Текст книги "Газета Завтра 244 (83 1998)"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

В.Ч. Да, Маслюков действительно не рвался в КПРФ, но ведь он пошел к нам по мотивам, которые я обозначил выше, которые сложились не только для него, но даже и для Ельцина. Ему нужна была платформа, понятная людям, понятная народу, как в свое время Черномырдина народ благостно воспринял: как же, советский министр, вот он из деревни, из лаптей, наш… И надеялся, и три года ждал от него поворота в жизни. Но не случилось. Здесь несколько другой психологический феномен, но я не снимаю своей критики, потому что в этой драме все-таки главная вина за Маслюковым. Он – умница, опытный человек, он дорожит своей репутацией, и в левой оппозиции, когда шли разговоры о формировании теневого кабинета, первая фамилия, которая называлась всегда,– Маслюков! То есть это была фигура номер один. Все понимают, что сейчас режим в агонии, что отброшены любые сдерживающие моменты. Ельцин говорит: “Еду подтолкнуть”. Как будто в зубы хочет кому-то дать, приехав в Москву. И все это может быть. Поэтому никакие договоренности не будут выполнены. Я читал, какие условия выдвинул перед Кириенко Маслюков, и они с ходу были приняты. Пошла торопливая игра в поддавки: “Давай, давай!” Но вот уже “Коммерсант” и другие издания говорят: дескать, есть большие сомнения, что у Уринсона взять, что Уринсону оставить. Я думаю, что вплоть до отставки Юрия Дмитриевича с его поста, так они и будут сомневаться, ничего не дадут сделать. А он, судя по всему, мыслит себя переходной фигурой от падающего режима к новому. То есть Маслюков дал ельцинистам возможность продемонстрировать несколько пропагандистских тезисов. Первый: вы хотели правительство коалиционное, пожалуйста! У нас есть “Яблоко”, у нас есть НДР, у нас есть и коммунисты. Кого еще взять? Хотите Жириновского? Ну, может быть, и Жириновского посмотрим. Второе. Вы хотели коммунистов – вот, смотрите, мы им дали главный участок, и что происходит? А ничего не происходит. К сожалению, рынок диктует законы, никакая тут личность ничего не изменит, и т.д. и т.п. Это ясно. Дальше. Вы говорите, что коммунисты отстаивают интересы беднейшего населения, вы говорите, что они с народом,– да вот, пожалуйста: стоило только пальчиком поманить, мгновенно все решено. Вот какой многоголовочный пропагандистский эффект подарил Ельцину Маслюков под какие-то эфемерные условия: может, я спасу экономику, может, я спасу ВПК.

Да, его директора двигают, губернаторы поддерживают. Я в этом не вижу ничего удивительного или предосудительного. Они, конечно, не такие бедные, как наш народ,– может быть, и богатые, и хорошо живут, но они хотят удержать в руках свои заводы, свои корпорации. А через это, как Чубайс теперь говорит, полностью реформаторское правительство, Запад осуществляет добивание экономики, и самое главное,– добивание военной экономики. Запад одновременно ослабляет своего потенциального военно-политического противника и убирает с рынка вооружений конкурента. Так вот, директора, видя, что это все осуществляется через уринсонов и кохов,– они молятся: пусть там будет человек свой, хоть какой-то крючок, на который мы повесим свои дела, пусть он будет нашим ходатаем, пусть он в ухо там шепнет разок-другой юному премьеру, либо престарелому президенту. Вот на это надежда. А губернаторы – у них тоже в каждой области крупнейшие предприятия ВПК и те же самые проблемы. Я представляю, как ликовал Шабанов в Воронеже от радости, когда к нему приехал тот же Маслюков вместе с премьером Кириенко, подписали договор на 20 авиамашин. И Шабанов считает, что это Маслюков – отец-радетель, что заработает этот завод, пойдут отчисления, сложится бюджет области, будет зарплата учителям. Здесь ничего предосудительного нет. Просто радости по этому поводу особой испытывать не надо. Ведь это частное решение, и мы этим не спасемся, как мы не спаслись никакой гуманитарной помощью, даже наоборот: когда одному дали, а десяток ждет, когда им тоже дадут, и никто ничего делать не хочет. Надо налаживать свое производящее хозяйство. А для этого должен быть изменен “курс реформ”, должен быть изменен курс развития страны. Переход Маслюкова в ельцинское правительство сеет иллюзии, что с этим курсом можно идти и дальше, что с этим правительством можно сотрудничать. Такие иллюзии пагубны.

