Текст книги "Потасовка"

Автор книги: Жан Ануй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Фуше. Как всегда.

Наполеон(подходит к нему). Вот теперь-то и начинается серьезный разговор. Казна, кажется, в порядке… Я надеюсь, вы туда не заглядывали без меня?

Фуше. Заглянул. С этого всегда начинаешь. Она в порядке, сир. Невероятно, но так. Знаете, что сделал герцог де Фельтр, управляющий королевского дома? Взял из казны сумму, необходимую для поездки в Ганд, и больше ни гроша, да еще расписку оставил – для Франции…

Наполеон(усмехается). Идиот! Борьба с такими людьми не доставляет никакого удовольствия. Каково у них служить, а, Фуше? Вы б сдохли от скуки, насколько я вас знаю.

Фуше(задумчиво). Трудно сказать, сир… Как у всех стареющих и хорошо обеспеченных негодяев, у меня, должен признаться вашему величеству, в глубине души тлеет нечто вроде ностальгии по чести. Может быть, этот молодой человек напомнил мне юность.

Наполеон(снова холоден, прерывает его). При мне никакой ностальгии, прошу вас. Это не мой жанр. (Лукаво.) Тем более что вы мне проиграли сейчас очко. Насколько я понял, молодой человек понятия не имеет, чей он сын? Печально будет, если он вдруг узнает, а?

Фуше(склоняет голову, с кривой усмешкой). Я к вашим услугам, сир.

Наполеон(садится и берет бумаги). Что ж, воспользуемся. Неизвестно, насколько вас хватит. Начнем, наконец, наш список. Надеюсь, у вас-то есть имена? (Потирает руки.)

Фуше(смеется). Целый справочник, сир!

Они принимаются за работу. Занавес с изображением Тюильри опускается, скрывая их от зрителей. Часовой занимает свой пост, шагает перед занавесом. Отдаленный грохот пушек. Внезапно все стихает. Шум подъезжающей кареты. Часовой вытягивается и кричит, как вначале.

Часовой. Да здравствует король!

Сержант(входит). Хорошо! Но не кричи слишком часто. При императоре – дело другое, хоть каждые пять минут – приходилось поддерживать атмосферу энтузиазма. За вернувшихся Бурбонов можешь быть спокоен. Тут и русские и прусские… У Бурбонов столетия позади, а может, и впереди. Так что не надрывай глотку. Стой навытяжку, бери на караул, как предписывает внутренний распорядок, и достаточно. (Осматривает его и добавляет.) А четверо суток гауптвахты ты все-таки отсидишь… за третью пуговицу. (Выходит.)

Часовой(горько). И это называется сменой власти!

Поднимается занавес «Тюильри». Фуше стоит на том же месте, но вместо Наполеона – Людовик XVIII.

Людовик. Господин герцог, мне ваш проскрипционный список ни к чему.

Фуше. Позволю себе почтительно заметить, что если бы ваше величество обратили внимание на первый список, неофициально переданный мною за несколько недель до ста дней, Бонапарт не добрался бы до Тюильри. Я нашел этот документ в мусорной корзине вашего величества.

Людовик(просто). Да… В предотъездной суматохе никто не удосужился сжечь бумаги. Они у вас?

Фуше. Я обошел покои вашего величества – из элементарной предосторожности – и спас все, что представляло малейший интерес. Все у меня, в полной сохранности, к услугам вашего величества.

Людовик(просто). Хорошо. Будьте так любезны, положите все обратно в корзину.

Фуше(неохотно подчиняясь). Как будет угодно королю. (Почти встревоженно.) Ваше величество даже не спрашивает, не оставил ли я что-нибудь у себя, считая, что это может пригодиться?

Людовик(так же). Зачем? Я взял вас в свое министерство, мсье Фуше, несмотря на сильное сопротивление преданных мне людей. Несмотря также, простите, и на собственное отвращение, что вы, я полагаю, способны оценить. Но король не должен считаться с личными чувствами, еще раз простите, которые граф Прованский в данном случае вправе испытывать к убийце своего брата. Льщу себя надеждой, что при нынешнем положении дел вы, с вашими достоинствами и вашими недостатками, можете, быть полезны стране. Этого довольно. Все прочее – мелочи, не достойные внимания короля Франции.

Фуше. Покорно благодарю, ваше величество.

