Текст книги "Раз год в Скиролавках"

Автор книги: Збигнев Ненацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 51 страниц)

– Я боялась за тебя, Йоахим, потому что кузнец Малявка – это страшный человек. Потому я позвонила твоему отцу в Трумейки. Но тебя хранит Клобук. Это он превратил золото в старые фотографии и хлебные карточки. Он это сделал для твоего добра и для добра других людей.

О том,что нельзя осуждать женщину, чья любовь победила

Утром кухня доктора была выстужена; не топилась кухонная печь, не крутилась возле нее Макухова, готовящая, как обычно, завтрак. Доктор Неглович торопливо выпил только стакан горячего чая, вскипяченного на электрической плитке, и перед выездом в Трумейки навестил дом Макухов. Гертруда была в своей кухоньке, пекла праздничный пирог. Ее муж Томаш сидел у окна и печально смотрел на дорогу.

– Я думал, что ты заболела, – сказал доктор. Гертруда пожала плечами:

– Такие женщины, как я, не болеют. Но им может не хватить сил. Через три дня праздники. В доме надо убраться, пол натереть и отполировать, обед как следует приготовить, потому что в первый или во второй день наверняка кто-нибудь заглянет... Это уж мне не под силу. У меня есть свой дом и муж, надо и о нем позаботиться.

– Если тебе тяжело, найми женщину из деревни, чтобы тебе помогла. Ведь ты не бросишь меня и Йоахима на произвол судьбы? Разве я тебе когда плохое слово сказал, Гертруда? Разве закрывал от тебя коробочку с деньгами?

– Да нет. Стояла открытая. Ни разу ты не спросил, на что я трачу твои деньги. И не хвалил меня за экономность и не ругал за расточительность. Старая я уже и слабая, чтобы два дома на себе тащить. – Найми женщину в деревне.

– Что? Какую-нибудь грязнулю, неряху или, того хуже, воровку в дом привести? Ведь у нас все стоит нараспашку, даже коробочка с деньгами. Не дождешься, Янек, чтобы я что-нибудь такое сделала.

– Так как же мне быть? – спросил он нетерпеливо, поглядывая на часы. – Не прикидывайся, что не знаешь, к чему я клоню. Есть только одна женщина, которой я доверяю и которая могла бы помочь. Пригласи к нам на праздники панну Брыгиду. Пригласи ее вместе с ребенком.

– Она не примет приглашения, – сказал он. – Она слишком гордая. Впрочем, я не хочу иметь перед ней никаких обязательств. Разве ты не помнишь, как она меня назвала? Она сказала, что я хряк. Я думаю, что и тебе было бы неприятно, если бы в моем доме крутилась в праздники такая особа, как Брыгида. Это женщина очень гордая, я тебе напоминаю об этом. Она не захочет входить с черного хода, только с парадного.

– Эх, Янек, Янек, – улыбнулась она снисходительно. – Я у нее часто бываю. Немного уж осталось от ее гордости. Ее ждут вторые в ее жизни одинокие праздники, потому что она не сказала своим родителям, что у нее внебрачный ребенок. Это какие-то зажиточные хозяева. Они дали ей образование, брат выплатил ее долю в хозяйстве заграничной машиной. К счастью для Брыгиды, живут они далеко и она может им сказать, что она страшно загружена работой и поэтому не может приехать к ним на Рождество.

– Не приглашу я ее, – сказал он твердо. – Она назвала меня хряком. Говоря это, он вышел из дома Гертруды и уехал, зная, что Макухова сделает по-своему.

Когда он, несколько позже обычного, вернулся домой, он увидел на заснеженном подворье роскошную машину Брыгиды, а она сама вместе с Иоахимом раскладывала на снегу большой ковер из салона. Макухова предпочитала чистить ковры в снегу.

Он сухо сказал Брыгиде «день добрый» и, как был, в куртке и в шапке из барсука, закрылся в своем врачебном кабинете, который уже накануне велел исключить из предпраздничной уборки.

Спустя минуту в кабинет вошла Брыгида.

