Текст книги "Раз в год в Скиролавках"

Автор книги: Збигнев Ненацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 51 страниц)

Повесть о потерянном рае

Священника мучила мысль о двух девушках, убитых в лесу возле Скиролавок, в разговорах с доктором Негловичем и писателем Любиньским он не раз возвращался к этой теме. Так же, как и они, он чувствовал, что жестокий убийца снова ищет очередную жертву. Он соглашался с мнением Негловича, что убийца – это не такой человек, который может удовлетворить свои инстинкты нормальным способом, он отмечен странным дефектом, приводящим к тому, как это убедительно показывал пример Ханечки, что его половой член не был послушным его воле, а отсюда – ненависть и садизм по отношению к жертвам. Болело сердце священника и от известий, которые приходили к нему отовсюду, в том числе и во время исповеди, что стадо верующих жило способом, оскорбляющим мораль, в страшном грехе, не исключая грехов смертных: то есть кровосмешения и скотоложства. Доктор искал ответов на эти вопросы в медицинских книгах или у философов, писатель Любиньски – в «Семантических письмах» Готтлоба Фреге, а священник Мизерера обратился за советом к своему любимому блаженному Августину, автору фундаментального произведения «О царствии Божьем».

Поэтому в воскресенье он произнес проповедь о потерянном рае, одну из лучших, какие когда?либо слышали в этих местах.

– Я часто задумываюсь, – так начал Мизерера свою проповедь, – почему это столь многие из вас теряют милость веры и жаждут обречь себя страшными грехами на вечное осуждение. Почему это многие из вас выбирают не целомудрие, а грех, из-за чего теряют право после смерти войти в тот потерянный рай, который откроет свои ворота только перед людьми с чистым сердцем и с хорошим поведением?

Повторял Мизерера свои вопросы все громче и выразительнее, и к таким пришел выводам:

– Привлекает вас грех, потому что он кажется вам интереснее и притягательнее, чем потерянный рай. Потому что грех представляется вам чем-то прекрасным, а потерянный рай – наинуднейшим местом под солнцем. Вы видите этот рай как огромный зеленый луг, по которому текут потоки чистой воды, бьют хрустальные источники, вокруг раздается набожное пение ангелов, а избранники Божьи в белых одеяниях только неустанно молятся, прогуливаясь гуськом, как в тюрьме. И ни кабака в этом раю, где можно было бы выпить стопку водки, ни красивой девушки, которую можно было бы облапить. Даже телевизора там нет. Ничего, одни люди в белых одеяниях до самой земли. Ничего, только игра на арфах и лютнях и нюхание цветов. Ничего, одни серьезные разговоры. Ни шуточки, ни веселой песни, ни радостных танцев, потому что не пристало ничего подобного делать перед обличьем Господа нашего. И тогда пекло кажется не одному из вас менее страшным, потому что он там в котле со смолой будет кипеть с какой?нибудь голой грешницей, насмотрится досыта на всякую похабщину, черти его будут уговаривать, чтобы он грешил вволю, утопал в похоти и без конца творил зло.

