Текст книги "Газета Завтра 874 (33 2010)"
Автор книги: "Завтра" Газета
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Владимир Тростников НАРОД И ВЛАСТЬ
Мы уже обсуждали указанную в заголовке данной статьи проблему в самом общем, философском и богословском аспекте. Теперь пора повести более конкретный разговор на эту тему – посмотреть, как реализовывалась идея власти в нашей стране с самых давних времён, и какими действиями отвечал на эту реализацию наш народ.
Поскольку мы будем делать исторический обзор, древностью естественно считать начало российской истории. Здесь мы присоединяемся к мнению таких авторитетов, как Платон, Аристотель и Гегель, которые полагали, что история любого народа начинается с его государственности, ибо, только обретя своё государство, народ становится действующим лицом драмы, называемой всемирной историей. Конечно, такой подход сужает понятие истории, сводя его к истории цивилизаций, но согласитесь, что именно цивилизации представляют наибольший интерес как игроки на геополитической арене. Следовательно, приступить к рассмотрению вопроса надо с момента появления на нашей территории первых начатков государственности, т.е. с княжения Рюрика и его ближайших преемников. Хотя между ними случались кровавые разборки: например, убийство Олегом Аскольда и Дира, убийство Владимиром Ярополка, убийство Святополком Бориса и Глеба, – но на первых порах они дали и замечательных вполне авторитарных властителей: таких, как Ольга, Владимир и Ярослав Мудрый, которые навели на Руси порядок (ради чего, собственно, и были призваны), а также дали народу единую религию. Благодарная память о них навеки запечатлена в русском сердце.
На Ярославе и закончилось время, которое в смысле политического жизнеустройства русского народа мы обозначим как Первый период. Власть монархическая, общенациональная, давшая добрые плоды: эффективное централизованное администрирование, чёткая организация сбора налогов по «погостам» (волостным центрам). Русь вступает в международную жизнь в качестве сильной державы, с которой считаются соседи.
Невольным виновником того, что блистательный монархический период нашей начальной истории был относительно кратким (он длился чуть менее двухсот лет) был сам Ярослав Мудрый, в данном случае совсем не проявивший мудрости. Он слишком восторженно, «без рассуждения», принял христианское учение, против чего всегда предостерегали святые отцы и учителя Церкви. В своём неофитском пылу он думал, что, приняв крещение, все его потомки будут исполнены любовью к своим братьям, и поделил Русь между сыновьями, не ожидая от этого ничего дурного. Но дурное началось практически сразу: не будучи столь проникнуты евангельским духом, как их родитель, Ярославичи стали завидовать друг другу и спорить за уделы, так что пришлось вырабатывать некую общепризнанную систему их распределения. Преимуществами были признаны две вещи: близость по поколениям к основателю клана Ярославу и старшинство по возрасту; кто их имел, тот получал более богатый стол. Однако вскоре эти критерии стали путаться: например, племянник оказывался старше дяди, – и тут снова возникали споры и распри. Тогда естественным образом сложилась новая практика: княжение в данном уделе переходило от отца к сыну, как и любое имущество. Это выработало отношение князя к своему уделу как к личной территориальной собственности – он становился землевладельцем, позволяющим селиться на своей земле обрабатывающим её крестьянам, с которых брал за это подать. Если крестьянин полагал, что плата за проживание слишком велика, он мог переселиться в другой удел, законно же принадлежавшей ему земли у него не было ни там, ни здесь. Так наступил Второй период. Власть децентрализованная, господствует сепаратизм, постоянно вспыхивают княжеские междоусобицы, в них вовлекаются и народные массы, у которых остаётся мало энергии на созидательный труд. Это значительно ослабляет Русь и делает её соблазнительным объектом для внешних завоевателей.
