Текст книги "Газета Завтра 286 (21 1999)"
Автор книги: "Завтра" Газета
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Валерий Хайрюзов ТЬМА НАД БАЛКАНАМИ
В который раз в этом веке Сербия вздернута на дыбу. Снова по городам и селам пожары, смерть и горе на лицах людей. Послушаешь радио или посмотришь на выступление представителей нового мирового порядка – и кажется, все силы мирового зла обрушились на маленькую страну. За что? В чем провинилось это племя южных славян, что его, в буквальном смысле этого слова, пытаются стереть с лица Земли? Задавая себе этот вопрос, почти всегда я вспоминаю международную конференцию в Висконсинском университете, которая проходила весной 1993 года. Попал я на нее, будучи депутатом Верховного Совета. Темой конференции были проблемы тюркских народов, проживающих на территории бывшего Советского Союза. В Висконсин были приглашены многие представители арабских стран. По замыслу организаторов, я должен был представлять на конференции русское население. С первого же выступления на бывший Советский Союз, на русских со стороны моих бывших соотечественников, известных деятелей советской культуры, ставших ярыми националистами, полились потоки лжи и клеветы, чувствовалось желание как можно глубже лизнуть своих новых баев. Но еще с большим остервенением нападали они на сербов, хотя война в Боснии в повестке не значилась. Все шло по отлаженному сценарию, выступающие знали, зачем их здесь собрали. Свое выступление я начал с горестной шутки, сказав, что создается впечатление:
– Кто бы в мире знал Чингиза Айтматова, Мухтара Ауэзова или сидящих в этом зале Олжаса Сулейменова, если бы в свое время они не были переведены на русский язык. Славяне и тюрки имеют многовековой опыт совместного проживания. Сербам и мусульманам на Балканах делить нечего. Дайте нам всем жить спокойно. Не стравливайте нас. Мы сами во всем разберемся. Стреляя в прошлое, вы убиваете будущее.
Нет, они хотели стрелять не только в прошлое. Балканы для них были полигоном перед окончательным походом на Россию. Многим нашим обывателем казалось, что отодвинув Россию из Европы в Скифию, западные страны о ней забыли. Продырявленная грызунами система социализма рухнула, и началось движение цивилизованных гуннов на Восток. Все бывшие страны восточного припали или готовы припасть к ногам новых хозяев. Югославия этому движению мешает, она, как гвоздь под лезвием ножа.
За последние годы мне не один раз удалось побывать в Югославии. Хотелось самому докопаться до истины и понять, что же происходит на этой древней земле. К тому времени я уже точно знал, что мы не будем разжигать пожар в собственном доме, отдадим и Крым, и Рим. Но это не спасет, если у власти будут те люди, для которых минута власти значат больше, чем национальные интересы России. Нам его принесут. Уж больно соблазнительно для Запада добить дохлого медведя и навсегда решить давний спор в свою пользу.
Тысячи километров по дорогам Сербии, Боснии, Сербской Краины, Черногории. Встречи и ночевки в окопах и блиндажах, разговоры и споры. Приходилось отвечать на многие неприятные вопросы. Например, о действиях министра Козырева. И приходилось объяснять, кто он такой и почему так поступает. И было стыдно, что у нас такой министр, точно мы с ним были из одной деревни. Но когда вполголоса, чтоб не обидеть кого-то из сербов, обронил, что Горбачев – курва, я почувствовал, что мы одной славянской крови и что корни наши едины не только в языке. Поражали осведомленность и любознательность сербов. И неважно, где происходил разговор – в траншее или на официальном приеме. Как-то после встречи с Радованом Караджичем Валентин Распутин сказал, что нам было приятно разговаривать с молодым и, наверное, самым образованным и духовным правительством в мире. И это не было данью вежливости.
У сербов, как и у нас, шли и идут споры, как и в какую стороны двигаться дальше. Во время недавней поездки в Черногорию с Николаем Павловым один из высокопоставленных деятелей культуры правительства Джукановича сказал нам, что сейчас, в эпоху компьютеров, связи через Интернет, не стоит непременно держаться своего языка или алфавита, они становятся анахронизмом, для развития можно и нужно переходить на латиницу.
