Текст книги "Старое предание (Роман из жизни IX века)"

Автор книги: Юзеф Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

XXI

На вершине башни стояла княгиня, смотрела вокруг; был вечер, тот самый вечер, когда загорелись огненные вицы. Солнце лишь недавно зашло, и на западе ещё алело зарево; вокруг, казалось, все уже уснуло – леса, долины и поля.

Князь, прислонясь к стене, стоял за ней, разглядывая сверху двор, расхаживавших по валу часовых, охранявшую крепость дружину, на озеро, в котором отражалось вдали небесное зарево. Ещё ничего не было видно… Ничего…

За княгиней стояло двое юношей почти одного роста. Едва взглянув на них, можно было угадать, что прибыли они из чужих краёв. Одежда на них была из тонкого сукна и по-иному сшита, обувь тяжёлая и крепкая, а на боку у каждого висел длинный меч. В глазах у них ещё светилась юная жизнерадостность, но было в ней что-то звериное и дикое. Несмотря на молодость, по виду их можно было принять за воинов, хищных и жадных к добыче.

Как раз в этот день, с утра, когда ворота заваливали брёвнами, подъехали на убогих лошадёнках двое юношей, переодетых в простые сермяги, и стали проситься в городище. Их не хотели пускать, но вышел Смерд, взглянул на них, вскрикнул и, всплеснув руками, приказал отваливать колоды, а затем, задыхаясь от радости, повёл их в терем.

Юноши последовали за ним в горницу. На лавке лежал князь, не спавший в ту ночь после посещения Пяста. Что-то бормоча, он вскочил, взглянул – юноши лежали у его ног, обнимая колена. Он в ужасе заломил руки.

– Кто вас послал сюда в этот час? – вскричал он. Не успели они ответить, как распахнулась дверь и вбежала княгиня – с криком, со слезами, радостью и отчаянием:

– Дети мои! Зачем вы сюда приехали!..

Братья стояли, онемев, и смущённо переглядывались.

– Стосковались мы на чужбине, – сказал старший, – дед позволил нам ехать, мы сели на коней и ночами ехали лесом, окольными путями, пока не добрались сюда, чтоб пасть к вашим ногам…

– А тут война на пороге! – воскликнула княгиня. – О дети мои! Кто знает, что будет с нами, так хоть бы вы остались живы… Повсюду в общинах бунты, народ поднимается против городища…

Княгиня ломала руки, а Хвостек брюзжал:

– Не посмеют! Побунтуют, покричат… да и придут договариваться, тут мы и заключим с ними мир… а потом тех кто поднимал голову… – Он вскинул руку кверху: – На сук!

Веселье пришло в городище в самую грозную годину. Весь день упивались радостью, отравленной страхом. Едва показывалась на устах улыбка, как её сгоняла тревога. Каждый час посылали людей на разведку, и они, крадучись, пробирались назад.

– Что слышно? – спрашивал Хвостек.

– Что видели? – спрашивала княгиня.

Дружинники почёсывали затылок.

– Угрозой веет вокруг… во всех дворах готовятся, собираются по избам… кметы ропщут, Мышки бегают из дома в дом.

Второй лазутчик вернулся в полдень, рассказал то же самое; третий явился под вечер и сообщил, что к ночи загорятся огненные вицы.

Хвостек в сердцах велел заточить его в башню.

– Лжёт, негодяй, кметы его подкупили… Не посмеют они зажигать огненные вицы… а зажгут… так я прикажу на башне развести костёр… Я не боюсь их.

Княгиня повалилась ему в ноги.

– Милостивый господин! Отправьте обратно детей, пусть уезжают отсюда. Надо дать им чёлн и увезти подальше… Пусть возвращаются к деду и там переждут бурю. Кто знает, что с нами будет и на что пойдёт чернь?..

Она плакала и молила. Хвостек гневался. Отъезд отложили до вечера.

Теперь все стояли на башне и смотрели, не покажутся ли огненные вицы. Юноши перешёптывались:

– Вот бы хорошо, если бы война началась! Упросим отца и мать, останемся с ними и тут уж напьёмся крови кметов… Мы им покажем, как воюют саксы…

Над долинами и лесами стояли тишина и мрак; с башни все смотрели вдаль, но лишь на небосклоне медленно догорала вечерняя заря и в озере бледнело её отражение.

