Текст книги "Газета Завтра 771 (35 2008)"
Автор книги: "Завтра" Газета
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Теократическая власть предполагает а) накаленную религиозность всего населения и б) вытекающий из этой накаленной религиозности конфликт цивилизаций ("фул абзац" в приведенной выше лингвистике).
Власть Судьи предполагает императив права. Настоящего права, не ориентированного на одностороннюю выгоду, а имеющего абсолютное значение. Эта власть преступно растоптана Клинтоном в Югославии и добита Бушем за счет признания Косова. Ее нет. Миром правит не право (жесткое или мягкое), миром правит беспредел. Кто силен – тот и прав. Но это уже не власть, это сила.
Власть проекта (и Вождя) предполагает наличие проекта. Проект растоптан в Ираке. Не потому, что Ирак стали бомбить. А потому, что, разгромив Ирак, не стали строить на пепелище модернизированное сильное национальное государство (как это делали, победив Японию или Германию). Вместо этого под жалкие и пошлые вопли о демократии соорудили хаос, наполненный суперрадикалами. Сооруженный же хаос, по сути, обрушили на своего союзника Турцию, воткнув ей в спину нож под названием "курдская проблема".
С этого момента стало ясно, что цезари обезумели. А обезумевший цезарь – это уже не цезарь. "Король голый!" – шептались придворные в сказке Андерсена. Голый король – это все же еще король, хотя и странный. То, что мы лицезреем по части "цезарей", делится для меня на нечто привычно безнадежное и ужасно странное. Привычно безнадежное – это Маккейн. Ужасно странное – это Обама.
Голые короли? Это бы было еще полбеды! Но король, не видя, что он голый, апеллирует, тем не менее, к своему сакралитету. Тут же апеллируют только к силе. Сила – очень серьезное слагаемое. Но когда ею подменяют, а не дополняют власть, это конец королю – голому, одетому… Любому. Его место занимает громила. У громилы весьма впечатляющая мускулатура. И дубина – о-го-го какая. Но он не король. Не рыцарь. Он громила. И это все видят. Власти Проекта под названием "Модерн" – нет. Буш, который отрекомендовался его защитником, сам же его и похоронил в Ираке.
Что есть еще? Власть Господина над рабом по Гегелю. Еще это называется признанием. Господин не боится смерти, а раб боится. Когда Господин доказывает рабу, что не боится смерти, – раб, понимая, что сам-то он боится, признает Господина, делая его таковым фактом своего понимания.
Кто-то хочет сыграть по этим правилам? Но по ним уже сыграли без нас. И если у режиссеров драмы под названием "шахиды" была большая цель, то она состояла именно в этом. Люди, демонстрирующие, что они идут на очевидную смерть за идею, тем самым подчеркивают, что это они не боятся смерти, а не те, кто хотят стать их господами. И если они не боятся смерти, то факт господства по Гегелю отменен.
А раз так, то обрушена и четвертая, последняя схема власти Запада. Он НЕ избранник Бога, НЕ справедливый судья, НЕ создатель Проекта Модерн и даже НЕ господин по признаку бесстрашия. Так кто он?
И НЕУЖЕЛИ НЕПОНЯТНО, ЧТО МАЛО-МАЛЬСКИ ПОЗИТИВНЫЙ ВЫХОД ИЗ КОЛЛИЗИИ, ЗАДАВАЕМОЙ ЭТИМИ ЧЕТЫРЬМЯ "НЕ", СВЯЗАН С РАЗВИТИЕМ? РАЗ-ВИ-ТИ-ЕМ! СТРАНА, КОТОРАЯ, ПЕРЕСТАВ КОПИРОВАТЬ ИСЧЕРПАННОЕ, СКАЖЕТ НЕЧТО НОВОЕ О РАЗВИТИИ, – ТЕМ САМЫМ СОЗДАСТ ПРОЕКТ. СОЗДАВ ПРОЕКТ, ОНА ВЕРНЕТ (ЛИШЬ ПРОЕКТОМ И ПОРОЖДАЕМУЮ) ВЛАСТНУЮ ЛЕГИТИМНОСТЬ. В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ МИР ПОГИБНЕТ В ЯДЕРНЫХ СУДОРОГАХ БЕЗВЛАСТНОЙ, ТО ЕСТЬ ЧИСТО СИЛОВОЙ КОНКУРЕНЦИИ.