– Китайцы создают свои компьютеры, запускают спутники в космос. Но от своих иероглифов не отказываются, – заметил Николай Павлов.
Присутствующий на беседе и прекрасно говорящий по-русски епископ Черногорский Амфилохий не выдержал и, соглашаясь со словами Павлова, с улыбкой ударил кулаком по столу. Похоже, лучшей поддержки своим мыслям он и не ожидал найти. Здесь, на самом западном краю Православия, подобные споры имеют скрытый подтекст, в каких-то сотнях миль отсюда центр католицизма – папский престол.
Во многом сербы очень похожи на нас – русских. Хорошо знают и любят наши партизанские песни. Посмотришь, послушаешь – у них все первые, вторых нет. Ни за что не любят уступать. Та же бесшабашность. Рассказывают, как в Белграде молодые люди играют в рулетку по-сербски, заключают пари и в часы пик на автомобилях мчатся через весь город наперегонки. Любят и порисоваться. В Боке Которской местный двухметрового роста священник рассказывал, как после назначения в местную епархию ему пришлось укрощать местного авторитета. Король Боки, чемпион по водному поло, сказал какое-то ругательство в спину проходившего мимо батюшки. И тот, не задумываясь, принял превентивные меры – своим пудовым кулачищем огрел хулигана по уху. От неожиданности, думая, что его достала небесная десница, тот рухнул на землю. Все это происходило на глазах многочисленной паствы, и с этой минуты авторитет батюшки стал незыблемым. Или вот хорошо известный у нас в России профессор Ростислав Петрович. Ему за семьдесят, но его энергии, жизнелюбию можно только позавидовать. В России у него куча друзей. Улыбаясь, Петрович много и охотно рассказывал о своих приключениях в России, когда он организовывал выставку о геноциде сербского народа. Говорить о его друзьях в Сербии и Черногории не приходится. Его знают, любят и гордятся им все – от президента Милошевича до соседки, столетней Христины Книжевич.
Вообще поучиться бы у них можно многому: мягкости общения, доброжелательности, гостеприимству, философскому отношению к невзгодам, тому, чем и наш народ был когда-то славен и знаменит. И, конечно же, умению пить. Вина у сербов много, выпивают часто, но пьяных я не видел. Нет на улицах нищих. Здоровые, хорошо одетые дети и опрятные старики. После Москвы это бросается в глаза сразу же.
Армия пользуется у населения особой любовью. Подтянутые, высокие, спортивные ребята. Да и те офицеры, которым под пятьдесят, сохраняют бравый вид и выправку, как, например, командующий войсками противовоздушной обороны Республики Сербской в правительстве Радована Караджича Жиломир Нинкович. Это его войскам первым пришлось бороться с американскими “томагавками”. Стройный, живой, умный. Меня как бывшего летчика особенно подкупило то, что мы с ним коллеги. Я поделился с ним своими наблюдениями от поездки в Ирак сразу же после войны в Заливе. Мне тогда показалось, что иракцы воспринимали американские ракеты как нечто потустороннее, как прилетевшую из чужого мира злую силу.
– Она и здесь злая, – заметил Нинкович. – И все же мы, сербы, знаем психологию европейцев и американцев лучше. И используем, как в годы Второй мировой войны. Выучку, профессионализм, сообразительность и быстроту принятия решений – вот, что мы можем противопоставить хорошо вооруженным агрессорам. Есть ли страх? В конечном счете все мы смертны. Так лучше умереть за правое дело.
Честно говоря, я давно не слышал ничего подобного. Говорить о войне без рисовки, спокойно и профессионально может действительно уверенный в своей правоте и силе человек, который защищает от устроителей “нового мирового порядка” не какие-то там общечеловеческие ценности, а свободу своего народа. И русского в том числе. И каждый раз, покидая гостеприимную землю Сербии, чувствуешь, что расстаешься не просто с друзьями, с которыми хорошо провел время.
Прошлой ночью мне вновь позвонил профессор Петрович.