Хвостек повторял:

– Подлая чернь!.. Не посмеют они!..

Вдруг туча, проносившаяся в вышине над долинами и лесами, обагрилась, словно расплылось кровавое пятно… и исчезло… вырвался красными клубами дым… а за ним высоко взвилось жёлтое пламя. Загорелся первый костёр.

Княгиня побелела и закрыла глаза.

– Пастухи жгут хворост… – сказал князь и захохотал.

Юноши закричали:

– Вот! Ещё! Второй, третий…

Один за другим загорались костры в горах, отражаясь на тучах огненным заревом. Весь край сплошь был усеян вицами. Хвостек рванулся и крикнул:

– Зажечь костёр! Я им покажу, что не боюсь их!.. Вверху на камнях лежала громадная куча щепы, работники мигом натаскали угля, поднесли факелы и разожгли костёр. Хвостек ухмылялся. Княгиня, не проронив ни слова, кивнула сыновьям и стала спускаться с башни. Юноши покорно последовали за ней.

Хвостек мрачно глянул на них, плюнул с башни на весь свет и тоже спустился вниз.

Брунгильда большими шагами расхаживала по горнице.

– Дети тут не останутся… – говорила она. В эту минуту вошёл Хвостек.

– Почему им не остаться? – вскричал он. – Ты хочешь теперь их отправить, чтобы чернь поймала их и убила? Нет, здесь, в городище, они в большей безопасности, чем в поле!

Сыновья бросились к ногам матери, моля не отсылать их. Княгиня топнула ногой и насупила брови.

– Нет, – сказала она, – нет, сегодня я спрашивала ворожею, видела небесные знамения, все предвещает нам зло… Одно уже сбылось – зажглись огни, хотя никто не хотел этому верить, сбудется и остальное… Мне ведомо больше… все мы погибнем, и даже некому будет за нас отомстить…

Хвостек разгневался, гневалась и супруга, оба чуть не набросились друг на друга с кулаками, наконец князь, ворча, опустил голову и, уступая, воскликнул:

– Будь что будет!

Княгиня велела сыновьям готовиться в путь. Позвали Муху и приказали ему снарядить чёлн. Юношей заставили снять княжескую одежду, надеть простые сермяги и спрятать мечи. У обоих слезы лились из глаз, но они не смели ослушаться матери.

Хвостек подошёл к сыновьям и молча прижал их к груди.

– Пусть останутся хоть до утра…

– Нет, нет… Ни одного часа, завтра поднимется вся округа, начнётся осада… чернь окружит городище, захватит берега озера…

Она заломила руки.

Юноши молчали, слезы катились по их щекам. Хвостек смотрел на них и гневно рычал, как медведь, когда его растревожат в логове.

Княгиня вышла и через минуту вернулась. Голова её была повязана платком, на плечи накинут простой плащ.

– Я с вами переправлюсь на другой берег, – сказала она. – Пока вы не сядете на коней, я буду с вами…

Она по очереди прижала к себе их головы и поцеловала.

Хвост молчал. В горницу через открытое окно врывался свет вспыхивавшего со всех сторон зарева.

– Видите, – воскликнула Брунгильда, – это возвещение войны… Быть может, завтра она уже начнётся. Городище… будет обороняться… Захватят городище, мы укроемся в башне… месяца два-три мы сможем продержаться… поезжайте к деду и возвращайтесь с подмогой. Спешите…

Тут голос её пресёкся.

– А если уже не будет ни нас, ни городища, ни башни… мстите за отца и мать… Мстите всю жизнь, пока не сгинет это ехиднино племя…

– Никогда они башню не возьмут, – пробормотал Хвостек. – Ведите саксов, мы продержимся…

Сыновья ещё раз бросились к ногам отца и матери, затем покорно вышли во двор. За теремом под купой деревьев стоял готовый чёлн: Муха и другой дюжий парень сидели на вёслах. Брунгильда ступила первая, юноши вскочили за ней; стоя на берегу, Хвостек смотрел, как чёлн удалялся…

Все озеро пылало заревом, и лодка, казавшаяся чёрной повернула к заросшему кустами берегу, где легче было незаметно проскользнуть. Долгим, презрительным взглядом Хвостек окинул окрестности и пошёл в горницу. Поздно ночью вернулась княгиня, ещё в слезах после разлуки с детьми. Хвостек уже спал. Она села у огня, вперив взор в раскалённые угли, и уснула лишь на рассвете.

