Текст книги "Я - Даго (ЛП)"

Автор книги: Збигнев Ненацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Збигнев Ненацкий
Я – ДАГО

«Нет ни человека, ни дела, ни явления, ни вещи какой-либо, пока не будут они надлежащим образом названы. И власть, таким вот образом – это способность своеобразного нарекания людей, дел, вещей и явлений, чтобы наименования эти повсюду были приняты. Это власть именует – что хорошо, а что плохо; что белое, и что черное; что красиво, и что отвратительно; Что геройством назвать, а что предательством; что служит народу и государству, а что народ и страну рушит; что лежит по левой руке, а что по правой; что находится спереди, и что сзади. Власть определяет даже то – какой бог силен, а какой слаб; что следует возвысить, а что унизить.»

КНИГА ГРОМОВ И МОЛНИЙ

глава «Об искусстве управления людьми»

Глава первая
ВИНДОС

На четвертый день неспешной езды, ведя за собой в поводу двух нагруженных вьюками лошадей и белого жеребца, добытого у саксов, в самый полдень Даго наконец-то добрался до берега большой реки, которая на одной из трех серебряных табличек, принадлежавших когда-то могущественному императору Каряц, носила имя Свебской или же Вядуи. Только обыкновенно называли ее Рекой Забытья, поскольку живущие над нею народы, до сих пор еще не вошли в историю. А если кого история не отметит, тот живет как бы в сумерках событий, в забытье, Ибо не существует что-либо, если нет у него названия. Имеюшее же имя, может быть близким и даже дружелюбным, быть приручено, захвачено или же взято в собственность. До сих пор почему-то никто не знал названий земель, лежащих к востоку от Вядуи, не ведал, сколько живет там народов, какие у них там обычаи, в каких там верят богов, имеются ли там повелители или же существует там каждый по своему. Даже купцы, в основном из стран Абассидов, что ездили через эти земли за глесумом, называемым еще и гинтарасом (впрочем весьма редко и неохотно), выбирая чаще всего морской путь через океан, когда-то называвшийся Восточным или Сарматским и только сейчас Свебским (пока не распугали их пираты – аскоманны) – пробирались украдкою сквозь громадные леса по краю огромнейших болот, избегая встреч с людьми, не зная ни языка их, ни обычаев, и потому, как правило, известия привозили запутанные. Даго уже рассказывали, что император Карл частенько и беспокойствием великим размышлял об этих забытых народах, опасаясь, что когда-нибудь вырастут они из числа своего, могучими станут и будут угрожать государству франков. Потому-то и запретил он продавать на Восток любое оружие: будь-то железные шлемы, кольчуги, но прежде всего – знаменитые франкские мечи, изготовляемые в среднем течении Рейна. И еще посылал он сюда шпионов. Только они либо никогда не возвращались, либо приносили противоречивые сведения.