– Большое вам спасибо за то, что вы пригласили меня с ребенком на праздники в ваш дом, доктор, – сказала она, слегка покраснев. – Жаль, что у вас не хватило смелости передать это приглашение лично, хоть вы и были в Трумейках в нескольких шагах от моей квартиры. Несмотря на это, я приняла приглашение, потому что люблю Гертруду и люблю вашего сына Йоахима. Сознаюсь, что меня ждали печальные, одинокие праздники.

Доктор стиснул губы. Он отыскал взглядом глаза Брыгиды, но не нашел в них выражения покорности. Гертруда обманула его: Брыгида не потеряла ничего от своей давнишней гордости.

– Мое приглашение могло прозвучать двусмысленно, поэтому я предпочел, чтобы его тебе передала Гертруда, – объяснил он спокойно, хотя в нем копился гнев. – Я знаю, что я для тебя – только хряк. Ты обо мне самого плохого мнения. Я был уверен, что ты отбросила бы мое приглашение, если бы я сделал это лично.

– Вы в самом деле хотели, чтобы мы с ребенком провели здесь праздники? – спросила она, с большим трудом выговаривая каждое слово, словно бы что-то внезапно стиснуло ей горло. Ее большие глаза увлажнились росой, которая вот-вот могла превратиться в слезы. Он подумал, что Гертруда, однако, была права: немного гордости осталось в этой женщине. Может быть, только немного, немножечко...

– Да. Я этого хотел, – подкрепил он эту фразу кивком головы.

– Я не думаю о вас плохо, доктор. Вы очень хороший человек, – пыталась она объясниться. Но он решительно ее перебил:

– Ах, это теперь не имеет никакого значения! Лучше возьмемся каждый за свою работу. Она поняла, что он не хочет больше разговаривать о себе и о ней, вышла из кабинета, а он – за ней и направился в кухню, где застал Гертруду, которая сидела на табуретке и растирала в глиняной миске желтки с сахаром. Правой ногой она качала спящего в коляске ребенка Брыгиды.

Он был голоден, но на кухне не заметил даже признаков обеда. Рассерженный, он вынул из кармана пачку сигарет, но его остановил строгий голос Гертруды:

– Ты ведь не будешь курить при таком маленьком ребенке? Иди уж лучше к себе. Йоахим принесет тебе поесть. Нам сегодня некогда было готовить обед.

Он без слова вышел из кухни, во врачебном кабинете уселся за свой белый стол. Спустя минуту вошел Йоахим с подносом, полным бутербродов, и с чайником.

– И ты бывал у Брыгиды, правда? – спросил он его будто бы равнодушно, но прозвучало это иронически.

– Да, – ответил тот вызывающе. – Разве в этом есть что-то плохое?

– Нет. Только я тебе советую, чтобы ты был поосторожнее с женщинами мягкими и послушными, подчиненными мужчине. Их желание неустанно посвящать себя мужчине набрасывает на нас сладкие путы плена.

– Ты говоришь о Брыгиде? – спросил Йоахим.

Доктор сделал удивленное лицо:

– Да нет, Йоахим. Я имел в виду Гертруду.

– Извини, но впервые в жизни я тебе не верю. Ты говорил о Брыгиде, хоть, может быть, и о Гертруде. Что касается меня, то мне ни к чему твои предостережения. Я тоже когда-нибудь, видимо, буду жить среди таких женщин.

Что оставалось доктору? Только заняться едой. Йоахим вышел, доктор, не чувствуя вкуса, съел четыре бутерброда и выпил стакан чаю. Посидел какое-то время за столом, напрасно стараясь сосредоточиться на мысли о Юстыне, которая так недавно сидела тут, в этом самом кабинете. Внезапно он поднялся из-за стола, набросил на себя меховую куртку, надел шапку из барсука и задержался в дверях салона. Брыгида натирала там полы. Она делала это на коленях, выпячивая в его сторону свой зад кобылицы-двухлетки. Весь пол был покрыт тонким слоем пасты, а он хотел пройти к буфету. Он стоял в дверях и ждал, что Брыгида его заметит, но никак не давал знать о своем присутствии, а с удовольствием наблюдал за движениями ее бедер и плеч. Она вдруг заметила его, выпрямилась, покраснела, понимая, что он уже давно и безнаказанно оценивает ее взглядом, как кобылу на ярмарке. Она хотела сказать ему что-нибудь резкое, наказать за это нахальство, но он сделал невинное лицо и вежливо попросил:

– Подай мне, Брыгида, бутылку вишневки. Она в буфете с левой стороны, на второй полке снизу. Не хочется мне ездить по пасте.