На другое утро спрашивали стражу на башне:

– Что, не видно вооружённой толпы?

– Ничего не видно! Нигде никакого движения… Кругом все тихо и спокойно.

Хвост засмеялся.

– Не посмеют они, не отважатся…

Ждали весь день до вечера – ничего не было. Князь повторял своё:

– Не посмеют…

Ночь прошла спокойно, утром стража на башне все ещё ничего не видела. Снова наступил вечер, вокруг царила тишина. Княгиня ходила встревоженная, Хвостек повторял: не посмеют.

Вдруг на башне затрубили раз, другой, третий. Все вскочили на ноги – челядь, ожидавшая под навесом, работники, укрывавшиеся за валом, дружинники, караулившие на завалинке у крыльца. В вечернем сумраке что-то неясно мелькало. На опушке слева и справа как будто шевелилось что-то огромное и живое… Словно медленно ворочался дракон и полз по земле.

Часовой снова затрубил в рог, но от страха у него перехватило дыхание, и он замолк. Люди сбегались отовсюду, карабкались на вал, по лестницам, на крыши… Князь с женой вышли на крыльцо.

На опушке появилась толпа, вдруг высыпавшая из лесу.

– Кметы идут на городище! – крикнули дружинники, показывая руками.

В полутьме все явственнее виднелись собравшиеся на опушке люди, они двигались, приближались, число их росло. Из глубины леса выходили все новые отряды и заполняли долину. Земля гудела. Справа и слева, со всех сторон потянулись рати, медленно, торжественно, без суетни. Минутами в тишине слышался отдалённый гул голосов, как будто ропот волн. Но то не волны в озере роптали, а дышали люди и ступали кони, а на копьях высоко вверху развевались хоругви – священные боевые знамёна.

При виде подступавших отрядов у Хвостека и его супруги кровь отхлынула от щёк, они побелели, почти как у тех мертвецов, которых недавно через этот порог за ноги выволакивали из горницы. Князь велел подать меду, выпил чарку и швырнул её об пол.

– Все, кто жив, на вал! – крикнул он. – Поджигайте мост!

Люди мигом выскочили из ворот и бросились на мост, неся смолу и лучину. Смолой облили сваи. Смерд сам поджёг мост с четырех сторон, а люди пустились бегом к городищу, в заваленные брёвнами ворота.

Мрак сгущался, и вдали уже ничего не было видно, но вот пламя вспыхнуло, с шипением охватило балки и вдруг взметнулось вверх. В красном зареве показались башня, двор и вся окрестность вокруг, струйки огня поплыли по озеру. Потом все снова погрузилось во тьму, везде было тихо, только потрескивали горящие балки, и красный дым, клубясь, подымался вверх, наподобие второй башни.

Смерд приказал ломать кольями мост, чтобы он скорей подломился и упал. Мост с треском рухнул в воду, дымящиеся, полуобгоревшие бревна, шипя, неслись по волнам.

Лодки и челны, стоявшие на берегу, волокли к городищу и прятали во рву. Хвостек, подбоченясь, смотрел: лоб его хмурился, а губы тихо проклинали ехиднино племя.

Понемногу балки догорели, огонь погас, темнота показалась ещё чернее, ночь ещё беспросветнее. Что таилось в этой мёртвой темноте – кто мог угадать?

Хвостек долго стоял в оцепенении, потом, словно вдруг ожив, двинулся вперёд, кликнул людей, стал отдавать приказания.

Вскоре что-то пронеслось по двору и вылетело на берег – маленький человечек отвязал душегубку, крохотную, как ореховая скорлупка, что-то всплеснуло и исчезло. Зносек, остриженный наголо, с простреленным глазом, лежал в своей скорлупке и, почти не двигаясь, медленно грёб руками и плыл. Плавно и бесшумно скользил челнок, словно снизу его несли на плечах русалки.

Люди, залёгшие на валу, вглядывались в темноту. На башне расхаживала стража и смотрела по сторонам. Не видно было ничего… вверху мерцали звезды, внизу поблёскивало озеро, в глубине стояли чёрный лес и немая долина. Она тоже наполнилась мраком, нигде ни одного огонька, точно полчища кметов провалились сквозь землю.