Что же касается России, то, конечно, кого-то может запутать паскудный лепет на тему о "тысячелетней рабе". А также казусы последнего двадцатилетия. Но Россия не раба. Что угодно, но не это. Она полюбила Запад, как Татьяна Ларина Евгения Онегина. Полюбила, считая, что у него есть эгрегор, дух, высшая идеальная правда. Когда она видит, что этого нет, происходит то, что описано у Пушкина. Губы шепчут: "Уж не пародия ли он?" И… Постцхинвалье.
Восстановить проект! Восстановить проект и вместе с ним что-то, адресующее к власти. Восстановить проект и сверхдержаву. Внести в нынешнее "безумие сильных" нечто, адресующее к идеальному, нечто сверхпрагматическое. Вот в чем спасение и России, и мира. Только в этом, и ни в чем другом. Опомнитесь, откройте глаза! Повторяю – вы в Постцхинвалье. Так случилось. Теперь придется исходить из этого и либо гибнуть, либо… переходить в иной, сверхпрагматический, проектный формат. А там уж… удастся – фрак, не удастся – латы. Все лучше и даже безопаснее, чем милитаристская щетина.
Проект – вы слышите! Или это – или конец российской истории. Выносить такой вердикт до признания Абхазии и Южной Осетии было рано. Вчера было рано. Завтра будет поздно.
Что случилось? К чему готовиться? Случилось Постцхинвалье. Оно обрушилось на неподготовленную страну, на неподготовленную элиту ("базис"). Если бы только на "базис"! Постцхинвалье обрушилось на "надстройку", абсолютно не подготовленную к альтернативе между западничеством и державностью.
Это ясно, как божий день. С каждым часом, с каждой очередной телевизионной программой, с каждой газетной статьей и радиодискуссией это будет все яснее. Но элита этого не хочет понимать. И дико злится на тех, кто ей пытается объяснить нечто, теперь уже категорически очевидное.
Раньше можно было посылать на три буквы и говорить, что "всё в шоколаде". Вы идете к реке, чтобы искупаться. Жаркий день, вы ждете всех прелестей от этого купания. А вас уговаривают: "Да не ходи туда, не надо!" Ну, как не послать на три буквы-то?
Потом вас кусает овод… Вы по нему – бац! Вам говорят, что оводов будет больше. А вы отвечаете: "Да чё там, купнуться хочется! Может, кайф и не тот, но лучше купнуться. Да уже и до речки почти дошли".
Потом на вас набрасывается туча беспощадно жалящих насекомых. И вы понимаете, что на берегу их еще больше. Вы не начнёте менять маршрут? Будете объяснять, что очень купаться хочется?
А потом вы видите, что на вас ползет крокодил. И что река полна крокодилов. Вы тоже будете туда прорываться? Но тогда вы не любитель купания, вы кто-то совсем другой!
Что произошло в Южной Осетии? Вас укусил отдельный овод? На вас набросилась туча ядовитого и смертельно опасного гнуса, способного вас сожрать до костей? Или крокодилы неожиданно обнаружились в такой умильной и желанной речке? Ответьте на это себе! Быстрее! Скажите правду! Успейте ее осмыслить и сделать выводы! Не за оружие хватайтесь быстрее. Не на него уповайте. Оно необходимо, но недостаточно. Найдите в себе духовные силы для принципиально другого пути. Для проекта.
Нет проекта без идеи развития. В каком-то смысле югоосетинский вызов связан еще и с попыткой России перейти к развитию. Этих попыток – даже самых мягких и деликатных – Запад боится больше всего. Сколь бы эти попытки ни были западническими – они пугают. Хотите правду? Они пугают ТЕМ БОЛЬШЕ, ЧЕМ БОЛЕЕ ОНИ ЗАПАДНИЧЕСКИЕ. Очень неудобно и горько говорить об этом, но это так.
Либо проект, основанный на углубленном, доходящем до предельных вопросов рассмотрении развития, – либо "фул абзац". Именно потому проблема развития не отменяется, а усугубляется.
Вроде бы все так просто: все "за" – и за работу, товарищи! Но уже по казусу Лоргуса, рассмотрение которого я начал в предыдущей статье, видно, что это не так. И поверьте – ради глубокого понимания насущной сегодня, как никогда, темы, стоит присмотреться к данному казусу. Не демонизировать кого-то, не устраивать "охоту на ведьм", а присмотреться. Вдруг да выяснится нечто существенное?