Завоеватели не заставили себя долго ждать: с востока нагрянули монголо-татарские полчища, и Русь потеряла самостоятельность, став улусом Золотой Орды. Независимая удельная система власти продержалась на Руси с 1054 года (смерть Ярослава Мудрого) до 1238 года (кровавый рейд Батыя), т.е. 174 года. Как видим, второй период по времени был примерно равен первому. Всего на пару десятилетий больше занял Третий период. Власть иноземцев. Победители правят с помощью русских князей, назначая их своими наместниками и сборщиками дани. Рассматривая Русь как часть своей империи, ханы заинтересованы в установлении в ней порядка, чем пользуются наиболее умные наши князья для расширения и укрепления своих уделов.
Здесь уместно вспомнить тезис знаменитого английского историка Арнольда Тойнби «Чем сильнее вызов, тем более творческим и энергичным бывает ответ». Для иллюстрации этого положения он приводил как раз ответ русского народа на татаро-монгольское иго: по его мнению, именно благодаря игу Русь стала великой державой, ибо нашла на него гениальный в творческом отношении ответ. Это совершенно верно. Но Тойнби не добавил, что гениальность всегда персональна, и творческий потенциал народа реализует себя в деятельности какой-то конкретной личности. Такой харизматической личностью стал во время потери Русью независимости князь Александр Невский.
Одержав в качестве новгородского князя блистательные победы в 1240 г. над шведами, а в 1242 г. над Ливонским орденом, он надолго приостановил напор германско-католического мира на Русь и смог обратить свой взор на восток. Там, как он понимал, его полководческий талант был бесполезен: выступать с оружием в руках против Орды означало бы самоубийство. Для успешных действий на этом фронте нужен был незаурядный политик и дипломат. Александр им и стал.
Прежде всего, надо было глубоко изучить противника. Сама судьба помогла ему в этом. В 1247 г. Батый вызвал Александра вместе с его братом Андреем в приволжскую Орду, а оттуда послал их в Каракорум к великому хану. Красавец и умница Александр обаял и того, и другого и получил ярлык на княжение в Киеве – формально старшем русском столе. Но фактически разорённый и обезлюдевший Киев потерял своё значение, и Александр вернулся из Орды в Новгород. Теперь он знал о завоевателях всё, что было ему необходимо для выработки по отношению к ним долгосрочной стратегии.
Ситуация, которая открылась проницательному взору Александра, была следующая. Монголы, верившие, что сам Бог предназначил им господствовать над миром, полагали, будто Русь навсегда будет их провинцией, а отсюда делали вывод, что чем больше эта провинция будет процветать и чем меньше в ней будет усобиц, тем обильнее станет собираемая с неё дань, которую они считали вполне законным территориальным налогом. Однако азиатская масса не имела никакого намерения переселяться в чуждые для неё лесные просторы Руси – их вполне устраивала вольная жизнь в степи, где могли пастись их бесчисленные табуны лошадей, стада коров и овец. Сила же захватчиков, которой нельзя было противиться физически, состояла в единоначалии, в наличии чёткой вертикали власти и строгой дисциплине. Учтя всё это, Александр и выработал свою линию поведения, сводящуюся к двум основным пунктам.
Первое. Надо всячески поддерживать представление Орды о том, что Русь является её неотъемлемой частью, демонстрируя свою покорность ханам.
Второе. Надо пользоваться заинтересованностью ханов в мире и спокойствии в их «северном улусе» и не останавливаться перед обращением к ним за военной помощью для прекращения междоусобиц и централизации княжеской власти, ибо ордынской монархии сможет дать отпор только русская монархия. Пусть победители, думая, будто работают на себя, работают на нас.
