Текст книги "Газета Завтра 197 (36 1997)"
Автор книги: "Завтра" Газета
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
МАСКА РАДОВАНА
Юрий Лищиц
Собрались две тетки – одна американская, другая сербская первая и говорит: “А хочешь стать железной ледью – как Голда, как Маргарэт, как я? Будешь и ты мужиками помыкать. Век феминизма, сама видишь, вот-вот захлопнется, что дальше нам, ледям, делать, неизвестно. Давай хоть напоследок гульнем, хочешь?” – “Очень даже хочу железной стать ледью, – отвечает сербская тетка. – А что для этого надо?” – “Да почти ничего: убрать здешнего хозяина. Надоели эти национальные герои. Объявили его военным преступником, да вот никак не отправим в Гаагский трибунал… А мы зато подкинем вашим сербам несколько миллионов зелененьких”. – “И меня автоматом принимают в железные леди?” – “Ну! У тебя и физиономия под стать – острорежущая. Даже завидно… Эх, мне бы такую металлическую фигурку! Не доделали мне родители фигурку, то и дело слышу за спиной: “Ишь, жаба прошлепала… Ка-ра-катица…”
Может, и не в таких именно выражениях объяснились нынче летом при встрече две знатные дамы – номинальный президент Республики Сербской в Боснии Биляна Плавшич и госсекретарь США Магдалена Олбрайт, – но то, что сербская народная молва не поскупилась на крепкие площадные обороты, касающиеся умысла и сговора двух названных дам, в этом не приходится сомневаться. Коренные жители этих мест, известно, за словом в карман не лезут. В такой их способности те же американцы убедились в самый разгар своих блокадных мероприятий, когда уже нешуточно грозили бомбардировать Белград, и когда на одной из самых высоких плоских крыш югославской столицы намалеван был сербский бранный ответ на угрозу – то самое английское неприличное словцо, которым Голливуд с клинической монотонностью обрабатывает кинопублику обоих полушарий. Срамной глагол гляделся так крупно, что не только из кабины бомбардировщика, но и с помощью космической оптики легко, говорят, прочитывался.
Большая политика обычно не вчитывается в такие вот просторечные определения. И очень много теряет из-за своего снобизма. В случае с сербами политическим эмиссарам и эмиссаршам с Запада неплохо было бы знать заранее, что самое ругательное слово в устах разгневанного серба – вовсе не из сферы бытовой матерщины. Это слово: и з д а й н и к, то есть предатель. И так – в течение многих веков. Еще со времен битвы на Косовом поле. Даже от более ранней поры – той самой, когда серб впервые ощутил себя христианином, православным, когда впервые прочувствовал всю кромешность иудиного грехопадения, сопровождаемого звяком серебряной тридцатки.
Сам по себе Иуда нисколько не смешон. Он жалок, ничтожен в своем завистливом ослепении. Но всяк человек в истории, кто тиражировал и тиражирует по сей день иудин грех, достоин не просто презрения, он становится предметом осмеяния. Потому что ступает по пошлому пути, действует, как бездарный паяц, словно не догадывается, что все вокруг замечают вторичность его потуг.
Евангелист Иоанн рассказывает, что незадолго до истории с тридцатью сребрениками тот же Иуда Искариотский, увидев, как женщина из окружения Христа умастила ноги Сына человеческого целым фунтом драгоценного мира, возмутился: “Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?”
Сказал же он это не потому, поясняет евангелист, что особо пекся о нищих.
Всю демагогичность попечения Иуды о нищих тут же обнаруживает и сам Иисус. И потому требует оставить женщину в покое: “… она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда”.
Когда Биляна Плавшич, несколько последних лет истово служившая делу освобождения боснийских сербов, известная в народе как верная соратница Радована Караджича, вдруг – после встречи с заокеанской железной дамой – поворачивает на сто восемьдесят градусов, народное мнение не заставляет себя долго ждать: да она же – самая настоящая издайница! Она, видишь ли, печется о сиром и горемычном народе. Но как намеревается его спасти? Выдать, продать супостатам вождя народного, а на вырученные доллары осчастливить обездоленных сограждан. Раздать, значит, динарии нищим. Словом, Плавшич уворовывает свою демагогию прямиком у евангельского первопредателя. Вроде бы начитанная дама, но когда головка закружится от желания поскорей попасть в железные леди, становится не до исторических аналогий.
