Текст книги "Газета Завтра 760"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Мария Рыжова БУДЕТ ЛИ У НАС НАУКА?

Заявляя о новых приоритетах развития, российская власть справедливо делает особый акцент на реформе научной сферы. Справедливо, поскольку проблема давно назрела и перезрела. И касается она не только Академии наук и сохранившихся отраслевых институтов, о которых говорят больше всего, но и гораздо более массовой сферы и стратегически важной сферы ВУЗовской науки. Важной прежде всего потому, что именно она, начиная со студенческой скамьи, выращивает будущих ученых.

О плачевном состоянии российской высшей школы, включая ВУЗовскую науку, за последние годы написаны тома. Многие преподаватели с ужасом говорят, что через пять-семь лет российские ВУЗы уже практически не смогут выпускать из своих стен специалистов мирового уровня. Но уже сейчас, по авторитетным экспертным оценкам, лишь 15% из существующих трех тысяч с лишним российских ВУЗов способны готовить выпускников, квалификация которых соответствует высоким мировым стандартам.

Конечно, одной из наиболее болезненных проблем государственных ВУЗов России, которых пока большинство, остается мизерное бюджетное финансирование. Стоимость обучения студента уже перевалила за 3 тыс. долл. в год, в то время как государство выделяет на обучение только 1 тыс. долл. в год. В результате катастрофически не хватает денег на развитие технической базы и оказывается почти невозможно обеспечить достойную оплату труда преподавателей. А значит, невозможно оборудовать современные учебные и научные лаборатории, а также сохранять и воспроизводить высококвалифицированный преподавательский состав.

ВУЗы пытаются добыть недостающие деньги за счет расширения платного обучения (в том числе иностранных студентов), а также за счет сдачи в аренду своих помещений. Но даже эту возможность им планируется в ближайшее время перекрыть. По новому законодательству для того, чтобы использовать коммерческие способы финансирования, государственные вузы будут обязаны переходить из бюджетного статуса в статус автономных учреждений (АУ).

При этом разговоры о необходимости увеличения бюджетного финансирования российских ВУЗов решительно пресекаются. А это значит, что большинству российских центров высшего образования придется менять статус и становиться этими самыми «АУ». Но закон об АУ не только разрешает ВУЗам заниматься коммерцией, но и позволяет приватизировать обанкротившиеся учреждения. А потому многие ВУЗовские преподаватели уже опасаются, что скоро останутся без работы, поскольку их ВУЗы будут поглощены совсем посторонними коммерческими структурами.

Кроме проблемы финансирования, в высшей школе, как и во всей российской науке, налицо огромный дефицит кадров. Ресурс старшего, еще советского, поколения преподавателей почти полностью исчерпан: средний возраст кандидатов наук в университетах – 53 года, докторов наук – 61 год. Большая часть ученых среднего поколения или ушла из науки в 90-е годы или уехала работать в западные университеты.

При этом преподаватели почти единодушно признают, что рассчитывать на эффективность федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России на 2009-2013 годы», целью которой является привлечение в науку и образование молодежи, не приходится. В программе декларируется много хороших вещей: выделение грантов наиболее эффективно работающим преподавателям и ученым, строительство общежитий, приоритетные поставки в ВУЗы научного и лабораторного оборудования. Но… появятся ли деньги на реализацию этой программы, какие и когда, – никто не знает. А ставка кандидата наук, по проектировкам программы, составит всего 16 тысяч 200 рублей.

Естественный вопрос: сможет ли молодой преподаватель при такой зарплате учить студентов и заниматься наукой, не думая ежедневно о разного рода «подработках» или просто о смене деятельности? Особенно с учетом того, что для молодежи очень большое значение имеет социальный статус, а в стереотипах нынешнего российского общества мало зарабатывающий человек (даже если он суперквалифицированный преподаватель и ученый) – социальный неудачник? Отрицательный ответ очевиден.