Александр сам же и показал, как надо осуществлять эту политику, приведя на Русь татар, чтобы усмирить строптивых новгородцев, которые привыкли менять князей как перчатки. Нагнав на них страху, он против их воли посадил на княжение своего сына Василия, дав всем понять, что с теми князьями, которых поддерживает Орда, шутки плохи. Стратегию использования вражеской силы для собирания русских городов вокруг Москвы осуществляли прямые потомки Александра Невского: его сын Даниил, внук Иван Калита и так далее. В итоге к середине XV в. Русь стала монархией, а иго сделалось кошмарным воспоминанием. В 1448 году произошли сразу два великих события нашей истории: Василий Второй стал единоличным властителем Руси, прекратив междоусобицы, и Русская Православная Церковь обрела самостоятельность (автокефалию). Наступил Четвёртый период. Власть снова монархическая, Русь стала Царством. Но, поскольку оно образовалось в результате поглощения других уделов московским уделом, царь психологически продолжает быть землевладельцем, только теперь его землёю является вся Русь.
Специфика такой разновидности монархии состоит в том, что монарх в первую очередь печётся о своей территории, защищая от внешних посягательств и, насколько возможно, расширяя её, и только во вторую очередь – о народе, которому милостиво позволяет жить на своей земле. В этих насельниках он видит только солдат и плательщиков. Такими царями-землевладельцами были у нас Василий Второй, Иван Третий, Василий Третий и, наконец, Иван Четвёртый, который с большим пафосом провозгласил в письме Андрею Курбскому идею русской земли как вотчины царя. Но такая монархия не очень устраивала простых людей, чувствующих себя постояльцами, и уж совсем была ненавистна бывшим удельным правителям, которые теперь стали всего лишь условными собственниками своих поместий, ибо царь мог в любой момент их отобрать. Чем бы завершилось это нарастающее неудовольствие, неизвестно, но в 1584 году Иван Грозный умер, не оставив дееспособного наследника, и на Руси наступил Пятый период. Власть сначала Годунова, потом Василия Шуйского, потом «Семибоярщины»: односословная, выражающая интересы единственного слоя населения, а именно – аристократии. Поскольку остальные сословия были у такой власти в пренебрежении, возникла анархия, и весь этот период вылился в Смуту, с этим именем и войдя в российскую историю.
Смута поставила Россию на край гибели. Спасло её только то, что через голову односословной власти в политическую активность по инстинкту самосохранения начали втягиваться одно за другим игнорируемые ею сословия: сначала провинциальное дворянство, потом купечество, потом ремесленники и, наконец, народные массы. И в 1613 году на трон была возведена в лице Михаила Фёдоровича новая династия Романовых, открывшая собой Седьмой период. Власть номинально монархическая, но монархи (большей частью женщины) возводятся на престол всесильным дворянско-помещичьим сословием и ревностно стоят на страже интересов этого сословия, в крепостной неволе у которой находится 80% населения страны.
Своего апогея закабаление крестьян достигло при Екатерине Второй. Это была самая аморальная личность из всех, какие сиживали на русском троне. Сущность её проста до примитивности, она поясняется аналогией. В каждой помещичьей усадьбе в то время обычно имелся немец-управляющий, который вёл финансовые дела своего хозяина, выжимая из его крепостных всё, что можно было выжать. И хозяин ценил его рвение, сажал за свой обеденный стол, хвалил, награждал. Екатерина была немкой-управляющей не отдельного помещика, а всего помещичьего класса сразу, и естественно, что его представители сдували с неё пылинки и восхваляли до небес, величая «матушкой». Но ей было этого мало, она хотела выглядеть ещё и «передовой» государыней, переписываясь с французскими просветителями, отстаивающими права человека, писала сентиментальные пьесы. Это делалось одной рукой, а другой она подписала указ о запрещении крепостным крестьянам жаловаться на своих помещиков, сделав их тем самым не только бесправными, но и безгласными. Запрета рабам подавать жалобы не было даже в древнем Риме!
Жесточайшая крепостническая система позволила России оплатить ряд успешных военных походов и расширить границы государства, но долго эта система продержаться не могла, ибо она сковывала созидательный потенциал великого народа. И на смену седьмому периоду закономерно пришёл Восьмой период. Власть по-прежнему монархическая, но теперь её главной сквозной задачей, преемственно решаемой династией, является ликвидация рабства и дальнейшее последовательное вовлечение всех слоёв русской нации в активную творческую деятельность на общее благо в рамках правового государства, т.е. задача создания гражданского общества, гарантом существования которого служит стоящий над ним монарх.
