Текст книги " Воскрешение"

Автор книги: Заур Зугумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 14

Когда я еще только приехал с Джамилей в Самарканд из Чарджоу, Мишаня – этот вездесущий провидец, как его иногда называла братва за жизненный опыт и воровскую смекалку, показал мне «почтовый ящик». Им босота пользовалась только в крайних случаях. Это был обыкновенный почтовый ящик на втором этаже старой хрущевки, но любая корреспонденция, попадавшая в него, немедленно доставлялась положенцу города, а от него через гонцов шла прямо к адресату, вне зависимости от того, пребывал ли он на свободе или парился в тюрьме. Корреспонденция всегда зашифровывалась, так что прочесть маляву мог только тот, кому она непосредственно адресована.

На следующее утро после приезда в Самарканд и я не преминул воспользоваться этим воровским «почтамтом», забив Мишане стрелку. Малява была отписана колымской феней, но так, чтобы понять ее мог только он один. Некоторые моменты, связанные с нашим старым знакомством и «совместной работой», играли в этом шифре главенствующую роль.

Как только холодная январская ночь опустилась на древние купола мечетей Старого города, точно в назначенное время Мишаня ждал меня. Стрелку ему я забил в одном из самых людных мест Самарканда, у центрального входа в Регистан. Здесь все хорошо просматривалось, а в случае шухера можно запросто затеряться среди многочисленных туристов и торговцев сувенирами.

Последнее время я был слишком осторожен, развивалась мания преследования, которая могла привести к нежелательным результатам. Благо в свое время опыт в институте Сербского я получил достаточный. По правде говоря, с некоторых пор все здесь в Средней Азии меня нервировало и даже опротивело, но обстоятельства складывались так, что деваться мне было некуда. Приходилось терпеливо ждать своего часа. Теперь же я мог себе позволить многое, например, раскинуть стос и выдернуть любую стиру, даже навздержку.

Я сказал об этом Мишане, зная, что он правильно поймет меня и даст нужный совет.

– Да, Заур, – ответил Косолапый, внимательно выслушав меня, – ты правильно делаешь, что слушаешь голос сердца и рвешься отсюда. Тебе уже по ходу пьесы давно пора менять обстановку. Недавно я сам хотел сказать тебе об этом, но, зная, что ты с кем-то в деле, молчал.

Еще выезжая из Термеза, я мучительно искал ответ на вопрос, каким образом вывезти деньги на большую землю? Под «большой землей» я конечно же подразумевал Россию вообще и Москву в частности. И не находил ответа.

Вернее, решение нашлось давно, но мне необходимо было убедиться в его правильности, а для этого я нуждался в совете друга, чтобы либо принять эту идею за основу, либо отвергнуть напрочь. Мишане я доверял, как самому себе, и, видит Бог, он заслуживал такого доверия.

Почему я придавал такое значение именно этому? Ведь, казалось бы, работа сделана, и главное осталось позади.

На деле все оказалось иначе. На моей памяти люди частенько проворачивали дела и покруче нашего, но итог всегда был один – тюрьма. Причина была извечной: они просто не могли правильно распорядиться кушем. А какие были люди! Легенды преступного мира… Многих я знавал в работе, с некоторыми сталкивался в тюрьмах и лагерях. Так что примеров хватало, а я не хотел повторять совершенных ошибок, тем более зная наперед, как их избежать.

Было два варианта: либо оставить деньги у Мишани, с тем чтобы он в ближайшее время выслал их мне с первой же оказией, и лететь на самолете, либо держать их при себе, но ехать поездом. Мишаня тут же рассеял мои сомнения:

– Ну конечно же поездом, и никак иначе, – почти не дав мне договорить, с пылом произнес он, – и бабки должны быть с тобой, имей это в виду. Мало ли что может быть в дороге? Если суждено спалиться, значит, от этого никуда не деться, но зато при живом лавэ еще можно будет что-то сделать, иначе будешь потом париться на нарах и жалеть о том, что пожадничал. Уверяю тебя, бродяга, деньги – не самое главное. Поверь мне, я это знаю точно. Тем более что риск минимален. Я это к тому, – продолжал он, хитро щурясь и чуть поджав по привычке губы, будто тянул лопатник у фраера из косяка, – что на бану, а я давеча пробивал, в легавом списке разыскиваемых твоей физиономии нет. Понял, что это значит? Тебе не обидно, босяк, – уже с издевкой и смехом продолжал Косолапый, – такой крутой крадун, а мусора не ищут, а?

