Текст книги "Газета Завтра 794 (58 2009)"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Даниил Торопов АПОСТРОФ

Ханна Арендт. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. – Издательство «Европа», 2008. – 424 с.

Многочисленные книжные проекты издательства "Европа", как правило, вызывают массу эмоций в средах "активных читателей". Одни выражают недовольство "имперскостью" и "пропагандизмом", другие фиксируют чрезмерность "левизны", третьи ухмыляются по поводу "попсовости" тем.

Но есть и бесспорно важные и интересные, вне противостояния идейных лагерей, позиции – Моше Левин, Малявин, недавний Жижек. В этом ряду и прошлогоднее издание классической работы Ханны Арендт. Его уже успели покритиковать за проколы перевода, отсутствие комментариев и за критически-антизападный контекст, в который предисловием "европейцы" попытались воткнуть текст Арендт. По мнению издательства, данная работа становится особенно актуальной в ситуации, когда "Запад пытается упорно "приватизировать" тему преступлений против человечества"". Не побоюсь показаться, лоялистом и мракобесом – это справедливо.

Ученица Хайдеггера и Ясперса, Ханна Арендт была одним из первых мыслителей, пытавшихся осознать и проинтерпретировать шок Второй Мировой войны.

Адольф Эйхман – оберштурмбанфюрер СС, на которого, если верить "Энциклопедии Третьего Рейха", было возложено непосредственное руководство операцией по "окончательному решению" еврейского вопроса. После войны Эйхман скрылся и жил в Аргентине. В 1960 году израильские спецслужбы его похитили и перевезли для суда в Иерусалим, на котором Эйхман был приговорён к смертной казни.

Один мой друг, позиционирующий себя однозначно "слева" и негативно воспринимающий любые консервативно-революционные истории, как-то в беседе неожиданно резко охарактеризовал Нюрнбергский процесс: "Политический постмодернизм". Действительно, акт возмездия проигравшим был превращён в спектакль. Тоже можно сказать и о иерусалимском суде, который, по жёсткой аттестации Арендт, в какой-то момент вылился в "кровавое шоу".

За процессом она наблюдала воочию, как корреспондент "Нью-Йоркера", и многие выводы суда её категорически не устроили. По мнению Арендт, никаким инициатором и двигателем уничтожения Эйхман не был, она документально показывает, что "банальный" педантичный карьерист просто "хорошо" выполнял свою работу.

Арендт совершенно не оправдывает Эйхмана: петля тому полагалась. Но потому что "политика – это не детский сад, в политике исполнительность и поддержка это одно и то же". Однако суд предпочёл персонифицировать в лице Эйхмана "зло нацизма", сделав того "Архитектором Холокоста".

Для Арендт принципиально понять, как работала система уничтожения, в которой участвовали миллионы европейцев – и то были далеко не эсэсовцы. Более того, взгляд Арендт не щадит и само европейское еврейство, чьи активисты фактически стали неотъемлемой частью механизма Холокоста. Но и суд, и "еврейская улица" предпочли неудобные вопросы обойти.

Характерно откровенное неудовольствие еврейских активистов. Доктор Эфраим Зурофф, директор израильского отделения Центра Симона Визенталя: "Трудно относится с симпатией к книге… По мнению Арендт, суд был на самом деле дурно управляемым показательным процессом, целью которого была пропаганда сионистских воззрений…Арендт раскритиковала то, что во время процесса рассматривались только еврейские страдания, а это, по её мнению, вело к искажению истины и искажению даже самого еврейского измерения произошедшего".

Показательно то, что для Арендт Холокост – исключительное явление, но для "еврейской улицы" Освенцим – веха в традиции антисемитизма, а национал-социализм – новый образ старого врага. Не потому ли сегодня для очень значительной части еврейского общества (как в Израиле, так и в мире) дозволенность применения евреями "коллективного наказания" в отношении своих врагов даже не обсуждается. А отработанная индустрия Холокоста стала глобальной "ксивой", фактически выданной Израилю на проведение жёсткой оккупационной политики в Палестине.

В своём знаменитом философско-политическом триллере "Истоки тоталитаризма" Арендт констатировала, что в тоталитаризме крайне важна, помимо внешней политической репрессии, "тирания логичности" идеологии, которой человек передоверяет производство своих мыслей, предавая внутреннюю свободу.