Ученый из Ахена, Алкуин, выкопал в старинных книгах известия, будто за Вядуей живут невры, люд могучий и волчий, поскольку раз в году каждый из невров превращаться в волка должен был, и лишь после того вновь принимать человечий облик. Рядом с неврами, якобы, имелась страна Квен или же Страна Женщин; далее проживали андрофаги, поедающие человеческое мясо; маленхлайны, всегда одевающиеся в черное; лысоголовые агрипаи и живущие в дальних горах иссидоны – козлоногие и одноглазые племена, что вместе с грифами золото стерегут. Но уже более поздние записи говорили, что невров можно назвать еще и склавинами, и что разделяются они на множество могучих народов. Когда-то Карл, уже подчинив себе саксов, баваров и разгромив лангобардов, сражаясь безрезультатно с Омайядами, предпринял поход против аваров и уничтожив их крепкую державу – встретил наконец племена склавинов, которые совместно с королем встали на бой с аварами. Племен этих насчитывалось целых пятнадцать: лючане, лемузы, лютомирцы, лечане, пшованы, хорваты, зличане, дудлебы, нетолицы, седличане и другие, а среди этих других самые сильные – богемы и моравы. От них взял император Карл дань и создал на бывших аварских землях свою Восточную Марку, что племенам этим не было по нраву. Они взбунтовались против франков, так что императору пришлось два похода предпринять, дабы успокоить их; правда, не очень-то это и удалось. Хроникеры-подхалимы внесли в жизнеописанме Карла, будто дань платили и главенство франков признали еще три народа, живущих к востоку от реки, называемой когда-то Альбис, что казалось совсем уже ложью, поскольку народы эти объединены были в три могучих племенных союза: сорбов, одобритов и лютичей, называемых еще велетами и волками; и вправду, границы франкского государства заканчивались на реке Альбис. Так что о сорбах, одобритах и лютичах кое-что уже было ведомо, особенно же во времена Людовика Набожного, когда те прибыли на съезд во Франкфурт, чтобы формально признать над собою власть франков. Только вот земли этих племен лежали меж реками Альбис и Вядуей. Что находилось далее, никто до сих пор понятия не имел. А после смерти Людовика Набожного, у которого и так было достаточно забот с Омайядами и аскоманнами, кончилась всяческая зависимость от франков и для лютичей, ободритов и сорбов. В Моравии стал править князь Моймир, повелитель независимый. Вядуя же так и оставалась Рекой Забытья, за ней пряталась тайна, всегда пробуждающая беспокойство и даже страх.

Наконец-то Даго увидал Вядую и, стоя на высокой стене обрыва, мог глянуть на лежащую у его ног громадную древнюю долину, за сотни лет углубившуюся в землю и теперь ставшую бесконечным длинным разломом. Весенние воды давно уже спали, стрежень голубел где-то далеко-далеко, заслоненный зарослями вербника и ольшаника. Но между обрывом и рекой оставались огромные разливы и небольшие глазки воды, совершенно закрытые ряской, и зеленой, как ковер пушистое пространство, поросшее камышом и травой. Казалось – легко спуститься по склону и помчать через эту зелень до самого берега, чтобы там напоить лошадей, дать им попастись среди деревьев. Но Даго был из страны спалов, что веками жили среди болот и трясин, ставя дома на сваях и плавая по разливам в легких лодках из шкур зубров. Так что знал он – манящая зеленью долина скрывает под собою бездны; хватило бы остановиться в любом месте, чтобы и конь, и всадник открыли под собою навсегда затягивающую, предательскую глубину болотной жижи. Только лишь хорошо знающий округу человек, как знал он когда-то землю спалов, мог безопасно провести лошадей незаметными тропами через трясины к самому берегу реки, к вербам и ольхам, а уже там искать мелкий брод. Но если подобный брод где-нибудь рядом и существовал, то наверняка его стерегло укрепленное городище лютичей. Встреча же с лютичами требовала осторожности, проявления мирных намерений и договора, касающегося оплаты прохода через перекат. Сам же Даго был с двумя лошадьми, наполненными всяческим богатством вьюками и белым жеребцом. Как бы не пришло им в голову, что вместо того, чтобы брать проездное, взять да и коварно убить его, чтобы забрать все.

Только Даго мог и не спешить, поэтому хорошенько осмотрелся по сторонам. Страна спалов лежала на другом берегу реки кто знает как далеко; может в нескольких, а то и в десятках дней конской езды. Даго не был даже уверен, сможет ли он вообще добраться туда, поскольку пять лет назад уезжал совершенно иным путем. Никто его не ждал, ничьи глаза не блеснули бы радостью, увидав его. Во время коварного нападения эстов пали все его ближайшие родичи, уцелел только он, поскольку уже тогда обладал мечом, называемым Тирфингом. Но никогда не сомневался он в том, что желает вернуться в родные края, пускай даже и с новой силой отзывалась в нем одна ужасная болезнь, называемая Жаждой Подвигов; заболевали ею те, в чьих жилах текла кровь великанов. Но раз уже пять лет не было его в тех сторонах, раз не суждено ему было встретить кого-то из близких, что значил день, неделя или даже месяц отсрочки, если только-только сошли весенние воды и пришло время сбора куколок червя, которыми окрашивают ткани.