– Мы держимся, – сообщил он. – Передайте всем, что у нас много храбрых бойцов. Сегодня нам пока не нужны добровольцы. Нам нужно оружие. Мы показываем всему миру и, прежде всего вам, что мировому злу можно противостоять. И опять, как когда-то в Боснии, он с горечью спросил, почему назначили спецпредставителем Черномырдина.
– Когда был премьером, он плохо сделал России, неужели он сделает хорошо за Сербию? Гор сказал – и они убрали Примакова. Об этом знают все. Пусть они разбрасывают свои листовки. Нас “апачами” не испугаешь. Солдаты в Косово знают, что если они и умрут, то защищая свою землю.
Что можно было сказать ему в утешение? Человеку, который был партизаном, сидевшему в титовских лагерях, и написавшему об этом пронзительные книги? Что, в отличие от Сербии, Россия упала на колени до выстрела и мы зависим теперь от воли, вернее, от отсутствия воли у одного больного правителя? Еще раз расписаться перед пожилым человеком в собственном бессилии? Кто знает и поверит, что, несмотря на наше коленопреклоненное состояние перед Западом, все равно где-то там, в Америке, каждый год в Висконсинском или ином университете продолжают собирать конференции ненавистники Сербии и России? И что, возможно, на заводах Боинга или Круппа уже собраны новые ракеты, которые в один прекрасный момент упадут и на наши города? Успокоить его, что доверчивый наш народ уже слабо верит в “спецмиссию” человека с лицом говорящей гири. Когда аргументы слабы, не очень-то поправишь их громким голосом. Я сказал, что все мы молимся за них. Он все понял и положил трубку. Я знал, что его дом находится в пятидесяти метрах от здания Генерального штаба Югославской народной армии.
Дмитрий Ермолаев ДАВАЙ МСТИТЬ КОЗЫРЕВУ (рассказ)
– Давай мстить Козыреву!
Дарко смотрел на меня внимательно и серьезно, ждал ответа, обняв одной рукой ствол старой черешни, другой слегка поглаживая висевшую сбоку на поясе кобуру. Он не шутил.
Вечер опускался на милую моему сердцу Сербию – удивительный летний вечер. Солнце уже скрылось, оставив после себя языки багрового и малинового пламени, догоравшие теперь на западе у самого окоёма. И от этого последнего, умирающего света было как-то тревожно, неуютно, и, казалось, в воздухе витает еле уловимый, далекий запах гари. Все вокруг подернулось пепельной сумеречной дымкой, близилась минута, когда и я? и Дарко, и как будто растущие вместе с плодовыми деревьями дома села, раскинувшегося поодаль – Сербия, Россия, весь мир – сольемся в подступающей тьме в единое целое, будем слитно дышать, слитно чувствовать, и ничего не будет отдельного – все станет одна большая ночь.
И друг, возможно, мой соединится с тем, кому решил отомстить...
– Почему именно ему?
Дарко взглянул на меня укоризненно, и я понял, что сморозил глупость. Ведь Козырев, бывший министр иностранных дел, более всего олицетворяет для сербов новую Россию – страну, бросившую их, веками молившихся и уповавших только на русскую помощь и заступничество, – на произвол судьбы.
Чего же может желать Козыреву серб? Чего он может желать тому, кто, выполняя волю своих кремлевских и заокеанских хозяев, заставил “майку Русию”, всегда бывшую для Сербии державой-покровительницей, поддержкой и опорой, присоединиться к хору шельмующих Югославию голосов, подключиться к удушающим братский народ санкциям, согласиться с варварскими бомбежками боснийских сербов в 1995 году.
