Текст книги "Психоквант"

Автор книги: Жаков Новак Илья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Новак Илья, Жаков Лев
Психоквант

На складе между железными стеллажами горела лишь одна тусклая лампа. Полки были забиты коробками с принтерами, на полу стояли башни из картонных упаковок. Бока их, украшенные ценниками и логотипами компаний-производителей, поблескивали лентами скотча.

– Малиновский, сколько можно копаться? – донесся с лестницы веселый женский голос. – Мы уже коньяк открыли. Смотри, без тебя начнем!

– Много без меня не выпьете, – презрительно отозвался глава отдела доставки, методично раскладывая по ящикам принесенные Олегом бумажки. Волосатое пузо Малиновского вылезало из кожаных штанов, черная футболка задралась. На спинке кособокого офисного кресла висела дубленка, а на сидении стоял серый телефонный аппарат с треснувшей трубкой, заклеенной изолентой.

– А там хозяин пришел! Мы больше ждать не будем! – девочка-менеджер помахала рукой и скрылась.

Начальник крикнул вслед:

– Волченкова, скажи, что я иду! Щас тока курьера отпущу! – и спросил молодого человека: – Все у тебя?

Олег показал спрятанный за отворотом куртки конверт формата А4 с пришпиленным скрепкой талоном для подписи.

– На Будапештскую не успел, завтра сдела:

Звонок телефона в тишине склада показался неприятно-пронзительным. Малиновский подпрыгнул от неожиданности.

– Какая сука после рабочего дня звонит!

Поднял трубку и рявкнул в нее:

– Компания МВ, отдел доставки! Чё? Волченкова, твою мать... Иду уже!

Бросив трубку, начальник проворчал: 'Дуры', достал из стола толстую пачку конвертов и торопливо пересчитал.

– На тогда еще один на Будапештскую, там рядом.

– Да уже закрылись ведь все, – возразил Олег.

– Чё – 'закрылись'? В ящик почтовый бросишь у их офиса. Вишь, тут написано 'ТОВ 'Муриклейн', бухгалтерия'. Они разберутся.

'Опять до восьми кататься', – подумал молодой человек. За открытой дверью в предбанничке зафыркал кофейный автомат: секретарша готовила кофе. Сверху уже доносились звуки попойки, громкий смех менеджеров. Начальник побыстрее сунул курьеру конверты для завтрашней разноски и вытолкал в темный осенний вечер.

Фонарь над крылечком склада, конечно же, не горел. Ссутулившись, запахнув куртку и глядя под ноги, чтобы не вступить куда-нибудь, Олег потопал прочь. В лужах отражался свет, проникающий через подворотню с улицы. Оттуда доносился приглушенный шум машин – тусклый, холодный и какой-то пустой. Олег поглядел вверх: небо не просто черное, но мутное и неглубокое, будто грязная лужа на асфальте. Какой там космос, какая бесконечность, нет ничего, грязь над всей планетой:

Он успел сделать несколько шагов, когда послышался шорох, звякнула и покатилась по асфальту пустая бутылка. Двое, пахнущие мочой и дымом, цепко схватили курьера под локти и поволокли к черному провалу подъезда в углу двора.

– Отпустите! – завопил Олег, повиснув на руках у похитителей и безуспешно пытаясь упереться ступнями в асфальт. – Что вам надо?!

Вместо ответа его стукнули по голове, и на некоторое время вокруг стало еще темнее, чем было раньше. Теперь происходящее напоминало старенький черно-белый фильм: бетонные ступени лестницы, железные ржавые двери подвала, куча песка, проем в паутине: все это подрагивало и тихо шипело, иногда на окружающем возникали серые пятна, иногда стремительно проносились черные вертикальные линии, мигали и пропадали, будто проектор реальности барахлил.

Его проволокли через весь подвал по полу, усыпанному битым стеклом и тряпками, мимо толстых труб с изорванным утеплителем, а в дальнем углу, самом темном и затхлом, возле неприметной дверцы, полускрытой свисающей с потолка грязной сеткой, приподняли и поставили на ноги. Один похититель крепко взял курьера под локоть, другой вытащил связку ключей, побренчал ею, отыскивая нужный... Из проема в подвал повалили клубы пара. Запершило в горле, и Олег закашлялся.