Одноглазый человечек, переправясь на другую сторону, завёл свою скорлупку в камыши, вылез на берег и больше не возвращался.

Так прошла ночь. Небо на востоке посерело, по земле поползли туманы, – и всё заволокли, только земля, казалось, дышала и шевелилась… Туман опустился на берег озера и закрыл леса и поля. Люди вглядывались с валов в густую мглу, но не видели ничего.

Сквозь туман алел и золотился восток, по земле пробежал ветер, разметал лежавшую на ней пелену, разорвал, откинул прочь и окутал ею леса.

Люди на валу смотрят: перед ними стеной стоит толпа, голова к голове, плечо к плечу, как песок на берегу… Впереди на конях Мышки и старейшие кметы.

Хвостек стоял уже на втором ярусе башни, стоял, считал и не мог счесть. Он тряхнул головой.

– Пускай постоят… покуда их не прогнали!

Куда он ни оборачивался, везде встречал знакомые лица: вот стоят братья тех, кого он убил, там сыновья потопленных в озере, а вон здесь те, что были с Мышками в городище… целая толпа. Стоят стеной и глядят на городище, словно хотят глазами его съесть.

– Пускай наглядятся! – буркнул он под нос и медленно спустился с лестницы.

Внизу пьяные дружинники расставляли людей, стараясь их подбодрить.

– Э, да это чернь, а не ратники, горе-вояки от сохи да орала… сброд…

Вышла Брунгильда, поглядела вокруг, заломила руки и закрыла глаза. Хвост засмеялся, но был бледен, как труп.

На той стороне – удивительно – ни криков, ни команды, встали и стоят, но почему-то придвигаются все ближе и ближе. Одни несут на плечах челны, другие на берегу связывают плоты. А эти готовят луки и пращи.

Взошло солнце, на дворе белый день. Издали Мышки кричат:

– Ну, последний твой день, проклятый Хвост! Поклонись солнцу да простись с ним, больше ты его не увидишь!

Князь не слушает, садится на лавку и пьёт. Стража натягивает луки. Справа и слева множатся челны, словно растут из-под земли, вокруг них теснятся люди, спускают на воду, плывут – чёлн к чёлну, плот к плоту, – тянутся вереницей до самого вала.

Вдруг вскочили люди, залёгшие во рву, с обеих сторон раздался оглушительный крик, от которого земля содрогнулась, стая воронов сорвалась с башни и с карканьем улетела в облака.

Засвистели стрелы. С обеих сторон посыпались камни. С башни стали сбрасывать булыхи и балки; падая, они увлекали за собой в озеро людей, и, что ни всплеск, тонуло несколько осаждающих, а из городища доносились торжествующие клики.

Но, едва упадут одни, ни их месте теснятся другие, живые карабкаются по мёртвым:

– На вал! На вал!

Дружинники бегают, подгоняют, кричат… Дважды отразили натиск, кметы в третий раз двинулись в наступление, смяли стражу, оттеснили во двор и к воротам… Завязался рукопашный бой…

Хвостек глянул и побледнел.

Бегом он бросился в горницу и вынес на руках жену. За нею с плачем побежали женщины…

– На лестницу! В башню!..

– В башню! В башню!

Тащат узлы, какие-то тряпки – кто что схватил…

– В башню, верные слуги!

На лестнице черно от облепивших её людей, она уже гнётся под их тяжестью, а ненасытная башня все поглощает и поглощает беглецов.

С страшным криком вбежала во двор отступившая с вала стража. Окружённая со всех сторон, она не могла защищаться и бежала, трупами устилая свой путь… По озеру плыли мертвецы с окровавленными лицами.

Все, кто остались живы, карабкались по лестнице, но вот сверху лестницу втащили внутрь и дверь задвинули засовом.

Городищем овладели Мышки. Кто не сдавался, погибал… Тех, что бросали копья, связывали.

Люди кинулись в горницы и клети – искать, брать, вязать… Везде было пусто.

Только в трапезной княгиня оставила жёлтый кувшин с отравленным мёдом, но Мышко, первым вбежавший в горницу, заметил его и швырнул об пол, так что он разлетелся вдребезги.

Победители заполнили терем.