Эта программа начала осуществляться сразу после смерти Екатерины её сыном Павлом Первым. Но он слишком резко стал отбирать привилегии у привыкшего к ним дворянства, и его зверски убили. Гораздо умнее действовали в этом же направлении последующие цари: тихо и незаметно закладывали законодательную базу, поднимали уровень народного образования (повсеместно открывались церковно-приходские школы, реальные училища, гимназии и университеты), щедро субсидировали культуру и науку. В России возникли многочисленные философские кружки, музыкальные и литературные общества, женские курсы. Программа, принятая династией, была ею не только выполнена, но и перевыполнена: к концу XIX века самые широкие народные массы ощутили себя творцами истории. Это обернулось трагедией, ибо в действительности они не были готовы стать таковыми. Соблазнившись учением лжепророка Маркса, призывавшего к близким православному сердцу идеалам справедливости и братства, эти массы поддержали большевистскую революцию.
Архимандрит Петр (Кучер) КАМЕНЬ ВЕРЫ
Ныне великий двунадесятый праздник – Преображение Господне. В этот день Христос взял троих Своих учеников: Петра, Иоанна и Иакова, и возвел их с Собой на гору Фавор. Это был прообраз восхождения на небо – в Царство Небесное, где увидят Господа таким, каким Он есть во Славе Своей, а не скрытым во плоти, каким Он был пред человеками во время Своей проповеди в течение трех с половиной лет. Почему именно этих учеников удостоил Господь быть свидетелями Своей славы, взял именно их троих? Ибо эти апостолы были носителями трех главных христианских добродетелей. Узрят Христа прежде всего те, которые имеют такую веру и ревность о Славе Божией, как апостол Петр; такую любовь к Богу, которую имел Иоанн Богослов (его и называют – апостол любви); такую кротость и смирение, как у апостола Иакова, которого можно назвать апостолом смирения. Господь и взял его с Собой на гору Фавор за то, что он был настолько кроткий, незлобивый и смиренный, что был незаметен среди 12 учеников. Здесь же на горе Фавор перед апостолами, своими учениками, Господь показал Свою Божественную Славу – то, что отвергали ослепленные гордостью и злобой враги-первосвященники, фарисеи и другие князья израильского народа, которые хотели видеть Спасителя не как Бога, а как царя земного. Им не нужен был Царь Небесный в лице Иисуса Христа, пришедший спасти души, а не плоть. Они ждали другого мессию-царя, который бы освободил их от ненавистного Римского ига и покорил бы им весь мир. Но ведь это погибельно, как сказано в Евангелии: «Кая бо польза человеку, аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою» (Мк. 8; 36). Господь пришел спасти людей, подготовить их для перехода в Царство Небесное, а не заниматься суетными житейскими делами, и когда Его просили об этом, Он отвечал: «Кто Мя постави судию или делителя над вами?» (Лк. 12; 14).
Когда апостолы увидели Славу преобразившегося Господа и в Его присутствии Моисея и Илию, они потеряли сознание. И это понятно: ведь если бы мы увидели Ангела, и то лишились бы чувств. Всегда, чтобы не повредился дух человеческий, чтобы мы не заболели (т.к. у каждого свои страсти и немощи), видения приходят в легком тончайшем сне, который длится секунды. Вот в этом забытьи и были апостолы, но Господь их пробудил, чтобы они стали свидетелями того, что Он является Богом, Богом Законодателем.