– Не дергайся!

Дверь тошнотворно проскрежетала по осколкам стекла и ржавым железкам, усеивающим пол. Открылся узкий коридор, наклонно уходящий куда-то в темноту. Маленький светильник на стене едва озарял бетонный пятачок. Присмотреться к похитителям Олег не успел: его развернули лицом вперед и принялись толкать в спину. Он побрел, шаря руками то по стенам, то в воздухе перед собой. Незнакомцы тихо переговаривались. Тут было жарко, Олег сразу взмок в своей кожаной куртке на подкладке. Почти ничего не соображая, он брел на полусогнутых ногах, покачиваясь и чуть не падая, наступая на что-то – то мягкое, то твердое, то позвякивающее, то шелестящее, – а уклон становился все круче.

Впереди возник тусклый свет. Олег почти остановился, затем пошел быстрее, когда тычки возобновились. Световое пятно расползлось, озарив невысокий арочный проход, за которым открылось просторное помещение.

– Стой теперь, – сказали сзади и дернули его за воротник куртки. Курьер остановился, моргая, не способный понять, что это за странное место перед ним.

Он пробыл здесь долго – в длинном помещении с высоким потолком, бетонными стенами в выбоинах и мелкой пупырчатой сыпи, освещенном двумя десятками старых двадцативаттных ламп дневного света. Трубки их, укрепленные на тонких проводах, висели беспорядочно, под разными углами, и чуть заметно покачивались, отчего все предметы отбрасывали шатающиеся тени.

Дальний конец бункера занимал покореженный и местами проломленный старый вагон метро – без стекол в окнах и со снятыми дверями. К нему от ближайшей лампы тянулся черный кабель переноски, внутри горела яркая лампа. В вагоне отдыхали охранники. Вооруженные старыми калашами и тэтэшниками (хотя у одного Олег видел всамделишный наган), одетые в застиранный камуфляж либо изгвазданные спортивные костюмы, во время дежурства они сидели на табуретах под стенами или прохаживались за спинами работников. Охранники носили марлевые повязки, впрочем, не все и не всегда. Зато у всех были золотые нательные кресты, болтались на цепочках или шнурках. В вагоне чадила крошечная лампадка.

Лишенные одежды работники располагались вокруг длинного узкого стола, вернее, деревянного настила, который покоился на козлах, сваренных из кусков рельс. По центру столешницы тянулся утопленный на пару сантиметров железный желоб, сверху на резиновых лентах висела резиновая же трубка со свободно болтающимся, пережатым 'крокодилом' концом. В начале смены один охранник включал стоящий у вагона трансформатор – сверху сыпались искры и доносился приглушенный гул, – а второй снимал 'крокодил' и пускал в желоб слабую струйку белого порошка. Равномерно водя концом трубы из стороны в сторону, он наполнял выемку, после чего трансформатор отключали. Все работники были вооружены ложечкой с длинной рукояткой; перед каждым лежала груда целлофановых пакетиков размером со спичечный коробок, с липкой горловиной. Олег вместе с другими аккуратно зачерпывал порошок из желоба, наполнял пакетик, запечатывал его и клал слева – обязательно слева! – от себя. Несколько раз за смену вдоль стола проходили четверо охранников: двое пересчитывали, сколько пакетиков наполнил каждый работник, и складывали фасовку в одинаковые спортивные сумки с красными буквами 'ADIDAS', а двое других шли рядом, внимательно наблюдая; скорее всего, следили, чтобы первые охранники не положили порцию себе в карман. У кого пакетиков оказывалось ощутимо меньше, чем у других, тот мог схлопотать прикладом между лопаток или лишиться дневной порции воды, а кто регулярно не выполнял норму, бывал сильно бит.

Когда очередная выработка была собрана, охранник с сумкой исчезал куда-то.

Олег не знал, сколько это длилось. Связующая нить дней не порвалась, но перекрутилась, став клубком неряшливых прядей, спутанной бахромой, пропитавшейся белой дурманной пылью. Заунывное пение ежедневной вечерней службы, которую отправлял кто-нибудь из охраны, не помогала восстановить связь времен.