А.П. Мне все-таки представляется, что здесь определяющим было и остается то, что мы называем патриотической этикой, которая связана с качеством личности. Посмотри, что происходило после 1991-го года. Вспомни, с 1991-го по 1993-й год каким романтизмом было наполнено наше сопротивление. Это были, конечно, грозные, страшные дни, разгром страны, партия в запрете, демократы в Кремле… И, тем не менее. появление первых ласточек сопротивления окрыляло народ. Я помню вечера, которые проводила газета “День”, “Советская Россия”. Какие лица, какая интеллигенция приходила, какое воспарение, какой, повторяю, восхитительный романтизм! Какая это была энергия! Какая метафизическая сила, с которой и надо было строить оппозиционный блок. И этот романтизм кончился огромным пожарищем Дома Советов, потому что в недрах его, романтизма, не удалось создать структур информации и разведки, серьезных боевых группировок, общения с регионами, с исполнительной властью, выход на мировое сообщество – ничего. Был романтизм, были розы, были знамена, были восторги, были речи, были вечера патриотических газет… КПРФ к тому времени оправилась от удара, прошла через конституционные суды, не была закрыта в 1993-м году, вышла на выборы. И негласно было решено отдать все эти энергии в оболочку компартии, они ушли туда и загадочным образом скисли. Сейчас такое ощущение, что внутри патриотических образований высохли все те творческие энергии, которые давали рост. У меня есть, повторяю, ощущение, что к проблеме политического творчества надо нам постоянно возвращаться, надо постоянно повторять, что мы превратились в бюрократов, что мы слишком занимаемся представительством, что лидеры повторяют одни и те же тезисы, что вокруг мы не видим современных луначарских, современных красиных, современных молотовых, современных жуковых – нет спектра лидеров. Есть постоянно возникающий на пресс-конференциях Зюганов, который грешит воспроизведением вещей незначащих, отработанных,– и отсутствуют люди, понимающие законы и драматизм современного православия, культуры традиционалистской и авангардной культуры, которые могли бы работать среди молодежи, абсолютно не воспринимающей партийного сленга 70-х годов. Вот так стоит, на мой взгляд, задача оснащения нашего политического ядра. Мне кажется, это чрезвычайно важно.

В.Ч. Я согласен с пафосом вашего, Александр Андреевич, рассуждения, но кое-что в нем скорректировал бы. Я считаю, что никто романтизм не убивал, потому что это существо – романтизм – имеет свою пору, свои стадии развития. Я представляю, как молодогвардейцы: Земнухов, Уля Громова, Олег Кошевой,– с какими глазами сияющими они собирались в то время, когда война, тьма над страной и никакой перспективы нет вообще, но они были счастливы, что они – вместе, что уже начинается новая жизнь. Этот период прекрасен, но его нельзя поместить в какие-то организационные конструкции, чтобы он там развивался.

Когда наступило время более массовых и организованных действий, то появилась эта большая, разветвленная структура КПРФ. И если она провозглашает себя общенародной силой, берет на себя миссию, создает программу, проводит манифестации, то должна очень серьезно позаботиться и о том, какое развитие получит зачаток вот этого романтизма, вот этого патриотизма, вот этих объединений. То есть должен быть интеллектуальный штаб, который давал бы развиваться всем этим тенденциям, постоянно преобразуя их. Ленину действительно повезло, что у него к 1917 году, к Октябрю была довольно большая группа, которой он дал свободу, и вообще мало влезал в дела того же Красина, или Луначарского, пока что-то не обострялось. Там было много подразделений, которые работали как части большого компьютера, решая – каждая – свой участок общей задачи. А в КПРФ все-таки произошла тенденция возвращения к старой бюрократической схеме, что пагубно отразилось на состоянии дела сопротивления.