Господь и созвал представителей Неба – законодавца Моисея и пророка Илию, чтобы апостолы, когда Он будет распят, не усомнились: а Сын ли Он Божий, Тот, за Которым мы пошли три с половиною года назад, бросив свои рыбацкие сети и семьи? А может, Он не Сын Божий, как говорят эти умники, первосвященники и фарисеи, вдруг они действительно правы? Чтобы этого не случилось, чтоб эти клеветники не сбили с толку апостолов и таким образом не разорили Новый Завет, не препятствовали принятию и распространению Евангелия – учения о спасении, Господь и показал на Фаворской горе избранным ученикам в Преображении Свое Божеское достоинство.
Ученики были еще более удивлены, когда на вершину горы спустилось светлое облако, и голос был с неба: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, о Немже благоволих; Того послушайте» (Мф. 17; 5). Вспомните, как в Ветхом Завете Господь являлся Моисею – гора Синайская содрогалась от Всемогущества Божия, Он как бы по столу кулаком бил перед лицом израильского народа, и это не помогло. Сверкали молнии, гремели раскаты грома, вершина горы была в огне и дыме, но, несмотря на это, израильтяне на виду у Бога выливали себе из золотых украшений тельца и поклонялись богу иному – сатане. А здесь, на Фаворе, Отец явился в светлом облаке и показал, что Бог существует в Троице. Апостолы увидели, что Иисус Христос поистине Сын Божий, а раз Сын Божий, то Отец Саваоф не единственный, как думал сатана до своего грехопадения, и чего народ израильский до сих пор не знал.
«Сей есть Сын Мой Возлюбленный, о Немже благоволих; Того послушайте» – эти слова были предназначены не только апостолам, они касаются и всех нас, чтобы мы Ему послужили, а для этого нужно иметь такую веру, как имел апостол Петр, любовь к Нему, как у апостола Иоанна Богослова, и смирение, как у Иакова Зеведеева. Вот три главные добродетели, с которыми христитане могут взойти на небо, и без этого, дорогие, не спасешься. Господь привел нас к вере, и это величайшее благо, что мы сейчас находимся в храме – в этом небесном университете на земле.
Небо сошло в лице преобразившегося Христа и пророков Моисея и Илии, получается, что и апостолы были на небе.
Перед тем, как перейти из этой жизни в другую,возвратиться в Свои Горние обители, Господь показал, что Он Сын Божий, и мир, какой видели три Его ученика на Фаворе, есть на небе, и что в этот мир – небесный Фавор, можно взойти только на добродетелях: на вере, на любви к Богу, смирении и добротворении. С этими свойствами можно привлечь благодать Духа Святаго и общаться с Богом, и такого человека не повредит огонь, который поедает грешников. Имеющих эти благодатные свойства Господь допускает приблизиться к Нему, и человек видит самое главное – неизреченный Божий Свет.
Аминь.
Всеволод Емелин: «Я ЖИВУ ПРОСТО...»
«ЗАВТРА». Всеволод, недавно издательство «Ad Marginem» выпустило книгу «Gоtterdаmmerung», фактически полное ваше собрание сочинений. Что чувствует поэт, доживший до такого дня?
Всеволод ЕМЕЛИН. Помирать пора, что ж ещё. Всё сделано, дальше будет только хуже. По этой книжке видно, что все хорошие стихи давно написаны, дальше – хуже и хуже. Жизненный путь пройден, лучшее сделано.
«ЗАВТРА». Может, пора переходить на прозу?
В.Е. Проза пишется усидчивостью. Стихи – увидел закат, ласточку, божественная мелодия заиграла, напел. Проза – это тяжелая изнурительная работа, требующая дисциплины, трудолюбия. Чего у меня никогда по жизни не наблюдалось.
«ЗАВТРА». Как же не наблюдалось – работа по геодезической линии, думается, требует множества усилий, это почти ратный труд.
