касающиеся лиц семидесятидвухлетнего возраста и старше. Кого они должны будут коснуться? Всех? Только инвалидов? Только лиц с расстройствами умственной деятельности? А если так, каких именно инвалидов, каких маразматиков? Сами понимаете, возникнет несправедливость.
– А, по-вашему, отправить на бойню ученого в полном расцвете сил, актера в расцвете таланта было бы справедливо? В конце концов, справедливость могла бы руководствоваться мудростью: вспомните о примитивных обществах, где старики порой становились обузой, с которой племя не могло справиться. Когда те понимали, что ставят под угрозу баланс клана, старики сами уходили. В других племенах практиковали испытание кокосовыми пальмами, самые здоровые выживали.
– Вы полагаете, что если мы в 2012 году во Франции бросим клич добровольцам, то добьемся большого успеха?
– Я этого не говорю, но настаиваю на том, что нельзя жертвовать теми, кто еще может положить свой камень в здание общества. Уничтожить целую прослойку населения – это хуже чем преступление, это ошибка! И в то же время преступление, ужасное преступление. Мы вернемся к самым темным периодам истории человечества, ко временам нацистской Германии, Камбоджи, Руанды…
Мартинез, которого мы еще ни разу не слышали, рискнул высказаться. По тому, как он поглаживал бородку, – за эту бородку его не раз критиковали коллеги по НПФ, с ней он походил на депутата от социалистов времен восьмидесятых годов, но которую он защищал, как самый главный козырь, считая ее ловушкой для левого электората, – не могло быть никаких сомнений в правоте его слов. И я не ошибся.
– За те два месяца, что я участвую в этой работе, у меня отрылся новый взгляд на многие вещи. Полагаю, что и у вас тоже. Мы имеем дело с событиями, на которые раньше не обращали никакого внимания, начинаем по-новому смотреть на многое. Так, на прошлой неделе я посетил хоспис, больницу и дом престарелых. Возможно, это всего лишь рутинная работа с электоратом, но на этот раз я не ограничился рукопожатиями и улыбками. Я посмотрел, послушал этих нищих, этих покинутых семьями стариков, узнал об их одиночестве. Я понял, что такое дом для умирания. Известно ли вам, что трое из четырех пожилых людей умирают в лечебном заведении? И, не ставя под сомнение компетенцию и преданность своему делу медицинского персонала, я утверждаю, что умирать в таких условиях просто страшно. Уезжая оттуда, я подумал, что умереть в добром здравии, возможно, не так уж и плохо… Не смейтесь, моя формулировка может смутить, но парадокс только внешний. Мера, которую мы рассматриваем, позволила бы людям умереть в уважении и равенстве. Если бы я выступал перед публикой, я упомянул бы также и братство, но здесь не вижу повода для этого…
– В том, что ты сейчас сказал, коллега, нет ничего смешного. Осуществленное наконец равенство перед смертью… Вновь обретенное достоинство: тебя больше не считают бегущим от дамы с косой, ты знаешь дату смерти, у тебя есть время собраться, подготовиться. Это уже немало.
Политики вечно испытывают потребность в семантических перегибах. От достоинства до братства, и если им верить, то старики должны будут обеими руками проголосовать за свой смертный приговор. Мартинез поблагодарил Лапорта, а заодно принялся лить воду на мельницу Кузена Макса.
– Их так много в специализированных заведениях потому, что им становится все труднее приспособиться к современному миру. В моем департаменте старые деревни исчезают. Больше нет ни магазинчиков поблизости, ни развлечений на местах. Если у тебя нет машины, то тут ничего и не поделаешь.
– Кроме того, это экономия, государство могло бы направить эти средства на молодежь. Не все двести миллиардов, конечно, поскольку надо принимать во внимание то да се…
Это заявил Гандон, он проснулся и вознамерился подбросить хвороста в костер. Это был предел всему. Загнанный в угол старый олень грозно опустил рога. Он собирался дорого продать свою шкуру.