Людовик(прямо). Отношения у нас будут чисто деловые. Поэтому благодарности тоже ни к чему. Но раз вы мне служите, я возложу на вас, мой милый герцог, непривычное бремя – бремя моего доверия. Оно будет безграничным. Я бы даже сказал – детским. Не скрою, что рассчитываю смутить вас этим новым чувством, мсье Фуше. Я просил положить бумаги в корзину. Они там… Все до единой. Теперь поговорим о деле.

Фуше(смущенно, даже растерянно роется в карманах). Вот еще две, сир, – вылетело из головы. (Бросает бумаги в корзину.)

Людовик(улыбаясь). Прекрасно. Видите, в этой игре другие правила. (По-прежнему с улыбкой.) И даже самая последняя, которую вы оставили у себя, вам ни к чему. Вы отлично знаете – я навсегда вернулся на наследственный престол. Наши английские друзья взяли Бонапарта на себя, а с ними, вам это известно, шутки плохи. Так что, как ни крути, остается служить одному господину – мне. Согласитесь, это сильно упрощает дело.

Фуше вздыхает и после паузы бросает в корзину последний листок.

Я стар, мсье Фуше. Почти инвалид. Я еще люблю вкусно поесть, несмотря на подагру, но с дамами, увы… кончен бал. О других благах этого мира нечего и говорить. Я так привык к ним в детстве, что теперь – наверное, по контрасту, – легко без них обхожусь. Я всякого насмотрелся и немало передумал о людях, мучаясь от бессонницы во время девятнадцатилетних скитаний.

Король бескорыстен по своей сути и предназначению. Если бы мы занимались пропагандой, как ваш бывший хозяин, можно было бы воспользоваться этим аргументом. А мне лично еще легче быть бескорыстным. Будь у меня сын – дело другое. Но бог не дал. Мой брат – не стану говорить, что я о нем думаю, вас это не касается – унаследует престол ненадолго. Он стар. Племянники… Если богу так угодно! Мне остается только молиться, ибо подумать страшно, что герцог Орлеанский дорвется до пирога. Слишком уж долго и гнусно он этого добивался.

Но к делу. Не опьяняясь высокими речами, к которым были так склонны господа из Конвента, логично допустить, что я намерен трудиться те несколько лет, что мне остались, на благо Франции. Если бы мне удалось навести какой-то порядок в этой лавочке прежде, чем я предстану перед господом богом, с меня было бы довольно. Вы так же стары, как и я. И так же, как я, побывали в переделках. И позаботились стать достаточно богатым, чтоб эта грызня из-за денег вас больше не занимала. Мы оба познали всю тщету почестей и пресный вкус крови. Так почему бы вам не служить мне честно? В вашей столь разнообразной и бурной жизни вам только и осталось, что насладиться бескорыстием и порядочностью, этой высшей роскошью. Вам было до сих пор в этом отказано из-за вашего низкого происхождения и той борьбы, которую вы вынуждены были вести, чтобы вырваться из своего сословия… Это окажется так ново для вас – поправьте меня, если я слишком наивен. Я сделал на это ставку, вот и все.

Надуть меня проще простого, я ничего не стану проверять, господин герцог. Разве что по вашим глазам. Это, повторяю, будет так просто, что вы потеряете, полагаю, интерес к интригам. Готов держать пари. Итак, на чем мы остановились? Повторяю, ваш проскрипционный список мне не нужен. Генрих IV, войдя в Париж, расцеловал членов Лиги, хотя на его теле еще не зарубцевались следы их кинжалов. Не от величия души, душа здесь ни при чем – он ведь был беарнец, но потому, что мыслил здраво и был хитер. Вернуться во Францию со словами ненависти может только неумный человек. И посредственный политик…

Фуше. И все же… Возьмем хоть маршала, ваше величество. Вы доверили ему свои основные силы. Он обещал привезти Бонапарта в железной клетке.

Людовик(улыбаясь). Южанин… К тому же нельзя не считаться с чувствами. Он питал к этому человеку поистине женскую привязанность.

Фуше. Но… общественное мнение?

Людовик(более серьезно). Вот это, возможно, довод. Вы говорите, он скрывается в Оверне?

Фуше. У меня есть его адрес.

Людовик. Ему передали паспорта, как я приказал? Один швейцарский, другой голландский. На два разных имени. Не так плохо, черт возьми!