Продолжение следует
В прошлом выпуске газеты «Завтра» (2008, N35 (771)) при публикации очередной части работы Сергея КУРГИНЯНА «Медведев и Развитие» произошла досадная накладка. Читать настоящий текст следует, начиная с абзаца «Президент Путин когда-то публично заявил…» Вся предшествующая часть материала завёрстана ошибочно вследствие технического сбоя. Приносим уважаемому автору и нашим читателям самые искренние извинения.
Анна Серафимова ЖИЛИ-БЫЛИ
Грузия – страна рачительных людей. Сбили её беспилотник. летавший над чужой территорией– она требует возместить ущерб. Ещё бы! Шпионские технические средства – вещь дорогая. Это тебе не бесплатного ордженикидзу в правительстве столицы «враждебного государства» иметь, чтобы он, на финансах сидючи, не только это самое государство «имел» с этакой оттяжкой в стиле «вах, хорошо!», но и по статусу имел доступ к неким конфиденциальным источникам. А сколько таких орджоникидз? Их в московских органах власти точно раз в десять больше, чем Ивановых. Хорошо еще, что военные операции во время этого конфликта не разрабатываются в столичном правительстве: а то бы секретные совещания шли в режиме он-лайн для Тбилиси. Чтобы не приходилось робким грузинам долго бродить среди скал.
Одним словом, привели в негодность шпионское оборудование – возмещайте!
Тогда, еще до похода Саакашвили со товарищи американцы за ковровой демократией в Осетию, грузины четко дали понять: если они пришли к вам с мечом, а вы тот меч выхватили да еще и сломали – подавайте два меча! Учитывая моральный ущерб и упущенную выгоду, заключающуюся в смертях мирных граждан.
Ну, тогда за беспилотник не получили, сейчас оптом всё стребуют: вон сколько техники лишились, когда драпали. Целехонька-новехонька! А уж за подбитые танки БТРы – сам Буш велел требовать. А изъятые "хаммеры", набитые разведывательным оборудованием? Они, думаете, дешево стоят? Да на эти деньги можно скупить всё руководство Грузии! А их так взяли. Караул! Шпионов и агрессоров грабят!
А прочие разрушения на территории агрессора? По телевидению свободного Запада гоняют сюжеты во славу грузинского оружия, демонстрируя звериный оскал российской военщины. Полковник грузинской армии, из числа тех, кто робкие бежали, демонстрирует сочувственному оку камеры иностранного оператора погром в грузинском штабе, где планировалась бойня осетин, откуда она и управлялась. Робко бежав, получив поддержку мирового прогресса и процветания, робкий полковник браво вернулся. И что же он застал? О, ужас! Разбита бутылка "Боржоми", осколки разбросаны по коридору, откуда бравые вояки, вооруженные американскими средствами демократизации без границ, шли убивать стариков и старух (остинских), девочек и мальчиков (осетинских), девушек и женщин (осетинских). Но мало российской военщине разбитой бутылки с целебной водой (на что покусились, о варвары!), так еще и разорвали фотографию с самим товарищем Саа… Ах, каким человеком! Ненастоящий полковник плачет: глазам не поверил! Попраны святыни! Пока мы убивали детей, потом драпали, были уверены: всё, что надо, стоит (боржом), что надо – висит (фото Мики). А оказалось, что уже и не стоит, что стояло, что висело – лежит. "За "боржоми" ответите!" – праведно гневается мировая общественность.
"А кто ответит за кровь осетинских граждан?" – пытаемся задать встречный вопрос. И слышим: "Кровь людская – не водица!" Да, это вам не боржоми! Отвечать никто не собирается.
Мировообщественный журналист отмечает, что грузинский полковник плакал на английском языке с американским акцентом. Это английский с американским – удобное средство изъяснения для криков: "Драпаем отсюда!" и прочего скулежа, как показывает грузинская военная компания. Просто классические экспонаты для иллюстрации классики: "Бежали робкие грузины".