Молча, на кусочке фланели, она приблизилась к буфету, нашла бутылку. – Я решил навестить друзей и выпить с ними, – объяснил он, пряча бутылку в карман куртки.

Когда он вышел, она, прежде чем снова взяться за работу, подумала, что с ней происходит что-то странное. Она рассердилась на то, что он подглядывал за ней, а сейчас жалела, что его уже нет в дверях и он не смотрит на нее. «Видимо, Гертруда права, – задумалась она. – Я глупая. Попросту глупая. Люблю его и хочу, чтобы он меня обижал, смотрел на меня и прикасался ко мне, и в то же время что-то во мне противится самой мысли, что он может это делать. Чего же мне на самом деле хочется? Почему я внушаю себе, что каждое его слово и каждый взгляд имеет одну цель: чтобы меня унизить и покорить. Как многие другие, я, глупая, поверила, что он должен сначала унизить женщину, прежде чем в нее войдет, и решила, что я единственная этого не позволю. Зачем? Если я люблю его, а ему это необходимо для любви, то пусть унижает меня каждый день, каждую минуту. Ничто не лишит меня чувства гордости, что я живу с любимым мужчиной. Никто не осудит женщину, чья любовь победила...»

О том,что каждый получит то, чего хочет,если сильно постарается

Весь занесенный снегом, доктор вошел в кухню, потому что там горел свет. Гертруда вынимала из духовки противни с пирогами, в коляске спал ребенок Брыгиды. Йоахим, похоже, уже был в своей комнате наверху.

– Сними шубу и шапку. Холодом на ребенка веешь, – сделала ему замечание Макухова. Он послушно исполнил все, что она ему велела. Повесил одежду в сенях и вернулся в теплую кухню. – А где Брыгида? – спросил он.

– Поехала в Трумейки. Ей надо взять из дому еще какие-то вещи для себя и для ребенка. С завтрашнего дня она взяла отпуск на несколько дней.

– А ты знаешь, что делается на улице? Страшная метель. Она засядет где-нибудь по дороге и замерзнет.

– Она выехала еще перед метелью. Ночевать хотела у себя дома. А ты что? Пил? С кем? – С каждым понемножку. Завтра у меня выходной, я не должен быть трезвым, – он зевнул. Она хотела подать ему ужин, но он тотчас же пошел в спальню и разделся. Увидел, что постель ему сменили. Делала это скорее всего Брыгида, потому что подушка пахла ее духами. Когда он лежал в постели, на минуту ему показалось, что она лежит рядом. Наверное, она прикасалась к подушке надушенными руками, а может быть, прижалась к ней лицом. Так он подумал и сразу заснул.

Разбудил его резкий телефонный звонок. За окном ярко светило солнце, это говорило о том, что время близится к обеду. Прежде чем он вылез из постели и вышел в салон, Макухова уже взяла трубку.

– Такие сугробы, что ты не можешь доехать на своей машине? – удивлялась она. – Понимаю, твоя машина слишком низкая. Но это ничего. Подождешь, пока бульдозером расчистят дорогу. Маленькая уже два раза ела, сидит в кухне, мы вместе готовим всякие вкусные вещи... Нет, не беспокойся о ней. И не торопись. Я уж сама закончу уборку... До свидания, Брыгида.

Доктор стоял в дверях спальни и, слушая Гертруду, чувствовал, что в нем копится гнев. Однако он не сказал ни слова. Пошел в ванную, где из-за утреннего купания Йоахима и, похоже, постирушки, которую устроила Макухова, вода в электрическом бойлере была чуть теплой.

Выбритый и одетый, страшно голодный (Йоахим встал рано и, конечно, уже позавтракал, из комнаты на втором этаже доносились звуки его скрипки) доктор явился на кухню. Чтобы подавить растущую в нем злость, он натощак закурил сигарету.