Но в нынешней России резко понизился не только статус вузовского преподавателя и ученого. С каждым годом падает, причем даже в достаточно сильных ВУЗах, уровень подготовки выпускников. А заодно падает, как сокрушаются члены ВАК, и среднее качество кандидатских и докторских диссертаций. А заодно снижается уровень цитирования российских ученых в серьезных мировых научных журналах.

А заодно падает и общий престиж российского образования. В 2008 учебном году лишь 1,4% от общемирового числа иностранных студентов обучалась в ВУЗах России. 20 лет назад СССР занимал 11% этого мирового «образовательного рынка», а 5 лет назад Россия имела на этом рынке 4%. Причину специалисты называют прямо: утеря уровня российской высшей школы и в особенности ее научно-исследовательского сегмента.

На сегодняшний день только 16% преподавателей высшей школы занимаются научными исследованиями. Причем примерно 70-80% опубликованных российскими учеными статей, которые учитываются в международной базе данных по научному цитированию Web of Science, опубликованы сотрудниками РАН, около 10% – сотрудниками МГУ, и лишь оставшиеся 10-20% приходятся на долю других российских ВУЗов и НИИ. Конечно, индекс цитирования не является всеобъемлющим показателем. Но и по всем другим показателям очевидно, что российская ВУЗовская наука все более явно отстает от мирового уровня.

И дело не только в финансировании и престиже. Дело еще в том, что во всех странах, где всерьез уделяют внимание развитию, университеты работают как научно-образовательные центры, где образование прочно соединяется с фундаментальными и прикладными исследованиями. Именно такая система, в которой студент с самого начала вовлекается в цикл «образование – научные исследования – технологические инновации», давно и успешно действует в Германии, Великобритании, Франции, США. И именно такую систему переняли у стран-лидеров развития сначала Япония и Корея, а теперь еще Китай и Индия.

Именно такая система, обеспечивающая в собственной стране широкие возможности для эффективной и хорошо оплачиваемой научной работы, привела к массовому возвращению в Индию и Китай ученых, получивших образование и опыт работы на Западе.

Между тем, из России уехали сотни тысяч ученых, и некоторые из них вполне не прочь вернуться на Родину. Но несколько успешно работавших в США биологов, вернувшихся в Россию для выполнения гранта РАН на пятилетнее исследование, уже через год неожиданно остались без финансирования. А президент РАН Ю.Осипов объяснил эту проблему «небольшим сбоем».

Сейчас в России делаются первые попытки создания университетов, увязывающих в единый комплекс образовательную, научную и инновационно-технологическую деятельность. Так, в 2006 году за счет слияния нескольких региональных ВУЗов были созданы Сибирский и Южный федеральные университеты. Предполагается, что в них будет сосредоточена преподавательская и научно-исследовательская работа, а вокруг университетов будут созданы «научные городки» и «технопарки», масштабно и регулярно использующие университетский кадровый потенциал. В дальнейшем планируется создать по такому же образцу еще несколько федеральных университетов. Причем перед этим университетами ставится очень амбициозная цель: к 2015 году добиться ведущих позиций в мировых образовательных рейтингах.

Но пока что перед федеральными университетами встают те же проблемы, которые приводят к общей деградации российской высшей школы. Убогие бюджетные ставки не позволяют расширять и улучшать преподавательский состав… До сих пор не выделены обещанные бюджетные деньги на строительство кампусов и общежитий… И совсем худо дело с развитием собственно научной инфраструктуры…

В феврале 2008 года Совет ректоров российских ВУЗов, потеряв терпение, выступил с инициативой – дать ВУЗам возможность заниматься дальнейшей разработкой своих исследований и доведением их, совместно с коммерческими фирмами, до технологий и коммерческого продукта (обычная практика и важная статья финансирования большинства зарубежных университетов). Минобрнауки согласилось и даже подготовило законопроект, позволяющий вузам учреждать малые предприятия для коммерциализации научных разработок. Но против законопроекта выступает Минфин, который считает, что для занятий коммерцией ВУЗ должен уйти из бюджетной сферы и создать то самое «автономное учреждение» – АУ.