Люди, собравшиеся в костеле, осторожно кивали головами, что, мол, согласны со словами священника. Они посматривали и на стены костела, где висели образа, изображающие жизнь в раю. На этих картинах они видели изумрудный луг, ангелов, играющих на арфах, и тех, кто удостоился счастья пребывать с Господом в вечной радости, одетых в белые хитоны, которые скрывали очертания тела так, что трудно было отличить мужчину от женщины. Эти люди ходили по лугу со сложенными набожно руками, а среди них с еще большим достоинством вышагивали те, у кого был золотой ореол вокруг головы. Даже в самом маленьком уголке образов не видно было никакого строения, напоминающего ресторан или дом, предназначенный для танцев. Люди боялись смерти, тосковали о вечной жизни, но многих в самом деле пугала мысль, что целую вечность придется провести на этом зеленом лугу, в белых одеяниях, с арфой в руке. Совсем иначе было в аду – две картины, представляющие ад, тоже висели в костеле в Трумейках. Вблизи этих картин не хотела молиться ни одна набожная старуха, а если случайно смотрела на них, тут же ее охватывало отвращение, страх вцеплялся в сердце, и тут же какая-то странная благость в нее входила, которую нужно было преодолеть набожной мыслью, возведением очей к картинам потерянного рая. Ведь в аду виднелись черные голые мужчины с рогами и огромными половыми органами. Они кололи вилами в голые ягодицы женщин, а те, бесстыдно обнаженные, открывали рты в криках ужаса или наслаждения. Были там нагие мужчины с огромными торсами и узлами мускулов, которые до крови били плетьми до голым ягодицам мужчин и женщин, поливали их горячей смолой, а те, кого они мучили, скалили зубы в каких-то страшных улыбках. Бесстыдные это были виды, чему никто не удивлялся, потому что в ад должны были попадать исключительно бесстыдницы, и там они бывали приговорены к вечным мукам. Но когда кто?нибудь присматривался к этим адским картинам получше, то замечал рюмку вина, которая должна была символизировать, что в пекло попадают пьяницы и алкоголики, нагота же этой толпы в аду должна была показывать, что через бесстыдство наготы и похоть тоже ведет дорога в ад. Прекрасен был потерянный рай – с зеленым лугом и цветами, но достаточно было один раз посмотреть на райский вид, чтобы потерять к нему интерес. Зато вид пекла имел в себе что-то притягательное. Женщины удивлялись размерам дьявольских половых органов, а мужчины – огромным женским бюстам. Ничего удивительного нет в том, что подрастающие девушки и молодицы именно возле этих адских картин предпочитали слушать богослужения, избегая места, откуда можно было видеть картины, изображающие рай.

Священник хорошо знал, что чувствуют его верующие, рассматривая развешанные в костеле картины, и поэтому так говорил им в то воскресенье:

– Говорю вам, что дураком был тот, кто нарисовал эти картины, изображая на них потерянный рай и страшное пекло. Если до сих пор я не снял эти картины, то только потому, что других нет, а стены костела не могут сверкать пустотой. Говорю вам, что дураком был этот художник, да и откуда бы ему знать, как в самом деле выглядит потерянный рай или пекло, если он сам ни того, ни другого не видел собственными глазами? Но ведь были на свете люди, которым наш господь Бог позволил заглянуть в потерянный рай – или в видениях, или непосредственно на короткий миг они могли туда войти. К этим немногочисленным особам относится блаженный Августин, о котором я часто упоминаю, потому что он – мой любимый святой. Позвольте, я и в этот раз обращусь к его свидетельствам. Как вы считаете, что течет в этих ручейках по потерянному раю? Что бьет из источников в потерянном рае? Нет, не чистая колодезная вода, а специальный напиток, который называется амброзия. И каждый, у кого сухо в глотке, кого мучит жажда, может сколько угодно черпать кубком этой амброзии и пить, сколько захочет. А это напиток необычайный, потому что он не только утоляет жажду, но и превращает старика в юношу, старуху – в прекрасную женщину, вселяет радость в сердца и придает сил. Никому на земле не удалось произвести такой напиток, чтобы он не спаивал, но был упоительным, чтобы после него не болела голова и язык не заплетался, а постоянная радость оставалась в душе у человека, пробуждала интерес у мужчин к женщинам, а у женщин – интерес к мужчинам. Зачем кабаки, зачем рестораны и чайные, где за столами дремлют пьяницы, слышатся проклятья и сквернословие, а нередко и до драк доходит, если в потерянном раю ручейком течет амброзия, и эта амброзия бьет из специальных источников, и каждый без денег может выпить ее столько, сколько захочет. И дальше проповедовал священник Мизерера:

– Я упоминал здесь об интересе, который в потерянном раю будет испытывать мужчина к женщине, а женщина к мужчине. Ясное дело, это будет совсем другой интерес, нежели тот, который бывает на Земле, то есть лишенный грешной похоти. Но он служит этой же самой цели, то есть сближению мужчины и женщины, женщины и мужчины. Потому что вы ошибаетесь, думая, что ваши детородные органы уже не будут нужны вам в потерянном раю, что вы не будете ими там пользоваться. Наоборот, именно там вы начнете применять их так, как надо, сколько захотите, вволю, досыта, но без греха похоти. Ведь говорит святой Августин, что нет никаких поводов предполагать, что люди в раю размножались бы другим способом, чем сейчас на Земле, то есть при помощи детородных членов. Но есть одно очень существенное различие между теми, кто живет на Земле, и теми, кто находится в раю или когда?либо окажется в раю. Сейчас для сближения мужчины с женщиной недостаточно только доброй воли мужчины, но требуется и грешная похоть, которая приводит мужской член в нужное состояние и делает способным к работе. В потерянном же раю это не нужно: хватает одной лишь доброй воли. Вот что пишет святой Августин в книге четырнадцатой, главе двадцать четвертой: «И засевал бы потомство мужчина, и принимала бы посев женщина, пользуясь, когда возникала бы потребность, – детородными членами, возбужденными волей, а не поднявшимися из-за похоти. Ведь по собственному усмотрению мы пользуемся не только такими членами, в которых есть твердые кости, разделенные суставами, например, руками, ногами, пальцами, но и такими, которые отданы во владение гибким нервам». Значит, нет никаких поводов к тому, утверждает далее святой Августин, чтобы думать, что мужской член не мог бы быть послушным воле мужчины так же, как губы или язык.

И дальше говорил Мизерера:

– Прекрасно, и даже замечательно с этой точки зрения должно быть в раю. Но Ева, которая послушалась Сатану, стала причиной того, что мы потеряли этот рай и обретем его только через веру и хорошие поступки. Поэтому сейчас не один из вас, особенно мужчины старшего возраста, беспомощно лежит возле своей женщины, которая хотела бы принять его посев. Понапрасну напрягает он свою волю, напрасно хочет удовлетворить ее желание, и из-за этого в его дом прокрадывается грех неверности. В такие минуты пусть же тот мужчина подумает о потерянном рае, пусть через веру и хорошие поступки постарается попасть туда, где для посева его семени достаточно доброй воли. Пусть же и та женщина, чей муж не может исполнить свою обязанность, тоже подумает о потерянном рае, постарается попасть в него через веру и хорошие поступки, потому что там она будет получать мужской посев, как об этом говорит святой Августин: «когда и сколько раз потребуется». Случается, что и у молодого мужчины бывают трудности в этих делах, напрасно он напрягает свою волю, чтобы соответствовать мужскому заданию. Он не должен по этой причине богохульствовать, мстить женщинам за их потребности ужасными поступками, но пусть и он подумает о потерянном рае, в который он может войти через веру и добрые поступки. Ведь там он будет заниматься этими делами к собственному и женщины удовольствию, только при помощи доброй воли, значит, «когда и сколько раз потребуется». И я призываю вас: в ваших повседневных хлопотах обращайтесь мыслью к Господу, думайте о потерянном рае, о том, чтобы он для вас снова открылся, потому что там ждет вас только радость и только счастье! Аминь.

Добрыми и мудрыми были слова священника Мизереры. Как весенний дождь, упали они на жаждущую влаги землю. Не один мужчина и не одна женщина нашли в его словах утешение в своих ночных трудностях и укрепляли себя мыслью, что в обретенном раю жизнь их совершенно изменится. Людям было интересно, пришел ли на проповедь Мизереры и тот страшный преступник, почувствовал ли раскаяние, а также – пробудилась ли в нем надежда. Многие в этом, однако, сомневались, потому что уже разошлась весть, что это был человек чужой, скорее всего из-за границы.