Они почти не ели – не хотелось, – спали на ветоши под стенами, пили воду, которую охранники приносили в двух ржавых бидонах. Иногда какой-нибудь работник не просыпался, а иногда вскакивал из-за стола, вопя и размахивая руками, – таких пристреливали. После этого обычно появлялись новые лица. Олег всякий раз удивлялся, из какого именно угла лаборатории, через какую дверь приводят жертв. Да и сами охранники – как-то ведь они просачивались в помещение, куда-то девали сумки с красными буквами 'ADIDAS', откуда-то брали воду и еду: Единственное, что приходило в голову, – путь лежит через старый вагон метро в дальнем конце лаборатории, куда не пускали никого из работников.

В одну из смен возле бывшего курьера оказался длинноволосый старикан с крупным носом и высоким лбом. В морщинах его – впрочем, как и на лицах всех остальных работников, – залегла белая пыль.

– Долго здесь, дружище? – прошептал сосед.

Олег попытался вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как двое схватили его в переулке под дверями склада, но не вспомнил.

– А вы сколько? – тихо произнес он.

– Я, конечно, точные сроки назвать не могу, но, по моим подсчетам, около двух веков.

– Не может быть! – удивился Олег

– Почему же?

– Ну: люди столько не живут.

– Это они в обычных обстоятельствах столько не живут. А здесь: – собеседник втянул носом мельчайшую пыль, и ноздри его, с торчащими из них кустиками седых, будто покрытых инеем волос, шумно раздулись. – А здесь, вы же видите, все насквозь пропиталось. Эти вещества, дружочек, – их действие так ведь до сих пор и не исследовано. Лири пытался, так его американцы тут же ать! – и в тюрьму. Да и другие, кто хотел: Не-ет, и не убеждайте меня: влияние данной категории субстанций изучены человеческой наукой еще хуже, чем, к примеру, мутационные изменения под воздействием малых доз радиации. Вас как величать, молодой человек?

Бывший курьер, за это время уже трижды забывавший свое имя и с большим трудом, с напряжением всех ментальных сил, вспоминавший его, поспешил представиться:

– Олег я. – И добавил, просительно покосившись на старика: – Вы запомните, да? А то я: Ну, в общем, если я попрошу, так вы мне потом скажите: Олег. Олег, хорошо? А вы?..

– Чайковский, – представился собеседник.

Он поведал, что служил настройщиком роялей, а еще – 'Зачем скрывать, еще и, можно сказать, композитором был: пописывал, да, и небезуспешно'. Впрочем, старикан предпочитал не рассказывать о себе ('Жизнь моя, дружочек, не изобиловала яркими событиями, поведать-то и не о чем особо – родился, учился, так и не женился: Старый холостяк одинокий, что тут занимательного?'), – больше расспрашивал Олега. А тот, обрадованный, что может вложить в чье-то сознание память о своей жизни, что теперь есть у кого спросить, кто он, кем работал, как его зовут, уточнить подробности биографии, если, овеваемые смерчами белой пыли, они сотрутся из собственной памяти, как узоры на песке под порывами суховея, – обрадованный этим, вывалил на старика все, что помнил о себе, от детского сада до работы курьером.

Как-то Чайковский сказал, с трудом попадая ложечкой в пакетик:

– Знаете, я однажды подслушал разговор охранников и понял, что подобных лабораторий несколько, и все они конкурируют друг с другом.

– Что вы говорите? – слабо удивился Олег, кладя очередной наполненный пакет слева от себя и зачерпывая из желоба. – Как конкурируют?

– Этого не ведаю, хотя часть лабораторий содержат даже инородцы, или люди иного вероисповедания, или, что совсем уж ни в какие рамки, – женщины. Некоторые, как я слышал, проводят чудовищные опыты, испытывая свои зелья на безвинных животных. И еще я вам скажу, что – хотя тут вы, конечно, вольны не поверить мне, – скажу, что даже видел кое-кого из этих, чужих, и знаю, что единственный путь из лаборатории лежит через облако.

