Текст книги "Дневник Серафины"

Автор книги: Юзеф Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Так прошло минут двадцать. Мама несколько раз улыбнулась, наверно, в ответ на удачную шутку генерала. Наконец генерал, а за ним и папа встали и откланялись. Мама поднялась наверх с пылающими щеками, сердитая и взволнованная.

Я как ни в чем не бывало сидела над раскрытой книгой и ждала, что она скажет. Она прошлась несколько раз взад и вперед по маленькой гостиной, покусывая стебель розы, которую держала в руке. Потом остановилась и испытующе взглянула на меня.

– Ты не догадываешься ни о чем? – спросила она.

– Нет. А что?

– С какой целью отец представил нам этого старикашку-генерала?.. – На слове «старикашка» она сделала ударение.

– Понятия не имею…

– Он тебе жениха привел, своего протеже. – Она громко рассмеялась.

Мы обменялись с ней взглядами, причем мой не выражал ни малейшего удивления.

– Он чуть ли не старше твоего отца, но, c'est un homme du monde [41]41
  как светский человек (фр.).


[Закрыть], следит за своей внешностью и потому выглядит значительно моложе своих лет.

Я промолчала.

– Что же, тебя это не пугает? – спросила она.

– Нет, – отвечала я, – ведь насильно отец не выдаст меня замуж.

– Не может быть, чтобы он тебе понравился! – воскликнула мама. – Хотя надо отдать ему должное, держится он очень достойно! Но познания его, остроумие, искусство вести беседу – все это не свое, а заемное, заимствованное, наносное. – Она пожала плечами. – Однако женщины на это падки. Но, поверь мне, мишурный блеск не может составить счастья. С неискушенным, добрым человеком скорей обретешь его.

Она продолжала ходить по комнате, скрестив на груди руки и опустив голову.

– Прошу тебя, при встрече с генералом на улице или, если он придет к нам, избегай разговаривать с ним… выходи из комнаты и не позволяй ему приближаться к тебе.

– Как прикажешь, так и сделаю.

– Я не приказываю, а советую… как мать, потому что желаю тебе счастья. – Довольная моим ответом, мама обняла меня. – Найдется для моей доченьки жених получше престарелого генерала, которому отец хочет запродать тебя. Отец – человек легкомысленный, я знаю это по своему горькому опыту.

Неприятный разговор был прерван появлением барона. Мама кинулась ему навстречу, и они стали оживленно перешептываться, а я отошла к окну. Видно, мама с ним советовалась, потому что спустя некоторое время барон прошел к ней в комнату, составил телеграмму и тотчас же отправил ее.

Полагая, что сегодня нежелательная встреча нам больше не грозит, мама отправилась со мной на прогулку в ту живописную долину среди гор, которая ведет к фабрике фарфора. Навстречу попадалось много людей. Вскоре к нам присоединилась пани Целестина со своим экс-банкиром, который шел за ней с зонтиком и накидкой. Вечер настал чудесный, воздух после дождя был чист и прозрачен, издалека доносились звуки музыки. На душе у меня было отрадно… невзирая даже на генерала. Так шли мы с полчаса, когда заметили впереди троих человек: двое поддерживали друг друга под руки, а рядом с букетом цветов семенила хорошенькая девушка высокого роста, примерно одного со мной возраста.

– Целестина, милочка! – вдруг воскликнула мама. – Если меня не обманывает зрение… это Мостицкая, моя давнишняя приятельница. Нет, быть этого не может!.. В последний раз мы виделись с Еленой лет десять назад… Они в Королевстве живут.

– Да, ты не ошиблась, это Мостицкая! – отвечала пани Целестина.

Встречные тоже как-то странно посматривали на нас.

– Елена, ангел мой! – вскричала мама, и они бросились друг другу в объятия.

Спутник Мостицкой, оставшись без поддержки, с трудом устоял на ногах, но к нему подоспела девушка, – видно, его дочь.

Тут начались нежности, взаимные представления, и, поскольку поблизости оказалась скамейка, старшие сели. А нам с Аделью (так звали девушку), прежде чем мы успели разглядеть друг друга, велено было подружиться по примеру своих родительниц.