Но я не хочу в этой связи испытывать какие-то пессимистические чувства, потому что вижу уже другие глаза: глаза шахтеров, глаза ярославских рабочих, которые так же азартны, так же изобретательны в своих формах борьбы. Это уже новые силы, и они, интуитивно ощущая, что не должны попасть под эту бюрократическую сетку,– выделяют из себя, выдавливают стачкомы. Я вижу, что ребята – уже лидеры и маленькие вожди своих организаций, они прекрасно мыслят, они хорошо борются. Вспомним, сколько прошло переговоров всех этих сысуевых, чубайсов, немцовых,– они всю страну исползали. С кем они там беседовали? СЗюгановым? Нет, они беседовали со стачкомами. Стачкомы посылали их подальше или логически доказывали, что будут действовать так и так. Они выкладывали аргументы. Это великолепный подлесок растет. И он очень радует. Стачкомы не хотят быть сейчас ни шмаковскими, ни КПРФными, и это все показательно. Мы не наработали интеллектуальный багаж для нынешней стадии развития сопротивления. И опять возвращаемся к тому, что необходимо продемонстрировать общенациональное воссоединение. Если народ увидит, что разные силы воссоединяются по одним знаменем,– он поверит. А когда он видит, как то одна организация хочет его оседлать, то другая,– он оказывает совершенно естественное сопротивление. Как сказал один шахтер: “Нас хотят возглавить, чтобы обезглавить”. Они не хотят, чтобы их обезглавливали. В этом залог всего.

А.П. Таким мозгом или такой группой нейронов был задуман НПСР. НПСР – это как бы параллельная с партией структура, не связанная партийной дисциплиной, уставом и традицией – во многом полезной, но во многом и вредной,– которая в КПРФ присутствует. А здесь рядом можно было заниматься строительством как бы новой столицы, нового города, не разрушая старый, трансплантировать удачные решения, эксперименты в рядах НПСР – трансплантировать в старое, структурно оформленное тело партии или наоборот.

Но меня крайне не удовлетворяет ситуация, сложившаяся в НПСР. Создали как бы помещение, создали храм, но в этом храме нет службы, нет священника, в этом храме нет алтаря, и он чахнет, в нем начинается мерзость запустения. В недрах НПСР не создан серьезный аналитический центр, который работал бы с лидерами. Ведь задача аналитического центра – это не писание бумаг, которые кладут на стол лидера, лидер в самолете их читает, забывает и уходит. Это непрерывные встречи аналитиков с лидером, взаимодействие с принятием решений, механизм выработки этих решений, что напрочь отсутствует. До сих пор не создано информационное бюро, в котором мы, два газетчика, нуждаемся. Мы задыхаемся от отсутствия информации в тот момент, когда страна гудит левыми колоколами, но нет агентуры нашей, газетной, в этой среде. Это НПСР должен делать. Нет серьезной молодежной фракции, военного движения серьезного нет. Работа НПСР сегодня – это очень важный компонент, и я не понимаю, почему он заброшен, почему он задавлен. Там, в НПСР, должны быть наши красные губернаторы, через НПСР должна идти на следующие выборы через восемь месяцев или через год волна новых губернских депутатов. Если не будет реторты, через которую они будут проходить,– они будут отвязанные совершенно, как и сами губернаторы. Я предъявляю серьезные претензии к НПСР, к его лидерам, ко всей культуре наших заседаний. В НПСР можно было бы собрать все, что не может или не хочет вмещаться в КПРФ. Там можно было бы собрать интересную, яркую когорту лидеров 1992-93 годов, туда могли бы войти экстравагантные философы и политологи. Как нам сдвинуть с места мертвеющую на глазах, но живую еще ткань НПСР?

В.Ч. Александр Андреевич, мы сами виноваты, что это так. Но вы абсолютно правы. Я приведу еще два аргумента в пользу этого тезиса. Один аргумент такой: когда создавался НПСР, вспомните, как целый ряд активистов КПРФ на конференциях косо смотрели, боясь,– глупо, конечно,– но они боялись соперника, системы, которая будет стоять над всем. И они боялись, что это круто заработает, и тогда отойдут на второй план слабые какие-то системы КПРФ. Но теперь этого нет, никто не боится, потому что все увидели, что построили этот храм, а там не молятся. И все успокоились.