А пока ректоры и ведомства, под разговоры по «прорывной реформе» научно-образовательной сферы и ее превращении в один из главных «моторов развития», участвуют в этом бюрократическом «тяни-толкае», деградация российской высшей школы продолжается и углубляется. И все чаще ведущие преподаватели и ученые на вопрос о том, когда в стране появится ВУЗовская наука мирового уровня, отвечают, что это уже, похоже, вопрос сугубо риторический. К реальности, увы, отношения не имеющий.

Владимир Новиков КАК ВЕРНУТЬ НОРМУ

19 мая президент Д.Медведев объявил о необходимости масштабных антикоррупционных мер и возложил на себя руководство Советом по борьбе с коррупцией.

О коррупции на высоких совещаниях в Кремле говорили и раньше. Потому важно то, КАК заговорили о ней именно сейчас. Медведев сказал: «Коррупция превратилась в системную проблему. Этой системной проблеме мы должны противопоставить системный ответ». В переводе на обыденный язык это означает, что коррупция охватила буквально все сферы современной российской жизни. А тогда главное – понять, что может собой представлять «системный ответ».

Коррупция как патология социальных отношений есть всегда и везде. Была она и в России во все периоды ее истории. Вопрос – в масштабах явления, его характере и в его, если можно так выразиться, «общественном статусе».

В связи с этим напомню, что, по всем экспертным данным, взрывной (именно взрывной!) рост коррупции в России начался в ходе «перестройки» и «реформ»! И что случился он не вдруг, а стал следствием «системного» социокультурного шока. В ходе которого многие видные идеологи «рыночных реформ» изо всех сил внушали обществу, что «теневики» и «цеховики» являются в нашей стране единственными носителями важнейших свойств «рыночного менталитета» – инициативности и предприимчивости. И что все другие – носители «совковых» морально-этических норм – люди косные и для рынка непригодные. А оппонентам в качестве главного «неубиенного» довода говорили, что на Западе именно бывшие пираты и «грабители колоний» после криминального «первоначального накопления» основали нынешние крупнейшие финансовые и промышленные династии.

При этом «идеологи рынка по-российски» умалчивали о некоторых важных нюансах.

Западные пираты и бандиты эпохи первоначального накопления грабили, по большей части в колониях. А в странах-метрополиях, где они становились «цивилизованными капиталистами», чаще всего старались вести себя «прилично и законно». То есть на «Западе первоначального накопления» между «территорией грабежа» и «территорией общественной нормы», как правило, существовала граница (географическая, но и не только). А позднесоветский и постсоветский теневой мир действовал не в «заморских краях», а в своей стране, причем безо всяких границ.

Но главное было в другом. Почему на Западе эта самая «общественная норма» возникла и удерживалась, и почему вчерашние корсары были все-таки вынуждены ей в основном следовать? А вынуждало вчерашних бандитов следовать этой общественной норме в основном не официальное правосудие (ведь хорошо известно, как небезуспешно они покупали тогдашних судей и судебных приставов!), а устойчивое наличие в обществе нормы религиозно-культурной. И не только протестантской этики, о которой писал Вебер, но и этики католической, иудейской и т.д.

Религиозная этика как практически всеобщий моральный закон и стала тем механизмом, который трансформировал «бандитские» династии в законопослушных капиталистов. Например, американские исследователи давно показали, что коррупционный вал в США начал захлестывать страну тогда, когда стала распадаться, как источник норм, религиозная этика. И что волна гангстеризма, которая захлестнула те же США в 1920-1930-е годы, возникла в результате консолидации эмигрантских (зачастую в основном эмигрантских в первом поколении) этнических преступных групп (итальянских, но и не только), которые воспринимали Америку как «чужую территорию».