Глава 15

Хоть здесь я мог расслабиться. Мы немного позубоскалили с корешем, отвели душу. Ну что ж, базару нет, это обстоятельство придало мне уверенности, и решение принято окончательно: ехать поездом. Тем более что «масть пошла» и было что «поставить на кон», ибо и поезд Ташкент – Москва ложился «бубновой десяткой» на мою сторону. Он следовал через Самарканд раз в неделю, в среду, а тот день был вторник.

Через час мы расстались с Косолапым и не виделись долгие годы. Ночью Мишаня должен собрать для меня необходимые гнидники, которые обычно берут с собой в дорогу дехкане, а утром, купив билет, положить все в камеру хранения. Фотографии, которые я взял у Джамили, тоже хранились у Косолапого, они мне были дороги не менее того, что я замотал в бинтах на ноге. Я чувствовал в глубине души, что они – бомба замедленного действия, но не для меня, а для моих врагов мусоров.

Код и номер камеры хранения я записал на всякий случай на руке, чуть выше кисти, чтобы не забыть.

В полночь я позвонил в Москву Харитоше, чтобы он знал день моего приезда в Златоглавую, но на вокзал встречать не приходил. Он понял меня без лишних вопросов. Я чувствовал по его нескольким скупым ответам, как он разволновался и обрадовался мне. Ведь мы не виделись долгих четыре года, а весть о том, что нас с Лимпусом разменяли, дошла до него быстрее, чем до кого бы то ни было. Правда, как только я смог сообщить ему о том, что мы живы, я тут же сделал это.

Молча, согнувшись в три погибели, как странствующий дервиш, я ковылял на своих деревяшках по темным улицам старинного города, как бы наблюдая себя со стороны. Я уже много лет пользовался этим воровским приемом оценивать реальную обстановку, которому меня тоже научили когда-то в тюрьме Урки. И кого же я видел в тот момент? Еле передвигающегося под тяжестью мыслей, забот и воспоминаний пожилого калеку, не имеющего почти никаких перспектив на завтрашний день, если не считать милости Всевышнего.

На следующий день, в обед, я покидал гостеприимный Самарканд, карабкаясь на своих костылях по ступеням общего вагона поезда Ташкент – Москва. О том, чтобы ехать в купе или в вагоне СВ, где я обычно путешествовал, конечно же, не могло быть и речи. Так что трое мучительных суток мне пришлось как следует протрястись, прежде чем мои глаза порадовала панорама окраин ночной Москвы. «Ну, слава Богу, – горячо возблагодарил я Всевышнего, – наконец-то добрался».

Главным было то, что настала пора перелистывать следующую страничку еще не законченного сценария под названием «жизнь».

Глава 16

В жизни каждого человека наступает момент, определяющий все его будущее. Но, как ни важен этот момент, он редко бывает расчетливо подготовлен и предопределен нашей волей; почти всегда на новый, неизведанный путь человека толкает случай, подобный ветру, уносящему опавший лист, и, раз ступив на этот путь, человек вынужден подчиняться Высшей Силе. Полагая, что следует свободно принятому решению, он всегда остается рабом обстоятельств и событий.

В разное время столица встречала меня всегда разной погодой. На этот раз шел крупный и пушистый снег.

Я сошел с поезда задолго до Казанского вокзала, куда прибывали в то время поезда из Средней Азии, и, поймав такси, направился в центр города. В этот поздний час Москва сияла неоновым светом, таким приятным и загадочным.

До центра было недалеко, но снег и гололед не давали возможности машине разогнаться как следует, так что понадобилось около часа, чтобы добраться до нового места жительства Харитоши. Бабушка его, к сожалению, умерла несколько лет тому назад, и только после ее смерти он переехал в район Киевского вокзала.

Здесь они жили вчетвером: Харитоша с Леной, его уже повзрослевшая сестренка и трехгодовалый сын Сережа. Он назвал своего первенца в память о нашем покойном друге Цыпе, который умер у нас на руках в Читинской тюрьме двадцать шесть лет тому назад. Память о прошлом для него свята, впрочем, как и для всех нас, оставшихся в живых.

Шофер (а московские таксисты – это особый вид извозчиков) всю дорогу задавал мне мудреные вопросы, одновременно пробивая, смогу ли я заплатить ему, как положено, или нет. Я примостился на заднем сиденье со своими костылями и глядел в окно, одновременно боковым зрением наблюдая за водилой.