А второй пример такой. Если бы там была жизнь, мы бы, как пчелки, которые ищут, где что растет и цветет,– мы бы там были. Вспомним – как только Рохлин со своим движением появился, мы сразу набросились на него, мы гудели вокруг него, мы дружили с ним, мы вели его в наши газеты, и он увидел в нас братьев, он был открытый, доверчивый. Нам нужно, чтобы НПСР состоял из таких рукавов, из рохлинских рукавов. Значит, нужен на каждом деле свой яркий лидер, своя жгучая идея и колоссальная работа. Мы не должны создавать конструкции для того, чтобы просто их обозначить. Есть такая система, кстати говоря,– создание ниш для того, чтобы идею закупорить, чтобы она не функционировала. Я помню прекрасную идею КРО – Конгресс русских общин, то есть идею спасения наших соотечественников, оказавшихся за границей. Вот создали для них организацию, но создали, чтобы туда никто не лез,– и закупорили ее. Чуть-чуть недавно про Латвию погудели, и то лишь, когда режим увидел пользу для себя от того, что он выступит защитником. При рождении новой конструкции человек, который ее возглавляет, конечно, должен вложить огромные усилия и подобрать ту персональную схему, которая создаст именно рабочий инструмент из новой конструкции. И надо иметь в виду, что это не безболезненно. Тут нужно считать убытки не только те, что мы недополучили от этой организации, нужно еще считать убытки от того, как негативно можно использовать создание НПСР в будущей политической борьбе. На выборах тех же, если он не заработает, на него будут показывать пальцем, как на абсолютно несостоятельное объединение, не соответствующее жизни.

Есть ответственность и наша, чтобы сейчас за малое время попытаться путем, может быть, даже каких-то энергичных вторжений, но все-таки заставить об этом думать. Либо мы на рубеже политической борьбы, либо мы где-то на обочине.

А.П. Я очень дорожу нашим постоянным общением давнишним, которое проходило и проходит самые разные стадии: от просто симпатии, товарищества, дружбы до газетных взаимодействий, когда мы проводили определенные кампании вместе. Но сейчас это содружество вылилось в появление наших колонок “От патриотического информбюро”, где мы вдвоем, кому-то может показаться, стали каким-то директивным органом и вещаем, как Папа Римский с крыльца Ватикана. Может, отчасти, так оно и есть, потому что нашему патриотическому движению крайне не хватает мгновенных концентрированных заявлений. Но мне хочется, чтобы это было либо формализовано, либо почувствовано, что не случайны голоса двух главных редакторов. Должен звучать голос действительно четвертой власти внутри патриотического движения. Сегодня две газеты, а потом будут 3, 4, 13 патриотических базовых газет, которые не обслуживают каких-то вождей или какие-то группировки. Это газеты, которые выдержали страшное давление режима, которые прошли через катастрофы и которые вправе действовать внутри оппозиции как самостоятельный политический субъект и формулировать свои представления о политике, о лидерах и о тенденциях, участвовать в выработке политических решений. Мы – не те, кто оформляет выработанные за нас политические решения. Мы должны знать об их созревании на подходе, чтобы создать на базе этих решений политические кампании. Я дорожу появлением этого пока небольшого политического властного субъекта, состоящего пока что из нас двоих, как зародыша будущих трансформаций оппозиционных сил. Мы на этот субъект можем нарастить и информационный центр, и аналитический центр, и теневой кабинет, от которого так упорно уклоняется Зюганов по немотивированным и непонятным мне причинам, хотя мы пять лет об этом с ним говорим.

Я приветствую наш сегодняшний диалог и полагаю, что мы сделаем его постоянным, это будет постоянной интеллектуальной трибуной, куда мы приглашаем всех остальных.

В.Ч. Да, сейчас, когда все куплено, – мы остались островками независимости, и, конечно, вся патриотика должна дорожить, что она имеет свою независимую прессу. Это, может быть, поймется не сразу, но это поймется с удовлетворением, потому что это дает более глубокое, более демократическое формирование идеологии. Оно, возможно, даже снимет с партийных центров упреки в диктате, в навязывании своих позиций, в доктринерстве. Но в то же время мы сознаем, что находимся в такой исключительной стадии нашего развития, когда четвертая власть патриотики, может быть, должна быть первой нянькой. И мы должны понимать, что несем это дитя народовластия для будущего. Я хочу, чтобы наши читатели поняли, что мы собираемся не ополчаться против кого-то, но пестовать.