У Мостицкого подагра. Ноги у него отекли, лицо неестественно румяное, одутловатое, но нрава он веселого и добродушного.

– Вот за грехи отцов страдаю, – сказал он, обращаясь к маме. – Вина не пью, а подагра все одно замучила.

Жена его ни хороша собой и ни дурна и выглядит старше мамы. Держится просто и скромно, без гонора, но манеры у нее безукоризненные. И взгляд умный, проницательный, – кажется, насквозь тебя видит.

Мостицкий склонен обращать все в шутку. Зашипит от боли и сразу улыбнется, пошутит, как бы желая сгладить неприятное впечатление. Адель – настоящая красавица, но она словно не сознает этого и из-за своей чрезмерной скромности проигрывает, не кажется такой хорошенькой и очаровательной, какова на самом деле.

– Мы, старики, тут посидим, – сказал Мостицкий, – а вы погуляйте, только далеко не уходите. Познакомьтесь хорошенько, подружитесь…

Адель взяла меня под руку, и мы не спеша пошли по тропинке. Я обрадовалась сверстнице, так как общество взрослых мне порядком наскучило.

– Вы давно приехали? – спросила она.

– Несколько дней назад.

– А мы третьего дня. Как тут красиво, не правда ли? Ты любишь природу?..

– Люблю, – помедлив, отвечала я. – Но, откровенно говоря, никогда не задумывалась над этим…

– Я пейзажи рисую, – пояснила Адель и тух же прибавила: – А музыку любишь?

– Меня учили музыке, и я играю на фортепиано, пою, но особого пристрастия к ней не питаю.

– Читаешь много?

– И этим похвастаться не могу. Редко какая книга увлекает меня.

– Значит, рукодельничать любишь?

– Терпеть не могу…

Адель остановилась в недоумении, а мне после моих искренних признаний стало стыдно за себя. Так странно начался наш первый разговор. То ли на меня напала откровенность, то ли я хотела просто перед ней порисоваться. Адель слушала с неодобрением, а когда я, в свою очередь, спросила, чем она интересуется, она сказала, что любит рисовать, без музыки не мыслит себе жизни, много читает, занимается самообразованием и… очень счастлива.

Она показалась мне не менее чудной, чем я ей. Так шли мы, болтая обо всем понемногу. Между прочим выяснилось, что разница в возрасте между нами всего несколько месяцев. Несмотря на свою ученость, она умеет быть веселой, ребячливой, и вообще есть в ней что-то располагающее к себе. Мы дали друг другу слово часто видеться и дружить.

Когда мы вернулись домой, мама прилегла отдохнуть, а я думала о своей новой подружке. Какие у нас с ней разные характеры, а может, все дело в воспитании, в склонностях?.. Она будто живет в ином мире. Как же так? Кто из нас двоих прав? Кто на верном пути? Отчего она с таким спокойствием взирает на будущее, а я – с нетерпением и тревогой? Она говорит, что не стремится попасть в высший свет, ее не прельщают ни блестящее положение в обществе, ни богатство, она предпочитает этому тишину сельской жизни.

А ведь ограниченной ее никак не назовешь… Напротив, она умней меня и знает гораздо больше. Тогда в чем же дело?

Авось постигну эту тайну, когда поближе сойдусь с ней.

Боже, сколько в жизни загадок!

24 июня

Опять несколько дней не писала в дневник, зато сегодня жатва будет обильная.

Позавчера маме захотелось для разнообразия выпить кофе «Под короной». Только сели мы за столик, откуда ни возьмись – отец с неразлучным своим спутником. Они расположились за ближайшим столиком. Несколько раз нам удавалось скрыться от них, но на сей раз мама дала маху.. – Лица папы и генерала выражали торжество. Сперва мама не удостоила их разговором. Господин фон Штален стал ухаживать за мной: подставил под ноги скамеечку – тут На Альте Визе всегда чувствуется сырость, – пододвинул чашку, велел подать воды. Словом, вел себя как галантный кавалер. Маме он тоже по возможности старался уделять внимание, но тут выручал его папа: он, когда захочет, умеет быть предупредительным и любезным. Направлявшийся к нам барон, заметив издали папу, сделал volte-face [42]42
  крутой поворот (фр.).


[Закрыть]и исчез.

