Текст книги "Газета Завтра 294 (29 1999)"

Игорь Шафаревич ЗАЧЕМ НАМ СЕЙЧАС ОБ ЭТОМ ДУМАТЬ?

В НАШЕМ КАТАСТРОФИЧЕСКОМ ПОЛОЖЕНИИ, когда реальной является гибель народа, стоит ли тратить силы на размышления об истории, о том, что все равно уже в прошлом? Мне кажется это необходимым, причем по нескольким причинам. Одна из них заключается в том, что из образов прошлого, из исторического материала создаются идеологические концепции, являющиеся орудиями современной идеологической борьбы и влияющие на наше будущее. Например, если внушить, что «русская душа – вечная раба», что Россия ничего не внесла в мировую цивилизацию, что у нее не было ни истории, ни литературы, что русские вечно угнетали другие народы, то откуда возьмутся силы для защиты такой страны? Наоборот, ее разрушение покажется благим делом для всего человечества. Другой пример – течение, стремящееся стереть из народной памяти победу в Великой Отечественной войне, если удастся, превратить ее в поражение.

В последнее время заметен резкий взлет интереса к личности Сталина. О нем вышло много книг, напечатана масса статей, на демонстрациях видно много его портретов. Например, стала выходить серия «Русские судьбы», запланированная в 30 томах. И первый том – это политическая биография Сталина, а том о Пушкине – где-то заметно позже. Причем этот новый прилив интереса к Сталину носит особую окраску. Сталин воспринимается не как коммунист, продолжатель идей Маркса и Ленина. Например, я не видел ни на одной демонстрации портрета Маркса, зато много портретов Сталина. В этом течении мысли Сталин воспринимается как русский патриот, продолжатель русской державной традиции. Мы имеем дело уже с некоторым явлением современности, отражающим какие-то современные социальные явления.

Из того, что изложено выше, казалось бы, видно, что восприятие Сталина как государственного деятеля русского патриотического направления никак не согласуется с фактами. Даже «национал-большевизмом» проводившуюся им политику нельзя назвать. Сталин мыслил и действовал строго в рамках марксистского коммунистического воззрения, усвоенного им в молодости. Совершенно оправдан был лозунг: «Сталин – это Ленин сегодня». Положение, что Сталин резко отошел от дореволюционного и непосредственно послереволюционного курса Ленина, столь же не обосновано фактически, как и многочисленные попытки доказать, что Ленин «извратил» или «исказил» Маркса, был, скорее, последователем Нечаева или Ткачева. Этот последний вопрос выходит за рамки настоящей работы, но можно привести множество аргументов, показывающих, что Ленин воспринял именно центральное ядро идеологии Маркса и сделал его своим орудием, при помощи которого «перевернул мир».

Как для Ленина не было более убедительного аргумента, чем цитата из Маркса, так и Сталин постоянно повторял, что он «верный ученик великого Ленина» – и до войны, и во время ее, и после. Конечно, он руководствовался идеологией Ленина в меняющихся условиях (как и Ленин – марксизмом). После войны широко был распространен слух, что следующая война будет лет через 10–15. Джилас в своих воспоминаниях утверждает, что слышал это от самого Сталина. Я слышал от многих, имевших связи в высоких сферах (физиков-атомщиков, ракетчиков). Видимо, этот слух шел сверху. В случае успеха такая война вряд ли могла принести мировое господство, но обеспечивала бы господство над Европой. Так как тогда казалось, что Китай прочно включен в единый «социалистический лагерь», то вырисовывалась возможность создания единого коммунистического общества в размерах Евразии, наиболее реально мыслимое приближение к идеалу мировой революции. На большее не мог рассчитывать и Ленин в период самых радужных революционных надежд 1919–1920 гг. Вероятно, это была мечта Сталина последних лет его жизни.

Да ведь Сталин оставил исчерпывающее свидетельство своей идеологии – последнее свое произведение, можно сказать, завещание: «Экономические проблемы социализма в СССР», написанное в год его смерти. Книга ясно характеризует идеологию и тип мышления Сталина. В ней – длиннейшие цитаты из Маркса, Энгельса, Ленина (одна цитата из Маркса длиной в 2 страницы). И не упоминается ни один другой экономист, хотя бы столь тогда знаменитый Кейнс (одно исключение – возражение давно забытому А. Богданову). Такое впечатление, что автор вообще не держал в руках работ экономистов, кроме «классиков». Зато марксизм молчаливо принимается как абсолютная истина: «мы, марксисты, исходим из известного марксистского положения...», «немарксистский – следовательно, глубоко ошибочный» и т.д.