Фуше. Паспорта у него, но он тянет.

Людовик. Как люди опрометчивы! Я понимаю – ему не хочется покидать Францию. Можно подумать, мне хотелось… Этого приговорят к смерти домашние туфли. Променять Швейцарию на трибунал! Он мог бы завести там часовую мастерскую, самое подходящее дело для человека, который не понял, какой час бьет на гренобльской колокольне!

Фуше. Если ваше величество не отдаст приказ об аресте, станут говорить не о милосердии, а о слабости.

Людовик. Я не слаб, не хочу быть слабым, не имею права! Но кровопролитие – хлопотная вещь. Сейчас оно к тому же бесполезно и даже вредно. Дайте ему как-нибудь знать, что у него есть еще неделя, чтобы убраться ко всем чертям. В конце концов пусть возьмет с собой свои домашние туфли.

Фуше. Повинуюсь приказу короля.

Людовик. Впрочем, если вы хорошо выполняете свои обязанности, никто нe знает, что мы знаем, где он.

Фуше. Ваша правда, сир. Но если узнают, как бы нам не потерять лица.

Людовик(улыбаясь). Ну, я не так кокетлив, как Бонапарт. И, слава богу, не на сцене. Во всяком случае, не на разовом ангажементе. И свое старое лицо я унаследовал от предков, а не сам сделал. У меня меньше оснований бояться за него. Именно поэтому короли, которые выходят один из другого, если можно так выразиться, могут делать свое дело куда спокойнее, чем узурпаторы. Они могут даже позволить себе роскошь проглотить горькую пилюлю, не моргнув глазом… как я сегодня утром… (После паузы.) Камин перед вами. Сожгите-ка бумаги, и забудем о них.

Камер-лакей скребется в дверь и входит.

Камер-лакей. Герцог де Блакас ожидает приема.

Людовик. Пусть войдет.

Камер-лакей вводит герцога де Блакаса. Тот входит с тройным поклоном.

(Делает изящный жест в сторону Фуше.) Господин герцог Отрантский – вы, наверное, узнаете его, Жюль, даже ммм… со спины. Он сжигает бумаги.

Блакас подчеркнуто отворачивается к окну.

(К Фуше.) Благодарю, господин герцог, за это веселое пламя. Оно прекрасно. Я прослежу за ним.

Отвесив тройной поклон и бросив косой взгляд на Блакаса, Фуше пятясь выходит.

Ну, дорогой друг, вот мы и вернулись. (Величественно указывает Блакасу на стул, не двигаясь.) Вы просили аудиенции – я слушаю вас.

Блакас(тощий как жердь, высокопарный и спесивый, восклицает). Сир, мы должны отомстить за кровь святого Людовика!

Людовик(комически воздевает руки к небу). У нас столько дел! (Внезапно его осеняет.) Поручим это святому Людовику! Согласитесь, неплохая мысль. Ему это, пожалуй, проще.

Блакас(дрожащим голосом). Сир, ваш августейший брат погиб на эшафоте, а цареубийца на корточках разжигает огонь в вашем кабинете!

Людовик(спокойно). Разжечь огонь приказал я. На корточках, потому что камин низкий. Он голосовал за смерть короля вместе с тремя сотнями своих единомышленников, но первым был в моем кабинете, когда я вернулся. Более того, Блакас, – он мой министр! Да сядьте же, вы такой длинный, что у меня голова кружится.

Блакас(падает на стул, мертвенно бледный). Нет, лучше умереть!

Людовик(крайне любезно). Жаль, мой друг, не могу поймать вас на слове… Со святым Людовиком вам было бы легче.

Блакас(выпучив глаза). Не понимаю, что хочет сказать король. Сир, я представляю здесь эмиграцию. И преданность. Мы были с вами в Миттаве и Кобленце, мы были с вами в Лондоне! Что король собирается сделать для нас?

Людовик(по-прежнему любезно). Проявить неблагодарность.

Блакас. Сир, я не могу поверить, что королю угодно смеяться над старым слугой, которого он когда-то называл другом…

Людовик(мило улыбаясь). И сейчас тоже, Блакас…

Блакас(гнет свое). Сир, мы вернулись во Францию, исполненные надежд!

Людовик(обрывает его). Я тоже! Но я, мой милый, сразу столкнулся с реальными проблемами. Заметьте, я не жалуюсь. Я люблю жизнь, у нее вкус хлеба.