Одна была бесспорная и видимая польза от проповеди Мизереры. Костельный совет решил снять картины, изображающие рай и ад, со стен костела и собрать добавочную сумму на покупку других святых образов, а также заказать какому?нибудь художнику картину, представляющую святого Августина, который людям из прихода Трумейки вернул желание оказаться в потерянном рае.

Где искать этого художника, который взялся бы выполнить такую важную работу? И сколько такой художник в далеком городе запросил бы за картину для костела в скромном и бедном приходе Трумейки?

В связи с этим вспомнили про Богумила Порваша из Скиролавок, который окончил Академию художеств и о чем было известно – продавал свои картины даже в Париже, у барона по фамилии Абендтойер. Порваш долго тянул с ответом на предложение костельного совета. Но наконец, увидев в руке Кондека, представителя костельного совета, сумму в десять тысяч злотых в виде задатка за картину, деньги и предложение, к общему удовольствию, принял. Ведь что тут скрывать – все же человек здешний, а не какой-то чужой, который, может, даже и не много знает о святом Августине и его заслугах перед приходом Трумейки.

Но, когда задаток за картину перешел из рук Кондека в руки Порваша, в доме Кондека собрались несколько набожных хозяев из окрестных деревень и начали рассуждать, правильно ли поступил Кондек, ведь художник Порваш говорил о себе, что он атеист.

– Если бы он был другой веры, он мог бы святой образ рисовать, потому что люди другой веры бывают порядочными людьми, – твердил толстый Лейца из села Ликсайны. – Мог бы такую картину рисовать, если бы он был неверующим. У нас много людей неверующих, хоть бы писатель Любиньски или лесничий Турлей, но это порядочные люди. Доктор Неглович тоже, хоть в костелах не молится и раз в Бога верит, а раз в него не верит, тоже порядочный человек. Но так быть не должно, чтобы образ рисовал атеист.

– Атеист или неверующий – это одно и то же. Два слова, но у них одно значение, – упирался Кондек.

– Это не может быть правдой, – перечил ему Лейца. – Потому что если бы это было правда, то пан Порваш говорил бы о себе, что он неверующий, а он говорит, что он – атеист. Неверующий – это такой человек, который в Бога не верит, но может в него поверить. А атеиста ничто не убедит, что Бог есть, и этим один отличается от другого.

Долго шел этот спор, пока не пошли они на совет к священнику Мизерере. – Нехорошо получилось с этим святым образом, – заявил Кондек. – Мы дали его рисовать пану Порвашу, а он атеист. Что теперь будет? Может ли атеист быть порядочным человеком и выполнить образ как следует? Задумался священник Мизерера и так обрисовал суть дела:

– Хороший образ зависит от таланта художника. Господь Бог же делит таланты как между верующими, так и между атеистами. Атеист тоже может быть порядочным человеком, а почему, этого никто не знает, только сам Господь Бог. А вам нельзя разведывать решения Божьи. Если Порваш взялся за рисование святого образа, значит, он не такой уж большой атеист, каким его считают. Что нам будет от того, что святой образ нарисует такой человек, который три раза в день молится, если ему Господь Бог таланта не дал? Разве не святые это слова, что «по делам их познаете их»? И значит, картину мы будем обсуждать, а по этой картине познаем и человека, который ее нарисовал. И тогда скажем, порядочный это человек или непорядочный.

Пошли они по домам со спокойной совестью и на эту тему между собой больше не говорили. Тут и там по деревенькам раздавались еще такие голоса, что Порваш одного задатка взял аж десять тысяч, тогда как за картину с тростниками над озером получил от доктора только шесть тысяч, но, как говорили рассудительные люди, одно дело – рисовать обыкновенные тростники, хотя бы и с Клобуком, а совсем другое – представить лик святого Августина.