Он не ожидал погони из-за белого своего жеребца. Сбежавшему саксу, что спасал свою жизнь, не так уж легко будет встретить людей, способных организовать преследование. За четыре дня Даго пересек множество ручьев и каждый раз долго ехал вдоль русла, чтобы вода смыла следы копыт его лошадей. Если чего он и опасался, то лишь выпущенной из пущи стрелы или брошенного крепкой рукой копья, так как лютичи, подобно всем склавинам, никогда не вступали в открытый бой, но нападали из укрытия. Белый жеребец выделялся в зелени кустов и деревьев, а одинокий воин мог показаться легкой добычей. Вот потому-то и старался он огибать лесную глушь и одинокие поселения, а так же городища и укрепленные поселки, отыскивая дорогу через луга и поляны, через клочки степи, где лишь изредка росли могучие буки или дубы. Но третьего дня ему все-таки пришлось углубиться в пущу, которая, несмотря на множество таящихся в ней опасностей, именно ему могла дать сейчас защиту. Он вырос на болотах, в дремучем лесу, и как мало кто иной знал их тайны. Окружавшие его люди, как правило, боялись того, что называли «лесными шорохами», то есть странных, иногда заставляющих застыть кровь в жилах отзвуков, приходящих из чащобы; мало находилось храбрецов, чтобы в одиночку пройти через лес, не говоря уже о том, чтобы переночевать в самой его гуще. В лесу жили духи мертвых, злые тролли, страшные вальдлёйтен или же Лесные Люди, а еще дикие звери, прежде всего же – кровожадные и не знающие страха волки. Разве не случалось такого, о чем потом говорилось повсюду, что как-то зимой голодный волк забрался даже в церковь города Сенонес и набросился на молящихся? Но сам Даго, когда был совсем еще малым ребенком, провел суровую зиму в лесной берлоге совсем один – при виде его, поскольку он был сыном Бозы, убежала страшная волчица. На самом пороге юности убил он и Лесного Человека. Так что пуща не пугала его так, как иных, «лесные шорохи» были для него так же понятны, как и людской язык.

Через лес вело несколько дорог, пробитых колесами купеческих караванов, время от времени тянущихся с Запада на Восток, чаще всего в край эстов. Даго выбрал самую неприметную, то есть редко используемую, поскольку, скорее всего, она не вела в какое-нибудь большое городище или селение. Людей следовало опасаться сильнее, чем волков, в чем Даго вскорости и убедился. Через несколько часов путешествия, перед каким-то поворотом белый жеребец вдруг остерегающе фыркнул, и Даго понял, что тот почуял либо хищного зверя, либо человека. Он незамедлительно спрыгнул с коня, позволяя лошадям идти дальше самим, сам же, вооружившись лишь круглым щитом и коротким мечом, отскочил в сторону, в заросли лещины. После этого он бесшумно и осторожно зашел сзади за тот самый поворот, как раз в тот момент, когда двое одетых в волчьи шкуры воина хватали его лошадей за узды, с беспокойством высматривая всадника. Даго ударил на них без всякого предупреждения. Два раза только взмахнул он своим Тирфингом, снося им головы. Вновь исполнилось заклятие Одина – на тропе остались два дергающихся в конвульсиях тела. Даго забрал одну волчью шкуру, вскочил в седло и повел трех лошадей дальше, через самое сердце пущи, сквозь самую чащобу, хотя из-за этого двигался очень медленно, и целый день атаковали его громадные слепни. «Винд, Виндос», – ласково шептал он тогда белому жеребцу, что на языке кельтов означало «белый», ведь, раз жеребец был куплен у кельтов, как уверяли саксы, кельтский язык коню был ближе всего.