Видимо не без умысла, завели разговор о Вене, об императорском дворе, о преимуществах столичной жизни. Генерал рассказывал забавные истории о высокопоставленных особах, и мама изволила даже несколько раз улыбнуться. Папа очень искусно le mettait en vue [43]43
  выдвигал его на первый план (фр.),


[Закрыть]. Генерал производит приятное впечатление. Но всегда ли он такой? Приветливое выражение лица кажется маской, из-под которой… нет-нет да проглядывает нечто зловещее. Так и хочется сказать ему: «Сними маску! Дай посмотреть, каков ты на самом деле!»

Его ухаживания и комплименты, признаться, мне льстят. Раза два я встретилась с ним глазами, но не подумала опускать их: пусть смотрит, если не боится обжечься. Старикашку, видно, разобрало.

Я мало-помалу начала обретать свойственные мне бойкость и остроумие, как вдруг входят Адель с матерью. При их появлении будто ведро воды вылили в костер. Все почувствовали себя неловко. Генерал принял важный вид, папа смутился, у мамы сделалось грустное лицо, а я встала и подошла к Адели.

Обведя взглядом нашу компанию, Мостицкая шепнула что-то маме, – видно, догадалась, в чем дело. Я спросила Адель, понравился ли ей генерал, но она уверяет, будто не заметила его. Удивительно… Я ни одного мужчину не пропущу, а она витает в облаках, думает о чем-то своем… Ей важно, как сосну нарисовать. Значит, она еще ребенок? Нет, у нее такой нрав странный. Ей хочется, говорит она, подольше не выходить замуж и жить с родителями, читать книжки и учиться.

Ей бы классной дамой в пансионе быть! На что мне знания, если я с одного взгляда все понимаю.

Так начался этот памятный для меня день… Обедали мы, по обыкновению, дома; только мама отчего-то очень торопилась, и мне показалось это странным. После обеда, в неурочное время, в гостиной принялись вдруг наводить порядок, покурили благовониями, проветрили. Меня это насторожило. Когда все было готово, барон вышел. Мама оправила перед зеркалом платье, велела мне приколоть бант, пригладить волосы и ни с того ни с сего обняла меня и прижала к груди.

– Ты прекрасно выглядишь! Сегодня это очень кстати…

Что значат сии слова, она не объяснила. Не прошло и получаса, как на лестнице послышались шаги, затем перешептывание в передней и, наконец, дверь открылась и в комнату вошел барон, а за ним – двое мужчин.

У старшего вид провинциала и домоседа; платье, сшитое лет десять назад местечковым портным, болтается на нем, как на огородном пугале. Широкий фрак достает чуть не до колен, в петлице орденская лента, длинное лицо – худое и бритое – как у австрийских чиновников, на голове высокий парик, вместо галстука белый шейный платок, в руке массивная трость.

Его можно принять за церковного старосту, хотя он ни много ни мало тайный советник и родной дядя Оскара. Последний следовал за ним.

Представлять его нужды не было: я сразу догадалась, кто он. Но как описать его? Ничего подобного я в жизни своей не видывала. Худой, сутулый, голова большущая, глаза навыкате… Вид растерянный, испуганный, словно ему грозит опасность. Урод! Совершенный урод! Хотя по отдельности взятые черты лица самые обыкновенные, даже правильные, но в целом неподвижное, безжизненное лицо кажется слепленным наспех из неподходящих частей, словно заимствованных у разных людей. Взгляд остекленелый… Ходит, опираясь на палку. Дышит прерывисто не то от усталости, не то от смущения. Этот несуразный тощий юнец, лишенный каких бы то ни было примет юности, одет безвкусно, хотя и с претензией на элегантность и моду. Да что платье!.. Сколько на нем разных цепочек, брелоков, перстней, застежек, пряжек, пуговок – и все совершенно не вяжется одно с другим, хотя стоит немалых денег.

Беднягу представили мне и усадили напротив, рядом с дядей. Он выпучил на меня свои остекленелые глаза и засмеялся. Мне стало жутко.