В.Е. Ну, бывал ратный труд. Молод был, на четыре года меня хватило, потом я внутри себя капитулировал. Как я представляю, писатель – это внутренний закон: работать каждый день. А в экспедиции – все приезжают на точку и начинают пить. Деньги кончились, делать нечего – надо работать. Вот все и работают. Или жаба задушит, потому что хорошо платят, сдельно. Начальник может приехать и строго спросить, или ты сам вернёшься – пора отчёт давать. А у писателя никто не спросит. Если только жена.
«ЗАВТРА». Когда по самоощущению начался поэт Емелин?
В.Е. Был момент, когда я почувствовал, что написал нечто непохожее на всех остальных, нечто ценное. Это осень 91-го года, мой текст, который открывает все мои книжки – «Песня ветерана защиты Белого Дома 1991 года». Стихи-то я писал с юности. Но как нормальные советские школьники из читающих семей – под Блока, потом в восемнадцать лет прочёл в списках Мандельштама, стал писать под него. Обычный процесс юношеского взросления. Но тогда впервые ощутил, что создал вещь, которая может быть ещё кому-то интересна, в которой я никому не подражал. Белый Дом защитили, все отплясали, отпрыгали, и вдруг наступила мрачная осень. Зарплата на глазах стала превращаться в пыль, в магазинах не стало ничего, зато в ларьках появились бутылки шампанского ценой в три моих зарплаты, не говоря уже про виски. Взял ручку, сел и написал
«ЗАВТРА». Ваши тексты – реакция, рефлексия на события, коллизии. Емелин – не лирик?
В.Е. Я неоднократно говорил, что вполне завидую настоящим, признанным поэтам, живым классикам, у которых есть богатейший внутренний мир. Они могут из себя полными пригоршнями черпать эмоции, образы, метафоры и одарять ими окружающих. У меня, видимо, внутренний мир очень неглубок, грамм на пятьдесят, поэтому из себя мне черпать практически нечего. И одарить нечем читателя. Поэтому приходится реагировать на окружающую действительность.
«ЗАВТРА». Но такая реакция тоже может быть разной – можно мурчать от удовольствия в любой ситуации: есть нечего – буду худеть, жена ушла – никто не достаёт. Можно исповедовать негатив и тотальную оппозицию. У вас особый вариант, который как-то не особо успешно пытаются интерпретировать. Одновременно и серьёзно, и весело, и грустно.
В.Е. Я думаю, это та маска, которая уже приросла к лицу. Это печальная клоунада, которая просматривается в моих текстах. Но ведь не бывает событий однозначно горестных и однозначно радостных. Любое явление, извините за выражение, амбивалентно, имеет две стороны.
«ЗАВТРА». Но в ваших стихах нет того – либо радуемся, либо рыдаем. Мы имеем нечто единое и в то же время иное.
В.Е. Ну так можно сказать, что работает гегелевская триада: тезис—антитезис—синтез. Мы это проходили в школе, тогда всерьёз не воспринималось, но на дно души упало. И когда я начал выражаться в текстах, видимо, всплыло, работает, не прошло даром.
«ЗАВТРА». Частенько ваше творчество отсылают к произведениям Иртеньева.
В.Е. Ещё до того момента, как я пришёл к своему первому стихотворению, ранний Иртеньев произвёл на меня сильное впечатление. Я увидел, что так можно писать. Но Иртеньев – чистый сатирик и ироник. Он чётко отделяет себя от своих объектов. Я не отделяю, возвращаясь к философской терминологии, субъект и объект. У меня и иронии даже нет, автор и персонаж неразделимы, маска прилипла к лицу.
«ЗАВТРА». Кто значится в ваших поэтических святцах?
В.Е. Некрасов, Блок, Маяковский. Революционные романтики – Багрицкий, Тихонов, какой-нибудь Джек Алтаузен, которого я запоем читал.
«ЗАВТРА». «Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского. Зачем им пьедестал? Довольно нам двух лавочников славить, Их за прилавками Октябрь застал»?
В.Е. У него есть интереснее стихи.