Бросая шапки вверх, они кричали:

– Лада!.. Слава Мышкам!.. Да сгинет Хвост!

Теперь все взоры обратились к башне. Но к ней нельзя было подступиться. Всякого, кто пытался приблизиться, убивали. Сверху обрушивали камни и давили людей…

Вдруг кто-то бросил факел в сарай, другой поджёг расписанный терем… вырвался дым: горели княжеские покои!

– Камня на камне, балки на балке не оставим. В пепел обратим Попелеков! – Сзывая своих людей, трубили Мышки, собирая их в кучу… Всем приказали расположиться во дворе – пусть терем и пристройки сгорят дотла.

Этот день достаточно поработали, о башне будет время подумать завтра.

Пламя мигом охватило сухие деревянные строения. Попрятавшиеся люди ещё не успели выскочить, как огонь обошёл кругом и все обратил в сплошное море пламени и раскалённых углей.

Мышки с другими старейшинами отправились на совет. Выйдя со двора, они поднялись на высившийся неподалёку холм. Здесь им представилось ужасающее зрелище. Наспех погребённые трупы отравленных дядьев и племянников Хвостека вырыли из земли собаки и, растерзав их, тут же околели. Обесчещенные, страшные трупы валялись вперемешку с издохшими псами. Кметы содрогнулись.

– Последний в их роду! – воскликнул Мышко. – Он истребил всех, чтобы никто после него не остался… кроме старого Милоша и слепого Лешека…

– И двоих сыновей его, которые растут у немцев! – прибавил другой.

– Пусть же этим телам пожарище дома его будет могильным костром! – вскричал Мышко.

Позвав слуг, он приказал им собрать тела и отнести их туда, где жарче пылал огонь, дабы сгорели они, а духи их могли понести свои жалобы праотцам.

– Несчастные, – говорили благочестивые люди, – скончавшись, они должны были скитаться по земле, пока не сгнили бы их тела. Костёр словно нарочно зажгли, чтобы они могли сгореть.

Хвостек видел из башни, как челядь собрала трупы, обмыла их водой и, облачив в одежды, положила на носилки и на плечах понесла к костру. Впереди несли останки Мстивоя и Забоя, за ними их детей. Придя на место, где стоял терем, сгребли головни в огромную кучу и в ряд, одно подле другого, уложили тела. Выше покоились оба отца, в ногах у них сыновья.

Бушующее пламя тотчас набросилось на свою добычу. Мышки стали в круг и с благоговением смотрели, как горели останки и на огненном ложе обращались в пепел. Синие огоньки, поднимавшиеся над ними, уводили духов.

С верхних ярусов смотрели любопытные глаза, а пламя, перекинувшись с сараев, которые примыкали к башне, лизало её стены и тянулось кверху, словно хотело проникнуть внутрь.

Дым просачивался в окна.

К вечеру пожар стал затихать. Кметы расположились отдыхать во дворе городища, поодаль от башни, с которой продолжали сбрасывать камни и балки, давившие людей, как солому…

Мышки с другими старейшинами уселись в круг и стали держать совет.

– Что делать с башней и с теми, что в ней укрылись? Огнём их не истребить – камень не поддастся; молотами и секирами не разрушить толстой стены; птицей не взлетишь наверх, а мышью иль кротом под башню не подкопаться: слишком глубоко сидит она в земле… чуть не настолько же под землёй, что и над ней…

– Голодом их возьмём, не губя напрасно людей, – сказал Кровавая Шея. – Расположимся лагерем вокруг. Хватит им припасов на месяц, будем осаждать два; хватит им на два, подождём и дольше… пока их не выморим всех до одного… Чем больше народу попряталось, тем скорей они перемрут там с голоду… А мы часть людей распустим, хватит и половины, чтоб не дать им вылезть из ямы.

Сделали все, как порешили: часть кметов разошлась по домам, а остальные расположились у подножия башни, во дворе городища, и на берегу озера. Только было Мышки уселись за еду, как из ближнего леса выехала кучка людей, остановилась на холме и, оглядев сгоревший терем, медленно направилась к старейшинам. Когда они приблизились, все узнали Бумира и других сторонников Лешека, связанных с ним кровными узами. Они не пошли на огненные вицы, так же как Милош и его род. Бумир подъехал вплотную и, не слезая с коня, кивнул головой Кровавой Шее.