Тайный советник неусыпно следил за ним и опекал: отвечал за него, подсказывал нужные слова; видно, боялся, как бы он не ляпнул какую-нибудь глупость. Но как дядя ни старался, он лишь шевелил губами, улыбался, прочищал пальцем ухо, обдергивал жилет, застегивал и расстегивал пуговицы и не вымолвил ни слова. Казалось, всецело поглощенный собой, он не спускал с меня глаз. Я со стыда готова была провалиться сквозь землю.

Желая его ободрить, мама обратилась к нему с каким-то вопросом. Он вздрогнул и обернулся к дяде; тот шепнул ему на ухо ответ, и Оскар, как попугай, повторил, но при этом дважды запнулся и так спешил, что понять было ничего невозможно.

Так прошло несколько мучительных минут, наконец разговор наладился. Тайный советник не без умысла пересел поближе к маме, и освободившееся между нами место занял Оскар. Он наклонился ко мне и заговорил… Ох, да никак его подучили!.. Он так и сыпал словами, словно затвердил урок. И не спускал с меня сияющих от радости глаз. Мне стало тошно от его взглядов. Видно, я удостоилась чести понравиться ему.

– Вы долго еще пробудете в Карлсбаде?.. Я очень рад… Надеюсь часто видеться с вами и познакомиться поближе…

Эта фраза, разумеется, была заранее заготовлена, а следующую он сочинил сам, за что дядя покарал его строгим взглядом.

– Я люблю красивых женщин!

– Я себя к их числу не отношу, – шутливо заметила я.

– А это что! А это что! – говорил он, смеясь и тыча пальцем в зеркало.

Дядя между тем уверял, будто Оскар даже в Карлсбад привез с собой книжки. И вообще, он, дескать, очень любит читать…

– А что вы сейчас читаете? – спросила я.

Оскар бросил умоляющий взгляд на дядю.

– «Трех мушкетеров» Дюма, – подсказал дядя.

– Да, «Трех мушкетеров»…

Сказав это, он покраснел и, взглянув на меня, облизнулся. Я отвернулась. Тогда он нагнулся и стал разглядывать мои руки, восхищенно покачивая головой.

– Какие у вас красивые ручки… так и расцеловал бы их!

Я спрятала руки за спину.

– Ну, пожалуйста, не надо! Прошу вас! – взмолился он.

Я смерила его строгим взглядом и приняла позу примерной ученицы.

– Вы сердитесь на меня?

Вместо ответа я лишь пожала плечами.

– Когда вы ходите гулять? – шепотом спросил он.

– Мы целый день гуляем, – отвечала я.

– Если вы позволите, я буду вас сопровождать. Я уже могу ходить, только не очень быстро…

«Уже», значит, так было не всегда. Он возбуждает во мне отвращение и вместе жалость. К счастью, первый визит длился недолго. Тайный советник что-то сказал маме, после чего они встали, и мама проводила их до дверей. Оскар сначала поцеловал маме руку, потом поднес к губам мою, восторженно глядя на меня и посмеиваясь.

После их ухода воцарилось молчание. Мама вздыхала, барон жевал губами, а я, как подкошенная, упала в кресло.

Барон переглянулся с мамой.

– Бедный юноша, такой робкий! – сказала мама, посмотрев на меня. – Продолжительная болезнь и одиночество сделали его необщительным… И диким. Вот освоится немного и, ручаюсь, станет другим. Как ты его находишь? – Вопрос был обращен ко мне.

– По-моему, он смешон.

– Нет, он несчастлив, – возразил барон. – По словам его дяди, это добрейшее существо, жаждущее любви, привязанности… И вообще он кроткий, славный юноша, только чересчур робок…

– Напротив, я нахожу его слишком развязным…

– Господи, до чего же вы, молоденькие девушки, плохо разбираетесь в людях! – сказала мама. – Да, он рассеян и от смущения порой говорит невпопад. Вот увидишь, со временем ты переменишь о нем мнение…

– А какое мне до него дело? – спросила я. Мама поцеловала меня в голову.

– Ты, наверно, не знаешь, он – миллионер. У него огромное состояние, и, кроме того, он единственный наследник своего дяди. А тот, будучи наместником в одной из австрийских провинций, благодаря бережливости (в его честности я не сомневаюсь!) нажил большие деньги. Юношу хотят женить и сватают за него красавиц, причем из хороших семей. Если бы ты понравилась ему…

У меня на глаза навернулись слезы. – Почему я должна ему понравиться, а тем более он – мне?