Последовательно придерживаясь этих принципов, Сталин указывает на противоречие, существующее в современном ему социалистическом обществе СССР, – это наличие денег и товарного производства. Он предвидел переход к «прямому продуктообмену». Какая странная картина! Выросла сложнейшая экономика, сам Сталин ежегодно утверждал бюджет, а в то же время планировал старое марксистское «отмирание денег». То есть он никогда не забывал идеологию своей молодости и «Военного коммунизма». Даже колхозы, с его точки зрения, нарушали чистоту принципов социализма, «так как труд в колхозах, как и семена – свой собственный». Когда вместо двух основных производственных секторов, государственного и колхозного, появится один всеобъемлющий производственный сектор с правом распоряжаться всей потребительской продукцией страны, товарное обращение с его «денежным хозяйством» исчезнет как ненужный элемент народного хозяйства. Совершенно как писали в 1920 г.: «наши дети, выросши, будут знакомы с деньгами уже только по воспоминаниям, а наши внуки узнают о них только по цветным картинкам в учебниках истории».

Этой марксистской идеологии Сталин и придерживался всю жизнь, лишь приспосабливаясь к новым фактам жизни (например, войне). Был ли случай, когда Сталин поступил, исходя из интересов русского народа, если его не заставляли это делать другие обстоятельства? Я таких случаев привести не могу. Но зато часто он поступался интересами русских. Например, во время войны в немецкой армии каждый солдат периодически получал отпуск, как откровенно признавал Гитлер, чтобы немецкий народ не сокращался. Сталин не мог не знать мер, принимаемых противоположной стороной, в других случаях их перенимал – но не в этом. (В начале войны это еще можно было объяснить отчаянным положением, но с 1943 г. было ясно, что война выиграна, Сталин сам это говорил Жукову.) А в результате русские перенесли такой демографический удар, что в начале 80-х годов в школах РСФСР училось приблизительно столько же детей, как и до войны. А в республиках Средней Азии – в 3–4 раза больше. (И понятно: убиты во время войны были 1 русский из 16 и 1 узбек из 36. Русские составляли около половины населения и 66 % среди убитых.) Но со своей точки зрения Сталин был прав – после войны при коммунистическом строе стало жить гораздо большее число людей, чем до нее.

Примеров подобного рода много. Так, в 1936 г. в связи с принятием новой Конституции СССР и уже при полном всевластии Сталина была создана Казахская ССР, которой передали многие коренные русские земли и несколько миллионов русских жителей. Теперь их там жестоко притесняют. В 1945 г. для поддержки коммунистического правительства Польши ей была передана большая территория в районе Белостока-Хелма, которую населяли 2 млн. белорусов и украинцев. Теперь они подвергаются там свирепому ополячиванию и окатоличиванию. Сталин передал Порт Артур Китаю и т. д.

Оценить роль государственного деятеля во время его жизни или вскоре после того – очень трудно. Здесь слишком влияют личные чувства (иногда субъективно совершенно оправданные). Объективной оценке роли Сталина очень помешал распространившийся было на него взгляд как на «мясника», «кровавого дебила». Конечно, Сталин был выдающимся политиком – об этом говорит хотя бы то, как он победил всех своих конкурентов в партии, а во время и после войны, на новом для него дипломатическом поприще, – западных политиков, даже таких выдающихся, как Рузвельт и Черчилль. Он умел ставить далекие цели, планировать их достижение и с колоссальным упорством и волей добивался успеха. Он хорошо знал людей (по крайней мере, некоторые их стороны), умел учиться (экономике, руководству войной). Он обладал колоссальной памятью и трудоспособностью. Черчилль писал, что среди современных ему политиков такой работоспособностью обладали только трое: он – Черчилль, Сталин и Гитлер.

Но вот и Гитлер был, конечно, выдающимся политиком (что признавал и Сталин). Главное для нас, не политиков, а обычных людей – какие цели ставит себе политический деятель. Сталин же был политиком выдающимся, но не нашим, не русским (я здесь совсем не имею в виду его национальность). Целью его жизни было создание все большего социалистического государства на основах все более социалистических. Для этого он, вероятно, сделал больше, чем кто-либо другой. А русский народ использовал при этом как средство.