За сим прецедентом – требованием возмещения утраты шпионской оснастки – последуют претензии и от других сторон. Немало шпионов нами обижено. Сбитый самолет, на котором летал Пауэрс, чай, тоже денег стоил? А всякие там булыжники-тайники? А козьи копыта, на которых границу переходили? Тоже, небось, стоили денег. К тому же, разоблаченный шпион автоматически становился профнепригодным. Возмещайте, поймавшие и разоблачившие! Иностранные шпионы, считайте прошлые потери в зарплате, пенсии, проценты набежавшие накидывайте, и в российскую кассу!
Вон, перед немцами не воевавшее духовное лицо от нашего имени, не будучи делигированным, повинилось, а Кемску волость, то бишь Калининград, не отдало! Из "извините" пива не сваришь, тирольский костюм не сошьешь!. Надо "извините-подвиньтесь". За прежние границы.
Начав виниться перед немцами за то, что мы, потеряв 25 миллионов советских граждан, не совсем корректно со своей земли фашистов попросили, без реверансов, варварски, хамски просто-таки напросто-таки, каемся перед всеми, платим им за все нам причиненные ущербы. По принципу этакого зазеркалья.
В обозримые даже подростком исторические времена, американский шпион, пойманный, уличенный, осужденный, тут же высочайшим указом был помилован и за счет российских граждан отправлен на родину. Но ведь за разорванную при поимке куртку, за подкладкой которой были спрятаны шифровальные коды и прочие шпионские документы, ему так никто и не заплатил. Шпион уже пишет иск. Шуршите, купюры!
Американка, прославившаяся издевательствами в тюрьме Абу-Грейб, отсидевшая в тюрьме, потерявшая работу, право на военную пенсию и прочие американские мечты, должна, проконсультировавшись у хорошо владеющего английским с американским акцентом Саакашвили, предъявить иск к узникам, над которыми она издевалась. Ведь, кабы не они, гады, ей бы так и служить, сеять по миру демократию и прочее доброе, вечное. К тому же, пиная их, она повредила голеностоп, что тоже потребует учесть при подсчете ее ущерба, уже – здоровью.
Миха только посетует: мол, плохо, что не было там русских, над которыми американская демократка измывалась, держа на поводке, как и принято у приверженцев свободы и прочих перемещений без границ. Вот если бы издевалась над русскими и по их вине и злой воле лишилась бы работы, то в возмещение все ущербов точно бы стребовала (и получила!) и Кемску волость, и миллионы. А так несчастными миллионами придётся довольствоваться.
Ребята ищут дураков. И действия тех, кто на подобные претензии должен реагировать, покажут, там ли дураков искали.
Сергей Шаргунов БЕЛАЯ ПОВЯЗКА, ЧЁРНАЯ ОТ ДЫМА Цхинвал-Гори: блокнот
Только Что мы сидели в кафе с друзьями: сценаристом Дуней Смирновой, заглянувшей из Питера, писателем Захаром Прилепиным, заехавшим из Нижнего Новгорода, и Романом Сенчиным, тоже писателем. И, выпивая, говорили про литературу. Ни словечка про политику. Когда замолкаешь про политику, она обидчиво превращается в шквальный ветер.
Приехал ночью домой – узнал про войну. И поехал на войну.
Сначала был Владикавказ, Владик. Затем Алагир, местечко по дороге на Цхинвал. Утоптанное поле, душный травяной запах, какой бывает в хлеву или из клетки кроликов. Нагретые палатки. Арбузы на земле. Почти нет мужчин. Женщины, дети, старухи.
– Есть место свободное? – то и дело звучит голос поиска.
– Нету!
Захожу в палатки. Женщины кричат – осетинки, русская. Последняя показывает мне колени, стертые. Она сегодня вырвалась из Цхинвала, и около Рокского тоннеля их автобус начал обстреливать снайпер. Они ползли. Ползла она. До спасительного укрытия тоннеля. Кожа сорвана, блестит красное на женских ногах. Они рассказывают о зверствах: в Цхинвале на перекрестке расстреляли машину, в ней дети были, там до сих пор косточки… Езжай – посмотри. Нет, лучше не езжай – там стреляют, там мины. Они кричат, что Россия пришла не сразу, в субботу ввечеру, а напали вечером в четверг. И еще они проклинают народ. Не Грузию, не президента Саакашвили, а грузин. Таков крик ожесточенности, они не знают, где их мужчины, у каждой убило либо соседа, либо родственника, если не в этот раз, то в предыдущее военное цунами. И их ненависть пылает, а в палатках душно и пахнет утоптанной травой. Молчат дети. "Мой сын кулаки не разжимает", – женщина показывает малыша, у него сжаты и кулачки, действительно, и губы. Полоска рта. И колоссальные глаза. Он устрашен войной и этим несчастным криком женщин над ним, как сиренами тревоги. Я треплю его по макушке, он не отводит глаз, это глаза, в которые бьет прожектор ужаса, хотя в палатке тенисто.