О том, что человек охотнее всего избегает правды о себе и своих склонностях

Зной положил свою невидимую ладонь на землю и на воду. Озеро было недвижимо. Даже малейший ветерок не прокладывал волнистую дорожку на его гладкой и мертвой поверхности. Воздух над водой, казалось, загустел от жары так, что можно было резать его ножом на прозрачные пласты. Кипящая зелень берегов – тростников, кустов и лесов – за несколько дней потеряла салатовый оттенок и становилась все более темной, почти черной. Зной дремал на пушистых лугах, дрожал над асфальтом шоссе, над красной черепицей домов, лениво тянулся по лесным полянам. В оробевшей от жары тишине до деревни долетало только жалобное мычание коров с пастбищ и крики чаек, собравшихся вокруг Цаплего острова. Побелевшее от зноя солнце часами висело на небе, грозное и безжалостное; в тени буковых лесов развелось множество оводов и огромных слепней, которые прогоняли каждого, кто искал там немного прохлады. Только сумерки приносили облегчение людям и деревьям, ночь закрывала дверки пышущей жаром печи, но утром на лугах напрасно было бы искать росу. Почернели ростки картошки на полях, как бы впали в сон и склонились к земле стебли разных злаков. Отто Шульц предсказывал засуху и неурожай.

В такой вот день послеобеденной порой, на затененном конце террасы Любиньского расселись в шезлонгах Любиньски, Неглович и Порваш, а пани Басенька ставила на походный столик заиндевевшие стаканы со слабым черносмородиновым вином.

С террасы было видно мертвое от жары озеро и возле берега неподвижную белую яхту писателя, погруженную в сны о далеких путешествиях. С места, где сидел Порваш, было видно и просвечивающее от вечернего солнца белое платье пани Басеньки, которая, опершись ягодицами о деревянные перила террасы, слегка улыбалась этим троим прекрасным мужчинам. Она не носила сорочки и стояла перед Порвашем словно бы целиком нагая, с колоннами стройных бедер, слегка расставленных. А там, где бедра сходились, он мог предполагать вещь прекрасную и привлекательную, и тогда он смотрел на пани Басеньку серьезно и развлекал ее разговором:

– Для меня не подвергается никакому сомнению, что на этот раз у Турлеев дойдет до большого скандала. У них начался ремонт. Турлей хочет покрасить в канцелярии и в коридоре панели в зеленый цвет, а вы знаете, что пани Халинка не терпит зеленого.

– Странно, – презрительно пожала плечами пани Басенька. – Жена лесника должна любить зеленый цвет. Лес зеленый, и муж ходит в зеленом мундире. Что бы вы сказали о жене литератора, которая не терпит стука пишущей машинки? Впрочем, как можно не любить какого-то цвета аж до такой степени, чтобы устраивать скандалы?

– Можно, – решительно заявил Порваш, нахально уставясь на тени стройных бедер писательской жены. – Например, я ненавижу фиолетовый. Вы не найдете на моих картинах ни малейшего пятнышка фиолетового цвета. Любиньски вздохнул, подумав о печальном явлении перемены вкусов:

– Помню, что раньше она любила зеленый цвет. Когда они поженились, она приехала в Скиролавки в зеленой блузочке. У нее было и зеленое пальтишко.

– Да, – согласился с ним Любиньски. – Это было сразу после свадьбы. К сожалению, с тех пор многое изменилось.

– Ах, что за глупости, – рассмеялась пани Басенька. – Я еще не слышала о том, что кто-то устраивает скандалы из-за таких или сяких панелей в квартире.

Порваш убедился в том, что на пани Басеньке нет не только сорочки, но и трусиков. Под белым платьицем темным пятном обозначался треугольник ее лона. Он знал, что она любит дразнить мужчин своим телом, и поэтому решился на дерзость:

– У пани Халинки душа художника. Такая особа может даже бросить мужа, если у него окажется, по ее мнению, плохой вкус. У натур впечатлительных плохо подобранная окраска стен в квартире пробуждает злость, раздражение, фрустрацию и даже бессонницу. Разве не так, доктор?