Но то же самое было и в СССР. Почему сталинская бюрократия практически «не брала», а многие чиновники «застойной эпохи» уже коррумпировались вовсю? Потому что при Сталине за это сразу расстреливали, а позже даже не выбрасывали из номенклатуры? Это, конечно, важно, но не это главное. «Сталинская гвардия» жила в стране с накаленной идеологической утопией и соответствующей, почти религиозной, этикой, и сама в массе была заряжена образом «светлого будущего великой страны». И ради этого будущего была готова работать и даже терпеть наказания от собственного вождя.

Уже брежневская эпоха в огромной мере лишила страну накала утопии, и в результате сразу же начала «расползаться по швам» и массовая социальная этика. Именно тогда везде в СССР, включая Россию, и началась серьезная по масштабам коррупция. А также расцвет преступности, которая стала упоенно грабить этически «бесхозные» (то есть нормативно беззащитные), территории. И лишь массовая социальная инерция советской морально-идеологической нормы почти до конца 80-х годов как-то (хотя с каждым годом все хуже) удерживала общество и элиту от повальной «коррупционной болезни».

Идеологи постсоветской «криминально-рыночной трансформации» фактически предложили обществу легализовать криминальные «общаки» и сделать их хозяев носителями новой социальной нормы. В России прямо сказали: «Наворовали – и ладно. Может, их внуки станут цивилизованными предпринимателями». Именно на этой почве пышным цветом расцвела нынешняя российская коррупционная «системная проблема», которая захватывает все более широкие круги наших сограждан, и «цена» которой, по ряду экспертных оценок, превышает треть валового внутреннего продукта страны.

Но если, как недавно сказал В.Путин, «в каждое учреждение нужно ходить со взяткой», люди оказываются взяткодателями поневоле. Либо будь честным, не ходи в учреждения, и тогда станешь изгоем и маргиналом. Либо ходи – и исполняй эту самую новую всеобщую «системную норму».

Так что Д.Медведев вовсе не случайно, говоря об антикоррупционных мерах, заявил, что в стране «необходимо создание антикоррупционного стандарта поведения» и подчеркнул, что «без этого ничего не выйдет».

Чего не выйдет? Не выйдет прежде всего того самого вожделенного развития, которое сегодня вроде бы должно стать национально-государственным приоритетом. Ведь уже для всех очевидно, что коррупция «съедает» значительную часть средств, инвестируемых в те или иные сферы экономики. В том числе – наукоемкие и прорывные. Столь же очевидно, что коррупция при распределении госзаказов непременно приводит к снижению качества продукции и услуг. В том числе потому, что щедрость во взятках, как правило, ведет к экономии на выполнении работ.

Однако и здесь важны нюансы. Одно дело, когда «откаты» получают за преференции в реальном производстве. Плохо? Безусловно, плохо, но это, тем не менее, все же «коррупция на развитии». У нас, когда говорят, что коррупция есть везде, нередко приводят в качестве примера регулярные коррупционные скандалы вокруг знаменитых южнокорейских «чеболей». Но ведь эти чеболи создавались фактически с нуля в разоренной войнами стране. Например, чеболь Hyundai, который стал в 2006 году «героем» скандала с секретными фондами для взяток, был создан в 1947 году на базе простой автомастерской, а к моменту ликвидации центральных органов управления в 2001 году стал одним из мировых лидеров в судостроении и автомобильной промышленности.

Кто может назвать в нынешней России какое-либо крупное предприятие, созданное «с нуля» и увеличившее мощность и капитализацию в тысячи раз? Таких нет. И не может быть до тех пор, пока «проедание советского наследства», да еще с дополнительной коррупционной прибылью, оказывается гораздо выгоднее, чем создание нового производственного потенциала.

Радикалы сразу признают, что все так и есть. И что остановить беспрецедентный российский коррупционный вал можно только свирепыми репрессивными мерами. И приведут в качестве примера сталинскую эпоху, а также Китай, где публично казнят проворовавшихся чиновников. Но и в сталинском СССР, и в нынешнем Китае показательные репрессии – это лишь дополнение к «громадью планов» строительства светлого будущего, а также к настойчиво внедряемой в общество «антикоррупционной» социально-культурной норме. И только поэтому могут быть эффективны.