Блакас(в восторге от такого перехода). Я о хлебе и говорю вам, сир! О хлебе для наших детей!

Людовик. А, ах! (Смеется.) Вот мы и снова в Версале. К королю приходят всегда за одним – просить денег.

Блакас. Только тех, что принадлежат нам по праву, сир. Как собирается поступить король с владениями эмигрантов?

Людовик(вкрадчиво). Блакас, будь я простым дворянином, я стал бы, наверное, таким же старым безумцем, как вы. Я тоже – из бывших. Но я не могу быть королем горстки людей, хоть они и остались верны мне, мне или своей ненависти – не будем уточнять. Я не король лондонской эмиграции. Я король миллионов людей, которые волей-неволей остались здесь и вынуждены были применяться к обстоятельствам. Эмиграция, в общем-то, была роскошью. Из нее сделали предмет гордости. Пусть так. Но, согласитесь, если бы во Франции никого не осталось, это было бы довольно неприятно! Блакас (задет). Те, кто остался, так или иначе – предали!

Людовик(делает движение). Они выжили! А это всегда непросто. И что бы ни делали те, кто провел здесь те девятнадцать лет, которые для нас обернулись только антрактом, Францией все это время были именно они. Я их король. И я работаю на них. Блакас. Правильно ли я понял, сир, – вы не вернете эмигрантам их владения?

Людовик. Правильно. Я сожалею, возможно, это и несправедливо, но экономическая необходимость всегда несправедлива. Нет, Блакас, не верну. Единственная вещь, с которой во Франции не шутят, это кубышка. Заберите у французов последнего сына, они руки по швам: «Пусть погибнет за отчизну!» Но едва им покажется, что вы вознамерились тронуть их карман…все полетит к чертям! Как вы думаете, когда родилась Республика? В девяносто втором все еще были роялистами. Республика родилась в тот день, когда они осмелились купить национализированное имущество бежавших и казненных. Тут-то Франция и пустилась в плавание с кубышкой на борту! Государственные интересы поэтому требуют сейчас, чтоб те, кто скупил национализированные земли, могли спать спокойно.

Блакас(поднимается, визжит). Легитимистская Европа опустит на лицо траурную вуаль!

Людовик(спокойно). И хорошо сделает. Не так уж она красива. Я жду после вас послов моих добрых братьев – русского, прусского и австрийского монархов. Они хотят получить по счету. Разговор будет нелегким, помяните мое слово! Я буду препираться из-за каждого су, встану на четвереньки и не сдвинусь с наших запасов зерна, вцеплюсь ногтями в камни каждой крепости. Они хотят растащить Францию по кусочкам, округлить свои и без того тучные государства. Аппетит приходит во время еды.

Блакас. Но законно было бы за наши огромные услуги…

Людовик(внезапно в гневе). Что вы мне тут поете? Законно… Законно любыми средствами отдать как можно меньше. Для того я их и принимаю. Мне смешны все эти якобинцы с их «эмигрантскими обозами». Уж если они заклеймят… Я мотался, уцепившись, как последний воришка, за рессоры этих обозов, потому что это был единственный вид транспорта, и соскочил на ходу, едва мы пересекли границу. Терпение, мой милый Блакас! Я дворянин, но я не собираюсь поступать как Людовик XV в Амьене. Я буду изворачиваться, как настоящий барышник. (Потирает руки.) Парочка махинаций благому делу не повредит! Королю нечасто такое выпадает.

Блакас(с возмущением). Король будет торговаться со своими союзниками?!

Людовик(нарочито вульгарно). И еще как! Вы знаете, что задумали мои братцы? Взорвать Иенский мост!

Блакас(решительно ничего не понимает). Да. До меня дошла эта счастливая весть.

Людовик. Счастливая? Вы находите, что господа военные со своими гениальными планами еще мало мостов взорвали после Вальми?! Нам предстоит отремонтировать пятьсот двенадцать!

Блакас(возмущенно). Но, сир, мост Иена – напоминание о грандиозном поражении!