– Не кури! Тут ребенок! – прикрикнула на него Гертруда.

Он послушно потушил сигарету в пепельнице. Не стоило спорить по мелочам. Впрочем, она была права, не позволяя курить при ребенке.

Она зажарила ему яичницу, намазала хлеб, подала стакан чая. Но не в салоне, как обычно, а здесь же, на кухонном столе.

– Я слышал, что ты говорила Брыгиде по телефону, – сказал он, управившись с яичницей. – Ты добилась своего, и эта женщина тебе здесь уже не нужна. Брыгида глупая, в самом деле глупая. Но ты ошибаешься, если думаешь, что и из меня сделала дурака.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – буркнула Гертруда, раскатывая тесто для лапши. – Я одно знаю: что ты вчера напился и сейчас у тебя плохое настроение.

– Ты права. Настроение у меня плохое. Но я никогда так ясно не понимал себя и тебя, Гертруда. Я годами должен был рассказывать тебе о всех моих любовницах, чтобы ты могла обогатиться моей и их жизнью. Только про Анну я тебе никогда не сказал ни слова, и потому знаю, что ты ее ненавидела и обрадовалась ее смерти. Я не говорил тебе и о Юстыне, и потому ты ее тоже ненавидишь.

– Юстына хотела тебя убить. Если бы ты мне шепнул о ней хоть словечко, я бы предостерегла тебя перед ней. Она мне все время рассказывала, что живет с Клобуком.

– Я догадывался, что ты не потерпишь под этой крышей никакой другой женщины, кроме себя, и поэтому никогда не говорил тебе о моих чувствах к Брыгиде. Что случилось, почему ты вдруг захотела разделить этот дом и меня именно с этой женщиной? Потому что, бывая у нее и слушая ее секреты, ты снова начала обогащать свою жизнь чужой? Нет, Гертруда. Это объяснение кажется мне слишком простым. Так знай, что я сейчас поеду на своей машине за Брыгидой и привезу ее сюда, хоть 6ы мне для этого нужно было продраться через все сугробы мира.

Говоря это, он встал из-за стола, закрыл за собой кухонные двери, в сенях набросил меховую куртку и вывел из гаража свой старый «газик» с передним и задним ведущими мостами. Гертруда вышла на заснеженное подворье, открыла дверцу кабины и сказала доктору:

– Хорошо ты делаешь, что едешь за ней, Янек. Но не говори ей того, что мне сказал. Она может это не так понять и станет со мной осторожной и недоверчивой. И ты на меня не обижайся и не думай, что я хотела тебя обмануть. У тебя в доме будет самая красивая женщина в округе. А самое главное – эта женщина любит тебя безгранично, слепой любовью. Только я, Гертруда, так тебя любила. И поэтому все мы будем счастливы: я, ты, она, а может, и Йоахим, потому что он наконец найдет тут настоящий родной дом и семью.

За деревней доктор три раза застревал в сугробах, слегка разъезженных тракторами и грузовиками с лесом. Самые высокие сугробы он объезжал полями, откуда ветер сдул снег на дорогу.

Брыгида не ждала его. Когда она открыла дверь, ее словно бы испугал вид доктора. А когда он велел ей паковать вещи и ехать с ним, а вдобавок упомянул о том, что они вместе идут на Новый год к Порвашу, она на минуточку должна была присесть в кресло, потому что ноги у нее вдруг ослабели. Потом она взяла себя в руки, расставила на полу чемоданы и начала укладывать в них самые разные вещи для себя и для ребенка. Она делала это без складу и ладу, запихивая все как попало. Стоя на коленях возле чемоданов, она вдруг замирала, словно бы все не могла освоиться с его присутствием здесь, у нее, с фактом, что он приехал за ней через сугробы, и что они вместе проведут не только Рождество, но и Новый год. Она боялась думать о чем-то большем, и из-за этого радостного испуга ее движения были хаотичными, руки перестали слушаться. И в довершение ко всему она отдавала себе отчет в том, что она стоит на коленях, а он стоит над ней и рассматривает ее внимательно и с таким выражением лица, словно бы ему хочется нагнуться к ней, протянуть руки и поднять ее с пола – прирученную, униженную радостью, которой она не сумела скрыть.