Тот же Некрасов – совершенно недооценённая фигура. На мой взгляд, он интереснее Пушкина. На стихи Пушкина народ песен не поёт, а на стихи Некрасова народ поёт песни. «Ой, полным-полна моя коробочка» или «про Кудеяра-атамана» – это Некрасов.
«ЗАВТРА». А эти самые святцы что-то говорят о поэте?
В.Е. Очень многое говорят. Мои литературные враги любят Ходасевича, а я его совершенно не понимаю. Зато они очень стесняются Блока, который, как неоднократно озвучено нашими «литературными генералами», – «плохой поэт».
Высоцкий – тоже, как ни странно, во многом забыт, совершенно не оценён за то, за что надо было бы оценить, растворён в мифе и подробностях личной жизни. ..
Вот мой друг Андрей Родионов на вопрос о любимом поэте всегда отвечает – Эдгар По. И никто ничего не может сказать. Получите-распишитесь...
«ЗАВТРА». Придерживается ли поэт Емелин какого-то образа?
В.Е. Ну, в наше время без имиджа-то куда? Важен не человек, а имидж… Каждый поэт выстраивает свой образ. Короткая стрижка, чёрная дешёвая майка, турецкие джинсы, чёрные кроссовки. Жарко, но не могу напялить на себя шорты, бермуды, шлепанцы. Если уж меня называют певцом рабочих окраин, то я вынужден придерживаться определённых рамок. Вы вермут пьёте, а я в такую погоду всё равно вынужден водку пить. Приятного мало, но что делать – имидж. Можно сказать, поэзия требует жертв.
«ЗАВТРА». Хотелось бы вспомнить, как поэт Емелин появился перед широкой публикой. Есть известная история о публикации в «Независимой газете» – неизвестному автору позвонили и предложили напечататься.
В.Е. Есть у меня старый друг, ещё с институтских времён, поэт Иван Зубковский. Он одно время взял на себя роль моего литературного агента. Сам я пытался бегать по редакциям, но потом плюнул. Результат практически известен – «стишки принесли? ну, посмотрим...» Судьба ясна – читать никто не будет, дальше первого мусорного ведра не проживут. После дефолта мне попался журнал литературных дебютов под названием «Соло». Издавал его Александр Михайлов-младший, ему я очень благодарен, хотя так до сих пор он мне и неизвестен. Я так понимаю, что «Соло» загнулся в августе девяносто восьмого года. А мне он попался чуть позже, я позвонил – Михайлов бодро ответил, что «журнал жив, рукописи принимаем». Видимо, у него были прожекты, но они не осуществились. Зубковский не поленился, сложил мои тексты в конверт, отнёс по адресу редакции и бросил в почтовый ящик.
Прошло время, праздновался юбилей «Независимой», была большая пьянка в Манеже или в Гостином дворе. И на этой пьянке Александр Михайлов-младший, ещё раз спасибо ему, подошёл и вручил Виктории Шохиной мои стихи – мол, хочешь посмеяться? И где-то под самый Новый 2001-й год мне позвонили домой из «НГ»: мол, хотим напечатать – принесите фото и краткую автобиографию. Не веря своему счастью, спотыкаясь, отнёс – через неделю в отделе культуры и искусств «Независимой газеты» «НГ-Кулиса» выходит целая полоса. Более того, через неделю снова звонят – мы по два раза не печатаем, но тут пришло много откликов, давно так на стихи не реагировали – есть ли ещё? Стихов было немного, но на ещё одну полосу хватило.