Людовик(смеясь.) Пруссии! Не путайте, мой милый. Вернитесь, наконец, из Лондона! Мы в Париже…

Блакас. Но войска узурпатора…

Людовик(делает движение). Французские войска! И потом мост есть мост. Это якобинцы взяли моду обращать в символ каждый камень. Сейчас я вас повеселю. Угадайте, что я просил передать моим милым братцам? Что в среду я сам, на собственных распухших ногах стану посреди моста Йена. У них глаза на лоб полезли. Все это мещане, мелкие дворянчики, выскочки! За плечами сто пятьдесят, ну, двести лет династии… Боятся скандала – провинция… А я не боюсь. У меня в этом смысле хорошая наследственность. Пусть не беспокоятся, я буду на мосту в среду, на рассвете. И такой им шум устрою – посмотрим, запалят ли они свои петарды!

Блакас(обмяк). Подданный обязан подчиниться королевской воле, но да будет позволено мне, как другу, сказать – больно слышать, сир, как король Франции рассуждает словно «патриот».

Людовик. Не смешите меня. Что такое «патриот»? Мост Йена – мой! Это и есть патриотизм.

Блакас. Он увековечивает победу Буонапарте!

Людовик. Говорите – Бонапарта, как все люди, раз уж он этим дорожит. (Внезапно орет, ударяя по столу.) Победы Бонапарта – мои победы! Вы что, с луны свалились? Я вижу, больше всего хлопот у меня будет с роялистами. Франция увенчала себя славой за годы, что я томился ожиданием. Меня вышвыривали из очередной страны после каждого мирного договора, заключавшегося моими добрыми братцами. Так не отказываться же мне от этой славы из-за того только, что меня при сем не было. Я засчитываю себе войны Империи! И революцию тоже! Я ее перевариваю. Иногда попадается кость, вроде Фуше. Меня рвет. Но потом я глотаю. Мне не пристало воротить нос. Я – желудок Франции! И обязан все переварить.

Блакас(качает седой припудренной головой, возмущенно). Нашего короля подменили!

Людовик(улыбаясь). Ну, разумеется. Номер, во всяком случае. Вместо шестнадцатого – восемнадцатый. Многое изменилось, милый Блакас, и надо иметь мужество смотреть правде в лицо. Мужество – вот единственное, что нам осталось.

Блакас(визгливо). И честь!

Людовик(спокойно). Что такое честь, решать мне. Франции она ни к чему. (Смотрит на него.) Я допускаю, что вы из тех дряхлых, ощипанных птиц, которым ничего не понять. Мир движется слишком стремительно… Но неужели вы окончательно утратили здравый смысл и мужество? Ваши отцы обладали этими качествами. (Задумывается.) А все Людовик XIV. Заставлял вас простаивать часами в Версале в надежде на хорошее место и большую пенсию – вот и попортил нервишки дворянству. Когда-то во Франции были настоящие мужчины. Немного буйные, но одна-две головы в год… и порядок. А потом, в один прекрасный день остались одни канатоходцы. И теперь внуки оплачивают счета своих прадедушек. Вокруг них пустыня. (Кричит.) У меня нет Ришелье! Вернее, Ришелье есть, да никуда не годный. Вот я и беру Фуше. Руки буду мыть потом. Бонапарт создал дельную администрацию. Гениально, вся Европа нам завидует! Я присвою эту администрацию. Он принял прекрасный Гражданский кодекс? Взято! У вас есть на примете что-нибудь еще? Скажите, я беру всё. Тут главное – кто кого! Было бы желание! И как я ни толст, на своих толстых ногах, которые меня уже не держат, я вырвусь в первый ряд. У меня двадцать семь миллионов. Мне все мало, только подавай!

Блакас(еле слышно). Сир, у меня опускаются руки.

Людовик(смеется). Ну и опустите, хватать-то нечего. Двора нет. Я уже не могу танцевать и не хочу, чтобы другие танцевали у меня под носом. Пенсиям конец. Свиту я сокращу. Кроме того, я буду скуп. Для Бурбона это нечто новое. Сладострастно скуп. Нам понадобится долгий мир, чтобы привести себя в порядок. Потом посмотрим. А сейчас кровь Франции – ее деньги. И я намерен пускать ее по капле.

Блакас(высокопарен и смешон). Сир, я глубоко скорблю. На небесах сорок королей, ваших предков, отводят взгляд.

Людовик. Они на небесах. А я на земле. Я – сорок первый, и кухня сейчас на мне, моя очередь стряпать. (Звонит. Появляется камер-лакей.) Их превосходительства уже прибыли?

Камер-лакей. Да, сир.