– Облако? – переспросил Олег. – Какое облако? Я все пытаюсь высмотреть: как они новеньких приводят? И сами куда уходят? Ведь не могут они здесь постоянно: И никогда ничего не замечал! Как такое может быть, ведь должен же проход быть?

– В том-то и дело! – со значением произнес Чайковский. – Нет прохода. Облако! Оно окутывает, смею утверждать, весь наш мир, незримое для нас: а вернее, зрим-то мы только его и полагаем, что оно – весь мир и есть. Постигаете?

Нет, Олег не постигал, да и времени на раздумья в тот момент у него не осталось. Сквозь бетонную стену проникло приглушенное громыхание, закачались лампы под высоким потолком, зашатались тени, всклубилась белая пыль. Позади бывшего курьера что-то неразборчиво выкрикнул охранник-здоровяк – и сразу другие забегали, лязгая оружием, заскрипели табуреты, кто-то рявкающим голосом принялся отдавать приказы. Работников пинками отогнали под стену, бугай-охранник, присев и удерживая автомат в полуметре над полом, так, что ствол обратился параллельно оному, хриплым басом объявил:

– Всем лечь, кто бошку поднимет – отстрелю на хрен!

Все, натурально, легли, и голов никто не поднимал. Олег с Чайковским оказались рядом, бывший курьер – у самой стены, под драной мешковиной, а старик – справа от него, под ватником.

Грохот больше не звучал, суета постепенно начала стихать. Спустя непродолжительное время, когда все вокруг уже спали, да и Олег поначалу медленно, но с каждым мгновением все более стремительно скользил по белоснежной горке, состоящей из теплого крупнозернистого льда, навстречу клубящемуся облаком мелкой пыли мутному забытью, – спустя этот неопределенный промежуток времени между отходом ко сну и тем мгновением, когда сон наконец наступал, рука Чайковского проникла под мешковину, и тонкие, но сильные пальцы цепко сжали запястье Олега.

– Что? – спросил тот, с трудом разлепляя словно залитые мучным клеем веки.

– Завтра у меня юбилей, – негромко произнес Чайковский. – Завтра будет триста лет, как я нахожусь здесь. В связи с этим, дружище, в связи с этим не желаете ли вы сделать мне подарок, отдавшись:

– Что вы говорите? – вскинулся Олег, приподнимаясь и пытаясь сбросить руку старика, сжимающего его уже за локоть.

– Так что же: – начал было Чайковский, но тут пронзительная автоматная очередь забилась между бетонных стен. Охранники завопили. Закачались, поскрипывая, лампы; густые тени, будто падающие под ударом биты городки просыпались, беззвучно стуча, по всей лаборатории, и Олег увидел, как из-за вагона в другом конце помещения выскочило несколько фигур.

– Спрячьтесь за моей спиной! – Чайковский приподнялся, чтобы прикрыть сжавшегося у стены Олега, и тогда, пробороздив стол белыми фонтанчиками пылевых разрывов, в грудь старика уперся конец частого пунктира второй автоматной очереди. Вскрикнув, Чайковский повалился навзничь. Охранники уже палили в ответ, целясь по темным фигурам, лезущим из-за вагона; работники вяло голосили, часть их пыталась спрятаться под столом, другие так и остались сидеть или лежать на прежних местах. Олег, вывернувшись из-под мертвого Чайковского, на четвереньках пополз вдоль стены, наткнулся на труп и вскочил. Оцепенение, что все более плотной пеленой окутывавшее его рассудок на протяжении этих дней, или, если верить старику, лет, – мутное, болезненное оцепенение враз слетело, и лаборатория, полная мечущихся тел и визжащих пуль, вдруг предстала перед ним очень ясно и четко, зримо выявив каждую трещинку в бетоне, каждый пакетик, валяющийся на длинном столе или под ним, каждую ворсинку на разбросанной по полу ветоши, каждый кубический сантиметр смеси паров ртути и аргона в лампах дневного света. В их сиянии Олег разглядел – или, во всяком случае, ему так показалось, – разглядел узкий темный лаз там, где меньше всего ожидал увидеть: не возле вагона, а прямо за столом, прикрытый всего лишь куском треснувшего шифера. Странно, что проход вел скорее вниз, чем вверх или в сторону, – но бывшему курьеру было не до раздумий, и он рванулся к проему. В этот самый миг кто-то из нападавших швырнул гранату.