– Это правда, – лениво кивнул головой доктор.

Писатель заявил:

– Для пользы дела можно иногда уступить женщине. Упрямец этот Турлей, раз он не хочет отказаться от зеленых панелей.

– Что касается меня, – сказал Порваш, – то я считаю зеленый цвет красивым. Не представляю себе рисования без зеленой краски, и на моих картинах много зелени. Но я понимаю, что кто-то может не любить зеленый цвет. Если у кого-то очень впечатлительная натура, нужно ему уступить. Упрямец этот Турлей, нет слов. Жалко мне пани Халинку.

Доктор незаметно зевнул, потому что жара и смородиновое вино клонили его в сон. Однако он чувствовал себя обязанным высказаться:

– Турлей не упрямый. Просто ремонт проводит главное лесничество, а у них нет другой масляной краски. В магазинах очень трудно купить краску такого цвета, который желал бы клиент. Любиньски снова вздохнул:

– А так сильно они друг друга любили…

– Это правда, – подхватила пани Басенька. – Я слышала, что первые полгода после свадьбы они почти не выходили из лесничества. Она даже кухню велела себе устроить не со стороны дороги, как было раньше, а со стороны двора, чтобы не видеть чужих людей. Она показывала мне свои старые наряды. Действительно, когда-то у нее была зеленая блузка. Никогда не поверю, что у женщины так внезапно изменился вкус и она перестала любить мужа из-за нелюбви к зеленому цвету.

– Тем более, – поддержал ее Любиньски, – что, как мы знаем, трудно жить без зеленого цвета. Его полно вокруг нас, особенно летом. Порваш сказал после минутного раздумья:

– Считаю, что без зеленого цвета жить можно. Зато трудно без него рисовать картины.

– Она проявляет мелочность, – заявила пани Басенька. Доктор почувствовал себя обязанным снова заступиться, на этот раз – за пани Халинку:

– Объяснения этого дела нужно, как я думаю, искать у Фрейда. У пани Халинки произошло что-то вроде перенесения неприязни к мужу на цвет, который с ним связан, то есть зелень. Трудно требовать от молодой жены, чтобы она сразу поняла, что уже не любит своего мужа. Это процесс медленный. Она долго защищается перед сознанием этого. Сначала начинает не выносить приятелей мужа, потом его окружение, привычки, даже его профессию. Она возненавидела зеленый цвет, потому что муж ходит в зеленом мундире и проводит время в зеленом лесу. Если она когда-нибудь расстанется с мужем, она, вероятно, очень скоро снова полюбит зеленый цвет.

– Ну да, наверное, – с радостью поддакнул художник. – Она снова полюбит зелень, которая, в принципе, очень красивая краска.

Улыбка исчезла с лица пани Басеньки. Она вдруг осознала, что у ее мужа, Непомуцена, до нее уже было две жены. А значит, между ними доходило до таких скандалов, как между Турлеем и его женой.

– А как было у тебя, Непомуцен? – спросила она не без язвительности, так как ее очень раздражала мысль, что до нее в доме писателя уже распоряжались две другие женщины. – Что ты больше всего ненавидел у своих двух предыдущих жен?

– Их блядство, – решительно ответил писатель.

– У обеих? – засомневалась она.

– Да, – ответил он резко.

Может быть, солнце передвинулось на небе, может, и пани Басенька тоже чуть передвинулась вдоль перил. Любиньски теперь видел ее платьице, просвечивающее на солнце, и знал, что это видит и Порваш. Для него тоже было ясно, что на жене нет не только сорочки, но и трусиков. Если бы не присутствие мужа, она, может быть, сняла бы с себя и платье и показалась голой, как ее подруга Эльвира перед публикой в ночном ресторане. Ее блядский характер не вызывал у Любиньского никаких сомнений, но сейчас он предпочитал не думать об этом.