Исходя из этого, большой вопрос – является ли нынешнее общество пространством свободы? Раньше за вас "думал фюрер", теперь ваши взгляды формируют СМИ, "общественное мнение". И настолько успешно, что можно обойтись уже и без "внешней репрессии".

К пафосу Арендт приходится относиться с большой дистанцией, но "Банальность зла" хорошо показывает относительность устоявшихся политических конструкций, их силовую или манипулятивную подоплёку.

Сегодня приходится заново осознавать, что "гуманизм ничего не стоит, когда он не подкреплен двойным преимуществом в авиации и танках. Пацифизм – неплохая вещь, когда его проповедуют победители" (Д.Корчинский).

Анастасия Белокурова О ЧУВАКАХ И ЛЮДЯХ

«Стиляги» (Россия, 2008, режиссер – Валерий Тодоровский, в ролях – Антон Шагин, Оксана Акиньшина, Максим Матвеев, Игорь Войнаровский, Екатерина Вилкова, Сергей Гармаш, Олег Янковский, Леонид Ярмольник, Ирина Розанова, Алексей Горбунов, Евгения Брик, Ольга Смирнова, Яна Буйко).

Пока советская молодёжь кружится на танцплощадках в ритмах вальса и польки, альтернативная группировка, "плесень", как называла их официальная пресса, лихо впечатывает каблуки в пол под заокеанский джаз, "извлеченный из снимков чужой диафрагмы". Дикий, невиданный по обе стороны "железного занавеса" стиль с невозможными пиджаками в пёструю клетку, узкими брюками, цветастыми галстуками рождался фантазиями работников советских подпольных мануфактур. На свингующий "буржуазный декаданс" как бабочки на огонь слетались поборники иной нравственности: безжалостно вспарывались брюки, срезались "накрахмаленные" коки. А сатирические плакаты и фельетоны хлёстко били по "духовной нищете" плетью официоза.

Уже два года, как умер Сталин. На экраны выходит фильм "Дни красоты", где артист Олег Анофриев вдохновенно выводит образ стиляги Эдика, презирающего "серую массу" трудового народа. Спустя несколько лет другой Эдик, Эди-бэби, как зовут его друганы на районе провинциального Харькова, водит дружбу с Кадиком, который лично знал чуваков из объединения "Голубая лошадь" – организации, разоблачение которой стало одним из самых громких дел о стилягах. Именно "Голубой лошади" посвящаются такие, характерные для той эпохи стихи:

За спиной у комсомола

Бьют стиляги в медный таз,

Слышны звуки рок-эн-ролла,

И надрывно воет джаз.

Размалёванные густо,

Здесь на труд плюют, острят,

Здесь – абстрактное искусство

И разнузданный разврат.

Слышен запах заграницы,

И девицы, и юнцы —

Голубые кобылицы,

Голубые жеребцы.

Но пока стучит надрывно барабанная дробь тревоги за Отчизну, в дансингах взлетают веером пышные юбки и сотрясаются в иноземных плясках тела.

Именно такую картину видит в щёлку забора комсомолец Мэлс (Антон Шагин – актёр, который вряд ли оставит неизгладимый след в истории киношной иконографии), явившийся вместе с товарищами наказать несознательных. Погоня за идеологически невыдержанной Полли (Оксана Акиньшина) оборачивается катастрофой: парень не только падает в пруд, толкаемый нежной девичьей рукой, но и понимает, что вместе с холодным душем в его жизнь врывается настоящее чувство. Приглашённый объектом желания на Бродвей (Тверская), Мэлс постепенно постигает вкус запретного плода, покупает у евреев прикид, добывает запрещённый инструмент саксофон и плывёт по волнам чужой памяти в новых ритмах, подслушанных ночью по радио. Теперь он уже не Мэлс (аббревиатура – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин), а Мэл – стиляга, вызывающий священный трепет соседей по коммуналке. Лидер новой компании, куда потеряв голову от любви, словно в бездну упал Мэлс, – красавчик Фред, сын дипломата, парень, родившийся с "серебряной ложкой во рту", яркий представитель "изнанки циничной олигархии", которая вызывала ненависть у стиляги-джазиста Алексея Козлова. "Эти были хорошо обеспечены, чувствовали свою безнаказанность, и это диктовало определённый стиль времяпрепровождения; "загулы" в ресторанах и шикарные вечеринки, часто сопровождавшиеся драками, разбоем, изнасилованием и т.д.".