Судя по бегающим глазкам, в его мозгу происходил лихорадочный просев информации, но пока еще это было лишь профессиональным любопытством, не более. Кому, как не мне, уже немолодому кошелечнику, проведшему не один год на улицах Белокаменной, не знать, что почти все московские таксисты пахали на легавых. Мой внешний вид, прикид нищего дервиша и «макияж», который, чтобы соответствовать своей легенде, я накладывал по нескольку раз в сутки, наводили этого кучера на двойственные предположения относительно моей персоны и цели, с которой я прибыл в Первопрестольную.

Недооценивать любопытство стукачей мог лишь наивный болван, поэтому чуть позже я принял некоторые меры, чтобы избавить этого Иудушку от искушения впасть в еще один грех. За последнюю неделю я изрядно вымотался в дороге, но у меня еще оставались силы поиграть с ним в кошки-мышки – любимую игру почти всех московских таксистов, впрочем, как и конторцев тоже. Было ясно как божий день, что он все равно не оставит меня в покое.

Продолжая играть свою роль в спектакле, начатом еще в Средней Азии, я так ей увлекся, что чуть было не пропустил Триумфальную арку, когда такси проезжало по Кутузовскому проспекту. Здесь я попросил этого Шерлока Холмса остановиться, расплатился с ним строго по счетчику, поблагодарил, приложив руку к груди, как и положено у людей с Востока, и вышел в морозный вечер. Я специально шел по снегу неуверенно, с опаской переставляя костыли и все время чувствуя на спине изучающий, сучий взгляд этого кучера.

Зайдя в булочную, где я еще пацаном любил покупать сладкие слоеные язычки, я позвонил Харитоше, назначив ему стрелку возле «Кутузовской избы». Я попросил его приехать на место встречи на моторе и, кратко объяснив, кого нам предстоит сыграть, не спеша заковылял к назначенному месту.

Я пришел вовремя, но Харитоша уже ждал меня в машине несколько минут.

Мы поздоровались так, будто расстались только вчера. Мы оба пристроились на заднем сиденье машины, и, как только она тронулось, я попросил таксиста включить радио и поймать какую-нибудь музыку. Пока в салоне звучал приятный блюз, я объяснил Харитоше все, что мне нужно, дал ему лавэшек и даже успел вкратце поведать о своих последних приключениях.

У знакомой фарцовщицы он приобрел для меня модное тряпье, часы, печатку, цепуру и прочие цацки, но меня эта мадам конечно же не видела. На все про все у нас ушло чуть больше часа. Харитоша взял у приятеля-соседа ключи от гаража, и уже через несколько минут из треснутого старого зеркала на меня смотрел столичный франт, завсегдатай модных ночных заведений, эдакий светский повеса.

Раньше, когда подворачивалась возможность, я любил шикануть «от вольного» и стильно прикинуться, но теперь это было еще и необходимо. Харитоша даже не забыл купить мой любимый одеколон. Я тут же вылил на себя чуть ли не половину флакона. Дело в том, что мне негде было даже искупаться, а дух общего вагона, казалось, ничем нельзя было вытравить.

Уже через час или полтора я принял душ и, расположившись вместе со своим корешем за маленьким столиком в уютном номере гостиницы «Метрополь», медленно потягивал приятный и тягучий армянский коньяк, рассказывая ему о последних годах своей жизни.

Уже настало утро, а мы все продолжали вести неторопливую беседу, нисколько не устав от бессонной ночи. Так спокойно нам еще никогда не доводилось проводить время на свободе. Такие моменты в нашей суетной жизни запоминаются надолго. Но как бы ни было нам по-жигански уютно в этом гостиничном номере, мы на время разбежались по хатам, а ближе к вечеру встретились вновь, но уже вчетвером.

Дело в том, что появляться у Харитоши дома я не имел права, потому что находился в бегах, а нашу встречу в каком-нибудь кабаке, тем более в присутствии супруги, в случае, если бы меня выследили, он мог объяснить случайностью.

Но я решил все же перестраховаться и после ухода Харитоши позвонил Ларисе, подруге Валерии, и пригласил ее вечером в «Арагви». Ее родители были весьма влиятельными в столице людьми, я уже не говорю об их материальном состоянии. Так что одним выстрелом я убивал не двух, а сразу трех зайцев.