ОТКУДА ЖЕ ВОЗНИК ОБРАЗ СТАЛИНА – русского патриотического вождя, столь мало согласующийся с его действиями? Из всех публикаций чувствуется, что он обращен не к прошлому, а к будущему. Это образ того вождя, о явлении которого мечтают. Пишут: «Новый Сталин нужен России», «Сталин грядет»...

Драматизм ситуации заключается не в том, что был создан образ Сталина, не соответствующий истории: какой-то искусственно созданный образ мог бы играть мобилизующую роль. Гораздо важнее, что появление такого деятеля, которого ждут и рисуют в образе Сталина, – сейчас совершенно невозможно. Сталин мог проявить себя, только опираясь на партию того времени, поняв лучше других ее стимулы и возможности. Это были сотни тысяч отчаянных, волевых, диктаторски настроенных людей, готовых на жертвы и объединенных общим мировоззрением. Это были те, про кого Сталин говорил, что у 99 из 100 одна программа – «бить кулака!»

Вот их дух (речь Рыкова на XV съезде): «Товарищи! Тов. Каменев окончил свою речь тем, что он не отделяет себя от тех оппозиционеров, которые сидят теперь в тюрьме. Я должен начать свою речь с того, что не отделяю себя от тех революционеров, которые некоторых оппозиционеров за их антипартийные и антисоветские действия посадили в тюрьму». (Бурные продолжительные аплодисменты. Крики «ура». Делегаты встают.) Ободренный Рыков накаляет тон: «...по „обстановке“, которую оппозиция пыталась создать, судят очень мало. Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем придется в ближайшее время несколько увеличить». Это в свою очередь приводит зал в еще больший восторг: бурные и продолжительные аплодисменты, крики «ура», делегаты стоя приветствуют т. Рыкова, поют «Интернационал». Нам уже этих людей не понять: уж песни-то зачем петь по поводу того, что кого-то собираются посадить в тюрьму? Теперь такого слоя нет. Есть безжалостные и отчаянные люди – уголовники. Но их как слой в принципе объединить невозможно – они никогда не вылезут из своих «разборок». А без такого слоя никакой новый Сталин невозможен – он и был лишь продуктом их коллективной воли.

Часто обсуждают вопрос – был ли Сталин жесток, любил ли своих детей и т. д. Сталин, видимо, не присутствовал при казнях и пытках, как, например, Петр I. Но если верен рассказ о том, что Паукер, чтобы потешить Сталина, изображал перед ним, как Зиновьева вели на расстрел, то это свидетельствует об очень своеобразной психике. Да разве от этого что-то зависит? Гитлер был вегетарианцем, не пил алкоголя и любил свою собаку – многое ли это меняет? (Впрочем, не могу удержаться, чтобы не высказать свое мнение по этому, хоть и второстепенному вопросу. Тонкое наблюдение принадлежит В. В. Кожинову: что русские иначе оценивают свою историю, чем Запад – мы чувствительнее к совершенным жестокостям. Например, русские относятся к своей революции, как к страшному, братоубийственному кровопролитию, а французы празднуют юбилей своей, устраивают парады и приемы. Иван Грозный был современником Генриха VIII, казнившего не меньше людей. Но в английской истории Генрих VIII остался «колоритной личностью», а в русской Иван Грозный – злодеем. Однако мы русскими так до сих пор и остались. Может быть, в английской истории Сталин сохранился бы как «колоритная личность», а в русской памяти, думаю, останется злодеем.)

Весь новейший всплеск симпатий к Сталину имеет еще один печальный аспект. Это ожидание сурового, даже жестокого вождя, который нас спасет от надвигающейся гибели. При этом наши собственные усилия становятся излишними, ненужными. Одна статья так описывает роль Сталина: он выдирал русский народ «из гнилого омерзительного бытия, как выдергивают из болота тонущего – за волосы. Тот, кого спасают, кричит, захлебывается, проклинает спасителя». Тем самым нам внушается психология пассивности, устранения от простых собственных решений – от того, что сейчас нужнее всего. (Сам собой при этом возникает и взгляд на русскую историю как «омерзительное бытие».) А кандидатов на роль вождя-спасителя, «сильных личностей» (оплачиваемых банкирами) – широкий выбор. Сейчас их время.