Белая пыль взметнулась клокочущим фонтаном, полетели обугленные ошметки целлофановых пакетиков и оплавленные ложки. От резиновой трубы пошел ядовитый удушливый запах, а столешница с грохотом проломилась, качнулись железные козлы, и весь длинный стол просел, заваливаясь набок. Олег этого не видел: прямо перед ним бушевало, клубясь, выстреливая протуберанцами и ревя, молочное облако порошка. Оно разрасталось, турбулентные потоки трепали его; вверху, треща, взрывались лампы, а внизу стонал, продолжая крениться, стол. Олег, уже почти падая, сделал еще шаг и нырнул в облако головой вперед. 'Чьего встал, впьерьод!' – его толкнули в затылок, и он ввалился в зал, чуть не сверзившись с двух ступенек. Из огромного котла с булькающим желтоватым варевом исходил густой сочный дым – растекался между лампами, лип к потолку.

За спиной хрюкнуло, и бывший курьер, повернувшись, увидел восседающего на кабане крупного негра в набедренной повязке. Мускулистое блестящее тело покрывали красные и желтые полосы, в одной руке наездник держал погремушку на палке, в другой – длинный хлыст. Олег попятился.

– Идьи за огородку! – тонким голосом велел негр, и кабан его – огромная толстая зверюга с торчащими изо рта клыками – задергал темно-розовым пятачком, пуская слюну.

Олег пошел, спотыкаясь. От котла отходила черная конвейерная лента: скрипя, она огибала больше половины зала, чтобы исчезнуть в отверстии посреди дальней стены. Вокруг транспортера сидели люди.

Пленника подвели к заграждению, которое состояло из фрагментов уличных решеток, – то узорных, чугунных, то стальных и ржавых. Секции были скручены между собой толстой проволокой и крепились к торчащим из земляного пола кускам рельса. Негр снял с пояса крупную связку ключей. Он загнал Олега внутрь, пристегнул ему ноги рядом с конвейером, загнув их по-турецки.

– Работать! – велел старший, легко стукнув молодого человека по голове. Погремушка сухо затрещала, перед глазами качнулись разноцветные перья, и Олег потерял себя.

Когда забытье отступило, он увидел, что берет с медленно проползающей мимо черной ленты темно-желтые, мутные, как непрозрачный янтарь, липкие капли, скатывает их в шарики и кладет обратно. Скрипело полотно транспортера, гудел механизм, зал полнился голосами, за спиной хрюкали. Олег, как и прежде, был голым, что оказалось только кстати, потому что тут стояла почти невыносимая жара.

– И будет тот харя лицом чист, глазами светел, душою темен, языком глуп, – сказали над ухом. Бывший курьер оглянулся.

– Что, простите?

Сосед справа ухмылялся, быстро моргая. Верхние передние зубы у него находили друг на друга.

– И будет всевластье, и кровь прольется, и реки повернут вспять, а небо упадет на землю. И придет харя, и всех спасет. И будет тот харя лицом чист:

– Не чухайся, паря, у кривозубого думка такая с гыча, – произнес лысый коротышка напротив. – Тут хошь не хошь, а все без пыха дуют. Этого вчера накрыло, допарился.

– Мылыдычылывы: кыквызы: хычыты пыхыты?

– А? – Олег повернулся к соседу слева. Тот, не прекращая катать шарики, шевелил мокрыми толстыми губами. По заросшему неряшливой щетиной подбородку текли слюни.

– И пройдет тропою тьмы, чтобы узреть свет! – возвестил кривозубый.

– Только не это, не надо, не надо, только не надо: – застонал собеседник слюнявого, падая лбом на плечо коротышки. Лысый, не делая попыток вывернуться из-под круглой шишковатой головы, пояснил:

– Это тебе не баш, паря, они такую маконгу забодяжили – всяк отведает. Но что в плюс – никакого кумару, во.