Опыт «чистых репрессий» против коррупционеров в мире тоже имеется – например, в некоторых странах Латинской Америки эпохи военных хунт. И этот опыт показал, что в отсутствие массовой и элитной антикоррупционной нормы такие репрессии вполне могут из средства наказания преступников превратиться в инструмент межклановых войн.

Репрессивные меры в борьбе с коррупцией, безусловно, тоже необходимы. Однако они должны быть действительно системными. Можно сколько угодно ужесточать уголовный кодекс, но это бессмысленно, если в пакете антикоррупционных мер нет, как в нынешней России, законов о конфискации имущества коррупционеров и их родственников, а также о возврате похищенных средств и их инвестировании в экономику страны.

Но начинать нужно все же с главного. С целенаправленной государственной политики восстановления в общественном сознании тех морально-этических норм (они же – «стандарты антикоррупционного поведения»), которые оказались катастрофически сломаны в постсоветскую эпоху. В связи с чем еще раз напомню, что и для восстановления норм, и для развития как системного процесса, – необходим базис в виде, если угодно, «идеологии развития». В центре которой всегда бывает не страх наказания, а внутренние человеческие порывы и запреты, основанные на представлениях о праведном и порочном, а также о сущем и должном.

Если всего этого не будет – о развитии можно забыть. А разного рода «фонды развития», созданные из конфискованных у коррупционеров средств, будут беспощадно разворовываться «соседними» коррупционерами…

Мария Мамиконян МЕЖДУ ДВУХ ДАТ

Май-июнь – время, когда человек, желающий понять, есть ли новые тенденции в современном российском обществе, вполне может это сделать. Ему надо только внимательнее приглядеться и прислушаться. Почему именно в это время? Да потому, что сначала – 9 мая, а потом – 22 июня. Две последние, сакральные для нас даты. В смысловом поле этих дат многое раскрывается. Ну, например, в эти дни официально (с большей или меньшей искренностью) поздравляют ветеранов, крутят старые и новые «военные» фильмы. К этим дням приурочивают свои демарши отдельные лица и целые страны. А общество, соответственно, реагирует.

По тому, как оно реагирует, и можно понять, что с ним (с нами) происходит. Поскольку Интернет дает возможности для высказываний «самым широким массам». И это-то и есть наиболее интересное, познавательное и показательное. Формат же, в котором власть проводит праздничные мероприятия – «индекс», безусловно, очень значимый, но… в чем-то не главный. Поскольку она всегда это делала в меру своего (точнее, специалистов данного профиля) представления об уместной ей, власти, солидности и в соответствии с «регламентом». Регламент менялся от эпохи к эпохе. Но старание власти скомпенсировать помпезностью «красных дней календаря» свое ежедневное пренебрежение сущностью связанных с ними острых проблем – оставалось.

Проблемы же – были и по-прежнему есть.

Они разные.

Тут и недопустимое «бытовое» пренебрежение – десятилетия ждущим квартиры фронтовикам торжественно вручают «к празднику» грошовые подарки.

Тут и недопустимо «бестрепетное» отношение к останкам погибших – по оценкам специалистов, перезахоронено только около четверти безвестных солдат. Да и то в основном силами энтузиастов-поисковиков, а никак не в рамках большой государственной программы.

Ясно, что на такое дело просто не может «не хватить денег», какой бы ни была «цена за баррель». Эта государственная жестоковыйность нравственно мучила многих советских людей еще в благополучное брежневское время. Позже, в неблагополучное время, возникла в чем-то парадоксальная деятельная реакция одних – увеличился приток молодежи в неформальные поисковые отряды (так называемые «красные копатели»). И – напротив, в ладу со временем – широко распространился бизнес «черных копателей».

В ряду проблем и «недовыясненность» вопроса с фашизмом. Назвав когда-то фашизм идеологическим врагом, фактически не разглядев его метафизическую сущность, мы оказались в ловушке этого неверного определения. Опасность такого «отвода глаз», послевоенного благодушия победителей, ощущалась отдельными художниками. Пример – старый фильм Марлена Хуциева «Был месяц май», где бойцы победившей Красной Армии сталкиваются с чем-то, превышающем их представление о возможном масштабе зла, творимого людьми. С чем-то очень обыденным и одновременно метафизически зловещим.