А потом еду в Цхинвал на попутке. Южная Осетия. Гулкий серый тоннель. Бесконечное железо ползущей техники. В городке Джава лезу в БМПшку. Внутри давка, солдаты, ящики со снарядами, грохот, жара, пот, внутрь врывается песок и дым. Залезаю на броню. Вокруг горящие деревни. Въезжаем в Цхинвал, едем по городу, подсчитываю увечья зданий. Ни одного целого окна. Каждый дом в отметинах обстрела. В каждом пятом доме угольный провал от прямого попадания. Выжженное насквозь здание Университета. В окрестностях стреляют. Чмок-чмок-чмок – говорит снайпер. Бух-бубух-бух – следует ответ. Дуэт.
На перекрёстке – три сожженных грузинских танка. Железо скрючило и до последней гайки разметало щедро, по соседним дворам. Ножка танкиста (юная нога) в оранжевом ботинке. Из-за решетки дома напротив меня зовёт женщина. Она актриса осетинского театра. Провела весь штурм здесь. На её глазах страшной ночью танки катались по Цхинвалу, из этих танков было спалено здание Универа, их подбили. Двое танкистов выскочили, упали под автоматной очередью у дверей её дома.
Я иду в больницу Цхинвала, раненых привозили в подвал, тут же, в подвале, оперировали. В темноте, без электричества, при фонариках, под грохот. Кровавые тряпицы. Сдвинутые школьные парты. Раскладушки в крови. Врач побежала на верхний этаж за лекарством, и была убита. Рядом – полевой госпиталь МЧС. Спортивные палатки реанимации. В трубках лежат и не двигаются люди. Мужские заостренные профили. Один профиль грузинский – между двумя осетинскими. Грузин – пленный и в смертном бреду.
Иду по городу, скрипя стеклом. "Дубовая роща" называется выезд из Цхинвала. Сюда подвозят первые встречные осетины на замызганной тачке. За баранкой – министр здешнего правительства, небритый партизан. "Когда в мой кабинет попало из гранатомета, я взялся за автомат", – рассказывает он, и щедро отламывает половину кирпича хлеба. Дар. В городе мало воды, нет света, нечего жрать, мужчины питаются сигаретами. "Не хочу смотреть, – в голосе водителя человеческое страдание, – Хочешь – смотри". Он про тела. Пластилиновые, изогнутые, лежат грузины. "А вон нигер". Мы тормозим. Смотрю. Наверно, африканец. Черная плоть, не опалённая, пожалуй. Раздутые губы, сплюснутый боксерский нос.
Я иду по городу. Трупная вонь из подвалов. Дуэт стрельбы. Дикие собаки летают стаями. Улица Сталина. Её до сих пор простреливают.
– Держись к домам поближе, – говорит мрачно-статный, накачанный каким-то траурным покоем, мужик.
Зовёт к себе, на лестницу, где спят и пьют автоматчики-ополченцы. Пьём с ними яркое венозное вино в этом полуразрушенном доме, закуски ноль.
Ночую в штабе войск на полу, под боком батальон "Восток". Заместитель Ямадаева – высокий, сухопарый чечен, по пояс голый, до пупка – рыже-седая борода. Всю ночь орёт коза. У солдат на завтрак, обед и ужин – перловка с рыбными консервами и гнусное какао. Хоть бы козу дали зажарить…
Днём брожу по Цхинвалу, в огороде дома хоронят женщину. Была берёменная, убило осколком. На огороде убило, тут и погребают.
Просачиваюсь из Цхинвала, дальше, вдаль. Договорился с дагестанцами, они стоят на границе республики. Этой ночью пережили обстрел. Вталкивают меня в попутную машину с осетинами, и вот уже, без виз, несусь по Грузии, солнечный вихрь лупит по лицу, кругом пламя. Надписи на грузинском и английском, баскетбольные и футбольные площадки, коттеджи, пухлые крылья пожара. Счастливые пираты окликают друг дружку. Хрюкает свинья под ножом, куры врассыпную. В сёлах еще много грузин, в том числе, вооруженных, "зона Гуляй-поле". Возле Гори всех останавливает русский БТР. Майор кладет моих спутников на асфальт. А мне подмигивает.