Но белый жеребец продолжал проявлять к нему враждебность. Когда Даго подходил к нему, он прямо трясся от гнева, скалил зубы и пробовал укусить, будто волк, или же подымался на задние ноги, чтобы передними раздавить человека. Он кусал и двух других лошадей и, сопротивляясь, шел последним, привязанный длинным поводом к вьючной лошади. От великанши Зелы Даго научился языку тела, что был древнейшим из языков; с помощью его люди, якобы, общались не только друг с другом, но и с животными. И тогда Даго заговаривал с жеребцом мягкими движениями ладоней, легкими наклонами и колебаниями туловища, применяя игру взглядов и улыбок – только это помогало мало. Гордыню белого жеребца пытался он сломать, моря его голодом; но на каждом постое сам кормил его с рук горстями овса, что был у него в одном из кожаных мешков. Иногда Даго вспыхивал гневом, и тогда долго осыпал Виндоса проклятиями на языке франков, ромеев, склавинов и аскоманнов, грозил, что перережет коню горло, переломает ноги, а в грудь вонзит ужасный свой Тирфинг. Размякло ли от этого хоть на миг сердце белого жеребца, затлела ли в сердце его искра любви? Этого Даго не знал, а проверить боялся, поскольку это могло означать сражение не на жизнь, а на смерть. Он полюбил Виндоса с первого же взгляда и желал его как самую прекрасную женщину, когда же белый жеребец предупредил его об опасности, любовь лишь усилилась. А всё, может, потому, что и его самого в течение многих лет за светлые волосы и белую кожу когда-то называли Белым. Лишь потом из-за желания властвовать, он дал себя окрестить и принял имя Дагоберт. Но, поскольку не верил он Богу, позволившему замучить себя на кресте, то просил называть себя Даго, что и принялось. У ромееев, да и у франков, много было таких, что подобно ему вроде и осеняли себя знаком святого креста, но в глубине души верили в своих домашних богов.

Даго привязал Виндоса к толстому буку, растущему на краю поляны и дающему хорошую тень. Затем снял вьюки, расседлал лошадей и провел их по склону вниз, к большой ямине с чистой водой – наверное, там бил родник. Лошади пили жадно, так как день был жарким, а они устали в дороге, Виндос тоже, конечно же, хотел пить, но Даго не собирался добавлять ему сил перед ожидавшим их сражением. Если ему не удастся укротить Виндоса, придется его убить. И так уже слишком долго подвергался он опасности, водя за собою белого жеребца, который каждому встречному должен был казаться священным.

Даго спутал ноги напоенным лошадям и пустил их на траву среди молоденьких березок. Затем он еще раз спустился вниз и зачерпнул воды в жестяную кружку. Он вынул из вьюка кусок ячменной лепешки, засохшей будто кора на дереве, размочил его в воде и съел, не забыв о том, чтобы разбросать вокруг себя немного крошек и стряхнуть несколько капель воды. Эта поляна на пожоге, этот обрыв, вздымающийся над древней долиной реки, наверняка имели какого-то своего духа или божка, и Даго не хотелось иметь в нем врага.

Утолив голод, он сбросил с себя кожаный кафтан, отложил короткий меч и, голый до пояса, как бы без всяческого интереса, приблизился к Виндосу, который буквально затрясся от ненависти, а может и тревоги. Сначала он завязал ему петлю на передних, затем на задних ногах, потом забросил на спину седло, хотя конь и рвался на привязывающей его к буку веревке и пытался затоптать человека копытами, только Виндос ничего не мог сделать в связывающих его путах.

Теперь Даго схватился за короткие поводья и отвязал веревку от дерева. Одним броском тела, не прикасаясь к стременам, он очутился в седле. Снова затрясся, затрепетал белый жеребец, а затем, выгнув спину дугой, начал скакать на месте, чтобы сбросить с себя всадника. Бежать он не мог, так как ноги были спутаны, вот и приходилось ему скакать вверх, все сильнее чувствуя зажим удил. В иной ситуации Даго разрезал бы веревку на ногах коня и позволил бы ему удариться в безумную скачку. Но поляна была слишком мала, а в лесу, среди деревьев его могло сбить какой-нибудь низкорастущей веткой. Впрочем, кто знает, куда бы понес его обезумевший от ярости жеребец, ведь они находились не в дружественной стране, а среди врагов. Так что Даго лишь подскакивал на выгнутом лошадином хребте и болезненно ощущал все свои внутренности. Ему казалось, что еще мгновение, и он извергнет из себя всю только что проглоченную еду.