А зря. Позорную суть иудина греха сегодня в Республике Сербской сумеет объяснить каждый первоклассник. В здешних школах введен новый предмет (вернее, восстановлен в своих правах старый, традиционный) – вероисповедание, Закон Божий. И сделано это по волеизъявлению всего народа, а утверждено самим Радованом Караджичем, первым сегодня на Балканах национальным вождем, открыто исповедующим православие. В Пале, столице Республики Сербской, размерами своими смахивающей на какой-нибудь российский райцентр, вам обязательно покажут новенькую церковь, где по воскресеньям во время литургии Караджич читает с амвона Апостол. Не это ли исповедничество, по сути, и является единственной виной “военного преступника”? После десятилетий государственного атеизма он дал своему народу возможность вернуться к вере святителя Саввы и князя Лазаря, митрополита Петра Негоша и богослова Иустина Поповича. Он вооружил своих соотечественников, от млада до стара, мечом евангельской истины. Ну разве не преступление – с точки зрения “общечеловеческих ценностей”? По шкале этих “ценностей” человечеству рекомендуется как можно меньше знать и рассуждать и о Христе, и о таких деловых людях, как Иуда.
Но боснийские сербы сегодня, вопреки рекомендациям и ограничениям оккупационного режима, именуемого международными миротворческими силами, а в просторечии войсками НАТО, выходят на свои улицы и площади, чтобы мадам Плавшич услышала самое страшное национальное ругательство: и з д а й н и ц а! Ведь никто еще здесь до такого не опускался – натравить против своих, безоружных, бронированные подразделения “миротворцев”. Как тут опять не вспомнить евангельское: “как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня”. (Лука, 22, 52).
Да, сегодня весь этот православный народ-”разбойник” вправе отнести к себе слова Христа, произнесенные в страшную Гефсиманскую ночь при наступлении власти тьмы.
По своим поездкам в Боснию хорошо помню гигантское стойбище американских бронемашин в городе Брчко, недавно снова промелькнувшее на телеэкранах в информации-скороговорке. Вообще, количество натовской военной техники, утюжащей дороги Республики Сербской, просто чудовищно, но американцы численно превосходят всех остальных “миротворцев”. К тому же их бронетранспортеры легко отличимы внешне благодаря слоновьим габаритам, каким-то нелепо отвисшим задам. Если вас угораздило нагнать американскую патрульную колонну, вам предстоит двадцать, тридцать километров униженно плестись в хвосте: машины громыхают посередине проезжей части, и как только их водитель замечает, что вы покушаетесь пойти на обгон, он загребает как можно левее, оставляя вам для маневра одну канаву.
Помню, сидевший впереди рядом с нашим шофером знаменитый сербский журналист Драгош Калаич, сопровождавший русскую группу, наконец не выдержал и попросил передать ему из-под заднего стекла пакет. Тут-то мы вспомнили о содержимом объемистого пакета. В нем лежали маски Караджича, подаренные нам в управлении по пропаганде республики. Говорят, однажды на митинг в Пале – по поводу новых требований Гаагского самозваного трибунала о выдаче ему вождя боснийских сербов – собралось до тридцати тысяч народа. И каждый пришел со своей маской Радована. Это был веселый, но твердый ответ вызову Нового мирового порядка. Вы требуете жертвы? Вот – берите любого из нас! Каждый из нас – Радован. Народ по имени Караджич. Если он, по-вашему, преступник, то и весь народ – преступник. Наше преступление в том, что мы хотим свободы, хотим остаться православными сербами.
– Держитесь крепче! – обернулся к нам Драгош, и мы увидели на лице его маску Радована. – Сейчас мы их все равно обгоним.
Мы все рассмеялись и забрали у него пакет, чтобы и самим взять по маске. Американцы, торчавшие в башенном отсеке, быстро заметили перемену внутри нашего салона, недовольно заоглядывались. Броня пошла какими-то сердитыми рывками.