Режиссёр Тодоровский делал развлекательное кино, поэтому в "Стилягах" ограничился показом загулов и вечеринок. Например, буйство красок в знаменитом "Коктейль-холле" – модном кабаке на Тверской, в котором еще со времён 40-х атмосфера была пропитана сладко-горьким запахом заграничной дольче вита. И пока Мэл разучивает на саксофоне номер, который просто обязан силой искусства швырнуть Полли в его объятия, на него начинает давить идеологический пресс выдержанности бывших товарищей. Апогей драматизма настигает героя на комсомольском собрании, где под пристальным взглядом верных ленинцев он вынужден положить на стол комсомольский билет.

С этого момента плавно текущий сюжет терпит драматургическое бедствие. Начинается цирк. Сначала влюблённые Мэл и Полли сбегают от "очистительного рейда" в подсобку ресторана. Там – вероятно, для усиления эффекта – стоит клетка с живым львом: символом поруганной свободы. Полли подвергается насилию: ей безжалостно отстригают волосы. Реакция на вандализм столь истерична, что кажется, что, по крайней мере, девушка потеряла свою девичью честь. Затем Полли, не уличённая ранее в связи ни с одним из стиляг, рожает негритёнка, которого Мэл с удовольствием усыновляет. Соседи по коммуналке также относятся к этому факту с нескрываемым энтузиазмом. Фильм Александрова посеял в советские души расовую терпимость: "В нашей стране любят всех ребятишек! Рожайте себе на здоровье, сколько хотите: черненьких, беленьких, красненьких, хоть голубеньких, хоть розовеньких в полосочку, хоть серых в яблочко!". Мэл интересуется, кто же был отцом этого дальнего родственника президента Обамы? И здесь на арену выходит диалог, бездарно сыгранный Акиньшиной и Шагиным, но весьма показательный для современного российского кино.

– Его звали Майкл. Он американец. Он шел по Садовому, пытался остановить кого-нибудь, чтобы узнать, где находится, а люди разбегались.

– Ты его любила?

– Да нет. Это совсем другое. Вот представляешь, прилетел человек с другой планеты. На несколько часов. И столько нужно спросить про них, столько рассказать про нас. А минуты тикают, тикают, а скоро обратная ракета. И мы оба знаем, что мы больше никогда не увидимся.

Невольно вспоминается прокатный соперник "Стиляг" – "Обитаемый остров" Бондарчука, где человек тоже прилетел на ракете с другой планеты, в места, где миром правит тоталитаризм. Только боролся с ним он несколько иными методами.

Рабочее название "Стиляг" – "Буги на костях". По слухам, изначальный замысел фильма был совсем иным, но в процессе Тодоровский приуныл, сбился с ритма и пошёл другим путём. Затем авторы решили, что нынешняя молодёжь не поймёт смысл названия, поскольку не знает о том, что под пластинки в ход шли реальные рентгеновские снимки. Но чтобы подчеркнуть преемственность поколений, был задуман наивный перестроечный финал с гигантской массовкой на Тверской: неформалы сегодняшних дней дружно шагают с героями дней вчерашних.

И всё же, если отбросить ненужный снобизм и тот факт, что в середине 50-х люди в своей массе всё же не представляли собой унылое племя, одетое в серые униформы, в фильме Тодоровского можно заметить и положительные стороны. Перед нами мюзикл – жанр в нашем кино, мягко говоря, пока еще не превратившийся в эксплотейшн. Переделанные на новый лад песни групп "Браво", "Ноль", "Кино", "Чайф" и "Наутилус Помпилиус" вопреки логике не кажутся марсианским тамтамом из другой эпохи. Действительно смешно, когда асексуальная цоевская "Восьмиклассница" превращается в эротический рэп, а "Скованные одной цепью" – в манифест партийного духа в стиле "Стены" Алана Паркера. Досадно лишь то, что в мюзикле с идейным подтекстом есть что-то изначально неправильное. Расслабиться и получить удовольствие? Нет, увы.