О том, что фашизм был не обычным «противником», а именно метафизическим, абсолютным врагом, говорило слишком многое. Но… началось с неверного определения, продолжилось невнятным заигрыванием на культурном поприще с этой чуждой онтологией (вспомним «обязаловку» каждого фильма о войне в 70-е-80-е – непременный образ «доброго немца», да и комплиментарно сыгранных эсэсовцев «Семнадцати мгновений» вспомним), кончилось… Кончилось тем, что нам сказали: «Это неважно, какая там у вас идеология. Важно, что система – тоталитарная». Более того, как-то так постепенно «оказалось», что «коммунизм преступнее, чем фашизм», а все нынешние беды России от того, что «над нею не было Нюренбергского процесса» (В.Новодворская, май 2008).

Что произошло с обществом в ходе всей этой ломки стереотипов и привычных самоидентефикаций? Что продолжает происходить с каждым следующим годом?

Сравнивая культурную и масскультурную продукцию последних нескольких лет, вчитываясь в различные интернет-высказывания, форумные дискуссии и т.д., – можно увидеть сразу несколько значимых трендов.

Во-первых, очевидно, что кроме негатива – всего потока уничижений, подтасовок и глума над советской историей (и, в частности, историей войны), а также порожденного этим умонастроения изрядной части общества, есть и ответный вал – стихийный, достаточно массовый, патриотизм. Простой, незамысловатый, но уже артикулируемый. Способный отстаивать свою правду в спорах, на ходу подучивающий отечественную историю. Это можно считать безусловным позитивом.

Во-вторых, очевидно, что время работает против этой тенденции, а не на нее. Стихийное «нет» в ответ на оскорбление своего прошлого – это хорошо, но недостаточно. Поскольку ни школа, ни СМИ, ни культура в целом не заняты формированием достойного образа прошлого. Они, скорее, продолжают линию негатива, и молодежь естественным образом постепенно, но неуклонно теряет интерес и уважение к этому прошлому. Вот сухая цифра ВЦИОМ: точную дату начала Великой Отечественной войны в старшем поколении знают 72%, а в возрастной группе 18-24-летних – 53%. Немного!

А несколько возмутительных «казусов» последнего Дня Победы? На главной площади Челябинска появился плакат-поздравление ветеранам от губернатора с военной фотографией: на фоне подбитого Т-34 позируют двое солдат вермахта… Похожая «ошибочка» и в Чебоксарах – там на плакате изображен перевернутый российский флаг и фото: немецкий солдат, бросающий гранату.

Что это? Провокации? Вопиющая неграмотность и безразличие рекламщиков и всех, кто эти плакаты делал, принимал, клеил? Даже неясно, что хуже. В Москве выставленные к празднику биотуалеты были «тематически» разрисованы – изображением салюта и… «георгиевской ленточкой» по периметру. Хотели «как лучше», наверное…

В-третьих – и это самое скверное – мы видим небывалый рост и успешность фашистской пропаганды в российской молодежной среде.

Но этот феномен требует отдельного рассмотрения. Сейчас же – о том, что все перечисленное означает в целом? В чем живем, куда движемся? По многим приметам – вниз по лестнице одичания. К сожалению, никакой спонтанный «нутряной» патриотизм сам по себе ничего тут не изменит.

В этой связи хотелось бы остановиться на еще одном «околомайском» событии. А именно, на нашумевшем фильме «Мы из будущего». Он прошел широким экраном, 9 мая был показан по телеканалу «Россия», обсуждался в прессе, потому пересказывать сюжет не буду. Скажу о впечатлении. Поскольку фильм в чем-то очень репрезентативен.