– Chere Seraphine [44]44
  Дорогая Серафина (фр.).


[Закрыть], – сказал барон, – поверь мне, если этот брак состоится, ты будешь счастлива.

– Ты у меня умная девочка, – прибавила мама, – и не тебе объяснять, что это добрейшее существо всецело покорится тебе и за счастье почтет исполнять малейшую твою прихоть. Ты будешь госпожой, а он – слугой твоим… И жизнь свою ты устроишь так, как тебе захочется…

– Пока рано об этом говорить, – вмешался барон. – Но поддерживать знакомство с ним безусловно нужно.

– И быть благоразумной, – вставила мама. Назавтра дядя с племянником повстречались нам по дороге к Шпруделю. Ночью у меня было время обдумать свое положение. И если придется выбирать между ним и генералом, я, пожалуй, предпочту старика. Быть посмешищем… Нет, ни за что! Мама уже в открытую обсуждает со мной обоих претендентов! Глупый муж, по ее мнению, не так смешон, как старый. И потом, она подозревает, что слухи о богатстве генерала и его влиянии при дворе сильно преувеличены.

Горечь и отчаяние овладели моей душой.

Оскар ни на шаг не отставал от меня. Со вчерашнего дня, видно, уже успел влюбиться, и это делает его еще более смешным. Свои чувства он выражает не словами, а жестами, мимикой, хватает меня за руки, чтобы поцеловать, и я едва успеваю их отдернуть.

Он последовал за нами в кофейню. К счастью, его внимание отвлекло кофе с булочками, и он на время обо мне забыл. Его жадность и прожорливость – поистине звериные – возбуждают во мне отвращение. Удовлетворив аппетит и стряхнув с колен крошки от рогаликов, булочек, гренков, которые поглотил в несметном количестве, он опять уставился на меня, словно хотел съесть. Он смотрел на меня, как сытый удав. Мне сделалось страшно, а он переводил взгляд с моих рук на лицо, но спрятать его, как руки, я не могла.

Дядя беседовал за себя и за племянника; предметом разговора служило его наместничество да то, как чиновники величали его превосходительством. Сил моих больше не было терпеть алчные взгляды, устремленные на меня; казалось, сидению за столом конца не будет. Между тем Оскар успел шепнуть мне, что готов жить в Карлсбаде хоть год, хоть два, лишь бы видеться со мной. Я сделала вид, будто не расслышала. Тут пришла Мостицкая, и я, воспользовавшись случаем, улизнула с Аделью домой.

– Адель, милочка! – вскричала я, вбегая к себе в комнату и бросаясь на постель. – Видела ты этого идиота, что сидел рядом со мной.

– А кто он?

– Меня хотят выдать за него замуж.

Она прыснула со смеха.

– Ты шутишь, – сказала она. – Кому может такое прийти в голову? Говорят, бедняга тяжело болен, ведь он калека…

– Зато богач, миллионер и… и…

– Ведь твоя мама насильно не выдаст тебя за него…

– Она считает, благодаря его богатству… деньгам я буду счастлива.

– А зачем вам… тебе… богатство?

– Сама не знаю, у меня голова идет кругом.

Я была так возбуждена, что сгоряча выложила ей все, не умолчав и про генерала.

Она опечалилась и стала утешать меня, посулив заступничество своей матери.

А что, если лучшей партии не представится?.. Я непременно хочу быть богатой. Бедность страшит меня. Я не создана для жизни, исполненной труда и лишений. Адель – другое дело… Она превосходно обойдется без множества вещей, без которых я обойтись не могу. Мы с ней по-разному смотрим на жизнь.