Евгений Наздратенко, губернатор Приморского края ВЛАСТЬ ГЛУПОСТИ

ВСЕ СТАРО в нашей истории, все повторяется. Большевики прыгнули из загнивающего капитализма в военный коммунизм. И что после всех битв получили в 21-м году? Мятеж матросов в Кронштадте и бунты крестьян против победившей власти.

Демократы произвели марш-бросок от социализма к капитализму. И к чему пришли в 98-м? К рельсовой войне шахтеров, к протестам оборонщиков, атомщиков, ученых, студентов.

Опять страна следует путем от плохого в прошлом к хорошему в будущем через ужасное в настоящем.

Коммунистическая власть одумалась за четыре года и объявила нэп – новую экономическую политику, которая, по сути, означала возврат к старым, адекватным реальности методам хозяйствования.

Власть демократическая месяц назад тоже заговорила о таком же нэпе. Но заговорила лишь на седьмом году преобразований.

Нынешняя антикризисная программа правительства – это, безусловно, шаг к политике здравого смысла. Но шаг запоздалый. Практически все меры, которые сегодня намерено предпринять правительство, администрация Приморского края предлагала еще в 94-м. Но нас за них били. Били с ненавистью и злобой. Били те же люди, которые по сей день толпятся вокруг нового премьер-министра Кириенко. Можно ли верить, что они столь долго заблуждались и только теперь прозрели?

Я работаю губернатором края пять лет. Три из них был губернатором назначенным. И каждый день тогда, включая утром радиоприемник, ожидал услышать указ о своем увольнении. Когда же я в губернаторы был избран, то в коридорах федеральной власти образовали чуть ли не штаб по борьбе с Наздратенко, который, нарисовав картину ужасов в Приморье, добился-таки в 97-м урезания моих законных полномочий и посадил надо мной регента в лице представителя президента.

Чем скромная моя персона так раздражала пламенных реформаторов гайдаро-чубайсовского пошиба?

Я не состоял ни в одной оппозиционной режиму партии. Не бывал на антипрезидентских и антиправительственных митингах и съездах. Не делал, в отличие от некоторых моих коллег, сепаратистских заявлений, не замахивался на создание в крае республики, не подписывал даже договор о разграничении полномочий и не задерживал налоговых отчислений в федеральный бюджет. Короче говоря, я демонстрировал абсолютную политическую лояльность к центральной власти. Но в ее недрах все пять лет не оставляли попыток снять меня с должности.

Когда Гайдар еще славил застойный социализм в журнале “Коммунист”, а Чубайс цветами торговал, я создал первое в СССР частное горнодобывающее предприятие. Став губернатором, я не хотел ни с кем бороться, а хотел заниматься реформами. Но именно реформами, а не марш-бросками неведомо куда.

Мне нельзя было приписать никаких политических амбиций. По натуре я – человек не скандальный, место свое знал и поначалу стремился искать совместно с центральной властью оптимальные решения тех или иных вопросов, обращаясь по инстанциям: государство не должно сразу покидать сектор экономики, приватизацию надо проводить так, чтобы собственность досталась тем, кто ее создавал, продавать госпредприятия допустимо только по реальной цене. Я надеялся, что мои предложения будут восприниматься конструктивно, но меня слышать не желали. Потом я стал говорить громко – в прессе и на заседаниях правительства: господа реформаторы, у нас Китай под боком, приезжайте и поглядите, как там бурно развивается экономика. А развивается она так потому, что государство там каждое предприятие ведет к рынку, каждому, создает условия для повышения эффективности производства и каждому в соответствии с возможностями подбирает форму собственности.

Со мной рядом в администрации края работают трезвомыслящие люди, многие из которых занимали руководящие посты в партийных структурах. Они с их знанием особенностей нашей экономики, с их опытом управления также ясно видели всю несостоятельность гайдаровско-чубайсовской идеологии реформ. Мы пытались доказать, что ее нельзя допускать. Нам же в ответ попытались доказать, что мы не имеем права руководить краем. Из Москвы на нас бросали комиссию за комиссией, проверку за проверкой. Они стряпали всякую чернуху, но ни на меня, ни на моих заместителей ничего повесить не смогли. Мы выдержали наезд, не сломались, не дрогнули.