Я вспомнил, как возмущенная девочка-переводчица, сербка, обслуживавшая русскую дипломатическую миссию в Боснии, с болью и гневом рассказывала мне о “господине Да”, как его называют повсюду в мире, о том, что он, приехав в столицу воюющих боснийских сербов – Пале, прифронтовой город, – привез с собой трех (!) секретарш, вертихвосток в коротких юбчонках, мило всем улыбался и позировал перед телекамерами. Его абсолютно не интересовало ничего, что могло бы противоречить официальной версии американского госдепартамента о “преступных” сербах и “невинных” мусульманах. Ему было наплевать на массовые зверства, совершенные исламскими моджахедами Алии Изетбеговича, и этнические чистки, осуществленные нынешними хорватскими усташами под руководством их президента Франьо Туджмана. Поулыбавшись, он уехал. Через неделю Россия присоединилась к антиюгославским санкциям.
Я представил себе Козырева – маленького человечка с бегающими глазками, блудливо стреляющими по сторонам, и приторной, липкой улыбкой, ощутив которую на себе, хочется тут же умыться.
И припомнил другое лицо.
Мне вспомнилось лицо серба Грковича, его единственного сына Душана мусульмане посадили на кол. У Грковича были страшные, кричащие от безысходности и непреходящей боли глаза. Его улыбка – горькая и гордая одновременно – была улыбкой человека, с достоинством несущего свое горе. После смерти сына он пошел на фронт. Думаю, он бы тоже хотел наказать Козырева.
Я сравнил две улыбки: министерский оскал, заскорузлый от крови тысяч невинных жертв, и ту, другую, улыбку старого серба, излучавшую скорбь – и понял, что не смогу возражать Дарко.
Можно ли маньяка, с легкостью обрекшего на гибель тысячи людей, считать человеком? Можно ли считать человеком чудовище, помогающее рвать на части мою Родину, Россию, стремящееся урвать от нее кусок побольше? Можно ли называть человеком безродного зверя, не признающего никакого закона, кроме закона сытого брюха? Зверя, прикормленного Америкой, и за ее подачки готового продать отца и мать?
Наверное, можно. И молиться за него, за его вразумление – необходимо. Но – неимоверно тяжело. И сердце, и душа, и все, что есть во мне человеческого, восстают против этого...
Когда мы с Дарко возвращались в село, уже окончательно стемнело. Над проселком, по которому шли обратно, дрожали, переливались звезды.
И странно, и хорошо было брести почти вслепую, нащупывая путь, чувствуя под ногами то острый камень, то мягкую, нагретую за день солнцем пыль.
Позже, провожая меня в Белграде на московский поезд, Дарко сказал:
– Если придумаешь, как отомстить, пришли мне телеграмму. Напиши в ней: “Айдем на лов” – “Идем на охоту”. Я приеду.
Сейчас весна, время таяния снегов, время цветения садов, время жизни. Натовские налеты на Югославию продолжаются. Американские пилоты писали на сеющих смерть ракетах: “Поздравляем с Пасхой!”
Счет погибших сербов опять идет на тысячи. В подвалах бомбоубежищ сербские дети плачут и спрашивают матерей, когда же матушка-Россия придет им на помощь.
В самой же России наследники Козырева вновь отделываются красивыми и пустыми словами, осуждающими бомбежки, боясь сделать лишнее движение, чтобы в Америке и в НАТО не подумали чего плохого. В Кремле затыкают уши, когда из Сербии доносятся стоны раненых и предсмертные вскрики убитых.
Русский народ безмолвствует, как и восемь лет назад, когда в Югославии раздались первые выстрелы, когда начался продолжающийся и по сей день геноцид сербов – уже третий для них в нынешнем столетии.
Вчера из Белграда мне позвонила знакомая сербка. Она не плакала и не жаловалась. У нее был каменный голос. “Мы умираем за вас”, – сказала она. Вчера же на одном из каналов российского телевидения выступал Козырев. Сожалел о бомбежках. Ругал сербов, вынудивших НАТО применить силу. И – улыбался. На моем столе лежит готовая к отправке телеграмма. В ней всего три слова: “Айдем на лов”. Сейчас я пойду на почту.
Мурманск
Владимир Бушин АПОФЕОЗ АЛКОПСИХОЗА
ГОВОРЯТ, КОГДА ПРИМАКОВ БЫЛ ВЫДВИНУТ на пост главы правительства и в качестве кандидата первый раз препожаловал к Ельцину, тот встретил его восклицанием закадычного дружка:
– Кого я вижу! Зиновий Максимыч! Сколько лет, сколько зим!
