Текст книги "Газета Завтра 266 (1 1999)"

Валентин РАСПУТИН СКОЛЬКО БУДЕТ ЛЕТ В XXI ВЕКЕ

ВСЕ БЛИЖЕ ПЕРЕХОД в очередной век и очередное тысячелетие, все ближе какое-то мистическое окончание одной книги бытия и начало новой. Это совпадение сотенного и тысячного порядков летосчисления – событие не из рядовых, поневоле приходят мысли об особом избранничестве людей, которым оно выпадет. Всего только один шаг из века в век – это шаг через высокий порог, он тоже выпадает далеко не каждому из живущих, но шаг из тысячелетия в тысячелетие – это восхождение на перевал выше земных высот, взгляд в открывшуюся на миг вечность, отблеск каждого из нас под небесным лучом, высвечивающий спасшихся и неспасшихся, возвещение о каждом при свершающемся при этом пересчете, таинственный обряд посвящения в цели, во имя которых свершалась вся предыдущая история человеческого рода. Наши чувства, наша психика еще не готовы к “образу” этого события, впереди годы, но чем ближе к нему, тем сильнее охватывает тревога: кто мы? что мы? с чем являемся на “юбилей”? кого там будут чествовать и кого судить? каково наше будущее?

Оснований для беспокойства более чем достаточно. Никто из ученых-футурологов не берется заглядывать в глубины третьего тысячелетия в надежде увидеть там человека в его теперешнем облике. Мало того: и в конец XXI века мы боимся заглянуть – там мрак, непохожесть и неподобие, иная планета и иные земляне. Изменения ныне совершаются столь стремительно и энергия этих изменений вобрала такую массу, что аналогии с прошлым, к которым все еще продолжают прибегать в утешительных прогнозах, как правило, не годятся, а надежды на благополучные перемены в будущем сравнимы с расчетом на искусство каскадеров, которым в последний момент удастся выброситься из обрушивающейся лавины, опередить ее падение и подставить спасительное плечо.

В 1820 году, когда могли быть только предчувствия, но не было еще картины, Ж. Б. Ламарк, французский естествоиспытатель, создавший до Дарвина учение об эволюции живой природы, “открыл” и закон эволюции человека, звучащий в его устах так: “Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания”. Дух великого ученого, одарившего науку термином “биология”, мог бы испытывать удовлетворение от справедливости своих предсказаний, знай он, что в наше время ежегодно исчезает с лица Земли 10-15 тысяч разновидностей биологических организмов, но дух человека не может не испытывать скорби по поводу судьбы вида, к которому он принадлежал.

С той поры прозвучали тысячи и тысячи предупреждений, а с началом второй половины этого века, когда последствия насилия над природой стали бить в земные берега с быстро нарастающей мощью, они слились в возмущенно-испуганный хор, не прекращающийся по сей день. Экологическое движение приняло совершенно немыслимый прежде характер протеста – борьбу не за политические и социальные права, не за то, как лучше жить, а за право на физическую жизнь. Сделалось ясно как день, что цивилизация в ее развившихся формах стала могучим средством самоуничтожения человечества. Раны, нанесенные природе, оказались настолько чудовищными, что, прекратись они сегодня раз и навсегда, потребуются огромные сроки до ее даже неполного излечения. Разрушения природы привели к физическому и психическому разрушению человека, к его нравственному обезображиванию. За последние тридцать-сорок лет изъятия из недр Земли превзошли взятое дотоле с первобытных времен. За последние двадцать лет население Земли увеличилось на треть и к началу XXI века превзойдет 6-миллиардный рубеж. Гуманизм, который и всегда-то был абстракцией, в этих условиях превращается в бессмысленное понятие, в одно из захоронений благих порывов прошлого. Человек в буквальном смысле слова выгрызает свою обитель, оставаясь в абсолютном большинстве голодным и обделенным, а значит, все более агрессивным. Поиск справедливых социальных моделей, считающихся в некоторых замкнутых государственных границах успешными, строится на принципе одного лишь материального благополучия, а следовательно – на узаконенном эгоизме. Права человека, которые вместе с товарным изобилием выдаются за главные достижения цивилизации, все явственней обнаруживают в себе преданность прикормленных, где роль свобод играют удлиненные поводки. Жизнь взаймы стала общепринятым способом существования: взаймы живут бедные, взаймы живут богатые, астрономические долги имеют самые процветающие страны, весь людской мир давно пользуется тем, что ему не принадлежит. Во что бы то ни стало оттянуть выплаты (расплату!) сделалось идеологией, экономикой и политикой существующего порядка вещей. И неминуемость расплаты сделалась его постоянным страхом, заспинным дыханием преследователя, вошла в характер, в нерв и ритм времени. Не в этом ли причина ускорения жизни, все набирающего и набирающего обороты, – убегать, не отвечать, перевалить, не меняя привычек и вкусов, на следующие поколения.

