Текст книги "Десять слов про Китай"

Автор книги: Юй Хуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Как сообщается в Интернете, в одном из публичных домов южного Китая девушки работают с особенной самоотдачей. Клиенты говорят о «высочайшем национальном и мировом уровне обслуживания». В чем секрет? Оказывается, на предприятии созданы партийная и комсомольская организации, активно используется опыт передовиков производства.

Вообще-то в Китае процесс вступления в партию и комсомол достаточно сложен. Однако хозяин заведения назначил сам себя партсекретарем, опытных девушек – членами партии, новеньких – комсомолками. С ростом профессионализма, при наличии положительных характеристик от клиентов, комсомолок принимают в партию. Работницы заботливо следят друг за другом. Регулярно проводятся партийные и комсомольские собрания, где они занимаются критикой и самокритикой, выступают с рационализаторскими предложениями.

Фотографии передовиков, принявших наибольшее число посетителей, помещают на доску почета, где они выглядят очень сексуально – не хуже, чем модели в журналах.

В исполненном противоречий китайском обществе липа играет ту же роль, что воспаление в организме: борется с болезнью, но при этом не только вызывает чувство дискомфорта, но и, возможно, убивает. Только из-за полной потери нравственных ориентиров подделка, присвоение чужой славы, нарушение авторских прав и тому подобные недостойные занятия стали у нас считаться вполне приемлемыми. Слово «липа» принадлежит к разряду самых употребительных в современном китайском языке. Каково поле, таков и рис, какова бахча, таков и арбуз.

Два года назад в уличном переходе рядом со своим домом я обнаружил пиратское издание «Братьев». Продавец, увидев мой интерес, стал горячо рекомендовать мне мою же собственную книгу. Когда я сказал, что это пиратское издание, меня строго поправили:

– Не пиратское, а липа.

В нынешнем Китае в некоторых сферах жизни мы недостаточно свободны. Зато в иных свободны так, что дух захватывает. Двадцать лет назад, давая интервью, я мог говорить что угодно, все равно перед публикацией материал проходил строжайшую проверку. Десять лет назад я стал осторожнее, потому что все свои слова, включая нецензурные, находил в газете. Теперь же я с изумлением обнаруживаю в прессе интервью, которых никогда не давал и где мне приписываются удивительные глупости. Однажды я встретил такого журналиста-сочинителя и сурово заявил ему:

– Я никогда не давал вам интервью.

– Это липовое интервью, – не менее сурово ответил он.

Я утратил дар речи. В наши времена этим словом оправдывается любой неприглядный поступок. Мне остается только надеяться, что журналисты будут приписывать мне поменьше глупостей и побольше мудрых мыслей. Тогда я даже скажу им спасибо.

В октябре этого года я побывал в четырех европейских странах и почти каждую ночь спал на новом месте. Вернувшись в конце месяца в Пекин, я чувствовал страшную усталость. Те два дня, что я привыкал к китайскому времени, мне казалось, что я все еще в Европе. Включив компьютер, я немедленно увидел два липовых сообщения.

В первом говорилось, что ведущий новостей Бай Яньсун покончил с собой, так как ему предъявили обвинение в экономических преступлениях. Я сразу понял, что это вранье, и даже не стал звонить своему другу: он не снимался в рекламе и не занимался коммерцией.

С тех пор как в 2004 году восьмидесятидвухлетний лауреат Нобелевской премии по физике профессор Ян Чжэньнин женился на двадцативосьмилетней Вэн Фань, липовые СМИ не оставляли их в покое. Теперь утверждалось, что супруга забеременела. Об этом якобы рассказал сам профессор, с улыбкой заверивший журналиста, что, по результатам анализа, ребенок от него. Я узнал липовый стиль – ведь сам я регулярно «произношу» аналогичные глупости.

Нужно признать, что на меня эти известия оказали благотворное воздействие: я сразу проснулся и понял, что нахожусь на родине.

Если понимать липу как протест слабых против сильных, ее вполне можно сопоставить с культурной революцией.

В 1966 году рядовые граждане, воодушевленные лозунгом Мао «бунт оправдан», с увлечением принялись «бороться» с привилегированными слоями общества, то есть с партработниками. Их физически и морально унижали – одних забивали насмерть, другие кончали с собой, третьи попадали в тюрьму или в приспособленный под те же цели хлев.

Партийные комитеты и административные органы распадались как карточные домики, на их месте за ночь сколачивались «штабы» цзаофаней. Скоро, как гласит китайская поговорка, «монахов стало больше, чем каши», и началась ожесточенная борьба уже между штабами. В Шанхае дошло до ружейной пальбы, а в Ухане даже стреляли из пушек. Все это напоминало соперничество между гангстерами. Остатки побежденных примыкали к банде победителя. Затем по указанию Мао штабы были преобразованы в революционные комитеты – липа стала официозом.