Кризис, переживаемый нашим народом, не может не порождать болезненных духовных явлений. Таковы, например, в нашем глубоком падении – мечтания о том, что наша экономика сама собой «оздоровится», что нам помогут западные инвестиции или Международный валютный фонд... В том же ряду – и мечты о вожде, который нас спасет одной своей силой, без наших усилий. Это единая тенденция: в момент смертельной опасности, вместо того чтобы собрать последние силы для борьбы с ней, – отдаться успокаивающей, расслабляющей мечте. Конечно, в каждом движении вождь нужен, но он порождается самим движением. Возникает активный, жертвенный, борющийся за Россию слой, тогда-то и появится его вождь. Но не в обратном порядке!..

И ПО ДРУГОЙ, даже более важной причине обращение к истории актуально и злободневно. Ведь по-прежнему и коммунистическая, и русская национальная идея действуют в нашей жизни. Лозунги коммунизма сейчас привлекательны, как давно не были, благодаря тому падению всей жизни, которое совершилось после разрушения коммунистического строя, то есть стараниями не столько современных коммунистов, сколько их противников. Все то, что было достигнуто – бесплатное образование, бесплатная медицина, дешевые квартиры и лекарства, издания Пушкина миллионными тиражами (и по всем доступным ценам), а под конец даже и Достоевского, – все это представляется сейчас каким-то сказочным идеалом. И кажется естественным связывать это с осуществлением или, по крайней мере, влиянием коммунистических принципов. «После этого – не значит в следствии этого», говорит латинская пословица. Но, может быть, здесь мы имеем исключение – наш развал жизни является именно следствием того, что распался коммунистический строй, а не того, какие силы и как это осуществили. В такой мысли поддерживают и представители правящего сейчас слоя – средства информации, политики и оплачивающие их банкиры, постоянно заявляя, что именно «коммунисты» являются их главными противниками. Не приемлющие совершившийся распад жизни, естественно, отшатываются от его «архитекторов» к тем, кто представляется их противоположностью. И логика эта не связана лишь с озлобленными стариками, не умеющими «играть по новым правилам», как стараются представить средства информации. Она будет действовать и дальше, захватывая новые поколения. Поэтому то, как будут восприниматься симпатии к коммунизму и национальное русское сознание, – вопрос не только настоящего, но и нашего будущего.

Этот вопрос представляется мне следующим образом. Человеческое общество существует лишь благодаря тому, что оно создало язык. Но язык состоит не только из отдельных слов: иногда целые идеологические системы, научные теории, художественные произведения играют роль «слов» – имеют целью передать одно определенное чувство, одну мысль. И когда люди голосуют за коммунистическую партию, ходят на коммунистические демонстрации, употребляют термины или символы из эпохи коммунистического строя – это тоже язык, который следует понять. То есть надо понять, что они этим хотят выразить.

Мне кажется, что для большинства из 30 миллионов, голосующих за коммунистов или участвующих в коммунистических демонстрациях, – это наиболее привычный для них способ выразить свою верность стране, народу, исторической традиции России. Для них красный флаг – совсем не символ мировой революции, а знамя, под которым их отцы или они сами воевали. Ленин для них символизирует не идею «поражения своего правительства в войне», а государства, в котором они прожили всю жизнь. Сталин – не коллективизацию, а выигранную войну. То есть это как раз большая часть тех, кто отказывается принять то «главное, на чем стоит режим» (как это приведено в начале работы в формулировке С. Г. Кара-Мурзы): «жить малыми радостями, когда народ умирает».

Но тогда возникает вопрос: почему же этот большой слой, группирующийся вокруг организованной партии, имеет такое слабое влияние на реальную жизнь? Неужели противники настолько умнее? Мне кажется, ответ в том, что, кроме того понимания нынешнего «коммунистического языка», которое было выше приведено, существует еще и другое – и это «разночтение» лишает силы все движение. О каком-то не выговоренном разногласии свидетельствует хотя бы такая деталь: в программе КПРФ утверждается, что партия основывается на «идеологии марксизма-ленинзма», а портретов Маркса на коммунистических демонстрациях нет, как ветром сдуло. Не думаю, что большинство демонстрантов знает о странной, нутряной ненависти Маркса к русским (например, «не в суровом героизме норманской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Москва, и современная Россия является не чем иным, как преобразованной Московией»), видимо, просто ощущается какая-то несовместимость.