Я злюсь сама на себя: зачем воспринимать все так трагически? Неужели мама поддастся уговорам и миллионы уплывут от меня? Миллионы – это Париж, Италия, развлечения, драгоценности; все блага мира будут к моим услугам…

А Оскар… со своим чудовищным, нечеловеческим смехом?.. Но почему, собственно, он должен повсюду, неотступно следовать за мной? Распоряжаться ведь буду я, а не он…

Я, наверно, заболею от этих мыслей и сомнений. Как быть?.. Что делать?.. Иногда так бы и вытолкала вон, растоптала этих уродов… А потом меня охватывает страх. Имение, говорит мама, в долгах, на отцовское наследство рассчитывать не приходится. Но дядюшка… добрый, почтенный дядюшка… Он ведь прикапливает для меня. Однако барон посеял в моей душе сомнения. Вчера заговорили о поручике, и он чуть ли не с пренебрежением отозвался о его наследстве. «Ну какое может быть у него состояние, если он сколотил его по мелочам? – сказал барон. – Ему оно представляется значительным, по на самом деле это сущий пустяк. Привык сам скопидомничать, вот и думает, что нажил большие деньги». Его слова показались мне убедительными.

Мама говорит: за Оскара сватают некую Журковскую, якобы очень красивую барышню, хорошо образованную и наделенную множеством талантов. Она со дня на день должна приехать с родителями в Карлсбад.

Если не представится другого случая, дядя Оскара, который во что бы то ни стало решил его женить, обручит их с панной Журковской. Они рассчитывают таким образом оказать на меня давление. А я не хочу спешить… Прежде чем решиться на такое, надо хорошенько все взвесить. Ведь это кошмар, связать свою жизнь с человеком, который двух слов сказать не может… Он в няньке нуждается… За него не то что говорить, думать придется.

Ах, забыться бы хоть на миг!

26 июня

Отец вызвал меня для разговора, – он ждал на скамейке перед домом. Сперва мама хотела идти со мной, потом передумала и отпустила одну. «Имей в виду, Серафина, я не дам согласия на твой брак с генералом, – прошептала она. – Так и знай, этому не бывать!»

Едва завидев меня, папа возбужденно, с жаром заговорил:

– Они погубить тебя хотят! Этот идиот, недоумок, калека камнем повиснет у тебя на шее! Я – твой отец, и они обязаны со мной считаться! Так вот я этого не допущу! Ни одна барышня не польстилась на его сомнительные миллионы, а ты, моя дочь, должна жертвовать собой. Подумай сама: кого мать навязывает тебе в мужья и кого предлагаю я.

– Дорогой папа… мне ни тот, ни другой не нужен. Успокойся, пожалуйста!

– Я слишком хорошо знаю твою мать и потому не могу быть спокоен. Она все равно настоит на своем. Положись на меня и сама умом пораскинь…

С полчаса выслушивала я доводы отца и чуть не расплакалась. В конце концов он внял моим просьбам дать мне время на размышления, но взамен потребовал, чтобы я не связывала себя словом с Оскаром. Мама прислала за мной горничную, и разговор на этом прекратился.

Боже, какая я несчастная!

Ума не приложу, что делать?.. Как быть?..

27 июня

Во сне меня преследовали кошмары… То снился генерал со своей любезной улыбкой, то Оскар хватал меня за руки, а я убегала от них обоих и звала на помощь… агронома. А он сделал вид, будто не слышит. Почему он явился мне во сне? Ведь он не удостоил меня вниманием и я не думала о нем.

Беспокойство не покидало меня и после пробуждения, и я встала совершенно разбитая. Выглянув случайно в окно, я увидела шедшую мимо Адель с альбомом.

– Подожди! Я пойду с тобой! – крикнула я, подумав, что к Шпруделю маму проводит барон.

У меня наболело на душе, и, не в силах сдержать слезы, я посвятила Адель в свои беды.

Что может быть хуже, когда не знаешь, как поступить, и не с кем посоветоваться. А сама я блуждаю, как в потемках…

В иные дни меня соблазняет перспектива выйти замуж за идиота Оскара и обрести таким образом свободу. Потом я опять начинаю сомневаться: а может, лучше генерал?.. Столица, придворные балы, высший свет, положение в обществе… И в итоге le grand inconnu… [45]45
  полная неизвестность (фр.).


[Закрыть]Необходимость сделать выбор и… дядюшкино наследство.

А что, если его богатство – мираж, и мне достанется жалкое состояньице, и я окажусь у разбитого корыта.

Я излила душу Адели. Мы с ней были вдвоем: она, сидя на пне, рисовала, а я стояла у нее за спиной. Не оборачиваясь, она молча слушала и время от времени вздыхала.