Наш водитель выждал еще полминуты и на повороте, открывающем полсотню метров незанятой встречной полосы, круто мотнул влево. По лобовому стеклу забарабанили шлепки грязи из-под американца. Дворники не справлялись с этой жижей, мы тряслись почти во тьме кромешной, но я все же насчитал три слоновьих глыбы, оставшиеся позади.
Выскочив на свободное полотно, мы радостно замахали масками. Но почти тут же возникла надобность напялить их снова: за промытым лобовым стеклом перед нами торчало новое звено натовского, похоже, бесконечного патруля.
АРХЕОЛОГИЯ МОРАЛИ
Эдуард Володин
ЭТИ заметки появились под впечатлением книги Н. Иванова “Расстрелять в ноябре”. Зная абсолютную искренность и поразительную наблюдательность Н. Иванова, можно воспринимать его произведение не только как документальную прозу, но и как отчет о включенном социологическом наблюдении, позволяющем делать выводы на основании точного фактического материала.
Однако прежде чем перейти к анализу и обобщениям, отмечу одно немаловажное обстоятельство. Если использовать образы “Кавказского пленника” Л. Н. Толстого, то Н. Иванов дает отчет о событиях с позиций “Костылина”, который знает, что его ищут, найдут и выкупят (это знают и его “хозяева”, а потому оправданная “коррекция” поведения чеченцев по отношению к русскому полковнику была и ее надо помнить и учитывать. К сожалению, у нас нет пока точки зрения “Жилина”, который ни на кого не надеялся, кроме себя, и от которого не ждали “калыма” его “хозяева”. Будь такое описание, “включенное наблюдение” “Жилина” было бы более “чистым” и более точным в отношении чеченцев, которые теперь становятся предметом нашего анализа.
Н. Иванов попал в плен не в бою и не по расхлябанности. Как сообщили сами боевики, его “вычислили” после первого звонка в Грозный, следили за ним и захватили планово и со знанием дела. Нас не интересует техника “операций”, но сразу можно отметить, что внутричеченское противостояние было относительным, если все структуры пророссийской части управленцев оказались пропитаны продудаевской агентурой и симпатизантами, что позволило следить за каждым шагом Н. Иванова. Учитывая, что полковник налоговой полиции – фигура значительная, но из среднего звена, тотальность “агентуры” предполагается естественной, в противном случае, захват Н. Иванова был бы исключительным случаем, а все силы немногочисленной агентуры были бы брошены на работу с “первыми лицами”, шнырявшими из Москвы в Грозный и обратно. Подтверждением этому выводу является также общеизвестное предательство русской армии из Москвы и вплоть до штабов действующей армии, когда планы военных операций сначала становились известны руководству чеченских бандформирований, а потом командирам подразделений, ведущих в бой, точнее, на гибель русских солдат.
Несколько проговорок боевиков об их связях с “братьями” вплоть до Москвы и включенные в повествование рассказы людей, участвовавших в освобождении Н. Иванова, позволяют считать, что и чеченская диаспора в России была вовлечена в агентурную систему дудаевского режима, а определенная ее часть напрямую связана с террористами, обслуживала их и имела свою долю прибыли и от войны, и от операций по захвату заложников. Легче всего было бы сейчас сказать, что политико-идеологическая система, созданная Дудаевым, светлые идеалы независимости и духовные ценности в совокупности определили массовую базу чеченского противостояния России и идейную убежденность ее сторонников среди диаспоры. Такое предположение будем иметь в виду, но попробуем проверить его на действиях и их мотивации людьми, захватившими и охранявшими Н. Иванова и его товарищей по плену.
Поразительно, но всего лишь для трех заложников у боевиков нашлось семь схронов-зинданов в семи населенных пунктах. Судя по тому, что сообщает Н. Иванов, их узилища были давно подготовлены, значит, предназначены не специально для этой группы из трех человек, а для многоразового использования. Снова идя по пути экстраполяции, можно говорить о налаженной и повсеместной системе тюрем в Чечне и обыденности, привычности захвата людей с целью выкупа или использования в качестве рабской силы “свободолюбивым чеченским народом”. О рабском труде книга Н. Иванова не сообщает, но несколько сообщений об этом прорыве средневековых традиций горцев в ХХ век, появившиеся и гневно “опровергнутые” в конце 80-х годов, дают возможность уверенно считать, что эта традиция живет и никогда не исчезала.