– Но ведь нельзя два раза совершить одну и ту же ошибку, – все сомневалась пани Басенька.

– А однако так оно и было, – сказал Любиньски очень спокойно. От полей и лесов повеял легкий ветер, принес с собой еще больший зной и наполнил. им даже краешек тени на террасе. Жара пробуждала в людях все большее раздражение, доктор ожидал, что писатель припомнит о своей третьей ошибке, каковой был факт женитьбы на пани Басеньке, почувствовал, что потеет, и вытер лоб.

– Я знал человека, – произнес он, – который женился пять раз и пять раз разводился. Сейчас наверняка он женат в шестой раз. При поверхностном взгляде можно было бы сделать вывод, что ему просто нравится жениться и разводиться, что он принадлежит к разряду прирожденных любителей разводов. Однако же, если присмотреться к его жизни поближе, привлекает внимание тот факт, что каждой из этих женщин он высказывал на суде одно и то же обвинение.

– Какое? – заинтересовался Порваш.

– Алкоголизм. Значит, он пять раз совершал одну и ту же ошибку: женился на женщинах, которые имели склонность к злоупотреблению алкоголем. Ошибку? Можно ли одним и тем же способом ошибаться целых пять раз? Мне кажется, что скорее у него была склонность к женщинам, которые любили много выпить, он женился на них, а потом, в браке, они становились алкоголичками и делали его жизнь невыносимой. После каждого развода он клялся мне, что женится на абстинентке. К сожалению, поступал он по-другому. Он бывал в компаниях, где много пили. Из этих компаний и рекрутировались его очередные жены. Этот человек ни за что не хотел признаться себе, что женщины – абстинентки, избегающие, ясное дело, пьяных компаний, абсолютно его не интересуют. Поэтому я склоняюсь к убеждению, что очень многие люди предпочитают избегать истинной правды о себе и о своих склонностях.

– Но вы ведь не хотите сказать, пане доктор, что я… – начал Любиньски раздраженным тоном. Доктор перебил его:

– Разрешите мне закончить мысль. Бывает и так, что брак, тесный союз двух личностей, высвобождает в партнерах их невыявленные до тех пор черты. Есть мужчины, которые из каждой женщины делают добродетельную матрону. Другие высвобождают в своих партнершах блядские наклонности, хоть до того, как они с ними познакомились, это были добродетельные женщины. Я знал женщин, которые добивались развода из-за того, что мужья их постоянно избивали, а потом, в очередных браках, тоже получали тумаки. Или они искали мужчин с садистскими наклонностями, или сами вызывали в мужчинах садизм. А может, и то, и другое? Права пани Басенька, когда утверждает, что в женитьбе можно ошибиться только раз. Первый брак, как у женщины, так и у мужчины, совершается как бы под давлением общественного мнения. Мужчина и женщина доживают до определенного возраста, и тогда окружение постоянно их донимает: почему не женишься, почему не выходишь замуж? Люди, которые подвергаются прессингу такого рода, начинают горячечно оглядываться вокруг, быстро находят более или менее подходящего партнера и вступают в брак. В ситуации общественного прессинга ошибка возможна и правдоподобна. А второй брак, который тоже совершается под давлением общественного мнения, но уже другого рода (не разводись и не женись второй раз, потому что это нехорошо), должен быть результатом сознательных действий и сильной воли, долгих раздумий и широких возможностей выбора. Конечно, очередная ошибка возможна, но маловероятна. Во втором браке уже заметно выделяются определенные пристрастия и склонности. В третьим это еще заметнее.

– То, что вы сказали, не звучит похвально для меня, – пани Басенька сморщила носик и, чтобы солнце не просвечивало сквозь ее платье, уселась в шезлонг.

– Разрешите мне закончить мысль, – возразил доктор. – Существует и третий аспект этой проблемы. Он кроется в загадке ювенальности человеческого существа, которое всю свою жизнь стремится к полной зрелости, но никогда не созревает.