– Они идут, идут, спрячьте меня! – зарыдал сосед коротышки.

– Пыхытыныхычыты? – заботливо спросил слюнявый.

– Вы не могли бы повторить? – прошептал Олег.

– Да этого накрыло еще с неделю, паря, че с ним тереть? – удивился лысый.

– Они идут! Десятки, сотни, и все вооружены косами!

– Будет ему видение, апостолы и ангелы, – добавил кривозубый. Истекая слюной, мокрогубый уточнил:

– Ныхычыпыхыты? Ытылычыныгыныджы.

А другой сосед молча забился в судороге, закатив глаза, вывернув голову под странным углом. Сзади просвистел хлыст, удар сотряс решетку за спиной, и тонкий голос старшего негра прокричал:

– Ра-бо-та-ай!

Впрочем, все и так без остановки скатывали шарики.

– Что тут происходит? – обратился Олег к лысому.

– А я знаю? Одно верняк: они гычу бодяжат, а мы крутим и жабим попутно. Дым видал, нюхал? Бульбулятор какой отгрохали! Во, паря. И все мы тут торчки поневоле, – печально заключил он.

– Но кормить нас будут? – спросил Олег. – В той лаборатории еду приносили.

– Зачем? – удивился лысый. – Под ганджубасом хавать не хошь. А ты, значит, и не новичок вовсе? Я тоже, чтоб ты знал. Я до того на амазонок работал, эх, ужо и карьеру у них сделал, чуть не бригадиром стал, да тут на них африканы эти наскочили. Они хитренькие – сами себе с поверхности бояца народец тырить, так у конкурентов отбивают:

– Не стреляйте, не надо, подождите! – вскрикнул сосед коротышки. Его поддержали слюнявый и кривозубый:

– Мыныхычыты пыхыты ныпыгыты дыты спыты?

– Станет харя друг богов и враг демонов, одолеет всех и исчезнет за горизонтом идей.

– А спать? – поинтересовался Олег.

– Как совсем крышу снесет – утащат. – Лысый мотнул головой в сторону. Олег посмотрел туда и увидел у стены за загородкой пегие холки толкающихся кабанов. – А на место тебя другого, во.

– Убийцы-ы-ы!.. – истошно завопил пугливый.

– Крутая измена, – прищелкнул языком лысый. – Ща его:

Не успел он договорить, как из-за спины Олега протянулась палка с погремушкой, и пугливому досталось по куполу – звон пошел на весь бункер. Волосы мужика встали дыбом, заплелись в косички, как у негров, косички перекрутились между собой, образовав на голове крикуна множество витых изогнутых рогов.

Старший спешился и запустил кабана в загон, где тот сразу смешался с громко хрюкающими собратьями – они толкались у кормушки, со звучным шорохом терлись боками друг о друга. Африкан в набедренной повязке и прозрачной женской рубашке, застегнутой на две верхние пуговицы, тонким голосом пропел:

– Хоросе, хоросе-е-е!

Вокруг котла не прекращалась суета: негры, облаченные во всевозможную одежду, подкидывали в костер дрова, подносили какие-то мешки и высыпали их содержимое внутрь, – а из низко расположенного ржавого крана все капала и капала на ленту транспортера вязкая мутно-желто-коричневая жидкость, из которой сидящие по обе стороны от конвейера пленники катали шарики.

Пугливый какое-то время молча и сосредоточенно делал свою работу, но вскоре опять забеспокоился, начал кричать, что к нему подкрадываются, умолял не убивать, молитвенно складывал руки, затем принялся отмахиваться от невидимых врагов и вопил уже не переставая.

– Гляди, паря, – предупредил лысый.

Оборванец приблизился к загородке и стал колотить своей погремушкой обезумевшего от страха мужика, однако тот не затыкался. Тогда лениво наблюдающий за происходящим старший щелкнул хлыстом. Выбежал новый африкан, вдвоем они отстегнули верещащего работника и поволокли вон.