У Ларисы остались для меня письма от Валерии и несколько фотографий, и ей было что мне рассказать, ведь они закадычные подруги с самого детства. Только с ней Валерия и переписывалась. Лариса принимала участие во всех делах своей подруги, как будто бы это была ее родная сестра. Из заключения Валерия тоже писала только Ларисе, ибо она единственная могла понять ее и сохранить верность, как и подобает истинному другу. И наконец, обе они были настоящими русскими красавицами: каждая по-своему хороша и привлекательна.

Глава 17

Ровно в семь я подъехал на такси к подъезду дома на Ленинском проспекте, где жила подруга Валерии, а еще через пару минут она уже сидела со мною рядом. Лариса была среднего роста, в правильных чертах проглядывало что-то детское, и цвет лица был поразительно хорош.

Я конечно же понимал, что рискую, заказывая утром столик в этом ресторане, ведь здесь, насколько я знал, как ни в каком другом кабаке столицы, посетители пробивались двумя конторами одновременно. Клиентура здесь оседала постоянная, а появление новых лиц могло навести легавых на ненужные для меня предположения, но я не мог отказать себе в удовольствии встретиться с дорогими и близкими мне людьми.

За столиком у окна, слева от входа, нас уже ждала очаровательная пара. Говоря откровенно, если бы я не знал, что с Харитошей придет его жена, я бы ни за что ее не узнал, так она изменилась! Прямо напротив меня сидела молодая, красивая и уверенная в себе женщина. Постепенно заполнялись заранее заказанные места в зале. Кого тут только не было!

За удобно расположенными столиками восседали тучные работники Внешторга и импозантные чиновники из правительственного аппарата, перекупщики-иностранцы и миллионеры-«цеховики», кавказцы, маклеры и фарцовщики по большому счету, крупные чины из МВД и Воры в законе… По сути, в этом зале присутствовали представители всех слоев преступного мира.

Конечно же, попасть сюда мог далеко не каждый, но хозяйка этого заведения знала меня не один год – она приходилась близкой родственницей одного Уркагана, грузина по национальности и моего давнишнего кореша.

Прошло несколько часов после нашей встречи, а казалось, будто мы встретились только что. О многом мы успели вспомнить и переговорить за это время, и, когда Харитоша с Леночкой поняли, что пора оставить нас с Ларисой наедине, они пошли танцевать.

Сначала Лариса рассказала мне во всех подробностях о жизни своей подруги. Она заметно волновалась, даже несмотря на то, что выпила несколько рюмок французского коньяка, а это еще раз подчеркивало, что она близко к сердцу принимала судьбу подруги. Я был тронут такой преданностью, потому что больше всего на свете ценил именно ее, от кого бы она ни исходила.

Лариса тем временем извлекла из сумочки и положила возле меня на стол запечатанный конверт с множеством марок и штемпелей. Это письма от Валерии, двенадцать штук, написанные ею в разное время, в течение трех лет. Они были сухими и краткими. Валерия описывала в них все, что касалось жизни нашего сына, так, будто писала бухгалтерский отчет, – подробно, но лаконично. Я сразу понял, что она не знала, где я провел последние годы, а сообщить ей об этом мог только один человек – Лариса. Но она не сообщила.

Как будто угадав ход моих мыслей, Лариса спросила:

– Скажите, Заур, правильно ли я поступила, что не давала ей знать обо всем, что с вами произошло?

– Да, конечно же, – поспешил я успокоить ее, – безусловно, вы все сделали правильно. Ведь никто не знал, чем все это закончится, а зачем травмировать пацана раньше времени и придумывать разные байки о безвременной кончине отца?

– Травмировать пацана, – вздернув брови и как-то особенно удивленно взглянув на меня, переспросила Лариса, – а Валерию?

– А что Валерия? – спокойно продолжал я. – У нее сын, муж, работа, друзья, наконец, с кем она может приятно провести свободное время. Я никак не вписываюсь в эту идиллию, да к тому же они находятся почти что на другой планете. Так что не стоит переживать на этот счет, Лариса, вы умница и поступили правильно.

– Но я думала… – начала она, но как-то неожиданно вдруг прервала свою речь и замолчала, отвернувшись к окну.

Я не стал докучать ей, продолжая знакомиться с отправленной мне из-за кордона корреспонденцией. В письма были вложены несколько фотографий. На одной из них была изображена Валерия. Она прекрасно смотрелась на фоне красивой готической постройки. На другой фотографии я увидел нашего сына Заура. Как он вырос за эти годы! Я долго смотрел на обе фотографии, затем перевернул их. На одной я увидел всего несколько слов: «Помню, надеюсь! Валерия». Чуть ниже приписка: «Берлин» и дата, когда была сделана фотография.