Есть и другие примеры. Не так давно на экранах мелькнул падающей звездой мюзикл "Лак для волос" – перепев фильма Джона Уотерса, предпринятый режиссёром Адамом Шэнкманом. Там, в разгар 60-х, некрасивая еврейская школьница-толстушка боролась за права полных женщин и заодно отстаивала интересы угнетённых негров – страшнее сюжета и представить себе нельзя. Но при всей чудовищности событийного ряда, "Лак для волос" искрился такой иронией, драйвом и стилем, что вся эта фантасмагорическая безвкусица превращалась в незамутнённый посторонними мыслями праздник. У Тодоровского "жидовство лютое" при всём желании настроения не поднимает. А когда из мюзикла исчезает лёгкость, праздник рискует превратиться в буги на костях.

Савва Ямщиков ОСТАВЬТЕ НАС… Слово от Саввы

«Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства».

Пушкин

Чудесные нынешние дни, когда зима наконец-то превратила Святые Горы, Михайловское, Тригорское и остальные «дедовские владения» в столь любимый ссыльным поэтом сказочный «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», заставили на время забыть о столичных буднях, наполненных всеми «прелестями» либерально-рыночного нашего существования. Белоснежное марево, окутавшее окрестные поля и леса; зеленеющие сквозь иней ели; щедрое январское солнце; Праздничная Литургия в Святогорском монастыре, где постоянно молятся об упокоении раба Божьего Александра, утишили непрекращающуюся боль и душевные страдания, ставшие непременными составляющими доморощенной демократии, граничащей с разнузданной вседозволенностью. Словно невидимая машина времени перенесла тебя в края, где «мороз и солнце, день чудесный», где «опрятней модного паркета блистает речка льдом одета» и где «мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед». Сколь тяжко, однако, расставаться с этой фантастической, но, увы, мимолетной реальностью. Включаешь телевизор в пахнущей рождественской ёлкой гостиной деревянного тригорского дома и видишь направленные на тебя дула израильских танков, громящих священные земли Палестины и заставляющих христиан отказаться от традиционной праздничной мистерии в Вифлееме. Им наплевать на самые сокровенные чувства верующих. Так же, как американскому прихвостню Ющенко, ворующему российский газ, наплевать на замерзающие Болгарию, Румынию, Хорватию и на весь Евросоюз, куда он рвётся не меньше, чем в НАТО. А на столе ждут тебя «демократические» газеты, каждый раз «радующие» душу поруганием отчего дома, осквернением многовекового русского лада, беззастенчивым искажением многовековой и славной нашей истории. И тут уже на ум приходят другие строки баловня и любимца тригорских дам, переносящие тебя из рождественского великолепия в слякотную атмосферу поздней осени, когда «бесконечны, безобразны в мутной месяца игре, закружились бесы разны, будто листья в ноябре… Мчатся бесы рой за роем в беспредельной вышине, визгом жалобным и воем надрывая сердце мне».

Газета "Коммерсант" никогда не скрывала своей злобы к "этой стране" и в штыки встречала любое позитивное событие, происходящее в России. Впрочем, такая деструктивность, помноженная на махровую русофобию, свойственна абсолютному большинству "родных" СМИ, но "Коммерсанту" идейными вдохновителями погружения России во мглу отведена заглавная роль. Сразу оговорюсь, что делается газета отменно выученными, вышколенными и высокооплачиваемыми профессионалами. Нет, это не журналисты уровня Кондрашова, Меньшикова, Голованова, Пескова и других рыцарей пера, свято чтивших кодекс чести и порядочности. Профессионализм корреспондентов "Коммерсанта" в основе своей разрушителен и провокационен. Чем хуже стране их нынешнего обитания, чем труднее её руководству, чем тяжелее её ученым, строителям, армии, деятелям культуры и искусства – тем красочнее и радостнее шабаш на страницах газеты. Я положил себе за правило регулярно знакомиться с продукцией "Коммерсанта", и могу твердо заявить, что будущие историки получат богатейший материал для своих трудов по исследованию одного из самых подлых периодов в многострадальной судьбе России, оставленный "коммерсантскими" борзописцами. И особенно преуспевает в оплевывании русских средней руки искусствовед г-н Ревзин. Не посчастливилось ему, в отличие от студентов моего поколения, пройти школу у блестящих русских ученых с мировыми именами, которые во главу угла ставили высокий профессионализм, духовность и, конечно же, подлинный патриотизм, тот, что ревзиным видится "прибежищем негодяев". Нахватавшись верхушек, поначитавшись "умных" книжек, вскочил сей типичный образованец на беспородного конька ксенофобии и машет своим зазубренным мечом-кладенцом направо и налево, стремясь доказать самому себе ничтожность и второсортность русской нации и лапотность её культуры.