– Ты-то стой, наш.
– Да я могу тоже прилечь.
– Пусти, командир. Я в Гори не был, – просьба с земли. – Охота в Гори.
– Не, пацаны, дальше я не пущу. Хватит шалить.
Он пропускает вперёд молодую грузинку, она розова от слез, её интенсивно, за грудь, обнимает муж. Майор – спаситель. Он из 58-й армии – той, которая воевала в Чечне.
А потом я остался один. С белой повязкой осетина-ополченца на рукаве светлой рубахи. Среди чужих деревень, ничейного пространства, под выстрелы и треск пожара, за двадцать пять километров до Цхинвала. Под хохот победительных пиратов, вывалившихся из разгромленного ресторана. Под косым взглядом старика, оперевшегося на кривую палку. А потом свезло – я тормознул трофейный бумер с двумя русскими спецназовцами. Покуда мы мчали, они вышибли прикладами лобовое стекло, чтобы легче было ответить при стрельбе. Они пили грузинский лимонад, скалились до ушей, поводили автоматами, травили анекдоты и говорили, как им ждётся приказа – развернуть машину, и рвать вперёд, до упора, до смерти. Но – вперёд!
Во двориках и садах Цхинвала хоронят убитых, а я гуляю по зелёному саду с отцом Михаилом.
Когда штурм на полчаса улёгся, он выехал из Цхинвала за рулем своего "жигулёнка" с четырьмя девушками на заднем сиденье и женщиной-инвалидом рядом. Хотели уехать из-под обстрела. При выезде из города стояли три грузинских танка. Он не знал, что они стоят, а они стояли. В районе Дубовой Рощи, где теперь лежат тела, возможно, тех танкистов. Танк начал давить автомобиль. Отец Михаил пытается улыбнуться, но в зрачках по-прежнему трепещет пережитое.
– Я уже простился с жизнью. Сердце ушло в середину тела, рёбра трещат, голову давит, гусеница крутится перед лицом, лоб режет. Все в машине кричат, я молюсь. Танк сдал назад, чтобы вспрыгнуть на нашу машину, и забуксовал. Тут мы выскочили, женщины улепетывают, я стою и ору на него. Танкист, наверно, увидел, что я в рясе, вот и дал мне уйти. Вот такая история – попал под танк и выжил! – Он слабо осторожно смеется, пробуя смех на звук. – Машину не вернёшь. А надо бы, плохо без машины, я храм строю. Надо хотя бы мобильный телефон восстановить.
Рассеченный лоб. Во взгляде отвага воина и детское страдание. Пережитое им – кошмарная смерть и неожиданное чудо. Почти воскресение.
Отец Михаил Хаматов – катакомбник. Южная Осетия оказалась вне присутствия Московской патриархии, здесь действуют греки, а остальные ушли в катакомбники. В зелёном саду я видел искреннего праведного человека, раненого, с рассечённым лбом, волшебно избежавшего смерти. Спасение – его и пассажирок машины – гораздо сильнее занимает меня, чем канонические споры.
Война выдала обилие рисков, однако и новые шансы. Вчерашние политические неприятели готовы переступить неприязнь. Это шанс перезагрузки. И голод. Голод по подлинным крепким силам. Узнаешь, что иногда вчерашний день неважен. Обиды, даже смертельные, ничто иногда. Так Иван Бунин, вышвырнутый на чужбину окаянными орками, опрокидывал за Сталинград и здоровье брата-солдата. Главное, чтобы успех не скис в коррупции – экономической и политической, чтобы этот маломальский успех не обернулся торжественной вылазкой трусливых и бездарных харь, которые в войну хоронились в Москве, а теперь с бодрым рвением продолжат зачищать сложное и чудесное общество. Зачем? А для "порядку", при котором "пилить" сподручнее.
То есть я не питаю ни в чем никаких иллюзий. Даже напротив. Но я доволен, что Россия не промолчала. И иду дальше по пустыне горящих деревень с марлевой повязкой, теряющейся на рукаве светлой городской рубахи.