– В пепелище обратили вы княжеский терем, но где же Попелек?

Мышко, смеясь, показал на башню. Бумир покачал головой.

– Всех Лешеков вам не истребить – немало ещё останется нас, отпрысков этого рода… Чего вы хотите от нас?

– От вас? Чтобы вы смирно сидели… и отказались над нами княжить, – ответил Мышко.

– Что ж это? Старая волчья воля ещё бродит у вас в голове? А немцев будто и нет? Вы свергли одного и посадите князем другого.

– Да, но не вас! – возразил Мышко, – не вашего роду, который хотел нас запрячь и на кметах землю пахать… Нет!.. Мы подыщем себе кмета…

Бумир взглянул на башню.

– Думаете приступом её брать? – спросил он.

– Нет… – сухо проговорил Мышко Кровавая Шея, – осаду будем держать, пока они не передохнут с голоду.

Бумир, сидя на коне, слушал, понуря голову.

– Смотрите, как бы немцы не пришли да не стали за них мстить, – сказал он. – А то поплатятся и виновные и невиновные… Они и мой двор сожгут, и ваши поля истопчут, и людей наших угонят в неволю.

Мышки смеялись.

– Будто нет у нас копий? – сказал младший, которого звали Белым.

– А у них и на себе и на стрелах железо, – говорил Бумир, – десяток саксов стоит сотни ваших.

– Так не сотня же их придёт из-за Лабы, – возразил старший Мышко.

– Верно, что не сотня, – согласился Бумир, – да десять саксов призовут сто или двести поморян, а этим до нас недалеко.

– Ну, у этих такие же копья, как у нас, – сказал Мышко, – а угроз мы не боимся!

Помолчав, Кровавая Шея поднял руку.

– Послушайте, Бумир, и все вы, Лешеки! – начал он. – Хотите вы мира, так сидите смирно и в наши дела не суйтесь. Не хотите воевать против своего рода, мы вас за шиворот не тащим… но не вызывайте волка из колка!.. Сидите смирно!

Бумир угрюмо взглянул на него.

– Я с речью к вам пришёл, а не с камнем, и с вами не воюю, – сказал он. – Одно я хочу вам напомнить: нас, отпрысков и потомков Лешекова рода, много ещё осталось… Нынче вы одержали верх, завтра мы можем одержать… Живём мы с вами на одной земле, так надо бы жить нам в мире, а не убивать друг друга на радость врагам!..

– Мы отпускаем вас с миром, – сказал Кровавая Шея, – чего вы ещё хотите?

– Отпустите же и того, кого вы хотите уморить голодом, – не слезая с коня, воскликнул Бумир, показывая глазами на башню.

Мышко засмеялся.

– Хорошо, – сказал он, – только пусть он отдаст тех, кого отравил да поубивал…

С этими словами Мышко обнажил шею и показал шрам.

– И мою кровь пусть мне возвратит!

– А мало вам того, что вы сожгли его городище, уничтожили достояние, забрали казну и перебили людей? Какой же ещё вам надо мести?..

– Разве это его кровь? – спросил скорый на слова Мышко Белый. – Это имущество его, а не сам он. А нам нужна кровь за кровь…

Бумир призадумался.

– А завтра вы то же скажете нам и другим Лешекам по всей нашей Поляне!..

– Мы вам войны не объявляем, – отвечали ему другие. – Милош сидит себе спокойно со своим сыном, и с вами ничего не сделалось… Княжить мы вам не дадим… а жить не мешаем…

Они снова замолчали, как вдруг с башни донёсся какой-то стук. Хвостек, отодвинув заслон с бойницы в стене, закричал сверху:

– Бумир! Ты что это с разбойниками ведёшь переговоры? С бешеным зверем не толкуют, а бьют его по башке! Собирайте людей и приходите нас выручать… Наше дело – равно и ваше…

Мышко поднял глаза к окну, откуда доносился голос. Лук лежал подле, он схватил его, прицелился, и стрела, просвистев в воздухе, застряла в деревянном заслоне… С башни послышался хохот, а следом полетела огромная перенная стрела и впилась в одежду Мышка, который выдернул её и с презрением отбросил прочь.

– Ехиднино отродье! – кричал сверху Хвост.