Первый материал г-на Ревзина, неприятно поразивший меня, касался вечера, состоявшегося в Российском фонде культуры по случаю 90-летия со дня рождения крупнейшего русского ученого Л.Н.Гумилева. Для Ревзина историк, географ и философ Лев Гумилёв ненавистен так же, как и его благородный мужественный отец Николай Степанович – блестящий поэт и бесстрашный воин.

Предложили мне тогда друзья и ученики Л.Н.Гумилева ответить пасквилянту. Но, как говорил Пушкин, вытирать плевки негодяев с барского платья – дело лакеев, а не хозяев. На дуэль Ревзина за то, что представил он меня "обрюзгшим мужиком в сивой бороде", не вызовешь. А скажешь правду о ревзинской физиономии, словно сосканированной с портрета его духовного подельника – вертлявого шоумена Швыдкого, и упекут тебя за разжигание национальной розни. Тогда я благоразумно промолчал. Но потоки грязи, которые вылил доморощенный искусствовед на Павла Третьякова и его детище – главную галерею России, в связи с юбилеем великого благотворителя и собирателя произведений искусства, не позволили мне снова смолчать. Мелким купчишкой, хозяином провинциального музейчика представил Ревзин одного из светлейших умов России, посоветовав нам, вместо Третьяковской галереи, почаще ходить в Музей изобразительных искусств на Волхонке. Там и Пикассо, и Матисс, и импрессионисты. А в Лаврушинском – так, мелочь пузатая. Прочитав мою отповедь разболтавшемуся образованцу в газете "Труд", Ирина Александровна Антонова спросила меня: неужели и вправду ругательные слова о Третьяковке прозвучали на страницах "Коммерсанта"?

– Милая Ирина Александровна, если я хотя бы один раз сфальшивлю, ревзины и швыдкие вчинят такой иск, что мало не покажется. На войне, как на войне. И война эта продолжается.

На рабочем столе в Тригорском – вырезка из "Коммерсанта" с новым осквернением священной памяти русского народа. На сей раз Ревзин позволяет себе "оттянуться" не более не менее, как на такой знаковой для нашей истории личности, которой был выдающийся философ и писатель Иван Ильин.

Читаем: "Вчера в Росохранкультуре состоялась передача возвращенных из Мичиганского университета в Россию книг из библиотеки философа Ивана Ильина – в дополнение к его архиву, привезенному два года назад Вексельбергом. Ещё г-н Вексельберг купил для России яйца Фаберже. Эти две вещи встали в ряд, как важные подарки России по случаю вставания с колен (sic!). Так вот, это надо осмыслить. В философии, котирующейся на уровне яиц Фаберже, есть привкус философского казуса! Но философски осмыслить не получается. Философом Иван Ильин считается по недоразумению.(!!!)… Судьба его так сложилась, что он писал для изданий белогвардейских офицеров в эмиграции… Как, скажем, с точки зрения этого офицера быть с ближним, которого он-то возлюбил, но он не платит ему взаимностью? А как быть государству, состоящему из этих офицеров, которое недостаточно возлюбили некоторые из граждан? Так рождается концепция Ильина о "противлении злу насилием", довольно, надо сказать, страшноватая… Размышление Ильина о смертной казни во имя любви к ближнему – довольно отталкивающий документ духовной жизни православного христианина".