Людовик. Пусть господин герцог Дюрас проводит их в зал для посольских приемов. Всех вместе. Так быстрее управимся. (Камер-лакей выходит, Блакасу.) Всего хорошего, мой милый. Помогите мне подняться. (Берет его за руку, делает вместе с ним несколько шагов к окну. Надевает свою нелепую шляпу.) Бог мой, трудно поверить, что мы ночи напролет танцевали и любезничали в Трианоне! Вы постарели и страдаете подагрой, я вынужден работать… (Ласково похлопывает его по руке.) Угадайте, что я сделаю с тремя ожидающими встречи со мной победителями? Я буду поддерживать каждого из них по очереди против двух других. А когда они вцепятся друг другу в волосы, я отыграю свои пешки. Впрочем, не я это придумал. Старый негодяй Талейран все детально разработал еще в Вене.

Разговаривая, словно закадычные друзья, они тихо приближаются к окну. В этот момент со двора доносится выстрел. Звон разбитого стекла.

(Подносит руку к шляпе, просто.) Мимо. Но он продырявил мне шляпу, скотина.

С улицы слышен шум, быстро входит Фуше.

Фуше. Сир, я пришел вас успокоить. Это молодой офицер – несчастный, у него помутился разум. Но ваше величество может не волноваться, он стрелял в меня.

Людовик(насмешливо восклицает). Вот что значит преданный министр! Надеюсь, вы ранены?

Фуше. Нет, сир.

Людовик. Это хуже. Мне лично молодой человек прострелил шляпу. Где он?

Фуше. Схвачен.

Людовик. Приведите. Я хочу на него взглянуть.

Фуше. Государь, было бы неосторожно…

Людовик. Это мое дело. А ваше дело – отобрать у него пистолет и привести сюда, раз король приказывает.

Фуше кланяется и выходит.

Блакас (он смешон в своем порыве). Я остаюсь, сир! Я заслоню вас своим телом.

Людовик(ласково похлопывает его по плечу). Безумный старик. Вы так худы, мой бедный Блакас, а я так толст, что самый бездарный стрелок найдет способ в меня попасть. Так что ваша жертва бесполезна. Идите, идите, не бойтесь, у него отобрали оружие. (Легонько подталкивает Блакаса к выходу. Оставшись в одиночестве, просовывает палец в дырку на шляпе, шепчет.) Чуть ниже, и французы получили бы Карла!

Входит д'Анувилль в сопровождении, расстроенного Фуше и вытягивается по стойке смирно.

(Смотрит на него, иронически-) Выправка у вас отменная, но стреляете вы плохо, лейтенант.

Д'Анувилль. Сир, я стрелял в господина герцога Отрантского.

Людовик. Он цел и невредим. Вы плохо стреляете. Какой полк?

Д'Анувилль(все также вытянувшись). Второй стрелковый.

Людовик(не проявляя нетерпения). А до?

Д'Анувилль. До? Второй стрелковый. (Добавляет слегка вызывающе.) А во время первого возвращения вашего величества – Рояль-Сардень.

Людовик. Полковник – маркиз де Понторсон. Я ему рекомендую вас.

Д'Анувилль(агрессивно). Надеюсь, меня расстреляют.

Людовик(с легким нетерпением). Все-таки, если мы этого пожелаем, мой милый. Я допускаю, что вы стреляли по убеждению, а не просто из дерзости. С Бонапартом вы тоже говорили в таком тоне?

Д'Анувилль. Я преклоняюсь перед императором.

Людовик(успокоившись). Но не перед королем? Это модно… С тех пор, как его нет, он стал воплощением всех добродетелей. Для начала, вольно. (Д'Анувилль не двигается.) Говорю вам – вольно. Ему, возможно, это нравилось, но я лично ненавижу разговаривать с людьми, когда они стоят навытяжку. Реверансы – сколько угодно, это, может, и смешно, но, по крайней мере, грациозно. Стоять по стойке смирно как-то глупо, по-моему. Это меня стесняет. (Смотрит на него.) Так что же вам не по душе в герцоге Отрантском? Можно подумать, он один тут такой…

Д'Анувилль(снова вытягивается). Он предал.

Людовик. Кого? Вы знаете? Вам можно позавидовать.

Д'Анувилль. Императора.

Людовик. Очевидно, и меня тоже, дитя мое. Подумаешь, большое дело! Я же не намерен устраивать скандал из-за этого.