– Бешеные собаки! – отругнулся Мышко.

– Ядовитые змеи!..

– Мерзкая гадина!..

– Дохлятина и падаль!..

Такими гомерическими выражениями обменивались обе стороны.

– Бумир! – хриплым голосом крикнул Хвостек, – поезжай домой и созывай своих… не дайте нам погибнуть, не то и вас перебьёт эта подлая чернь!

Бумир повернул коня. Мышко устремил на него пристальный взгляд.

– Слушайтесь Хвостекова совета иль моего, – молвил он, – что для вас лучше, то и выбирайте. Одно вам скажу и, что мы исполним это, даю вам священную клятву.

С этими словами он схватил горсть земли и высоко поднял её.

– Клянусь этой землёй, Бумир… если вы вступитесь за Хвостека, если пойдёт хоть один из вас, мы души живой не оставим… Попомните!

Бумир и безмолвствующие его спутники поглядели на башню, откуда доносились неясные возгласы и крики, медленно повернули коней и шагом поехали прочь, а Мышки спокойно посмотрели им вслед.

Если бы кто-нибудь заглянул тогда в тесное помещение башни, его бы ужаснуло то, что там творилось уже в этот день.

Нижний ярус был набит простонародьем: челядью, слугами и невольниками, которых взяли для обороны. Места для всех не хватало, духота стояла нестерпимая, и страх охватил челядь, которая сетовала, что не сдалась в плен, а теперь пропадёт тут зря. Над этой кучкой непокорных стояли дружинники с палками, тщетно заставляя их молчать. Грозный ропот возрастал. Из колодца вытаскивали на верёвке ведра с водой, которой невозможно было напастись на томившихся жаждой людей, а другого питья не было. Во втором ярусе стояли отборные стрелки, тут же находились князь и Брунгильда. В углу лежали звериные шкуры, служившие им постелью. Третий ярус занимали женщины и стража, а наверху ходили часовые. Стоны и плач доносились из башни. Двое слуг сразу умерло от ран, полученных в бою, умерла и одна из женщин – от страха и болезни. Уже лежало три трупа, с которыми не знали, что делать… Пришлось их сбросить с верхнего яруса башни, и эти осквернённые тела, упавшие на землю с раздроблёнными костями, как бы предвещали то, что должно было свершиться в башне. Такая же участь ожидала и других.

Хвост с проклятиями на устах переходил от одного окна к другому, а Брунгильда долго лежала, как мёртвая, не произнося ни слова. Супруги не разговаривали, и видно было, что в душе каждый обвинял другого в случившемся несчастье…

Оба ещё лелеяли мысль о спасении, надеясь на то, что сыновья приведут подмогу. После долгого оцепенения Брунгильда встала и, видя, что муж только сыплет ругательствами, но ничего не предпринимает, позвала Муху и пошла осматривать закрома. Зёрна было достаточно, но, кроме двух стёршихся камней от старых жерновов, не нашлось ничего для размола муки. Стояла тут и печь, но даже думать нечего было о выпечке хлеба, так мало оказалось дров. Размолотое в крупу зерно, разболтанное в воде, должно было служить им пищей. И так жить долгие месяцы!

Впопыхах прячась в башню, мало кто захватил с собой еду, нашлось едва несколько кусков чёрствого хлеба и лепёшек. Колодец, из которого черпали воду, был давно заброшен, и первые ведра выплеснули вон. Потом, изнемогая от жажды, стали пить эту мерзкую жижу.

Вооружённая чернь, запертая внизу, Брунгильде, которая смотрела в щёлку, показалась грозной и страшной. Она спросила Муху, сумеют ли они удержать её в повиновении, но он только молча поглядел вниз и ничего не ответил. Те, кто ещё вчера падал ниц перед своим господином, теперь, когда ему угрожала опасность, хотели сбросить с себя ярмо неволи и роптали. Княгиня видела, как они лежали на земле, равнодушные ко всему, едва поднимая головы на зов. Некоторые, озираясь, тайком шушукались по углам.

Все громко требовали еды и питья, а палки дружинников с трудом могли заставить их молчать.

Брунгильда отвела своего наперсника в сторону и показала ему вниз на людей.

– Ртов много, а рук мало, – сказала она, – что делать, Муха?