Деликатный кандидат промолчал, а чуткий, как заяц, Сысуев шепнул принципалу в волосатое ушко: “Зиновий – это Гердт. Он умер. А Примаков – Евгений, он живой”. Принципал негромко чертыхнулся и продолжал с новым приливом дружелюбия:
– Наконец-то! Дорогой Евгений Трофимыч, как я рад!..
Тогда визитер взял листок бумаги, написал крупными печатными буквами свое полное имя и положил бумажку перед президентом. Он прочитал и удивился:
– Вы знаменитый комкор Примаков, герой гражданской войны?
– Нет, я академик Примаков, министр вашего правительства.
– А разве так бывает, чтобы у разных людей одна фамилия?
– Иногда бывает.
– Первый раз слышу! А какой вы министр?
– Иностранных дел.
– Надо же!.. А где этот... как его? Мозырев, что ли, или Пузырев? Ведь я его, помнится, вроде не вышибал. Хотя, между нами, он давно заслужил это. Мало ему, понимаешь, что я любимого внука отправил учиться в Англию, он еще все подбивал меня и... как ее?.. Наину Иосифовну принять американское подданство. А деньги, говорит, все до последнего доллара переведи туда, куда перевел их Черномырдин. Ну, настоящий агент! Они меня со всех сторон, понимаешь, обложили. Дохнуть не дают... Хорошо, назначим вас главкой правительства. А кого на пост министра иностранных дел?
– По-моему, самое лучшее – моего заместителя Игоря Сергеевича Иванова.
– Иванова?! Это невозможно! Немыслимо! Что скажет мировое сообщество! Нас немедленно обвинят в великодержавном шовинизме, в имперских амбициях да и просто в агрессии. Я крайне удивлен, что у нас после всех моих стараний еще до сих пор есть на высоких должностях люди с такими шовинистическими фамилиями. Давайте лучше назначим Лившица. Он может сколько угодно говорить, и все с улыбочкой. А разве это не главное для дипломата? Или Гердта. Еще лучше! Комик.
– Ваше высокопревосходительство, – вмешался Сысуев. – Я уже докладывал, Зиновий Гердт как бы вне поля вашей досягаемости. А Лившиц тут, и, кажется, безработный. Его можно.
– Нет ни души, – вспылил президент, – кто был бы вне моей досягаемости! Вот Гердта и назначим!
Однако Примаков не соглашался, упорствовал на своем. Ельцин попросил Сысуева принести фотографию Иванова и долго ее рассматривал.
– Ничего в нем нет иностранного, одно только, прости Господи, русское... Что ж, пусть будет по-вашему. Но, во-первых, пусть Иванов отрастит пейсы и купит ермолку; во-вторых, дадим ему псевдоним, например, Рабинович; ну и, в-третьих, распорядитесь насчет обрезания. Я позвоню Ренату Акчурину. Он организует без очереди. И бесплатно.
Но Примаков был непримирим. С большим трудом ему удалось отвергнуть все требования и протащить Иванова на пост министра под его собственным шовинистическим именем, и без ермолки и хирургического вмешательства. Это и явилось главной причиной неуемной вражды к новому правительству и неустанных попыток ошельмовать его со стороны богоизбранных интернационалистов типа Явлинского.
А Ельцин вроде смирился с носителем шовинистической фамилии на посту министра иностранных дел, но нет-нет да и назовет его все же то Лившицем, то Рабиновичем, то Гердтом. Впрочем, дело тут, как можно догадаться по первым строкам нашего повествования, не только в великом интернационализме. Говорят, Клинтона он порой называет другом Гельмутом, Жака Ширака – Виктором Степановичем, Волошина – Калошиным, Сысуева – Абрамычем и даже родную супругу – Хиллари Иосифовной...