Был жаркий полдень, пот покрыл золотистую от загара спину Даго, белая шерсть жеребца тоже покрылась пеной. Не напоенный, он чувствовал жажду и начинал слабеть, но густая его белая грива все еще развевалась при резких скачках, как развевались и светлые, длинные волосы всадника. Но прыжки становились все ниже и все реже. Но только минула, казалось, целая вечность, прежде чем белый жеребец наконец застыл, порывисто вздымая свою грудную клетку.

– Винд, Виндос, – успокаивал его Даго и гладил по вспотевшей шее, потом тихо заговорил на языке спалов: – Я люблю тебя как женщину. Люблю как самого себя. У тебя будут бронзовые нагрудники, чтобы не пронзило тебя копье. На спину я тебе накину кожаный чепрак, чтобы не достал тебя наконечник стрелы. Винд, Виндос…

Даго верил, что белый жеребец понимает его слова и обещания. Ему не хотелось ломать до конца гордости коня, желая только послушания и того прекрасного, мужественного чувства, что меж твоими бедрами находится такое великолепное и красивое животное.

– Винд, Виндос, милый, – не переставал повторять он, будто заклинание.

Наконец недвижный жеребец низко опустил голову. Побежден он или только коварно притворяется спокойным? Даго спрыгнул с седла и осторожно коснулся розовых ноздрей, а затем попробовал заглянуть в голубые глаза. Как же редко попадаются жеребец-альбинос! Ради обладания им Даго убил уже двоих людей. Скольких убьет еще? А может этот жеребец знал, что мог гулять на свободе в каком-нибудь из святилищ, и только изредка запрягали бы его в священную повозку, чтобы по движениям ног, тела, по фырканию ворожеи могли бы предсказывать людскую судьбу? Может и вправду не хотел он соединять свою судьбу с переполненной опасностями и сражениями жизнью Даго?

Теперь жеребец дышал громко и хрипло. Даго оттер его покрывшиеся пеной бока своей льняной рубахой. И только через долгое время, все еще спутанного, свел он его вниз, к воде, где позволил напиться. Когда они возвращались вверх по склону, жеребец мог укусить Даго в руку, но не сделал этого. Даго ответил ему улыбкой и погладил по шее. На поляне он вынул изо рта Виндоса удила и подал с руки последний кусок ячменной лепешки, сам оставаясь без ужина. Затем он отпустил Виндоса, чтобы конь мог щипать траву меж березками, Жеребец оставался спутанным и далеко зайти не мог. Впрочем, в любой момент Даго мог сделать аркан и поймать его, поскольку и это умение не было ему чуждым.

Он уселся на поляне в тени толстого бука и приглядывался к спокойно пасущимся лошадям. При этом он внимательно прислушивался к лесным звукам такому как он опасность грозила всегда и везде. Эта старая гарь говорила, что когда-то здесь жили люди, а когда земля перестала родить, они перебрались подальше, но может и не слишком. Речные берега всегда привлекали человека, а здесь была страна враждующих с франками воинов.

Это из-за них, только перейдя брод на реке Альбис, он сразу же снял с головы шлем, на языке спалов называвшийся «шелом», украшенный четырьмя золотыми пластинками и охваченный понизу обручем с отверстиями для кольчужной сетки, защищавшей шею. Шлем он спрятал во вьюк, сделав то же самое и с позолоченным ромейским панцирем, одев вместо него простой кожаный кафтан. Во вьюках спрятал он и чепрак и конский нагрудник. Только не мог он спрятать позолоченных шпор и длинный франконский меч с рукоятью, инкрустированной серебром, медью и золотом; с ножнами – вообще-то деревянными, зато с бронзовой, мастерски изукрашенной пяткой. Этот длинный меч, отличный для верховых сражений, не очень-то спрячешь среди вьюков, к тому же – как сам он считал – с первого взгляда никто его за франка и не примет, самое большее, за состоятельного волка, тем более, что он оставил себе лишь коротенький Тирфинг в ножнах из простых, покрытых кожей липовых дощечек и округлый щит, который назывался так по-склавински, поскольку имел бронзовое острие в виде клюва. Щит выглядел скромненько, но под деревом было три слоя тонких металлических пластин, скрепленных бронзовыми гвоздями. Лишь взявший этот щит в руку по тяжести смог бы подозревать, что не существует ни копья, ни меча, способные пробить его или разрубить.