Они долго шептались. Хвостек то расхаживал, то валился в угол на шкуры, то подбегал к окну и смотрел на Мышков, которые спокойно черпали из бочки привезённое пиво, угощались сами и потчевали других. Тогда, скрежеща зубами, он отскакивал от окна и снова валился на постель. С Брунгильдой они встречались, не произнося ни слова, и молча сторонились друг друга.

Она совещалась с Мухой, а князь, когда ему наскучило молчать, подозвал доверенного слугу и стал с ним советоваться.

Уже смеркалось, когда Муха спустился вниз и принялся отбирать людей в ночную охрану, но брал он не по порядку, а по своему произволу: одних отделял и оставлял внизу, других посылал наверх. Оставшиеся внизу были довольны: они могли по крайней мере полежать, хоть и на гнилой соломе.

Остальным велели подняться по лестнице и, если кто-нибудь приблизится к башне, пускать стрелы и сбрасывать камни. Едва они ушли, явились две прислужницы Брунгильды, неся миски с ужином. То была какая-то крупа, намешанная в чуть тёплую воду, но изголодавшиеся люди и на неё набросились с жадностью, и через минуту миски опустели. Княгиня в тревоге подсматривала за ними в щёлку: поев, они тотчас улеглись спать. Как кто лежал или сидел, так все и уснули, даже не пошевелившись. Однако, уснув, стали метаться, словно борясь с этим странным, тяжёлым сном. Через час или два прекратилась и эта борьба: воцарилась глухая тишина.

Муха спустился вниз с лучиной в руке, обошёл всех, одного за другим, пощупал каждому лоб, послушал, не дышит ли кто, пересчитал их и вернулся наверх.

То были лишние люди, и Брунгильда от них избавилась. Привели сверху нескольких слуг и велели им выбросить трупы в окно. Видимо, привыкнув к подобным занятиям, палачи не стали ни удивляться, ни противиться, поглядели на иссиня-белые лица своих товарищей, обобрали их и взялись за дело.

Мышки сидели со своими людьми у костра, издали поглядывая на башню, когда упали первые тела. Несколько любопытных подбежало к башне, но тотчас же на головы им обрушились камни, а одного придавил упавший труп.

Точно спелые плоды, посыпались сверху мертвецы, разлетаясь во все стороны. В первую минуту осаждающие смотрели на них с изумлением.

– Избавляются от лишних ртов, – догадался кто-то из Мышков, – видно, собираются ждать и обороняться.

Ночь прошла спокойно, только в бойницах башни до утра мелькали огоньки и в лагере горели костры. Одни спали, другие ходили на часах. Время от времени из верхнего яруса, нацелясь, пускали стрелу, то вдруг свистел камень, брошенный из пращи, кого-нибудь ранил, зарывался в землю или разбрасывал раскалённые угли в кострах.

С карканьем слетались вороны на пир и долго не унимались, не находя своих гнёзд. Под утро все, казалось, уснули. Однако Мышки незаметно расставили кругом бдительную стражу, так что из башни никто не мог ускользнуть.

Снова над пепелищем встал белый день. Мышки послали в лес за дичью, а в избы за хлебом и едой. Часть людей отправили по домам, потому что теперь не требовалось столько народу, а подкрепление осаждённым не могло подоспеть так скоро.

Остальные расположились широким полукругом – так, чтоб не могли попасть ни стрела, ни камень, хотя бросали их непрестанно. Вечерами у костров пели песни и веселились.

С башни не подавали никаких признаков жизни, только на вышке ходили люди и смотрели вдаль. Искусные охотники прогоняли их стрелами; тогда они прятались за уступ стены. Случалось, показывался там и Хвостек, которого встречали руганью и криком.

Всякий раз, когда летела стрела или падал камень, раздавался смех. Иногда завязывалась перебранка, потом снова все смолкало.

На третий день около полудня чей-то голос из окна стал подзывать к башне. Старейшины думали, что осаждённые решили сдаться. Мышко Кровавая Шея уже встал и хотел идти, но его опередил меньшой брат, которого прозвали Журавлём за длинные ноги. Подбежав, он задрал голову к окну. Из башни донёсся смех, и в ту же минуту огромный камень упал из бойницы ему на голову; брызнули кровь и мозг, юноша покачнулся и упал мёртвым.