В чем «идея» организации современных коммунистов – КПРФ? Что они хотят «загнать страну в концлагерь» – это неумная «пугалка». «Концлагерем» страна не была и при Брежневе. А современную КПРФ можно скорее обвинить в том, что она слишком комфортно чувствует себя в нынешней демократии, переходит на роль второй партии режима. (Сколько было их голосами утверждено премьеров и бюджетов, приведших к теперешнему обнищанию!) Уж в прошлое-то они стремятся не больше Гайдара. Вполне вызывает доверие, как искреннее выражение своей точки зрения, формулировка Г. А. Зюганова (на уже цитировавшемся «круглом столе», «Наш современник» № 11, 1997): «КПСС погубили три фактора: монополия на собственность, монополия на власть, монополия на истину». Но не случайно здесь отсутствует еще один, как мне кажется, самый важный фактор: ненациональность, то есть конкретно, «нерусскость» (в делах, а не на словах). Это погубило и КПСС, губит и нынешнюю КПРФ и все примыкающие к ней движения. С течением времени партия, конечно, менялась. Особенно во время войны в нее вступали люди, привлекаемые совсем не традиционной марксистско-ленинской идеологией. Но особенно в руководящем слое сохранился как «генетическая память» исконный коммунистический «интернационализм». То есть интерес участвовать в какой-то мировой игре, где русские – только средство. Она передалась и верхушке современных коммунистических партий.

ТИПИЧНЫМ ПРИМЕРОМ ТОГО, как коммунистические, уже послесталинские вожди откровенно пренебрегли интересами русского народа, была передача Крыма Украине в 1954 г. Это же сказалось и в экономической политике: вся страна (кроме богатого нефтью Азербайджана) дотировалась за счет РСФСР. В тяжелейшие годы войны были созданы Академии наук Казахстана, Узбекистана, Армении, Азербайджана; Татарский, Киргизский, Карело-Финский филиалы Академии наук СССР. В российских институтах готовилась национальная интеллигенция теперешних стран СНГ или республик Российской Федерации, которая сейчас часто с такой враждебностью относится к России. В РСФСР около 15 % мест в крупнейших вузах отдавалось поступавшим вне конкурса учащимся других республик. В 1973 г. на 100 научных работников имелось аспирантов: среди русских 9,7 человека, белорусов – 13,4, туркмен – 26,2, киргизов – 23,8. Русские и белорусы имели самый низкий процент лиц, обладающих ученой степенью. Таков же был и уровень жизни: в 50-е годы доходы колхозников Узбекистана были в 9 раз выше, чем в РСФСР.

В идеологии постановление XXIV съезда КПСС (1971 г.) декларировало: «Полное торжество социализма во всем мире неизбежно, и за это торжество мы будем бороться, не жалея сил» (чьих?). Тогда же «Правда» писала: «Да, Ленин родился в России, но российскую революцию он никогда не представлял себе иначе, как составную часть и фактор мировой революции». Дух интернационализма был жив! Да и в речах тогдашних вождей ясной была полная отрешенность от исторической России, о «нашей стране» они говорили, только подразумевая – после 1917 г. Последнее такое заявление я помню от Горбачева. Еще будучи вторым человеком в партии (первым был Черненко), он поехал с визитом в Англию и на каком-то банкете напомнил, что «дипломатические отношения между нашими странами имеют долгую историю – они установились в 1924 г.»... Ну просто не мог он всерьез считать, что до революции у России и Англии не было дипломатических отношений! Очевидно, такова была сила идеологической традиции. (Впрочем, он-то легко выучивал новые слова и уже через несколько лет лепетал о «тысячелетней традиции» нашей страны.)

Было очевидно, что всякое соприкосновение с русской исторической традицией, попытка восстановления исторической памяти – болезненны для режима и вызывают ответный удар, обвинения в «патриархальщине», «антисоветизме», «идеализации старины», «отступлении от классовых критериев». Такие удары в свое время приняли В. В. Кожинов (за статью, где упоминалось «Слово о законе и благодати» Иллариона Киевского), Ю. И. Селезнев (за книгу о Достоевском), Ю. М. Лощиц (за книгу о Гончарове), М. П. Лобанов (за книгу об Островском), В. П. Астафьев и многие другие. «Удар» заключался не только в статье в «Коммунисте» или «Литературной газете», но часто в запрете на публикацию на многие годы.