Подобно всем племенам, живущим к востоку от реки Альбис, волки ненавидели франков и их могущество. Даго франком не был и ненависти местных не искал. Вот почему, продвигаясь на восток, все время ехал он осторожно, избегая встреч с людьми. Внезапно он заметил на дороге следы всадников трое ехало на лошадях, а один конь бежал в запасе, его след был не таким глубоким. Они были где-то в половине дня дороги впереди Даго, и ему не хотелось их догонять. Только совершенно неожиданно он наткнулся на их вечерний постой на поляне под старым дубом. Трое вооруженных мужчин сидело у костра, рядом паслись три лошади и спутанный белый жеребец, при виде которого у Даго похолодело в груди. Великолепный альбинос с чудесной белой гривой, широкой грудью, длинными стройными ногами, созданными для быстрого бега, и огромной силой. которую можно было ожидать по сильно развитым мышцам под белой шерстью.

Трое сорвались со своих мест и схватились за мечи, но Даго снял с правой руки кожаную рукавицу и поднял ладонь в знак того, что желает мира. Все уселись возле костра. Даго тоже уселся, но с другой стороны.

– Куда направляешься, господин? – вежливо спросил его воин в железном шеломе и с длинной рыжей бородой. Он говорил на языке склавинов, как волк, но акцент у него был твердый, тевтонский.

Даго сразу же узнал его, хотя в Регенсбурге видел его совершенно мельком, из окна замковой комнаты. Это был тевтонский шпион. Возможно, что король Людовик Тевтонский готовит в тайне новый военный поход, на сей раз против волков? Двое других молчали, но Даго подозревал, что это тоже саксы, хотя они носили всего лишь кожаные кафтаны, а на головах у них были коровьи черепа с рогами.

– Еду прямо на восток, – коротко ответил он.

– Это нам не по пути, – сообщил рыжебородый, – Мы купцы и идем к руянам, на север. Хотим продать им белого кельтского жеребца в священный храм.

Они врали. У них были щиты и мечи, так что это были такие же как и Даго воины. Возможно, они и вправду хотели продать коня в святилище руянов, но прежде всего им было приказано оглядеться в стране лютичей, называемых волками, и принести сообщения об укрепленных городах и боевых дружинах, о бродах через реки и путях через чащобы и болота.

– Я свободный человек и ищу службы, – заявил им Даго.

Поверили ли они ему? Если их выслали шпионить, то они должны были хорошенечко все наматывать на ус. Они сразу же приметили бедный кожаный кафтан Даго и даже то, что у него и шлема не было – непокрытая голова с длинными волосами. Щит у него выглядел бедненько, равно как и короткий меч, который по аскоманнскому обычаю висел на свисающем с плеча ремне, а не на поясе. Только вот среди вьюков они сразу же заметили длинный франконский меч. И тотчас же рыжебородый указал на него пальцем.

– Продай его. Сразу видно, что это работа Ульфберта со среднего течения Рейна. Хороший франкский меч. Ты добыл его в бою?

– Да, – кивнул Даго. – Я могу отдать его вам за этого белого жеребца.

– Он не продается.

– Но вы же говорили, будто ведете его к руянам, на продажу.

– Это так. Только в храме нам дадут за него больше, чем стоит франкский меч.

– Это кельтский жеребец? – спросил Даго.

– Да. Его купили у кельтов, и по-кельтски он зовется Виндос. Он уже объезжен, только всадника носит с неохотой – сбрасывает и кусает.

Даго почувствовал, что желает этого жеребца всем своим телом и душой, и что он должен его иметь, даже если ради этого пришлось бы потерять все, что у него есть.