Если рассказать сейчас о нашем противоборстве с приватизацией по Чубайсу, то получится крутой триллер. Мы врали и изворачивались, изворачивались и врали, чтобы оттянуть и сорвать дармовую продажу предприятий.

Поставить крест на спущенных из Москвы планах приватизации нам, конечно, сил не хватило. Но и обвального растаскивания собственности в грязные и неумелые руки мы все же не допустили. И иностранцы, кстати, контролируют в крае только один объект – порт Восточный. Остальная недвижимость в большинстве своем акционирована так, что она может работать и в пользу их владельцев, и в пользу края, и в пользу страны.

Какая сегодня в России задолженность по пенсиям? 30 триллионов старых рублей. Стало быть, в отдельных субъектах федерации пенсии не выдаются по два-три месяца. У нас же в крае за пять лет график выплаты пенсий никогда не срывался. Более того, в прошлом году мы перечислили в Пенсионный фонд РФ сверх запланированного 564 миллиарда рублей. О чем это говорит? О том, что экономика Приморья не развалена, что предприятия не разворованы и не удушены.

По уровню зарплаты край находится в первой десятке регионов, по потреблению на душу населения занимает 26-е место в стране. Мы производим доплаты к пенсиям героям войны и труда и тратим около трех миллиардов рублей на помощь многодетным семьям. Мы построили и ввели в эксплуатацию за пять лет 10 домов-интернатов и 25 детдомов, 11 лечебных заведений, 23 школы. За то же время построено и 112 километров новых автомобильных дорог и почти 4 тысячи километров – капитально отремонтировано. У нас в крае растет число золотых медалистов, которые могут бесплатно учиться в вузах края. По высшим спортивным достижениям в 1993 году Приморье занимало 73-ю строчку среди российских территорий, а теперь занимает – 23-ю.

Мы не гнали край к дикому рынку, как предписывали пламенные реформаторы из Москвы, пытались разобраться, какой рынок нужен, и не боялись сметь свое суждение иметь. Нам трепали нервы, нас клеймили как реакционеров и антирыночников, но мы не сдали позиций, не растранжирили тот потенциал, который был в Приморье до реформ, и сколько бы чубайсовский Агитпроп ни врал в телевизоры, что наш край – это зона экономического бедствия, факты свидетельствуют об обратном: жизнь у нас не хуже, чем в большинстве регионов страны. Но, безусловно, счастливой назвать нашу жизнь невозможно.

Приморье – часть России, часть того бандитского государства, которое сотворено в годы реформ. Это государство расслоило всех граждан, расслоило совершенно несправедливо – не по уму, не по заслугам, не по трудовым вкладам в общество, а по степени хамства.

Пять лет назад Приморский край по уровню преступности шел впереди страны всей. Сейчас мы разгул криминала задавили и находимся в последней десятке. Но жизнеустройство в государстве таково, что хамы легально могут процветать.

Мне говорят недавно: кучей акций такого-то рыбацкого предприятия владеет двадцатилетний парень. Откуда у него деньги? Кто за ним стоит? Ни то, ни другое по закону установить нельзя.

Через порты края вывозится тьма цветных металлов, вывозится по липовым документам. Я как губернатор могу этому воспрепятствовать? При том кавардаке, который есть во внешней торговле, правоту административных мер против ворюг-коммерсантов в суде не доказать.

Граница на Тихом океане – вся в дырках. Рыба и морепродукты в огромных количествах сплавляются за рубеж, и никто с барышей налоги не платит. Контрабанда из Китая валом валит, на ней делаются состояния. Но как ее остановить, если таможня у нас нищая, и у пограничников нет бензина.

Хамам наше государство – мать родная. Работников же оно просто уничтожает.

Долг по зарплате на оборонных предприятиях Приморья составляет 215 миллиардов старых рублей. На шести наших заводах денег не выдают свыше 15 месяцев. Кто должен платить за труд по исполненному госзаказу? Администрация края? Но губернатор Наздратенко не министр обороны и не Верховный главнокомандующий.

По телевизору нынешним летом не раз показывали – вот во Владивостоке нет света в домах. При этом прозрачно намекали на царящую в крае бесхозяйственность. Но один триллион двести миллиардов рублей старыми должен энергетикам не край, а федеральный центр, точнее, те, кого он обязан содержать.