Как ребенок, закрывший ладошками глаза и ничего не видящий, считает, что и он невидим, играем мы в прятки сами с собой, пуская искусство и приемы жизни на лукавство, будто мы – это не мы и нас нет там, где бы мы не хотели себя показать.

Вплоть до 70-х годов предостережения о последствиях воспринималось не иначе как ретроградство и отступничество от прогресса или как паникерство всего-то лишь от следов технологической неряшливости. Исходили эти предостережения, как правило, от двух категорий “посвященных” – от ученых, которые по роду своей профессии способны заглядывать за край жизни, и от художников, умеющих заглядывать в глубины жизни. В 1972 году группой специалистов Массачусетского технологического института под руководством Денниса Медоуза был подготовлен для Римского клуба доклад под названием “Пределы роста”, прозвучавший как гром среди ясного неба. Само появление в конце 60-х Римского клуба, общественной организации, в которую удалось собрать авторитетных общественных, научных и художественных деятелей всего мира, означало, что неутаимое шило слишком стало выпирать из мешка неведения и сокрытия. Римский клуб поставил своей целью называть в планетарном хозяйстве вещи своими именами и встряхнуть человечество от наркотического безволия. Доклад “Пределы роста” впервые отчетливо и доказательно показал глобальные результаты неконтролируемого ускорения – примерно через 75 лет, если мировую экономику не придержать до простого воспроизводства, а прирост населения не поставить под контроль, Землю придется “закрывать”: сырьевые ресурсы ее, особенно невосполняемые, будут исчерпаны, голод остановить не удастся, природное жизнеобеспечение рухнет, человеческая экспансия приведет к неминуемой катастрофе. Разумеется, на выводы доклада незамедлительно последовали опровержения, в том числе и из России – как не учитывающие преимуществ социалистического способа хозяйствования. Всюду особенно неистовствовала техническая интеллигенция, паразитирующая на механической однобокости прогресса. А Печчеи, первый президент Римского клуба, писал об этой реакции: “Хорошо, что еретиков у нас не сжигают на кострах. Верные почитатели “беспредельного роста” подвергали осмеянию и метафорически вешали, топили и четвертовали всех тех, кто, участвуя в развеивании мифа о росте, посягал тем самым на предмет страсти и смысл существования человеческого общества”. Доклад имел эффект испуга: переведенный на десятки языков и разошедшийся в десятках миллионов экземпляров, он нарушил безоблачность существования, в которой по справедливости человек должен был усомниться и прежде. И если не усомнился (имеется в виду все-таки человек не последней степени подготовки), значит, закрывал глаза на очевидное. Теперь, обеспокоенный неприятной перспективой, он не нашел ничего лучшего, как броситься к успокоительными средствам и прогнозам. Они не замедлили явиться: спрос рождает предложение.