Не надо его судить за сюжетные благоглупости (хотя их в избытке) – лубочность оправдана выбранным жанром. Ведь «фэнтази» не предполагает достоверности деталей и даже точной психологической игры. Кстати, играют в этом фильме весьма неплохо. Еще фильм в хорошем смысле идеологичен, проникнут патриотическим пафосом и имеет очевидную воспитательную цель. Он говорит с молодежью на понятном ей языке и, соответственно, доходит до целевой аудитории.

Все это хорошо. Что же тогда плохо?

Плохо не с фильмом – с ситуацией. Фильм это «плохо» собой знаменует. Он сделан талантливыми людьми и с явно благими целями. Но чем дальше авторы развивают сюжет, тем безнадежнее высвечивается проблема. Она в том, что «герои из будущего»… абсолютно чужды «прошлому». А прошлое – им. Как бы ни старались это обстоятельство «замазать» сценарист, режиссер и актеры.

Тут дело не только в «языковом барьере» (который сознательно выстраивается и обыгрывается). Герои – чистой воды инопланетяне, «прогрессоры», а вовсе не потомки. Это ощущение от фильма возрастает по мере «освоения» и «присвоения» прошлого героями. Ведь задумана-то авторами чуть не инициация – глубокая процедура соединения с предками. Но такая процедура должна закончиться катарсисом, то есть перестройкой сознания. Созданием новых личностей. А тут гора рождает мышь.

Промышлявшие «черным копанием» юноши, повстречавшись с прошлым, наверное, станут более положительными. Перестанут делать тех, с кем воевали отцы, объектами культа. Но – не более. Скромность полученного результата, находясь в разительном несоответствии с заявленными средствами, создает какое-то чувство неловкости.

И вдруг понимаешь, что эта неловкость касается не конкретного фильма, а чего-то гораздо большего. Нового патриотизма, наверное. К финалу, когда парни, наконец, совершают свой побег в настоящее, недоумение от их внутренней абсолютной «непластичности» по отношению к «среде прошлого» отливается в твердое понимание: да, Отечественная война для сегодняшней молодежи, это УЖЕ «чужая война». Не случайно ведь побег назад, для «старомодного» зрителя очевидный как дезертирский, ни героями, ни создателями фильма таковым не ощущается. Само понятие дезертирства в случае «чужой войны» нонсенс, не правда ли?

Итак, следует признать: культурный разрыв состоялся. В современном кино НЕ МОГУТ снять и сыграть «ту войну».

Могло ли этого не произойти?

И нет, и да. Понятно, что проблема подлинности в передаче событий иных, ушедших, эпох – это всегда проблема. Коллективная эмоциональная память действует на отрезке жизни одного – двух… ну, максимум трех поколений. Пока живы семейные воспоминания и их носители. Потом в дело включается культура – именно она способна осмыслить и передать живой опыт прошлого. Что из того, что Лев Толстой писал «Войну и мир» через полвека после событий, свидетелем которых не был? Он был связан с эпохой тысячью невидимых тяжей, разрыва не было. У нас же разрыв с советской эпохой был проведен жестко. И профессионально. То есть не на идеологическом даже, а именно на культурном – и даже онтологическом – уровне.

Как поступают в таких, особо тяжелых, случаях, если хотят жить и развиваться? «Охранительская» позиция – не выход. Развитие предполагает сложность. Полученный в ходе «реформ» культурно примитивный потребитель на освоение сложных произведений сегодня не способен. Но, подделываясь под «культурного вырожденца», потакая его вкусу и запросу, невозможно выстроить ни идеологии, ни идейно состоятельного патриотизма. Невозможно даже понять, что за война была в 1941-1945 гг., с кем, зачем и почему?

Двигаясь в русле нисходящих тенденций преодолеть разрыв с прошлым, восстановить историческую личность нельзя. Значит, все-таки единственный путь – вытягивание нынешнего «масскультурного потребителя» назад, в зону культуры. Причем создание личности, взыскующей сложности, – должно быть отдельной задачей нового культурного строительства.

Это, конечно, очень непросто. Но необходимо.