С начала 70-х годов тяга к национальным корням, к русской традиции стала пробивать себе дорогу и в официальных публикациях. Появился целый слой писателей, литературоведов, публицистов, пытавшихся осуществить эту тенденцию, не уходя в «подполье» или эмиграцию. После нападок на более низком уровне решительный удар со стороны партийного руководства был нанесен тогдашним руководителем Агитпропа А. Н. Яковлевым в статье «Против антиисторизма» («Литературная газета», 15 ноября 1972 г.). Автора беспокоило то, что, хотя Ленин уже предупреждал по поводу «патриархальщины», появились какие-то "проповедники теории «истоков», причем они ищут эти истоки «именно в деревне». "Если говорить точнее, то речь идет даже не о старой деревне, а о «справном мужике». И с вершин Агитпропа напоминается: «...то, что его жизнь, его уклад порушили вместе с милыми его сердцу святынями в революционные годы, так это не от злого умысла или невежества, а сознательно». «А „справного мужика“ надо было порушить. Такая уж она неуемная сила, революция». Но ведь статья на самом деле ставит принципиальный вопрос! Она предлагает всем критикуемым авторам открыто ответить на главный вопрос: «надо ли было порушить справного мужика?» Конечно, тогда это был ловкий ход: открыто заявить о своем сочувствии раскулаченным мужикам было невозможно.

НО ВОПРОС НЕ ПОТЕРЯЛ актуальности и до сих пор (и, может быть, никогда не потеряет). Если признать, что раскрестьянивание было необходимо – хотя бы, предположим, чтобы выиграть войну или построить мощную державу, создать паритет в гонке вооружений, – то прав, оказывается, Яковлев: «справный мужик» и должен был быть «порушен». Тогда надо извиниться перед ним за то, что его статья во всех русских кругах 27 лет считалась эталоном антипатриотизма. Или надо признать, что путь, предполагающий уничтожение сословия, которое составляет 4/5 населения, недопустим, его нельзя и обсуждать (как не обсуждаем мы, например, экономических преимуществ умерщвления всех стариков старше 60 лет), а сосредоточить все силы на поиске другого пути. Ведь если признать, что «исторически целесообразно» было уничтожить русское крестьянство, то почему не может оказаться, что «целесообразно» уничтожить и весь русский народ?

Было и другое направление русской литературы и публицистики, игнорировавшее партийную цензуру. За это платились жестче: были арестованы В. Н. Осипов, Л. И. Бородин... И так шло до самого конца: в записке, поданной Андроповым в ЦК КПСС в 1981г., говорилось: «В последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя „русистами“. Под лозунгом защиты русских национальных традиций они, по существу, занимаются активной антисоветской деятельностью. Указанная деятельность имеет место в иной, более важной среде, нежели потерпевшие разгром и дискредитировавшие себя в глазах общественного мнения так называемые „правозащитники“. Изучение обстановки среди „русистов“ показывает, что круг их сторонников расширяется и, несмотря на неоднородность, обретает организационную форму. В связи с изложенным представляется необходимым пресечь указанные враждебные проявления...»

Вот это равнодушие к судьбе русских, холодную настороженность к попыткам отстоять их интересы и унаследовала современная коммунистическая элита. Конечно, не на словах – сейчас уже все поняли, что патриотические слова прибавляют голоса на выборах, и на словах – все патриоты. Но как на деле? Вспомним начало войны в Чечне. Пресса коммунистической ориентации, сама КПРФ заняла в точности ленинско-власовскую позицию: «мы ненавидим этот режим и будем бороться против войны, которую он ведет». А ведь в тот момент в Чечне уже 3 года шла чудовищная этническая чистка: сгон русского населения, грабежи, изнасилования, массовые убийства. Военные действия могли бы ее остановить, да хоть освободить русских рабов! Но какова была реакция прокоммунистической прессы? Одна газета напечатала статью самого Дудаева, другая – карикатуру, где неуклюжий, громадный русский солдат наступает на маленького чеченца и тащит за собой царя (!). Съезд КПРФ потребовал «немедленного прекращения военных действий». И сейчас все обвинения в адрес Ельцина – не в допущенном сгоне практически всего русского населения (1/2 миллиона!), не в том, что оказались напрасными все принесенные жертвы, а в «войне». Надо было «не воевать»! (Правда, через некоторое время это пораженческое настроение сошло на нет: слишком стыдно было разделять позицию течения, возглавляемого Ковалевым.)