Хочу задать вопрос г-ну Ревзину и его гарантам: что бы они сделали со мной, если бы посмел я хотя бы сотую долю подобных провокационных выпадов против лучших русских умов адресовать Шолом-Алейхему, Бабелю или Бродскому со Стругацкими? Так, кто же в России разжигает ксенофобию? Требуя от титульной нации соблюдения принципов интернационализма, настаивая на многоконфессиональности, вы насмерть стоите против преподавания в школах основ православной культуры и стараетесь очернить самое святое, что у нас есть, – веру в Бога, уважение к памяти предков и высокодуховную культуру. Я могу приводить сотни примеров вашей нечистоплотности и шулерской манеры даже тогда, когда речь идет о святых вещах.

Сейчас в Третьяковской галерее проходит выставка, посвященная открытиям и находкам в русской провинции, сделанным музейными работниками и реставраторами. Один из его разделов посвящен творчеству Ефима Честнякова, работавшего всю жизнь в костромской деревне Шаблово, неподалеку от Кологрива. Впервые мы показали уникальное творческое наследие выдающегося живописца, философа, писателя, драматурга и педагога в восьмидесятые годы прошлого века. Сотни тысяч зрителей выстраивались в очереди на выставки возрожденных из небытия холстов нашего талантливого современника (Ефим Васильевич умер в 1961 году) в Москве, Ленинграде, Костроме, Вологде, Петрозаводске, Париже, Флоренции, Турине и в других городах. Но такие искусствоведы, как Ревзин и его вдохновители, сделали всё, чтобы вернуть наследие Честнякова в небытие. Он жил и работал в одно время с Шагалом. Творил честно, талантливо и всеотдайно. Получив образование в Академии художеств, заслужив высочайшую оценку у Репина и других профессоров, не поехал, как ему советовали представители "Мира искусств", в Париж, а вернулся в родную деревню, чтобы служить своим творчеством воспитанию и просвещению детей. Недавно я видел по телевидению французский фильм о Шагале. Меня поразили слова, сказанные художником при расставании с Витебском: "Прощайте, мои местечковые земляки. Ешьте свою селёдку, а я уезжаю в Париж". Честняков же остался в Шаблове – там, где были его земляки. Он ни на йоту не отступил от своих духовных и творческих принципов. Не опустился до уровня бездарных росписей, сделанных Шагалом в Гранд-Опера и Метрополитен-Опере, которые кто-то из известных мастеров сравнил с "фрикасе из лягушек". Но за Шагалом стоят мировые капиталы, его работы продаются за бешеные деньги, как, впрочем, и сортирно-коммунальные инсталяции и навозные жуки бездарного Кабакова. Шагал обрел счастье земное, а Честняков – небесное. Посему ему и не дают ходу земные ростовщики и менялы.

Хотелось, дорогой читатель, поделиться с тобой своим возмущением новым телешоу "Познер", ибо жив курилка и старается реанимировать былую силу Горбачева, Чубайса, раздутого до уровня слона режиссера Захарова-Ширинкина, сравнившего Ельцина с Толстым, и о других изъявлениях либералов. Но не хватает уже сил "общаться" с этими "иных времен татарами и монголами". Все-таки мне уже семьдесят, а царь Давид измерял человеческий век именно этой цифрой, каждый же остальной день считал милостью и даром Божьим. Так позвольте мне этот дар использовать для созидательных дел, а их у меня – реставратора и хранителя культурного наследия – немало.

Владимир Богомолов – классический русский писатель, в отличие от пустобрехов и циников создавший нетленные шедевры, написал незадолго до смерти: "Я в последнее время стал с особенной остротой чувствовать и понимать то, что чувствовал уже давно; до чего я человек иного времени, до чего я чужд всем ее "пупам" и всей той новой твари временщиков, которая беспрестанно учит народ, с их точки зрения, "правильно жить", сами при этом хватают ртом и жопой, плотоядно раздирая Россию на куски… "Новое" уже крепко и нахраписто они внедряют в будни, и я физически ощущаю и вижу, как истончается и рвется хрупкая связь между людьми, властью и окружающим миром… Сегодня в России, скорее всего, по недоумству (ой ли? – С.Я.) чрезвычайно много сделано, чтобы нация и культура, в том числе художественная литература и книгоиздание, оказались в положении брошенных под электричку".

"Срам имут и живые, и мертвые, и Россия…" Эти слова В. Богомолова заставляют быть особенно стойкими, принципиальными и неподкупными, когда нас пытаются опустить как можно ниже.

Тригорское, Псковская область