Если принять начало 70-х годов за вселенское объявление тревоги и посмотреть, в чем заключались спасительные работы за минувшие двадцать лет (из условно отмеренных 75), то никаких практических действий, в сущности, обнаружить не удастся. Зато обозначены направления действий. Трудно удержаться от сравнения нас с мухами, которые, увязнув в меде материального сладострастия и лениво перебирая лапками, продолжают намешивать засасывающую клейковину. Из года в год растет число всевозможных общественных, правительственных, межправительственных и прочих организаций, научно-исследовательских центров, занятых вычерчиванием “карты” бедствия, совершенствованием диагностики болезни, созданием концепций выживания и развития, составлением “аварийного” словаря и т. д., но как только доходит до действия, наступает подозрительное оцепенение. От человека разумного до человека ответственного, как выяснилось, дистанция не меньшего размера, чем от прежнего видового “класса” до настоящего. Инициатива ООН – за десятилетия 80-х годов обеспечить безводные районы планеты чистой пресной водой – была провалена; и не потому, надо полагать, что у могущественной цивилизации не хватило денег (в сравнении с военными расходами и космическими программами это было бы не больше чем скромный рождественский подарок в людскую или на кухню), а от самого характера безжалостного прогресса, взявшего за правило не оглядываться, что он оставляет позади. По этой же причине не обезвреживается “мина замедленного действия”, часовой механизм которой достукивает последние сроки, – огромный разрыв (в десятки раз) в уровне жизни между богатым Севером и нищим, перенаселенным Югом, чей напор в недалеком будущем не удержать никакими заставами. В 1980 году был подготовлен знаменитый доклад “Мир в 2000 году”, заставивший Америку и весь мир вновь ахнуть от близости катастрофы, но с тех пор прожорливость самой богатой страны не уменьшилась, она и сегодня, при 5-процентном населении от мирового, “съедает” около половины изъятий природных ресурсов. Она же, считаясь самым демократическим обществом, не подписала в 1992 году Конвенцию ООН о биологическом разнообразии, отказав природному миру в демократии жизненной. Все концепции выживания, появлявшиеся 10-15 лет назад, подчеркивали, что если характер развития нашей цивилизации не будет изменен, ее ждет гибель, и что решающими в спасительном повороте могут быть только 80-е. Дальше – поздно. 80-е миновали – ничего не изменилось ни в характере, ни в темпах, ни в противоречиях, кроме того, что теперь к обществу безудержного потребления присоединено алчущее изобилия население бывших социалистических стран. Чернобыль испугал человечество, оно как бы споткнулось, потеряв на мгновение сознание, но быстро пришло в себя и, отдав дань “милосердному” откупу, бросилось наверстывать упущенное, оставив позади Чернобыль как учебную “вершину” для преодоления последующих. Предостережительные возможности человеческих языков, давно взявших последнюю ноту, исчерпаны, страх перестал быть удерживающим фактором и превратился в обыденность, и уже без боли и раздражения принимается затверженность о расплате. Порой близость к апокалипсическим временам подтверждается поразительным совпадением предсказанных картин и планируемых построений: десять рогов, как десять царств, у торжествующего Зверя в Откровении Иоанна Богослова и “десять царств” в образе десяти предварительных межгосударственных образований собираемого воедино человечества перед его окончательным отданием в руки мирового правительства – в концепциях выживания. В этих концепциях национальное суверенное государство объявляется препятствием для коллективного спасения. Это, разумеется, одно из мнений, есть и другие, и я вспоминаю о нем лишь в связи с удивительным наложением современной схемы спасительного мироустройства на древнюю мистическую картину его гибели, которой, кстати, был предсказан и назван по имени Чернобыль.

Чтобы как-то объяснить бездеятельность землян перед лицом грядущей катастрофы, в последние годы появился термин “человеческий разрыв”. Им обозначается неспособность человека при существующей системе образования угнаться за структурными и качественными изменениями жизни. Другими словами – это “человек за бортом”. Кипящие под винтами двигателя волной его отбивает от корабля, символизирующего прогресс, но течением несет в ту же сторону. Что делать? Или на корабле включать торможение, или снабдить человека ускоряющим механическим устройством, чтобы дать им возможность соединиться? Футурологи все больше склоняются в пользу homo electronicus, снабженного особым мозгом, компьютерной памятью, как и скоростного в решениях и ответах, как компьютер. Химера? Но разве не замечаем мы, что наша действительность уже превратилась в химеру, и от природного своего происхождения она значительно дальше, чем мы предполагаем.