Зал заполнился музыкой, я сидел, глядя в далекое прошлое. Перед глазами предстал образ прекрасной каторжанки. Кто бы знал, как я мечтал в тот момент оказаться с ней рядом, в Германии! Чего я хотел тогда? Честно говоря, я и сам не знал этого. Наверное, чистой и светлой любви, верности и преданности. Как надоела мне эта борьба за выживание! Как я устал видеть вокруг измены и предательства, низость и трусость. Бросить бы все и уехать на какой-нибудь необитаемый остров, где нет ни тюрем, ни женщин!

Но у меня были кое-какие обязательства, которые я не мог не выполнить, – это был долг. Судьба упорно отказывает нам в том малом, к чему мы стремимся, щедро осыпая нас случайностями, куда более ценными, более редкими, более значимыми, чем та мелочь, что мы сокровенно считаем своей целью!

Когда музыка стала стихать и я понемногу вернулся в реальный мир, то тут же замер от неожиданности. Из прекрасных глаз женщины, сидевшей напротив, как маленькие бриллиантовые бусинки, скатились друг за другом две слезинки. Я был шокирован. Как раньше я не замечал в ней этой детской наивности и столь непривычного для меня простого выражения чувств?

– Лариса, что с вами случилось? Не плачьте, пожалуйста, – поспешил я успокоить ее.

– Ничего, Заур, простите меня, просто вспомнилось кое-что, не обращайте внимания.

Она попыталась улыбнуться, и в какой-то мере ей это удалось. «Видимо, это вечер воспоминаний не только для меня», – подумал я, глядя на то, как Лариса, отвернувшись в сторону, пыталась промокнуть платочком набежавшую слезу.

К нам подошел официант и принес на подносе записку. Я с улыбкой развернул ее, зная наверняка, от кого это короткое послание. Харитоша был, как обычно, лаконичен: «Позвонишь завтра, буду ждать. Х.» – вот и все, что было в ней написано. «Ну что ж, завтра так завтра», – подумал я и тут же сжег записку в пепельнице. Лариса тоже догадалась обо всем. Мы оба так увлеклись своими чувствами и воспоминаниями, что даже не заметили долгого отсутствия наших друзей.

В общем, мы решили провести остаток этого вечера вдвоем. Во-первых, у нас был для этого повод, а во-вторых, нам показалось, что так будет даже лучше. С Ларисой я в полной безопасности. Я знал о том, что мало было в то время людей в Москве, которые бы захотели поссориться с ее отцом. Так что я решил продолжить наш вечер.

Если бы грех не таил в себе соблазна, кто совершил бы его? И если бы не существовало порока, разве существовала бы добродетель?

Глава 18

Следующее утро застало меня в просторной постели в объятиях Ларисы. Я лежал с закрытыми глазами, чувствуя приятное тепло женского тела, и млел, как бывало после тюремного карцера в чистой постели. Лица спящих обычно непривлекательны, однако существуют исключения. На меловом фоне пламенел рот, который и во сне был аппетитно припухшим, как у ребенка. Стрелки ресниц были так остры, что могли, казалось, оцарапать щеку. Мерное дыхание поднимало и опускало красивую и упругую грудь так, будто этот спящий вулкан сладострастия вот-вот взорвется и разольется огненной лавой. В какой-то момент глубокий вздох скинул кусочек атласного пеньюара и приоткрыл самую соблазнительную грудь, какую когда-либо создавала природа.

Эта грудь, еще недавно сиявшие нежной страстью темно-синие глаза, розовые, как кровь с молоком, щеки, губы, скрывавшие в своей коралловой оправе великолепный жемчуг Аравийского моря, – все подействовало на меня так, что я вновь стал казаться себе двадцатилетним юношей.

Видит Бог, я еле сдерживался, чтобы не разбудить это прелестное создание, и в какой уже раз за это утро удивлялся тому, каким образом рядом со мной оказался этот ангел.

Вчерашний вечер во многом определил мою дальнейшую жизнь, открыв новые границы и возможности. Я лежал и прикидывал про себя, не уподобился ли я тем альфонсам, которых всегда презирал и не подпускал к себе ни на шаг. Мне далеко не безразличен был статус, который я обрел вчера в глазах этой обольстительницы, но спросить ее об этом не рискнул.