– У меня есть вечернее платье из парчи с голыми плечами, – сказала она. – Но, наверное, неудобно на домашнюю вечеринку одеваться так пышно? Может, достаточно белой блузки с кружевами?

А он начал говорить короткими фразами, тоном, в котором она не слышала голоса нежности. Каждое слово звучало, как удар кнута:

– Ты – красивая женщина. На свете есть много вещей красивых, но бесполезных. Я помогу тебе понять, что красота женщины была создана для радости мужчины. Скорее всего мы будем счастливы вместе, хоть, возможно, время от времени ты и поплачешь немножко в уголке моего дома. Подумай, стоит ли жить с таким человеком, как я? Она наклонилась над открытым чемоданом и ответила:

– Ты приехал за мной, продираясь через сугробы. Ты сделал это для того, чтобы унизить меня даже своим признанием. Когда в один прекрасный день ты перестанешь меня унижать, я буду знать, что я тебе уже не нужна.

И она еще ниже склонилась над чемоданом, чтобы он не увидел на ее губах триумфальной улыбки.

В доме на полуострове горел свет во всех окнах первого этажа. Через открытую форточку в салоне в белую от снега ночь с легким морозцем вырывалось тепло и все более громкие голоса людей. Спрятавшись за побеленным стволом вишни, древний Клобук поглощал эти звуки как радостную музыку жизни, которая продолжалась, несмотря на зиму и ночь. Не заглядывая в окна, он знал, когда говорит писатель, когда смеется Халинка Турлей или мягко журчат слова доктора – каждый из этих голосов был ему знаком и приятен. Клобук любил этих людей так же, как Старый Бог; он ревновал их, но и желал им добра; был грозен и ласков; был всепрощающим, но и мстительным; озабоченным, но иногда и совершенно равнодушным. Он чувствовал себя творением их мечтаний и жаждал, чтобы эти мечтания неустанно взлетали к небу с рассыпанными по нему звездами, потому что из них и рождались птицы – все, не только он.

Стукнула парадная дверь. На скованный морозом снег осторожно вышла Гертруда Макух и по тропинке направилась к боковой калитке. Под толстым платком она несла что-то большое и тяжелое; она держала это как драгоценную вазу. Но возле калитки она остановилась и, как каждый вечер и каждое утро, оставила на колышках забора два куска хлеба для Клобука или соек – кто из птиц окажется проворней и быстрее.

Ее дом стоял неподалеку, с крышей, покрытой снегом. В комнате возле печи на маленькой скамеечке сидел Томаш Макух и смотрел в полуоткрытую дверцу, где огонь лизал березовые поленья. В комнате было тепло, потому что она велела ему целый день поддерживать огонь в печи. Он послушался ее, он всегда делал то, что она ему приказывала утром, ни больше и ни меньше. Он мог только выполнять ее приказы, ни на одну собственную мысль у него не было сил, потому что все его собственные мысли высосала великая печаль, которую он чувствовал в себе многие годы. Печаль, рожденная в годы неволи, но определенная доктором латинским названием одной из болезней.

Гертруда подошла к столу, накрытому льняной скатертью, достала из-под платка толстый сверток, положила его на стол и вынула из него спящую девочку.

– Смотри, Томаш, у нас снова есть ребенок, – сказала она с великой нежностью. – С завтрашнего дня мы с тобой переедем в дом к Янеку, потому что нам обоим надо быть поближе к нашему ребенку. Еще сегодня ты достань с чердака деревянную кроватку, которая осталась от маленького Йоахима. Не бойся, Томаш, подойди поближе. Это девочка. Очень маленькая девочка. Теперь ты уже не будешь сидеть один дома и глядеть в окно на дорогу. Вместе со мной ты будешь смотреть за ребенком. Будешь носить много дров для печек и топить, чтобы этой крохе было очень тепло. Она уже немного ходит, и ты будешь водить ее за ручку по дому и по саду. Ну да, у тебя будет много работы и много радости. Я помню, как ты радовался, когда ходил гулять с Йоахимом. Это для тебя и для себя я постаралась добыть этого ребенка.