Что касается Н. Иванова и его товарищей, то их захват определялся исключительно стремлением получить выкуп за полковника налоговой службы и банковского служащего-балкарца. В операцию было вовлечено несколько десятков человек, которые, естественно, не могли участвовать в боевых действиях “в защиту свободы и независимости”, охраняли своих пленников, вели переговоры о цене свободы и не имели нареканий со стороны жителей аулов или обитателей командных пунктов борцов за свободу Ичкерии. Это означает, что такого рода создание капитала (личного, кланового) принято национальной психологией, естественно для горских обычаев и не расходится с вайнахской интерпретацией права и праведности благополучия.
Мимоходом, случайно Н. Иванов узнает о том, что он и его товарищи являются “собственностью” данной группы, но другие подобные формирования не прочь получить “живой товар” и потому приходится охранять заложников не только от освободителей-русских, но и конкурентов-чеченцев. Это исключительно важное для нас наблюдение. Конкуренция вокруг “товара”, во-первых, доказывает, что схроны-зинданы копались, строились для защиты от внешних (русских) и внутренних (чеченских) противников и конкурентов; во-вторых, это означает, что дублирование в населенных пунктах и вокруг них схронов-зинданов разными группами, кланами, тейпами позволяет считать, что горные районы Чечни перенасыщены “опорными пунктами” национальной гордости и свободолюбия, как их понимают труженики, прорабы и программисты этой системы кланового, общественного благополучия.
У социальных групп и кланов, таким образом создающих экономическую основу своей жизни, должны быть и свои идеалы, и своя идеология. Из того, что сообщает нам Н. Иванов, вырисовывается следующее. Своими героями боевики называют Дудаева, Басаева и Радуева. То, что Дудаев создал криминально-мафиозное государство, то, что Басаев и Радуев использовали больных, женщин и детей в качестве заложников и живого прикрытия, боевиков не только не шокирует, но восхищает как пример подлинно героического поведения и дальновидной политики. Мелкая подлость этих “героев” в глазах боевиков предстает как высшая государственная мудрость и рыцарская доблесть. Мы имеем дело с качественно иной системой ценностей и принципиально иными представлениями о государственном устроении, нормах поведения и морали, что должно заставить нас обратиться к поискам духовного и идейного обоснования такого рода представлений и нравственных норм. Творцы нового государства Ичкерии провозглашают его исламскую суть и прокламируют шариатский правопорядок. В материалах Н. Иванова исламская тема боевиками не поднимается вообще, а шариат упомянут только в связи с запретом спиртного и наркотиков и толщиной палок, которыми вбивается в тело законотворчество победившей “исламской духовности”. Это молчание о самом главном тем более поразительно, что даже, по моим личным наблюдениям, во время достаточно многочисленных посещений арабских стран проповедничество, миссионерство составляют отличительную черту современных мусульман (не говоря уже об умелой и разнообразной пропаганде ислама государственными и общественными институтами всего исламского пояса).
Как мне представляется, в “государстве Ичкерии” и среди абсолютного большинства его населения ислам не только не известен, но даже как знамя борьбы с неверными, гяурами, не используется в силу опять-таки полного отсутствия знаний об этой мировой религии. Из-за полной безграмотности нет возможности использовать и политизированную версию ислама, и тогда остается шариат, точнее, его северо-кавказская, еще более правильнее, чеченская версия, которая является все тем же адатом, обычным правом, тейповым, родовым установлением правопорядка и нравственности, который предлагается принять и которому надо неукоснительно следовать социальным группам и этнической общности, прожившим в Российской империи почти два столетия и впитавшим в себя (в соответствующей этнической интерпретации) идеологемы и атеистические стереотипы времен советской власти. Повторю, умолчание Н. Иванова – блестящее доказательство внеисламского характера того псевдогосударства и той законности, которые сейчас определяют лицо “свободной Ичкерии”. Кстати, вывод о внеисламской сути “свободной Ичкерии” косвенно подтверждается тем, что в заложниках у боевиков оказались два балкарца – члены этнической общности, традиционно причисляющей себя к мусульманскому миру. По нормам Корана и шариата содержание балкарцев в плену при отсутствии боевых действий между двумя этническими общностями и кровной вражды между боевиками и кланом плененных является преступлением против Аллаха, пророка и шариата. В системе обычного права это пленение тоже порицается, но не преследуется и категорически не осуждается.