Жилище, где мы провели ночь, было квартирой ее брата Сергея, который жил, как и Валерия, в Германии, но в Гамбурге. В Москву он приезжал очень редко, так что почти круглый год квартира пустовала. Они, оказывается, и учились с Валерией на одном курсе, а я и не знал об этом.

Да, я о многом тогда не знал и даже не догадывался. Правда, на следующий день Лариса заполнила некоторые пробелы из жизни двух прекрасных женщин, добавив в конце разговора: «Ну а большего, не обижайся, Заур, ты от меня не услышишь. Договорились?»

Лариса была из той редкой породы женщин, которые с хладнокровием и расчетливостью шахматиста могли контролировать свои поступки. Просто она захотела этого сама. И не просто захотела, а потребовала поклясться в верности, если это произойдет. Когда же «это» произошло, сказала спокойно и просто:

– Теперь, Заур, ты только мой, и настал мой черед давать тебе клятву.

– Но я не прошу ее у тебя, Лариса. Зачем она мне, если я давно привык верить женщинам на слово, особенно таким привлекательным, как ты? – ответил я, улыбаясь и стараясь превратить все в шутку.

Но Лариса откинула свои длинные распущенные волосы назад, приподнялась на локтях и, взглянув мне прямо в глаза, с жаром ответила:

– Ты даже не имеешь представления, отсидев почти полжизни в тюрьме, как верна может быть женщина, когда любит, и как она может быть жестока, когда ненавидит. Ведь недаром говорят, что от любви до ненависти – один шаг. Так что запомни, Заур: я, не задумываясь, всажу в твое сердце нож по самую рукоятку, если узнаю, что ты предал мои чувства.

Я подскочил как ужаленный: настала моя очередь возмущаться. Я заскрипел зубами и чуть не забылся вовсе. Она действительно задела меня за живое. Мог ли я спокойно лежать и слушать эти презренные слова, я – человек, который ни разу в жизни никому не изменил и никого не предал даже в мыслях? Я схватил Ларису за прелестные голые плечи и с такой яростью взглянул в ее бездонные глаза, что она на мгновение зажмурилась и чуть не потеряла сознание (по крайней мере, мне так показалось). Тишину спальни разорвал мой хрипатый голос:

– Как можешь ты, женщина, судить о таких вещах, как измена или верность любимому? Что ты вообще знаешь об этом? Да способна ли ты сама на большую любовь?

Я задыхался от чувств, вызванных ее неосторожными предупреждениями, но сам почему-то все же продолжал пожирать глазами прелести, которыми так щедро наделил ее Всевышний.

Она медленно открыла глаза, но в них не было того, чего я с беспокойством опасался увидеть, уже окончательно взяв себя в руки: в них не было слез, напротив, ее глаза пылали страстным огнем библейской грешницы.

– О, мой Бог, – не проговорили, а тихо прошептали ее нежные губы. – Где же ты был все эти годы? Как же долго я ждала тебя, мой необузданный зверь, дикарь, чудовище! Ты даже не представляешь себе, как я тебя люблю, Заур!

Меня тронула такая душевная откровенность и сила ее чувств. В эту ночь мы больше не сказали ни единого слова. Мы забылись, нежно прижавшись друг к другу.

Ближе к утру, насладившись райским изобилием, которое Всевышний ниспослал мне в счет предстоящих мук и страданий, а по-другому я и не мог воспринять этот Божий дар, я корил себя за то, что не был с нею откровенен и лгал, как последнее ничтожество, клявшись во взаимности. Но как мог я, смертный и грешный человек, в час райского блаженства любви оттолкнуть это воплощение женского идеала и сознаться в обратном? Разве кто-нибудь из нас способен на такое?

Думаю, что нет. Такова, к сожалению, природа мужчины. Разве есть оправдание лжи и лицемерию, да еще в самых что ни на есть святых чувствах – в любви женщины? Но мы, мужчины, эти оправдания все же находим, причем каждый по-разному.

Но хоть я и не мог любить Ларису так, как любил другую, она мне очень нравилась, постоянно чем-то восхищая и удивляя. Сам не знаю как, я растаял в лучах ее любви и соблазна, словно догоревшая под утро свеча, зажженная на ночь и забытая счастливыми любовниками. Да, я позабыл о тех, о ком должен был помнить, несмотря ни на что, но, видит Бог, позабыл лишь на время.