Вернуть “утерянный рай” нельзя, нет в свете такого чуда, которое перенесло бы человека обратно к месту его заблуждения и предложило начать сначала. Впереди, даже в самом лучшем случае, убывающий свет, неминуемое разорение. Врученные человеку дары свобод оказались для него непосильными. Дух, напрасно искушавший Христа в пустыне, спустя сроки приступил с теми же предложениями к человеку, и человек, прельщенный чудом, тайной и авторитетом, уступил. “Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, – говорит Великий Инквизитор, верховный исполнитель воли Великого и Страшного Духа в “Легенде о Великом Инквизиторе” Достоевского, – но теперь это кончено, и кончено крепко”. 15 веков – до времени действия в “Легенде...”, но правильней отсчитывать века ко времени ее написания, когда действительно было “кончено крепко”, то есть окончательно. “Чем виновата слабая душа, что не в силах вынести столь страшные дары?” – вопрошают с тех пор адвокаты, соглашаясь с материальным и рациональным устроением судьбы. Но предательство свершилось, человек предал сам себя, и вслед за невыносимым бременем свободы, которое он отдал на торгах, должно было наступить невыносимое бремя греха иудина. От него не избавиться в свою очередь, с ним в мучениях и безумии суждено оставаться до конца.

Началось разрушение культуры, разрушение морали, воцарились нравы, когда потребовалось “оправдание добра” и преступление перестало быть преступлением. Самые страшные предсказания сбылись, и мы теперь можем только свидетельствовать о неслыханном развращении и расчеловечивании, о делении худшего на наихудшее с какими-то уж совсем фантастическими плодами зла. Это было бы преувеличением, злопыхательством неудачников, напрасно пытающихся повернуть ход исторических вещей вспять, когда бы не было правдой, которую уже некому оспорить. Но и она, правда, с трудом удерживает свои меры. Суть происходящего во всем мире реформаторства, под какими бы лозунгами оно ни пряталось, заключается в постепенном приведении на трон зла и добровольном присягании ему поверх границ и традиций. Разница между обществами, охваченными гражданской смутой, и обществами благополучными всего лишь в том, что в первых зло идет к власти грубо, грязно, открыто являя весь свой арсенал “доказательств”, во вторых развивается “эстетично”. “Высшие” интересы человечества, происходящие от материального торжища, давят, жмут, оттесняют и изгоняют интересы “вторичные”, которым еще недавно воздавался почет как началам, ведущим к гармоническому развитию.

“Новые человеческие качества”, “человеческая революция”, “новый гуманизм” – это все язык необходимого перехода к другому типу человека и отказ от сегодняшнего, потерпевшего катастрофу. Но что такое “новый человек”, каким он видится, какие качества ему предлагаются для предотвращения окончательной гибели? Есть ли это то новое, что ассоциируется с хорошо забытым старым, возвращением к человеку как к “заветной” личности, руководившейся очистительными древними заветами и стремившейся к светлым целям? Или новый – как реконструированный, получающий дополнительную мощность, чтобы не отставать в быстро меняющихся условиях?

Да, именно так: речь идет об адаптации, о способности человека вбирать нарастающую информацию, которая сейчас удваивается через каждые семь-восемь лет, обладать планетарным сознанием, сообщить ему реактивность, соотносимую с ускорением жизни, об изменении психики, способной выдержать небывалые нагрузки. Как это скажется на его духовных знаках, принимаемых вместе с человеческим обликом, будут ли заповеди “не убий”, “не укради”, “не прелюбодействуй” исполняться остатками нравственных законов, или они станут регулироваться электронным предупреждением, сохранится ли в человеке “музейный” уголок, где доживающая свой век бабушка-совесть сможет предаваться воспоминаниям, – такие вопросы в предсказаниях грядущего человека даже и не возникают. Будто и не было их никогда в человеческой природе.