Дума (а решают коммунистические голоса) объявляет недействительными Беловежские соглашения. Но всем ясно, что это ее решение есть просто декларация. А вот ратификация договора России с Украиной, легализующего границы, созданные этими соглашениями, – всецело в компетенции Думы. И тут она голосует «за». А решение зависит от коммунистических голосов, приходится даже С. Н. Бабурина, зам. председателя Думы, курирующего отношения со странами СНГ, заменить членом фракции КПРФ – Бабурин слишком громко возражал против договора. Уверяют, что это делается ради «дружбы с Украиной». Но что значит Украина? Когда-то Гитлер заговаривал зубы западным демократиям, говорил: «немецкий народ не хочет войны». И был, несомненно, прав – войны хотел Гитлер. Так хочет ли теперешнее правительство Украины с нами «дружить»? Оно ничем этого не проявило. Сейчас их президент участвует в праздновании 50-летия НАТО, они проводят совместные маневры с НАТО. Да и договор снимает последние препятствия к вступлению Украины в НАТО (у нее теперь нет территориальных споров с другими государствами). Так, может быть, речь идет о «дружбе» компартий РФ и Украины? А ради этого окончательно отдаются Крым и Севастополь, рушится вся оборона России на юге. Да, наконец, в Крыму живут 2 млн. русских, отчаянно борющихся за свое единство с Россией. Кто дал право распоряжаться их судьбами, будто это чьи-то крепостные? Эта вторая «передача Крыма» куда вредоноснее, чем первая, хрущевская: тогда «передача» была в пределах одного государства, а сейчас – другой, малодружественной стране. И, кроме того, речь идет не только о жителях Крыма, но о 12 млн. русских, живущих на Украине – в Донбассе, Причерноморье... Их судьбу договор не облегчает. Если уж такой акт, предающий русские интересы, стал возможен, то чего же ждать в будущем?

ПОГОВОРИМ И О БУДУЩЕМ. Антирусские силы клеймят любое проявление русских национальных чувств «фашизмом» либо «антисемитизмом». И постоянно требуют принятия закона против «фашизма»-"антисемитизма", который, вне всякого сомнения, будут использовать как оружие против отстаивания любых русских интересов. Естественно было бы, предвидя это, внести (а если удастся, то и принять) закон «против русофобии» или «против оскорбления русского народа». Но тут левая часть Думы молчит. И понятно: их верхний слой вошел уже в мировую элиту, ездит в Страсбург заседать в Совете Европы – а там на это посмотрят неодобрительно. Картина яростного противоборства, когда одни требуют запрета противной партии, а другие грозятся «вывести народ на улицу», – выгодна обеим сторонам, но надо признать, что партий или движений, принципиально противостоящих установившемуся режиму, сейчас нет.

В современной коммунистической прессе можно встретить восторги по поводу вступления России в Совет Европы и речь лидера КПРФ о том, что это событие «пойдет нашей стране на пользу, поднимет ее авторитет в мире». И описание сотрудничества Ленина с таким гуманным бизнесменом – Хаммером. Или статью, где обсуждается возможность избрать президентом России Басаева: «тебя, Шамиль, готового за свой народ на все». Так как-де, у нас во власти есть субъекты и похуже (какая старая пораженческая большевистская позиция!). Или празднование 100-летия замечательного революционного поэта Багрицкого (ведь самое его страшное стихотворение – «Февраль» – никак не сводится к тому, что еврей-революционер изнасиловал русскую: это его понимание смысла революции). Или статьи против владыки Иоанна Санкт-Петербургского с оправданием гонений на священников и верующих. Когда после этого в коммунистической газете встречаешь заявление, что коммунист – это, собственно говоря, синоним патриота, то остается только развести руками. Конечно, в наше время любая оппозиция, даже дышащая марксистским духом, все равно чем-то полезна. Она что-то затормозила, процесс распада шел чуть-чуть медленнее. Но не ей под силу титаническая задача поднять Россию на ноги.