Он встал от костра, подошел к своей лошади и из седельной сумки вынул золотую цепь с крестом, которую вместе с титулом графа подарил ему король Людовик Тевтонский, когда Даго победил непокорного королевского вассала из рода Нибелунгов. Он бросил цепь к костру, под ноги рыжебородому.

– Столько за жеребца? – вырвалось у одного из молчавших до сих пор воинов. Выговор у него был тоже твердый, тевтонский.

Рыжебородый послал ему выговаривающий взгляд, а потом сказал:

– Ты богат, господин. Это золото?

– Да.

– Рукоять меча тоже украшена золотом. В твоих вьюках может быть большое богатство. Ты что, ограбил какого-то богатого франка? Или ты и сам, может, какой повелитель?

– Может, – кивнул Даго. – Я родом из края спалов.

– Я много путешествовал, но о крае спалов не слыхал.

– Это далеко отсюда.

– В какую сторону?

– К восходу отсюда.

– Там края вендов и эстов. Об эстах я слыхал, потому что они торгуют янтарем и рабами. Про вендов же знаю, что они не ведают железного оружия. А может, господин, ты из какого склавинского племени, что имя свое от названия «слёва», болото означающее, взяли? Но более всего ты на аскоманна походишь, они большие любители грабить.

И после того он заговорил на языке тевтонов, языке старых саксов, но Даго притворился, будто его не понимает, хотя научился тевтонскому языку хорошо. Зато он внимал языку тела рыжебородого и взглядам, которые тот бросал двум своим товарищам. Ему стало ясно, что они и не думают продавать ему белого жеребца, что их охватила жажда наживы. Троим оружным он показался легкой добычей. Откуда им было знать, что край спалов когда-то принадлежал великанам, которых старый Глодр называл Гигантами, а это значило, что в Даго текла их кровь. Это великанша Зелы научила его сражаться на длинных и коротких мечах, использовать всякое оружие. Затем были у него и другие учителя в граде Бизиса и при дворе короля Людовика. Потому-то он не испугался, лишь, сидя с другой стороны костра, незначительно придвинул круглый свой щит и положил руку на рукоять Тирфинга. Он слушал, как рыжебородый распаляет себя для драки, обзывая Даго по-саксонски самыми оскорбительными прозвищами, и даже не дрогнул, когда тот внезапно сорвался со своего места и, вытащив свой меч из ножен, сделал к нему шаг. Рыжебородый замахнулся, и вот тогда снизу, сидя на месте, Даго ударил его своим Тирфингом прямо в брюхо, закрываясь одновременно щитом. Рыжебородый свалился на землю у костра, и вот тогда Даго вскочил на ноги и бросился на двух воинов, которые только-только подымались с земли, так как не считали, будто их участие в бою будет необходимым. Он взмахнул Тирфингом и отрубил от туловища голову, на которой был надет коровий череп. Кровь хлестанула прямо в костер. Третий стал отступать на четвереньках, затем поднялся и понесся в глубину леса. Даго не гнался за ним. Рыжебородый все еще был жив; он лежал скорчившись, схватившись руками за живот. Ему показалось, будто Даго желает его добить, и что-то пробормотал по-саксонски, но тот лишь вытер свой окровавленный меч о его кафтан, затем подошел к сложенным под дубом мешкам и рассек их несколькими ударами.

В них не было какого-то особого добра кроме овса для лошадей и еды. Белый жеребец был их единственным богатством. Даго забрал для себя немного еды, потом перерезал трем спутанным лошадям веревки на ногах, чтобы те могли разбежаться по лесу, и схватил белого жеребца под уздцы. Виндос воспринял его враждебно, пытаясь вздыбиться на задних ногах и раздавить чужака передними. Но Даго научился от ромеев правильно обходиться с лошадями – вцепился в удила и успел накинуть на Виндоса уздечку. Затем он привязал его к веревке, второй конец которой закрепил на своей вьючной лошади. С поля битвы он забрал еще два франконских меча, принадлежавших рыжебородому и его спутнику с отрубленной головой.

Когда Даго подходил к тевтонцу, чтобы забрать его меч, рыжий попросил:

– Добей меня, господин.

Даго отрицательно покачал головой.