Монотонные звуки – гул невнятных разговоров, скрип и гудение конвейера, покрики надсмотрщиков – все это медленно погружало Олега в тоскливое оцепенение. Поднимая с транспортера желтые капли, превращая их в тугие комочки и отправляя дальше, он рассматривал узоры, которые струи дыма образовывали над головой. Те напоминали облака: то сбивались аморфными кучами пара, то растягивались, меняли форму, превращаясь во что-то полузнакомое. Силуэты диковинных зверей, летающие лопоухие слоны, кроты на трехколесных велосипедах, небритые чечены с кривыми ножами в грязных лапах, безумно улыбающиеся киты, одноногие бегемоты, хищно оскалившиеся стеклянные снежинки и огромные, размером с дом, усатые пухлогубые креветки. Когда между висячих ламп заклубилось нечто вовсе уж невозможное, голос кривозубого очень внятно сказал в голове:

– Иди по следу голубого зайца, харя.

Олег, вздрогнув, огляделся. Кривозубый сидел, сложив руки на коленях. К нему подошел старший, но как только занес погремушку, сосед внезапно выхватил ее и со всей дури охнул бывшего курьера по черепу.

Возникло ощущение, появившееся от первого удара, еще когда молодого человека тащили в подвал: реальность засбоила, посерела, пошла дырами, шипя, как старая кинолента. Негры подхватили кривозубого и утащили в загон, откуда немедленно донеслось смачное чавканье.

Накатил страх. Показалось, что за плечом стоит старший африкан, вместо лица у него – темно-розовый широкий пятак, похожий на семейство опят, выросших в щели трухлявого пня. Над ухом забормотали глухим голосом, озаряющий помещение свет сделался черным, а тени, наоборот, белыми, по конвейеру подбирался бесконечная, разбухшая, лилово-розовая туша дождевого червя и кто-то совсем уж противный выползал из-под ленты:

Олег попытался успокоиться, но долго выносить все это не смог, и с истошными воплями забился в истерике, обеими руками колотя по конвейерной ленте. Шарики и капли взлетели фонтанчиками, прилипая к потному телу.

Гортанно залопотали негры, старший начал лупить Олега погремушкой. Все заскакало, будто прямо перед глазами был экран телевизора и кто-то быстро переключал каналы. Пленника схватили и поволокли куда-то. Он пытался сопротивляться, однако его раскачали и кинули через загородку, на пропитанную навозом солому. Вокруг были огромные туши: кабаны хрюкали и толкались, жесткая щетина на боках тихо позванивала.

Но его не съели. Шершавые языки слизали с одежды и кожи капельки гашиша. Олег на локтях осторожно пополз между кабаньих копыт, вдоль стены, к дальнему концу зала, туда, где в черной дыре исчезала лента конвейера. Позади негры успокаивали поднявших шум рабов и уже тащили к конвейеру новую жертву. Олег, сопровождаемый прикосновениями влажных теплых рыл, добрался до отверстия, приподнявшись на локте, огляделся, влез на транспортер, растянулся на нем и поплыл в темноту. Ощупал подобранную по дороге кость – сгодится в качестве оружия – и заодно собрал вокруг себя все шарики, какие обнаружил. Впереди светилось размытое бледное пятно.

Он попал в такой же, только меньших размеров, бункер. Лампы здесь горели в полнакала. Одну стену занимал железный шкаф, конвейер огибал его и пропадал где-то в темноте. Между заляпанными жиром дверцами и транспортером стояло нечто, похожее на головоногого зеленого моллюска: гроздь глаз и кучка ног на затылке. Существо быстро перекладывало шарики с ленты на длинный металлический лист. Когда он заполнился, моллюск подхватил лист щупальцем, другим открыл дверцу. От шкафа пахнуло жаром. Существо третьим отростком вынуло из духовки раскаленный противень; лист с шариками аккуратно скользнул на его место. Печеные катышки гашиша монстр стряхнул в большую картонную коробку из-под монитора 'Samsung', – и снова щупальца замелькали с невероятной скоростью, перемещая комки. Изредка нижняя часть чудовищного 'лица' распускалась нежно-травянистыми лепестками, в открывшееся отверстие отправлялся один из шариков. Подвигав лепестками и влажно кашлянув, чудище отплевывало посиневший комочек гашиша в стоящий рядом перламутровый ларец.