Фуше(выходит вперед). Сир, мне кажется, разговор с этим юным фанатиком неприятен вашему величеству.

Людовик. Вам – может быть. А меня он очень даже забавляет. (Снова, улыбаясь, разглядывает д'Анувилля.) Ну станьте нормально, мой мальчик. Вы же действительно еще совсем мальчик. Видите, я сел. (Делает знак Фуше, тот придвигает д'Анувиллю кресло, он садится.) Боюсь, если мы будем стоять, наша беседа примет неподобающе торжественный характер. Кроме того, у меня болят ноги. Сколько вам лет?

Д'Анувилль. Двадцать два, сир.

Людовик(удивленно смотрит на него). И уже стреляем?

Д'Анувилль. Я участвовал в Итальянской кампании и сражался при Ватерлоо. И в России – правда, тогда я еще не был произведен в офицеры.

Людовик(мягко). Знаю, знаю. У Бонапарта начинали рано. Как вас зовут?

Д'Анувилль. Д'Анувилль.

Людовик. Вы не родственник виконтессы Бюнье д'Анувилль?

Д'Анувилль(напрягся). Это моя мать, сир.

Людовик. Я знал ее. Ваш отец, если мне не изменяет память, погиб на эшафоте.

Д'Анувилль. Да, сир, в Лионе.

Людовик(подается к нему). Во времена мсье Фуше?

Д'Анувилль. Да, сир.

Людовик. И вы стреляли в него, чтобы отомстить за Бонапарта? Не за отца?

Д'Анувилль молчит.

Фуше. Сир, этот разговор представляется мне неуместным. Должен напомнить вашему величеству – герцог Дюрас уже ввел в зал послов союзных держав.

Людовик(раздраженно). Подождут! У них будет время подготовиться к наступлению. Мне необходимо знать молодежь, мсье Фуше. В данный момент я образовываюсь. (Обращается к д'Анувиллю.) В том, что вы мне говорите, я нахожу одно противоречие. Когда вы служили Бонапарту, и герцог Отрантский также ему служил, вы встречались с ним каждый день и не испытывали отвращения?

Фуше(все больше волнуясь). Этот молодой человек одержим. Он не может мне простить, что я перешел к вашему величеству. Если бы у меня была хоть малейшая необходимость в удостоверении своей искренности и лояльности…

Людовик(обрывает его). У вас есть необходимость в таком удостоверении, Фуше, и я вовсе не уверен, что этот пистолетный выстрел дает вам его. Оставьте нас.

Фуше. Сир, я сожалею, но забота о вашей безопасности и моя глубочайшая ответственность как министра полиции не позволяют мне подчиниться вашему приказу. Молодой человек мог спрятать оружие…

Людовик(сухо). Если вы хорошо выполнили свои обязанности, сознавая свою глубочайшую ответственность, то обыскали его и обезоружили. Идите, или я прикажу вышвырнуть вас вон.

Фуше(кланяется, встревоженно, с горечью). Сир, я останусь возле двери.

Людовик. Сколько угодно. Только не подслушивайте, там камер-лакей.

Фуше выходит.

(Смотрит на д'Анувилля, с внезапной тоской.) Почему вы не роялист, мальчик мой? Вы мне нравитесь. Наверное, не следует говорить вам это, но я люблю ангелочков с пистолетами. Если бы детям не хотелось стрелять, нам не на что было бы надеяться. Сыновья моих друзей строят из себя львов, как того требует мода, но… ни зубов, ни когтей.

Д'Анувилль. Сир, я буду верен императору до самой смерти.

Людовик(улыбаясь). Она так далеко…

Д'Анувилль. Надеюсь, я сделал все возможное, чтобы ее приблизить.

Людовик. И я и министр полиции – не знаю, правда, почему, но узнаю, – расцениваем это иначе. У меня такое впечатление, что ваш подвиг останется между нами.

Д'Анувилль(сдержанно). Я отказываюсь от помилования.

Людовик(улыбаясь). Ну-ну, попробуйте. Если вы уговорите взвод солдат и офицера… ради бога. Организуйте сами всю мизансцену. Я посмотрю, как вы заставите себя расстрелять. Не так-то это легко, поверьте мне. (Улыбается.) Слушайте, я предлагаю вам сделку. Ответьте мне откровенно, и я прикажу выдать вам паспорт, чтоб вы могли присоединиться к своему кумиру. Идет? Вы знали, что именно Фуше подписал приказ о казни вашего отца?