– Посоветуй, как быть… Помоги! – взмолилась я.

– Да, в трудное попала ты положение и не по своей вине. Обстоятельства сложились так, что у тебя выработался неверный взгляд на вещи. Твоя мама, конечно, желает тебе добра, но, прости меня, она заблуждается. Отец твой тоже хочет твоего счастья, но полагает его там, где его нет. Так мне, по крайней мере, кажется. По молодости, неопытности я могу ошибаться, но я не советую тебе выходить ни за Оскара с его миллионами, ни за генерала с его высоким положением. Выскочить замуж легко, а каково всю жизнь быть несчастной… Постарайся оттянуть время… попроси маму…

– Она меня торопит, пугает, что можно упустить миллионы.

– В моем представлении, – помолчав, сказала Адель, – супружество – это союз двух любящих сердец, который зиждется на привязанности и взаимном уважении.

Долго еще говорила она в таком же духе, но проповедь ее меня не убедила. Мне претит мысль о бедности. Мама да и все кругом твердят: на свете нет ничего страшнее нужды. Без достатка, избранного общества – мне жизнь не в жизнь… Толпа, чернь, что может быть отвратительней…

Странно, Адель, такая благовоспитанная барышня, но только не чурается людей низкого звания, но, напротив, питает к ним симпатию. Я отказываюсь понимать ее… Нет, она не принадлежит к нашему кругу…

Так просидели мы с ней довольно долго, пока она не кончила рисовать. Незаметно разговор зашел о другом. У меня такое впечатление, будто мы говорим на разных языках.

Дома мама беседовала с глазу на глаз с тайным советником. При моем появлении они умолкли. Советник преувеличенно-вежливо поздоровался со мной, и любезность его простерлась настолько, что он даже рассказал мне несколько анекдотов, относящихся ко временам его наместничества.

На худой конец, уж лучше он, чем его безмозглый племянник!

28 июня

Утром опять навязался на мою голову Оскар. На прогулке мама, его дядя и барон нарочно отстали, желая оставить нас наедине. Манера изъясняться у него до того оригинальная, что, расскажи мне кто-нибудь, я бы не поверила, – но как ни прискорбно, это факт, и никуда от него не денешься.

Сначала он уставился на меня и, по своему обыкновению, стал облизываться, точно собирался съесть меня на завтрак. Потом придвинулся почти вплотную, и мне пришлось идти, прижимаясь к скалистому склону. Наконец, хотел взять меня за руку, но я отдернула ее.

– Панна Серафина, отчего вы так неласковы со мной? – со вздохом сказал он, взъерошив волосы и устремив очи горе.

– Что за упреки, пан Оскар?

– Ведь я… ей-богу, обожаю вас… а вы руку отдергиваете.

– Это неприлично…

– Ей-богу, повеситься можно…

Я засмеялась, он вторил мне.

– Ну простите… простите, пожалуйста, – посмеявшись, сказал он. И безо всякого перехода вдруг спрашивает: – А о Гербуртове вы слышали?

– Нет, – говорю.

– Это мое имение, графство… У меня там великолепный дворец… и зала большущая… Крикнешь или засмеешься, и эхо, как в лесу, отзывается. Ей-богу! И потолки расписные, с позолотой..

– Очень рада за вас.

– Мне одному скучно. Вот я и решил жениться. Давно уже приспело время.

– Отчего же вы не женитесь?

– Выходите за меня, панна Серафина, – сказал он, понизив голос, и засмеялся. – Ей-богу, будет у вас все, что только душе угодно, – продолжал он, прижимая руку к груди. – Э, да что говорить!..

Я потупилась, будто не расслышала его слов.

– В Гербуртове все, все есть… – продолжал он. – Сад, оранжерея… денег пропасть… А повар… до чего вкусно готовит! Разве сравнишь со здешними трактирами, – тут не людям, а, прошу прощения, свиньям впору есть!

Я укоризненно посмотрела на него.

– Извините за грубое выражение… Но при вас, панна Серафина, я обо всем забываю…

С этими словами он не без труда снял узкую перчатку и, выставив палец с красивым бриллиантовым перстнем, поворачивал его во все стороны, точно ребенок, любуясь, как он сверкает и переливается на солнце.