ВРАЧ ВЛАДИМИР ДАНИЛОВ, анализируя нынешнее состояние здоровья Ельцина, приходит к выводу, что в данном случае “речь идет о нарастающем слабоумии в позднем возрасте”, причина которого – хронический алкоголизм. По-научному это называется полиневротический алкогольный психоз. Важнейшие проявления болезни – провалы памяти (амнезия) и так называемая конфабуляция, т.е. замена выпавших из памяти в момент разговора имен, названий или даже мыслей на близкие по смыслу или “конфигурации”. Этим именно легко объясняется замена Евгения Максимовича на Зиновия Трофимовича, – “конфигурации” имен довольно схожи. Сложнее объяснить, почему Жака Ширака наш президент называет Виктором Степановичем, а свою жену – Хиллари Иосифовной. Видимо, это еще неизвестная форма болезни.
Статья В.Данилова была напечатана в “Советской России” 29 апреля, а буквально на следующий день, 30-го, клиент явил прелестный образчик своего алкогольного психоза. Дело в том, что в Москву приехал Нельсон Мандела, президент Южно-Африканской республики. И вот в своем приветственном слове наш батя брякнул: “У вас в Югославии...” В сей момент Волошин или Сысуев, которые, надо полагать, всегда в таких ситуациях настороже, каким-то невидимым электронным шильцем кольнули патрона в мягкое место, и он тотчас поправился: “Ой!.. В Южно-Африканской республике...” Но, увы, чижик-пыжик, который на Фонтанке водку пил и не закусывал, уже выпорхнул, прочирикал: “Югославия!” Но если бы только в этом все дело!..
Дальше в приветственном слове, достойном стать эпитафией первого президента России, он сказал: “Мы с восхищением наблюдали, как вы, Нельсон, сбросили ненавистный режим апартеида подобно тому, как я сбросил ненавистный сталинский режим”. Эти слова были апофеозом алкогольного психоза, вершиной старческого слабоумия и триумфом амнезии.
В самом деле, ну, сбросил. И что получил? Сталинский режим – это сверхдержава, перед которой трепетал мир и, в том числе, орды клинтоноподобных и ширакообразных. А твой режим – задворки мира, предмет насмешек и глумления даже в какой-нибудь губерноподобной Чехии, президент которой недавно нагло заявил: “Лучше больная Россия, чем здоровый Советский Союз”.
СТАЛИНСКИЙ РЕЖИМ – это постоянный рост экономического и военного могущества, неуклонное улучшение жизни народа, расцвет науки и культуры, гордость людей за свою Родину, их уверенность в будущем; твой режим – разорение всего хозяйства, жалкая армия, не способная провести успешную операцию корпусного масштаба, похабная американизация образа жизни и культуры, нищета народа, стачки, голодовки, самоубийства, униженность и стыд, всеобщий страх за будущее. При том режиме даже во время самой страшной и разорительной за всю историю войны не было голода и эпидемий; при твоем без всяких войн и природных катастроф – голод, нашествие забытых болезней, проституция, заказные убийства. Тогда опять, даже во время войны, пожары и взрывы, аварии и разрушения были следствием вражеских бомбежек, обстрелов и диверсий, а на оккупированной территории, где земля горела под ногами захватчиков, результатом партизанской борьбы; теперь по твоей воле земля горит под ногами всего народа: полыхают пожары и гремят взрывы уже не только во Владикавказе, Самаре, Вологде, но и в самой столице, в ее центре, под самым носом у твоих бездарных министров, способных лишь болтать по телевидению, – на Кузнецком мосту, на улице Горького, у стен Кремля, скоро заполыхают кабинеты, спальни и сортиры в твоих бесчисленных Барвихах, Горках и Русях.
Сталинский режим – это возвращение России утерянных царизмом и в ходе гражданской войны земель на Западе и Востоке; твой – развал державы, потеря не только Прибалтики, но даже Крыма.
Его режим – это Курчатов и Королев, Капица и Харитон, Чкалов и Покрышкин; твой – бегство из страны 80-ти тысяч ученых, ликвидированные конструкторские бюро, стоящие заводы, пустующие ангары и танкодромы.