– Вот правильно, доктор, – подхватил тему Любиньски. – Ювенальность человеческого существа! Она создает возможность непрестанного развития личности, прохождения очередных этапов созревания, смены вкусов и пристрастий, все новых психических и физических потребностей. На первом этапе моего развития как литератора я нуждался в женщине несколько инфантильной, потому что писал рассказики, в которых любовь носила школярский характер. А вторая моя жена, Эва, как вы ее помните, была сентиментальной. Это при ней я написал «Пока не улетели ласточки».

– А благодаря мне напишешь разбойничью повесть, – просияла пани Басенька. – Когда ты познакомился со мной, ты был на новом этапе своего психического развития. Ты нуждался в женщине сильной, лишенной ханжества, смелой в своих суждениях. Твои женитьбы, Непомуцен, стало быть, не были ошибкой, они были выражением очередных этапов созревания творческой личности.

Порваш уже давно держал пустой стакан, который нагревался от тепла его ладони. Он хотел еще холодного вина, но из-за дискуссии пани Басенька не заметила его пустого стакана.

– Интересно, как будет выглядеть очередной этап развития этой личности? – сказал он ядовито. – Блондинка это будет или брюнетка?

– Ну знаете ли, пане Порваш, – рассердилась пани Басенька и почти вырвала у него из рук пустой стакан. Она пошла в дом, где в холодильнике остужалось смородиновое вино.

После слов Порваша Любиньски широко улыбнулся и словно бы с облегчением вздохнул. Слова художника показались ему на свой лад поддерживающими. Они напомнили ему, что он в каждую минуту может бросить Басеньку. Он полез в карман за сигаретами и угостил ими Порваша, который, довольный своим замечанием, добавил:

– Я согласен с существованием этого общественного прессинга, как это вы определили, доктор. Каждый меня все время допрашивает: когда же вы женитесь, когда у вас будут дети. Даже факт, что я занялся воспитанием маленькой ласточки, вместо того, чтобы делать женщинам детей, вызывал в деревне издевательства и ехидные комментарии.

– Меня тоже без конца донимают, что у меня нет детей. Много детей, – подтвердил Любиньски. – Откуда в нашей деревне берется такой большой интерес к демографическим проблемам?

– Это вопрос отличия, – сказал доктор. – Каждый, кто живет хоть чуть?чуть иначе, чем все, у кого нет таких хлопот, как у всех, кто не женится, не плодит детей, а вместо воспитания ребенка занимается воспитанием, например, ласточки, вызывает у людей раздражение и в какой-то мере осуждение. Я считаю это еще одним доказательством, что мы – не только общественные, но и стадные существа. Обратите внимание на стадо, когда рождается альбинос. Животные косятся на выродка, а иногда выгоняют его из стада. Альбинос другой, а значит враждебный. Может быть, таким способом проявляется закон сохранения вида, своеобразный страх перед уродцами, существами дегенеративными, мутантами, для которых нужно сделать невозможной передачу новых наследственных черт. Природа по-своему консервативна. Все она веками делает одним и тем же способом. Но в то же время отдельные виды спасает эволюция, мутация. Значит, консерватизм и неустанный прогресс – это как бы две стороны природы. Это раздвоение и противоречивость лучше всего видны в таком создании природы, как человек. Мы без устали атакуем всякое отличие, но в то же время на нас наводит тоску и раздражает повседневность, мы жаждем этих отличий, перемен, чего-то необычного.

– Уфф! – аж запыхтел художник при виде заиндевевшего стакана с вином в руке пани Басеньки.

Этот стакан прямо обжег его своим холодом, а когда пани Басенька ему его подавала, он снова увидел просвечивающее платье. На этот раз жена писателя стояла немного боком, и перед его глазами оказалось то, что до сих пор было скрыто – очертания выпуклых ягодиц, кроме того, он мог заглянуть за декольте, в глубокую ложбинку между ее грудями.