Д'Анувилль(сдержанно). Моя служба не предоставляла мне возможности близко узнать герцога Отрантского.

Людовик. Так знали или нет?

Д'Анувилль. Я думал, что имя отца просто было в огромных списках приговоренных, которые действительно подписывал герцог Отрантский, когда Конвент послал его подавлять Лионское восстание. Я никак не связывал отца и Фуше.

Людовик. А потом вы что-то узнали?

Д'Анувилль(готов расплакаться). Я не имею права отвечать. Это не моя тайна.

Людовик. Фуше знал вашего отца?

Д'Анувилль. Нет. Он знал мою мать. Поэтому я и стрелял в него. Я раньше понятия не имел обо всем этом. (Разрыдавшись, падает в кресло.)

Людовик. Ну будет, будет… Меня ноги не держат… (С трудом поднимается, опираясь на стол и трость, и прихрамывая приближается к д'Анувиллю, гладит его по голове. Внезапно ласково, смущенно.) Дитя мое. Бедный малыш. Не знаю, что вам сказать. Мы пережили страшные времена, когда никто толком не понимал, что делает. Нельзя требовать от человека, чтобы он оставался чистым в тюремной грязи. Тюрьмы всегда полны невинными. Преступники – те, кто загоняет туда себе подобных во имя идей. Но куда денешься? Я знал вашу матушку в первые месяцы ее замужества. При нашем весьма фривольном дворе она блистала своей добродетелью. Об этой молодой женщине мы поговорим с вами, если вы захотите остаться у меня.

Д'Анувилль(всхлипывает). Я хочу умереть. Мне стыдно.

Людовик(мягко). Ну, конечно. В вашем возрасте считают, что таким образом можно все уладить. Во-первых, ничего этим не уладишь, во-вторых… Я стар, мой милый, и в один блеклый зимний день на меня обрушились позорная смерть брата, потом сестры, потом королевы, моей невестки, моего кузена Энгиена и множества друзей… Меня самого долго унижали, обманывали, высмеивали. Я прожил жизнь. (Гладит его по голове.) Не могу больше оставаться с вами. Тут за стеной послы моих братцев – они прибыли, чтобы обворовать меня. Поверьте, всегда можно найти нечто лучшее, чем смерть. Останьтесь вечером во дворце. (Д'Анувилль собирается вскочить, но Людовик жестом останавливает его, твердо.) Я так хочу. В конце концов я ваш король и опекун, поскольку виконт д'Анувилль был моим дворянином. Мы вернемся к этому позже, ночью, после парадного ужина, где я буду восседать между братцами-хапугами этаким добрячком в пышных одеждах. Вы вообще как спите? Ну сегодня, конечно, вам глаз не сомкнуть… Я-то никогда не сплю. У нас будет масса времени. Я научу вас, что следует делать в наши дни молодому человеку: вернуться домой, жениться, если подвернется милая девушка, завести детей и служить, либо заниматься своим ремеслом. Уже не скучно! Когда-то такой и была жизнь мужчины. Пока французы не увлеклись политикой и не начали воспринимать жизнь театрально. Те, кто скажет вам, что юность нуждается в идеалах, – дураки. Пустое, у нее один идеал – она сама и волшебное разнообразие жизни. Личной жизни, единственно подлинной. Идеи – это для них. А вам нужно жить. (Грустно.) Если мои слова вас не убедят, даю слово короля, вы получите паспорт, чтобы присоединиться к своему императору. (Делает шаг, останавливается.) Я сказал «императору»… Вы, наверное, и не заметили. Впервые я признал за генералом Бонапартом этот титул. Чтобы доставить вам удовольствие, потому что вам двадцать лет и вы плачете.

Д'Анувилль краснеет, ему стыдно. Он вскакивает и застывает по стойке смирно.

Д'Анувилль. Извините, сир.

Людовик(добродушно). Ничего. Стойте смирно. Это глупо, но хоть слезы высохнут. (Спохватывается, приближается заговорщически.) Герцог Отрантский не замедлит прийти. Он подслушивает за дверью. Врежьте ему как следует, если вам от этого станет легче. Но… вы уверены, что у вас нет другого пистолета… а, шалун?