Там – Жуков и Рокоссовский, знамя Победы над Берлином, атомное оружие; здесь – бездарный Грачев, неграмотный Ерин, убогий Степашин, позор поражения в войне против своей же маленькой Чечни, атомное оружие, которого у тебя никогда бы не было без Сталина, тобой оклеветанного и преданного.
С ним – как прекрасные символы режима – героини и красавицы Марина Раскова и Зоя Космодемьянская, символы твоего режима – бесноватая жаба Новодворская и неутомимая демагогша Памфилова с бюстом восьмого размера.
Сталинский режим – это Шолохов и Шостакович, Уланова и Рихтер, Эйзенштейн и Бондарчук, Павел Корин и ансамбль Моисеева; твой – оборотень Евтушенко, беглый марксист Оскоцкий, тщедушный Нуйкин, беспардонно вульгарная Бабкина, вездесущая со своими телесами Долина.
Тогда один Райкин чего стоил с его человечностью, умом, тонкостью; теперь чего стоит ворох всех этих хазановых, аркановых, задорновых, петросянов – плоских, однообразных, похабных.
Наконец, сталинский режим – это Сталин, великий государственный муж, которого уважал Рузвельт, перед которым руки по швам стоял Черчилль, сказавший о нем: “Он принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой”. А ельцинский режим – это Ельцин, обкомовский выпивоха, лоботряс и невежда, кремлевский интриган и самодур, которого уважает только Лившиц, перед которым стоит руки по швам только Сысуев, наверняка думающий о нем: “Он принял Россию с атомной бомбой, а оставит с сохой”.
Сталин встречался, беседовал со знаменитыми писателями мира – с Гербертом Уэллсом, Андре Жидом, Роменом Ролланом, Леоном Фейхтвангером, а Ельцин едва ли слышал-то об этих писателях, и невозможно представить, что кто-то из них или из таких современников, как Габриель Маркес, захотел побеседовать с ним. Разве что Уэллс, чтобы написать новую книгу под старым названием – “Россия во мгле”.
Сталин внимательно следил за литературой, много читал, переписывался, общался лично или по телефону еще и со многими писателями страны – с Горьким, Демьяном Бедным, Булгаковым, Биль-Белоцерковским, Шолоховым, Леоновым, Фадеевым, Эренбургом, Пастернаком, Михалковым, Симоновым... А с кем переписывается Ельцин? Разве что с Радзинским да Астафьевым. С кем перезванивается? Говорят, только с Адамовичем да Окуджавой.
Когда Сталин умер, в скорби оцепенела вся страна, плакал, кроме Льва Разгона, весь народ от безвестного пионера до академика Сахарова. Когда настанет твой час, Ельцин, рыдать и выть, рвать на себе волосы будет только тот же Лев, а подвывать ему – Солженицын...
ВОТ ТАКАЯ ПОЛУЧАЕТСЯ КАРТИНА при сопоставлении двух режимов. Но ведь после этого нельзя умолчать о том, что Ельцин и его шарага сбросили вовсе не сталинский режим. Куда там! Сталинский режим не смогли сбросить даже несметные механизированные полчища Гитлера. Вышло совсем наоборот: Сталин сбросил и раздавил в Европе гитлеровский фашистский режим. А Ельцин и стадо его паркетных генералов не смогли сбросить даже дудаевский режим в крошечной Чечне. Мало того, еще и капитулировали перед ним. А сбросили они худосочный горбачевский режим, и только.
Ничего этого Ельцин не видит и не понимает. 28 апреля, навешивая на шею своему защитнику и хвалебщику Виктору Астафьеву новый маскарадный орденок, он продолжал долдонить о том, что его мечта и цель – “вернуть России духовность, которую она потеряла за долгие годы”. Как ельцинская духовность возвращается – все видят. От этой духовности люди сходят с ума и стреляются.
Из всего сказанного следует, что алкогольный психоз Ельцина, ничего не понимающего в том, что натворил, достиг своей заключительной и самой опасной фазы. Она требует в интересах общества полной изоляции пациента. Эту благородную миротворческую миссию обязаны выполнить службы Путина и Степашина при содействии санэпидемстанции столицы.