– Красивый, а? Клянусь дядюшкиным здоровьем, тысячу гульденов стоит…

Я отвернулась.

– А на вашем пальчике, он, ей-богу, выглядел бы еще красивей… Я бы с моим большим удовольствием, ей-богу…

Сказал и громко захохотал. Я нахмурилась. Тогда он опомнился и натянул перчатку. Некоторое время мы шли молча.

– Может, потом? – шепнул он.

– Что «потом»?

Он показал глазами на палец.

– Четверка серых лошадей, сбруя наборная, с серебряными бляшками, коляска венская!.. – сказал он ни с того ни с сего и посмотрел на меня.

Меня разбирал смех.

– А обита коляска чем?

– Малиновым бархатом, по пять гульденов за локоть [46]46
  Старинная мера длины, равная примерно 0,5 м.


[Закрыть], – совершенно серьезно отвечал он. – И фонари двойные…

– А слуг сколько? – спросила я с насмешкой.

– Ну, этих бездельников тьма-тьмущая! В черных ливреях с галунами, в малиновых жилетах, в гамашах, с аксельбантами…

Он заглянул мне в глаза; я, изображая изумление, всплеснула руками и покачала головой, потом, не выдержав, рассмеялась. Он тоже засмеялся и так зашелся от смеха, что повалился на ближайшую скамейку. С трудом сдерживая раздражение, я решила испытать его преданность.

На обрывистом склоне довольно высоко росли колокольчики, и я сделала вид, будто любуюсь ими. Он проследил за моим взглядом.

– Сорвать? Вам хочется, а?

– Да, хочется…

Он кинулся было исполнять мое желание, но склон был отвесный, и он опасливо отступил.

– Очень хочется?

– Очень, – ироническим тоном произнесла я.

В это время мимо пробегал босоногий мальчуган, и мой кавалер, не долго думая, схватил его за плечо и, достав из кармана гульден, показал пальцем на цветок. Мальчуган в один миг вскарабкался на скалу, сорвал колокольчик и бросил вниз. Оскар поднял его и с улыбкой протянул мне.

Я поблагодарила его и извлекла для себя полезный Урок: жизнью ради меня он рисковать не станет, даже руку не оцарапает, зато денег не пожалеет.

Впрочем, смешно ожидать от него героических подвигов…

30 июня

Пани Целестина познакомила меня с очень милой особой – кузиной экс-банкира, того, который носит за ней зонтик. Флора (так зовут ее) приехала сюда с матерью, по та, кажется, не presenteble [47]47
  нашего круга (фр.).


[Закрыть], и банкир, пользуясь своими связями, хочет ввести кузину в высшее общество.

Флора – прелестное создание… Лицо белое, точно из алебастра, вьющиеся волосы, черные, как у цыганки, глаза, а взгляд огненный, маняще-загадочный и вместе пугливый. Поначалу она очень робела. При том, что она хорошо воспитана, обладает многими достоинствами, превосходно играет на фортепиано, ей не хватает смелости и уверенности в себе. Я взяла ее под свое покровительство, и не прошло и двух часов, как мы с ней уже подружились. Она нравится мне больше, чем Адель.

Она ластится ко мне в благодарность за мою доброту и участие. Мы решили дружить. Правда, мама посматривает на нее косо, но ничего…

Богатая, благовоспитанная, веселая, Флора выгодно отличается от этой ходячей добродетели – Адели. Посмотрим, чего она стоит…

2 июля

Мы с Флорой, точно две сестры… понимаем друг друга с полуслова. Она призналась мне, что ее руки добивается некий банкир из Вены – богатый плешивый старик. «Но меня это не пугает, – тут же оговорилась она. – За молодого выйти не штука, зато я стану обладательницей редкостных драгоценностей… От его первой жены осталось прелестное колье… не меньше шестидесяти тысяч гульденов стоит… И особняк у него на Ринге!..

Еще по секрету сообщила она, в нее безумно влюблен молодой музыкант (она сама играет не хуже Клары Вик). «Но не таскаться же мне с ним по Европе с концертами, – говорит она. – Погрустим, повздыхаем и забудем друг друга… Впрочем, может, когда-нибудь и доведется встретиться».