– Я не добиваю раненых. Мой меч уже получил одну свою жертву. А вдруг ты и выживешь? Если так случится, передай маркграфу Радбору, графу Теодориху и постельничему Мегинфриду, но прежде всего – Людовику Тевтонскому, что это я убил графа Фредегара, и то потому6 что граф приказал отравить меня из-за моей дружбы с Карломаном. Я, граф Даго, гонимый Жаждой Подвигов, иду в мир, чтобы стать повелителем народов, которые скрываются во мраке истории.

Закончив говорить, он увидал, что тевтонец умер. И тогда стало ему стыдно за свое бахвальство. Он вскочил на своего коня, схватил поводья запасной лошади и, ведя за нею белого жеребца, снова углубился в лес…

Теперь же, спустя четыре дня после тех событий, он сидел в тени старого бука и, отдыхая после поединка с Виндосом, глядел на другой берег Реки Забытья, где проживали многочисленные народы, погруженные во мраке исторических событий. Может и права была Зелы, говоря, что в каждом человеке, в котором течет кровь спалов, вечно торчит заноза стремлений к великим свершениям. Он не желал смерти этих людей, белого жеребца ему хотелось только купить. Их погубила лишь жадность и стремление к убийству. Ведь сколько воинов, остающихся на службе у крупных господ и непрестанно с кем-нибудь воюющих, просыпались однажды с такой вот жаждой убийства? Уже несколько лет дорога, по которой шел Даго, была покрыта телами убитых им противников. Он убивал, поскольку это надо было делать. Убивал, ибо в противном случае сам потерял бы жизнь. И всегда он прислушивался к себе, не пробуждается ли в нем то страшнейшее чувство удовольствия от самого убийства, из-за чего частенько дарил своим соперникам жизнь. Даго был охвачен чем-то гораздо более сильным странным, сладостным чувством, вызывающим впечатление вечной ненасытности – желанием властвовать, жаждой власти. Оно было сильнее даже кровной связи или родительской любви, самых крепких клятв или чувства благодарности. Ведь разве под Фонтенуа-эн-Пульс не столкнулись с собою три родных брата: Людовик, Лотар и Карл лишь затем, что каждый возжелал иметь императорский венец? Жажда власти заставляла безжалостно сражаться и убивать даже жену, мать, отца или сына, но она же учила так же прятать меч в ножны и проявлять милосердие. Первым жестом повелителя должна быть миролюбиво поднятая рука, в то время как вторая должна хватать нож. Так делал император Карл. Но потом внуки разодрали его громадные владения на части, поскольку каждый был отравлен желанием властвовать. Он, Даго, тоже возжелал овладеть белым жеребцом, после чего бросил золотую цепь. И только после этого – убил. Потому-то и не беспокоила его смерть этих саксов. Человек, желающий стать повелителем, должен научиться забывать о трупах на своем пути. Правитель должен иметь сотни глаз и сотни ушей; даже каменные стены могут рассказать о чьем-нибудь предательстве либо о чьей-то дружбе.

Кто-то донес Людовику Тевтонскому о том, что Даго полюбил сварливого его сына Карломана и тайно побратался с ним. Тогда они сказали друг другу, что если Карломан станет императором, он, Даго, подчинит себе народы за рекой Альбис и станет их королем. Но чей-то язык доложил об этом Людовику. Вот потому-то граф Фредегар и приказал подать яд Даго посредством красивой монашки Рыхильды. Как жаль, что этот сакс издох с распоротым брюхом. Он отнес бы Людовику и Карломану известие, что Даго, живой и здоровый, в одиночку направился на восход солнца, чтобы пробудить спящие народы и стать их повелителем, подобно тому, как много лет назад сделал это Моймир. Разве не для этого готовил его Главный Конюший, Василий? Чем живущие за рекой Вядуей народы были хуже тех, что жили дальше к югу и позволили объединить себя в Великую Мораву? За Вядуей, до самой реки Висулы дремлет множество великанов. Кто же иной может пробудить их к жизни и ввести в историю, если не он, Даго, сын великана Бозы из рода спалов?