На этом можно закончить обобщение включенных наблюдений Н. Иванова, но чтобы дальнейшие выводы были более определенны, остается коснуться еще одной проблемы. Где географически находится “свободная Ичкерия”, каковы ее границы и политические интересы? Первый вопрос вроде бы тривиален – где же ей находиться, как не на Северном Кавказе?! Так-то оно так, но по неоднократным заявлениям вождей “священной войны”, “свободная Ичкерия” везде, где есть чеченец. Не будем комментировать этот принцип, тем более, что нечто похожее уже занесено на скрижали государства Израиль. Границы же “свободной Ичкерии” пока точно не определены, но то, что это в потенции государство от моря (Каспия) и до моря (Черное море) с броском на север до Ростова-на-Дону и через Каспий, до Гурьева, вполне согласуется с идеалом Эрец Исраэль, и это тоже заставляет думать, что государственная идеология списывается у маленького Давида, в то время как для пропаганды используется идея единства исламского мира.
Обобщения, сделанные на основе включенных наблюдений Н. Иванова и, вероятно, неожиданные для самого наблюдателя, создают крайне негативный и нелицеприятный образ той части чеченской этнической общности, которая вовлечена в торговлю людьми. Обострим проблему – эта работорговля, будучи повсеместной, повседневной и традиционной, ничего хорошего не прибавляет всей этнической общности вайнахов, одновременно компрометируя ислам, под знаменами которого якобы создается “свободная Ичкерия”. Добавляя к включенным наблюдениям фактор “Жилина”, знание о наркопромысле в Чечне, повсеместности чеченской мафии, приходится считать, что такого рода занятия общепризнаны и в значительной степени формируют психологию, этику, мировоззрение и идеалы жизнеустроения чеченской этнической общности.
От этих выводов совсем просто перейти к вынесению приговора о дьяволизации чеченцев. Однако же, принимая как аксиому сакральный характер этногенеза и его провиденциальный смысл, дьяволизацию в данном, чеченском, варианте надо отвергнуть. Вероятно, понимание выводов из включенных наблюдений может быть корректным не в системе сакральной предопределенности, а в выборе стадии этногенеза чеченцев как точки отсчета и определения тех ценностей, которые исповедуются этносом и определяют поведение и его мотивацию членами этнической общности.
Модернистский подход к чеченскому этносу, во многом обусловленный политикой советской эпохи, когда одновременно с ликвидацией фактического неравенства этносов (т. е. ускоренным этногенезом) шло нивелирование этнического многообразия России, привел к тому, что чеченцы (как и многие другие этнические общности) воспринимались общностью национального уровня. Между тем, тейповая система, сохранившаяся до настоящего времени и регенерированная Дудаевым и последними тремя годами грязной войны, по сути дела, есть ни что иное как система родовых (кланов) связей внутри племенного объединения (неким, хотя и слабым, аналогом может быть наше полуторатысячелетней давности славянское единство при наличии относительно обособленных родовых общностей). Особенности ландшафта, соседство с этническими общностями этой же стадии развития, слабость сырьевой базы в совокупности законсервировали родовую (тейповую) систему внутриэтнических отношений, одновременно законсервировав обычное право и эмоционально-психологическое восприятие мира, человека, иных этносов.
Эта консервация существенна для нас сейчас. Палеолингвистика и палеопсихология (см. Б. Поршнев, Леви-Брюль, Юнг, Лви-Стросс, этноструктуриализм 70-х гг.) сообщают о древнейших архетипах, во многом повлиявших на этногенез как таковой. Это оппозиции “мы-они” и “свои-чужие”, благодаря которым происходит этническая самоидентификация и самоопределение в отношении других этнических общностей. Огромный шаг в этническом развитии совершается там и тогда, где и когда эти архетипы в понятии “мы” и “свои” включают близкородственные родовые объединения. В интересующем нас случае: род (тейп), идентифицирующий себя с чеченской (вайнахской) племенной общностью. При соответствующих исторических, политико-экономических и иных обстоятельствах открывается путь национальной консолидации, настолько редкой в человечестве, что отсутствие ее у чеченцев столь же обычно и естественно, как и в судьбе других бесчисленных этнических общностей.