Олег заворочался, пытаясь слезть с ленты. Гроздья глаз сползли в сторону, покосившись на человека, левая сторона гладкой головы задергалась. Выпученные глазные яблоки без признаков век начали быстро вращаться по часовой стрелке. В каждом было по семь зрачков – красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый, – которые свободно гуляли по бледно-розовой поверхности. Существо некоторое время созерцало Олега, затем зеленоватые лепестки распустились, и оно прочавкало:

– Белочеловечное освобождавшее инокосмическое.

– Что? – спросил Олег шепотом. Не найдя ничего лучше, он пояснил, ткнув себе за спину: – Я оттуда сбежал...

– Белочеловечное освободившее мое инокосмическое, – повторил моллюск. Голос у него был такой, будто кто-то вантузом прочищал раковину. – После мое показавшее выходе.

– Вы инопланетянин? – спросил Олег.

– Не говорившее, делавшее, – существо протянуло щупальце, схватило молодого человека за шиворот и, преодолевая слабое сопротивление, подтащило к себе. Четырьмя глазами покосившись на дверь, оно подергало кость, которую Олег все еще крепко сжимал в руках.

– Эти негры вас поймали, да?

– Черночеловечное пригвоздившее, – подтвердил инопланетянин, приподнимая нижние щупальца. Олег увидел, что большая часть отростков крепко прибита гвоздями к деревянной раме, которая крепилась к другой, металлической, приваренной к печке.

– Мое показавшее выходе, – сказал моллюск. – Твое мое освободившее, мое твое спасавшее.

– А вы сами разве не можете? Вон у вас сколько рук:

– Не говорившее, делавшее, – моллюск одним щупальцем настойчиво трогал кость, добела обглоданную и кое-где треснувшую, другим подталкивал Олега, остальными быстро переносил шарики с конвейера на подносы, при этом беспрерывно вращал выпученными глазищами, часто оглядывался, нервно подергивал левой стороной 'лица', в общем, находился в постоянном движении. – Скорее освобождавшее, не то черночеловечное прибежавшее.

Инопланетянин рысил тряско, перебирал щупальцами по глиняному полу, покачиваясь на ходу и чуть подпрыгивая. Олег сидел у него на загривке, вцепившись в полукруглые кожистые наросты. Далеко позади осталась вывернутая с корнями из стены огромная печка-шкаф, опрокинутая на помятый бок рядом с обугленными комочками гашиша, исходящими черным дымом.

Узкий изгибающийся коридор тянулся с легким подъемом. Моллюск на ходу рассказывал:

– Инокосмическое заблудившееся в облачное, ссадившее мое в жилищное черночеловечное. Черночеловечное поймавшее инокосмическое, пригвоздившее в пещерное у печное. Черночеловечное ловившее белочеловечное, сажавшее катавшее липкое, торговавшее оное. Твое мое понимавшее? Мое обычно не говорившее, мое делавшее, говорившее большое волосатое.

– Д-ды-д-ды: – стучал зубами Олег.

Коридор иногда закладывал виражи: резко уходил вниз или заворачивал, описывая петлю, или круто поднимался. Несколько раз Олег едва не падал. Часто открывались проемы, Олег едва успевал разглядеть, что в них. Один раз в нос шибанула густая волна тяжелого сандалового аромата, и он заметил толпу облаченных в белое бритоголовых индусов и нависшую над ними золотую статую. Когда мимо промелькнул моллюск с Олегом на загривке, сверкающее желтое лицо исказилось в гримасе отвращения.

Потом им не повезло: инопланетянин, не успев прыгнуть, ухнул в обширную яму, внезапно разверзнувшуюся на пути. Они скатились по гладкой, накатанной глиняной дорожке прямо к подножию большого холма, поросшего деревьями и травой. Высокие своды пещеры скрывал туман, воздух был насыщен влагой. Между деревьями ходили полуголые люди с корзинами на головах, они постоянно нагибались – а иные так и передвигались, скоючившись, – что-то срывали с земли, вороша траву, и складывали в корзины мягкие скользкие кругляши на худосочных ножках.