После этого я сел и стал ждать, когда придут женщины, деньги, бассейны с шампанским, поездки на острова, но ничего не дождался. В это время мне в очередной раз наскучила работа при храме, тогда только открылся наш элитарный «Проект О.Г.И.», и мне по знакомству предложили поработать товароведом в книжном магазине. Зарплата там раза в четыре должна была превышать мою церковную зарплату, и я торжественно туда пришёл. Месяца три я в О.Г.И. проработал, но почувствовал, что попал не в свою компанию, как-то напрягали меня ходящие там люди. Они ещё сами не знали, что они хипстеры и слова такого в ходу не было. А в Церковь всегда принимают, тем более – за маленькую зарплату работать охотников мало. Кстати, свой «церковный путь» я начал с того, что пришёл сторожем в храм Косьмы и Дамиана в Столешниковом переулке. Предыдущего сторожа «попросили», и меня взяли на его место. Как я узнал позже, моим предшественником был ныне известный музыкант Сергей Калугин.
Работая в «Проекте О.Г.И.», я подружился с одной девушкой-продавщицей, и поскольку там мелькали знаковые фигуры новой литературной тусовки, то она, независимо от меня, бросалась к каждому, всучивала мои бумажки. Естественно, девяносто девять человек донесли это до первой мусорной корзины, но сотым оказался Лев Пирогов. Который, как выяснилось позже, искал меня ещё с момента публикации в «Независимой». Он тогда как раз задумал мутить литературное движение, придумал название – «постинтеллектуализм», писал сложные, мне по необразованности не очень понятные статьи, и набрал туда Мирослава Немирова, Андрея Родионова, Владимира Нескажу, Дмитрия Данилова и меня. Было проведено несколько встреч, Немиров тогда был в энергичной фазе, отверг «постинтеллектуализм», объявил группу – товарищество мастеров искусства «Осумасшедшевшие Безумцы» («ОсумБез») . Это произошло в 2002 году в заведении под названием «Морисвиль».
«ЗАВТРА». Самоощущение и признание сплелись, а материальных благ как не было, так и нет. Но и официальный поэтический мир не спешил принимать поэта Емелина.
В.Е. Изначально это сообщество меня не приняло, хотя если бы я в дальнейшем демонстрировал свою лояльность, готовность играть по очень жёстким правилам, может быть, где-то лет через пятнадцать мог бы рассчитывать на уровень поэта, ну скажем, Гандельсмана. (Хотя нет, до Гандельсмана мне не дотянуть, он в Штатах живет, а это всегда плюс современному Русскому поэту. Можно в гости набиться).
Ведь есть совершенно чёткая машина по производству, изготовлению, назначению поэтов, жёсткая структура, иерархия, уровни. Но я и не собирался кого-то убеждать в своей благонадёжности.
«ЗАВТРА». Но и большой поэтический мир начала двадцатого века – почти то же самое. Не только пишущие поэты и теоретики стихосложения – это были поддерживающие их критики, люди, которые писали друг о друге. Формально-то и разницы нет, тем не менее, мы чувствуем, что она налицо?
В.Е. Потому что в начале двадцатого века не было монополии. Символисты, акмеисты, имажинисты... Возникали всё новые и новые группировки. Сейчас это всё монополизировано, как и в политике. Ну, создай ты новую партию, напиши устав – и что? А ничего – нет никакой партии, пока не завизируют сверху. То же самое и в поэзии – сейчас эта область абсолютно монополизирована. Есть официальная поэзия или как любят выражаться её идеологи – «актуальная поэзия», которая не терпит ничего выбивающегося из ряда.
«ЗАВТРА». Что же создаёт поэтический процесс – тексты или манифесты? Тексты создаются всегда, и даже в этом официозе – разные поэты, что бы мы ни говорили. Но нет процесса, его нельзя формализовать?
В.Е. В данном случае не вижу ни текстов, ни манифестов – вполне себе выросшая бюрократическая структура. В толстых журналах, на фестивалях, на премиях, на банкетах. Парадный фасад современной русской поэзии. Есть отдел кадров, есть бухгалтерия, отдел загранкомандировок. Приходит человек – его отправляют в отдел кадров, смотрят личное дело, записывают – пойдёте по такому-то разряду. Если по достижении определённой выслуги лет, при ненарушении правил, при правильном поведении, почтении и проявлении лояльности, – происходит перевод на новый уровень.