Родоплеменное единство повсеместно признает “людьми” членов своего рода, клана и затем племени. Внутриплеменная иерархия “людей” объясняет и тейповую организацию чеченцев, и разное место родов, кланов в самой вайнахской племенной (этнической) целостности. Как бы ни был высок пост в политической системе Чечено-Ингушетии, Чечне, “свободной Ичкерии” конкретного человека, его общественный статус определяется прежде всего тейпом (родом, кланом) и только после этого местом в общественно-политической организации. Это налагало отпечаток на государственное строительство в Чечено-Ингушетии, это тем более будет решающим фактором в “свободной Ичкерии”, которая во всей полноте познает прелести строительства государства (как формы бытия нации) при наличии родовой, клановой (тейповой) базы государственного строительства.
Эти же древнейшие оппозиции (архетипы) многое объясняют в рабовладельческой и заложнической практике чеченцев. С точки зрения рода (тейпа) и племени (вайнахской этнической общности), “люди” имеют право, должны и могут во имя выживания и благополучия заниматься столь специфическим делом, тем более, что оно не нарушает традиции, не противоречит обычному праву и моральным установлениям. Это такое же достойное занятие, как скотоводство, строительство коровников или ремесло. Не хуже, а может быть, и лучше, поскольку позволяет проявить смекалку, хитрость, мужество (в их понимании) и одноразово прирастить богатство семьи, клана, бандформирования. Поэтому осуждение работорговли и заложничества властями “свободной Ичкерии” – всего лишь пропаганда, и именно так ее воспринимают участники, соучастники и сторонние наблюдатели славного дела джигитов своего или чужого тейпа. Особо интересно, что захват, например, телегруппы НТВ, которое три года превозносило все “героические деяния” бандформирований, – тоже не изуверство или подлость боевиков. В сути своей даже энтэвэшные “соратники” – всего лишь и только “нелюди”, как “нелюдью” для чеченских боевиков был и “правозащитник С. Ковалев, называемый чеченцами в открытую “козлом”.
Нет смысла стенать и о том, что Чечня превратилась в центр изготовления и перевалочную базу торговцев наркотиками. Предположив, что шариат, понимаемый как обычное право, запрещает спиртное и наркотики, понимаешь, что зелье производится для “нелюдей”, “чужих”, а запрет касается “людей”, “своих”. Здесь нет противоречия с обычным правом и нормами нравственности, что бы ни говорили об этом “политики” “свободной Ичкерии” и их правозащитники-содержанцы (отметим, что наркомафия состоит не из одних чеченцев). Между тем, благородное негодование против наркотиков звучит из уст тех, кто эту торговлю налаживал, оберегает и расширяет. Для родоплеменного сознания такое фарисейство лишь подтверждает, что “люди” (свои) имеют дело действительно с “нелюдью” (чужими), противоестественно уничтожающей своих “соплеменников”.
В “Кавказском пленнике” Л. Н. Толстого у Жилина и Костылина появилась добрая душа – Дина, светлый образ горской девочки. Н. Иванов даже среди боевиков увидел человеческую отзывчивость. И мне, внутренне не принимающему сатанизацию этнических общностей, в заключение хочется вспомнить двух моих чеченских друзей, показавших себя подлинными гражданами России.
Вспоминаю пламенную Сажи Умалатову, так просто, так страстно и так державно сказавшую Горбачеву все, что знали, но о чем не решались сказать ни природные русаки, ни щирые украинцы, ни упорные белорусы. И это ее выступление стало вехой сопротивления подлости и предательству.
Вспоминаю сентябрь-октябрь 1993 года и подлинную государственную мудрость и личное мужество Руслана Хасбулатова, до конца возглавлявшего сопротивление кровавому режиму расчленителей и осквернителей России.
И они для меня тоже пример мужества и верности, пример возможности и необходимости всем народам России не забывать свое имя, свои традиции во благо нашей общей родины России – великой, единой и неделимой.