– Чем больше я вас слушаю, тем больше убеждаюсь в том, что имею дело с больными на голову. С кем вы хотите свести счеты: с вашими родителями? Сами с собой? Я хотел бы напомнить еще о двух аспектах. Хотите вы того или нет, но старики – память народа. Уничтожите память, исчезнет и народ. Вы забыли еще кое-что, по крайней мере мне так кажется: вы спорите, вы шутите, вы готовитесь приговорить к смерти семидесятилетних. Вы еще относительно молоды. Но пройдет время, и, когда приблизится роковая дата, вы наверняка будете кусать себе локти. Но будет слишком поздно.
Добавлять здесь было нечего. Я хотел бы сказать, что одним из положительных последствий этой меры будет то, что старики станут более молодыми. Но промолчал, испугавшись, что меня неправильно поймут. Я был также удивлен тем, как мало доводов было высказано в защиту стариков. Даже выступление Фонтаниласа показалось мне слишком коротким. Но, возможно, я и его плохо понял и поэтому промолчал.
6
Кузен Макс опустился. Он стал не только регулярно приходить ко мне в «Регалти», но теперь появлялся туда в неподобающей для него одежде. К черту галстук и костюм. Я стал подозревать, что он переживал сложные времена. Но отнюдь не по причине его развода: с тех пор прошло уже несколько месяцев, у него было достаточно времени, чтобы оправиться. Кроме того, чувственная жизнь никогда не была его приоритетным занятием. Он казался вполне искренним, когда говорил, что живет только политикой. Как неправильно было бы не использовать такой потенциал! Физическая форма, положение, умение общаться с людьми, ах, если бы он передал мне хотя бы капельку этого. Я бы не терял время на разработку с моими приятелями по «Регалти» бессмысленных любовных планов. Но когда я видел, как он садится на лавку рядом с нами, пьет вино, которое не заказывал, но от которого не мог отказаться, я понимал, что порученная ему задача лишила его душевного равновесия.
И он, сняв галстук выпускника Национальной школы администрации, слушал собственными ушами, о чем говорили молодые, принимал участие в наших спорах, это давало ему возможность отвлечься от подковерной борьбы в министерстве. Он смотрел, как мы живем, и у меня складывалось впечатление, что он открывал для себя мир поколения, чьим устремлениям явно не хватало порыва: заработать денег на праздник, на девочек, на шмотки, послушать музыку, а дальше этого дело не шло. Он расспрашивал моих друзей об учебе, о семье, о том, что они ждали от жизни, он докапывался, требовал ответа, помогал им, бросал вопросительно-отрицательные фразы, исполненные надежды: не кажется ли им что? Не стали бы они делать так? Ответы его разочаровывали.
Ему не было необходимости объяснять мне, что он приходил сюда для того, чтобы найти моральную поддержку, необходимую для проведения крестового похода. Он приходил, чтобы найти доказательства того, что молодежь заслуживала принесения ей в жертву предков. Молодежь, господин министр, только и ждет от нас команды вознестись. Она жаждет ответственности, приключений, она ждет, когда ей дадут инструменты для этого. Давайте же дадим их ей.
Он приходил, чтобы поговорить с нами о будущем, а мы рассказывали ему о вчерашней гулянке, о завтрашнем концерте техно-музыки, о рубашке, которую недавно купил себе Пьер благодаря бабушке. Возможно, он выбрал не тех представителей молодежи, не надо было делать обобщений из частных случаев, он возвращался к своему галстуку и к своему костюму полный сомнений, а стаканы красного вина заставляли его покачиваться.
В конце концов он решил начхать на свои сомнения. Прежде всего потому, что иногда ему попадались молодые люди, порядочные во всех отношениях. И еще потому, что цифры Гандона не учитывали ни концерты техно-музыки, ни стаканы красного вина. С двумястами миллиардами в год свинец можно было превратить в золото. Если молодежь была такая, как она есть, ответственность за это должны нести родители и правительство: они не смогли понять проблем молодежи, проникнуться ее законными чаяниями, угадать ее желания. Все это придется изменить. Франция вновь устремится в светлое будущее со своими молодыми людьми, вставшими на правильный путь, и с ее помолодевшими стариками.
А затем, к черту состояние души, его доклад попал в руки заказчика.
– Господин министр, имею честь вручить вам мой доклад. Наша небольшая группа, как мне кажется, неплохо поработала. Здесь вы найдете подтвержденную цифрами аргументацию и мои предложения.