Государство не платит зарплату оборонке, не платит за электричество, потребляемое армией, не платит за продукты – только за зерно военные должны приморским крестьянам 47 миллиардов рублей. Почему не платит? Потому что государство бедное, у него нет денег. Но 100 с лишним триллионов рублей старыми уходят из госбюджета на погашение долгов по займам. Банкиры свое получают стабильно. Для них у федеральной власти деньги всегда есть. И как при этом наше государство не считать бандитским?

Остроту многих проблем в крае мы могли бы снять самостоятельно, если бы Приморье не душили высокими ценами на железнодорожные перевозки и электроэнергию. За доставку тонны пшеницы мы выкладывали столько же, сколько платили за саму пшеницу. Уголь в Кузбассе стоил для нас 70 тысяч рублей за тонну, а перевоз – 200 тысяч. Тонна мазута из Ангарска по дороге в приморский город Дальнегорск возрастала в цене в пять раз. Тарифы на электричество в крае в три раза выше, чем в центральном районе, на Северо-Западе, в Поволжье, на Юге и на Урале.

Я пять лет умолял прытких реформаторов – обуздайте тарифы, дайте, если нужно, дотации железнодорожникам и энергетикам, и вы сохраните в Приморье предприятия, которые будут платить вам приличные налоги, и вся страна будет иметь с Дальнего Востока дешевую рыбу, лес, вольфрам, золото.

Высокие тарифы наши предприятия поставили на колени, лишили государство налоговой базы и потом умирать заставили тех, кто эти тарифы поднимал, – железнодорожников и энергетиков. Теперь в МПС вагоны стоят, паровозы стоят, а с РАО ЕЭС разоренным ими же производителям нечем за электричество рассчитываться.

В антикризисной программе Кириенко вопрос о госрегулировании тарифов наконец поставлен. Но сколько времени упущено, как подорвано производство и как тяжело будет его восстанавливать!

Не так давно я был в Белоруссии. Мне там понравилось. Понравился подход Лукашенко к приватизации, при котором сохраняется преобладание госсектора в экономике. Понравилось, что все заводы там загружены работой, что поля вспаханы и деревни чисты, понравилось, что стройка идет по всей республике.

Белоруссия не имеет собственных энергоносителей и сырья, и в ее экономике немало трудностей. Я не думаю, что белорусам материально жить легче, чем нам. Но им легче жить морально, потому что у них есть то, чего нет у нас, – есть доверие к своему государству, которое позволит побороть любые трудности.

Наше государство ныне признало наличие кризиса в стране и предложило гражданам меры по выходу из него. Но когда премьер-министр Кириенко на расширенном заседании правительства представлял антикризисную программу, то мне бросилось в глаза: в первых рядах в зале сидели все те, кто этот кризис сотворил и кто построил бандитское государство.

Премьер у нас новый. Команда вокруг него – из тех же чубайсов-уринсонов и их ставленников. Как этой команде теперь призывать народ жить по средствам, если она уже оставила его без средств? Как ей обещать улучшение жизни, если она из года в год только ее ухудшала?

Никакому даже самому лютому злодею не заказано покаяние. Но покаяние тогда лишь чего-то значит, когда оно выражено в поступках, а не в словах. Покайтесь господа пламенные реформаторы – смените обанкротившуюся идеологию реформ, искорените воровство в стране и восстановите социальную справедливость.

С чего начать? Например, с исполнения рекомендации Юрия Михайловича Лужкова, высказанной недавно в интервью газете “Завтра”: “Результаты приватизации нужно пересматривать. Возвращать государству нужно то, что не куплено, а приобретено несправедливым образом. Незаконным или не за те деньги, которые стоит купленное”.

Новая экономическая политика, если она действительно новая и имеет цель ликвидировать кризис, не может сводиться только к снижению налогов, цен и тарифов. Нэп – это и наведение элементарного порядка, прежде всего в распределении общенародной собственности и в ее использовании.

Россия не бедная страна. По расчетам ученых, на душу населения у нас приходится национального богатства в два раза больше, чем в США, в 6 раз больше, чем в ФРГ, и в 22 раза больше, чем в Японии. Мы бедствуем не от недостатка богатств и не от неумения работать, а от излишней нашей терпимости к глупости и предательству в политике.

Записал Николай АНИСИН