Томаш Макух послушно поднялся со скамейки и посмотрел через плечо Гертруды на спящую девочку.

– Не спрашивай меня, Томаш, сколько трудов стоил мне этот ребенок. Самое главное что он у нас есть. Юстына тоже хотела ребенка, но ее Клобук не послушался. А всегда оставляла Клобуку кусочек хлеба на колышке забора. К нам он отнесся гораздо лучше. Помни, Томаш, только у молодых людей могут быть маленькие дети. Поэтому мы тоже снова будем молодыми, ты и я. Для тебя будет большая радость смотреть на нее, разговаривать с ней, вытирать ей слезы с глаз и считать ее улыбки. Может, это и тяжеловато, что нам надо будет переехать к Янеку, как тогда, когда он привез маленького Йоахима. Но ты ведь сам понимаешь, что нам надо быть поближе к ней. Брыгида разрешила, чтобы детская кроватка стояла в нашей комнате, потому что, когда ребенок проснется ночью, я буду к нему вставать, или ты, если захочешь. Так выходит, что у Брыгиды много работы, она ведь ветеринарный врач. И Янек занят. Впрочем, эти двое займутся друг другом, а нам оставят этого ребенка. Как слышишь, я все хорошо продумала, чтобы мы с тобой оба снова могли быть счастливыми. Ты помнишь, как ты плакал, когда у нас отняли маленького Йоахима? Эту девочку у нас уже никто не отнимет. Она будет наша, только наша, хоть ни Брыгида, ни Янек никогда об этом не узнают. Скажу тебе честно, что от Янека в последнее время ни мне, ни тебе не было никакой пользы. Замкнулся в себе, стал непослушным. А Йоахима у нас отобрали. Поэтому не спрашивай, сколько трудов стоил мне этот ребенок, сколько раз мне пришлось съездить в Трумейки, чтобы научить Брыгиду покорности и отнять у нее гордость. Еще тяжелей было с Янеком, потому что он умнее, чем она. Но и так я его заставила, чтобы он поехал за Брыгидой через сугробы и, что самое удивительное, признался ей в любви. Да, да, Томаш, нелегко заполучить ребенка в нашем возрасте! Знаешь, как ее зовут?

Томаш отрицательно покрутил головой, что он даже не догадывается, как зовут эту маленькую девочку.

– Беатка, Томаш. От матери Брыгиды и отца Яна Крыстьяна Негловича. Но если на самом деле – она будет Гертруды и Томаша Макух.

Девочка проснулась и молча с любопытством рассматривала торчащие усы Томаша Макуха.

– Она узнала тебя, Томаш! – обрадовалась Гертруда. – Узнала и полюбила с первого взгляда. Посмотри внимательно, какие у нее маленькие ручки и малюсенькие пальчики. Ты еще не видел пальчиков на ее ножках, но я тебя уверяю, что они тоже такие же красивые и маленькие. Ой, много трудов стоил мне этот ребенок! Ей уже почти годик, Томаш, а с таким ребенком женщине труднее всего. Я не хочу, чтобы ты все время сидел один в доме и смотрел в окно. Ни разу тебе не пришло в голову, чтобы раздобыть ребенка. Вечно я одна должна все эти дела брать на себя. Ну, одевайся теперь и пойдем со мной к Янеку, потому что надо снять с чердака кроватку Йоахима. Я уже вымыла комнату и даже в ней натопила. Надо перенести туда нашу постель и много других разных вещей. Но стоит потрудиться, потому что счастье, Томаш, само не приходит.

Она взяла со стола хрупкое человеческое существо и своими сильными руками прижала его к груди. Посмотрев на Томаша, она увидела, что в первый раз за много лет он улыбается. На лице его улыбка, хоть Янек сказал, что он никогда не будет улыбаться, потому что болен печалью. Янек был хорошим доктором, но ведь и он иногда говорит разные глупости. Например, что у старой женщины не может быть детей. У нее, у Гертруды, есть годовалая девочка, потому что она постаралась ее раздобыть. Все на свете можно получить, если человек постарается.