Несмотря на внешние различия, можно найти глубинное сходство между всенародной культурной революцией и нынешним всенародным стремлением к благосостоянию. В восьмидесятые годы китайцы с поистине революционным жаром открывали частные фирмы. Многие лопались, но немедленно возникали новые, словно степная трава, о которой писал поэт 8–9 веков Бо Цзюй-и: «Пожары ее до конца не сожгут, и новые всходы весной прорастут». Благодаря конкуренции неповоротливые государственные предприятия вынуждены были приспособиться к требованиям рынка.

Все шли к успеху своей дорогой. В Китае говорят: когда восемь бессмертных переходят море, каждый показывает свое чудо. Вместе эти чудеса создали новый общественный климат, а в этом климате появилось слово, обозначившее то, что копилось в стране двадцать лет, – слово «липа».

Непрерывные чудеса порождают неограниченные желания. В богатых деревнях мелкие сельские чиновники заседают в уменьшенных копиях башни над воротами Тяньаньмэнь и воображают себя хозяевами Китая. Богатые люди берут за образец своих особняков американский Белый дом. Днем такой миллионер руководит бизнесом из Овального кабинета, а вечером с красавицей секретаршей направляется в спальню Линкольна.

Из этих персонажей возникло наше липовое аристократическое сословие. Они живут на виллах, ездят в дорогих машинах, пьют марочные вина, одеваются в бутиках, говорят на ломаном английском. Для них открывают аристократические школы и детсады, рестораны и салоны, строят аристократические апартаменты, уставленные аристократической мебелью, они ходят в аристократические клубы, читают аристократические журналы…

Один не умеющий плавать китайский липовый аристократ, чтобы роскошный бассейн на его вилле не простаивал, разводит в нем рыбу для своего стола. На дверях его спальни висит медная табличка «Президентский номер люкс».

А вот история о липе в моей жизни. В марте 1978 года я стал зубным врачом. Раньше это занятие было в Китае сродни ремеслу цирюльника или сапожника. Такие лекари водружали где-нибудь на улице большой зонт из промасленной ткани, под которым на столе раскладывали щипцы, молотки, а также уже вырванные зубы – для привлечения клиентуры.

Хотя я работал в государственной поликлинике, все мои старшие коллеги пришли туда не из мединститутов, а из-под зонтов. Больные – в массе своей крестьяне – справедливо называли наше заведение «зубодерней». Я ощущал себя подмастерьем, который по очереди учится рвать, лечить и вставлять зубы. Своих наставников я называл не «профессорами», а «мастерами». Все это имело мало общего с современной интеллигентской профессией дантиста.

Моего мастера – полного, аккуратно расчесанного старичка, носившего очки в проволочной оправе, – звали Шэнь. Он приехал к нам работать из Шанхая, чтобы «немножко добавить к пенсии». Когда меня привели к нему на обучение, он как раз рвал зубы. Мастер Шэнь сухо кивнул мне и велел встать рядом и мотать на ус. Я смотрел, как он мажет пациенту челюсть йодом, вводит новокаин, выкуривает сигарету, спрашивает: «Язык онемел?», берет из лотка щипцы и морщится, будто зуб дерут ему самому. На третьем больном он сказал мне:

– Этот твой.

Я твердо помнил только про йод и обезболивание. Кое-как открыл пациенту рот, кое-как смазал его йодом и сделал укол. Бедняжка глядел на меня, как на крокодила, отчего руки у меня дрожали еще сильнее. Теперь надо было ждать, пока подействует заморозка. Я не знал, куда себя девать. Мастер Шэнь вручил мне сигарету и завел светскую беседу: кто родители, есть ли братья-сестры… Сигарета закончилась. Беседа тоже. Язык онемел. Надо драть. Но как? Больной открыл рот. Я нашел зуб. Но оказалось, что в лотке много щипцов. Я побледнел, отошел к мастеру Шэню и шепотом спросил, какие брать. Он привстал, мельком заглянул жертве в рот и поинтересовался, какой зуб я желаю вырвать. Я ткнул пальцем. Наставник показал мне нужные щипцы, после чего плюхнулся обратно на стул и погрузился в газету.

Избегая смотреть подопытному в вытаращенные глаза, я опять нашел зуб, наложил на него щипцы, и – о чудо! – зуб вывалился сам.

Но следующему больному я сломал зуб. Тут пришлось потрудиться мастеру Шэню – удалять корень гораздо труднее, чем целый зуб. Однако потом я научился управляться и с корнями, и для мастера Шэня начались золотые деньки.

Я работал конвейерным методом: одновременно сажал в два кресла двух больных, одновременно обрабатывал их йодом и новокаином, выкуривал сигарету, спрашивал, онемел ли язык и почти одновременно драл им зубы.

Мы с мастером Шэнем работали без сучка и задоринки – я драл зубы, он заполнял истории болезни и выписывал рецепты. Сам он брался за щипцы только в сложных случаях, которых становилось все меньше.

Когда много лет спустя я стал писателем, западные журналисты удивлялись, как это я работал стоматологом, имея за плечами только среднюю школу. В конце концов я придумал ответ:

– Я был «босоногим врачом».

«Босоногих врачей» изобрели при Мао Цзэдуне. Выбирали крестьянина пограмотнее, проводили коротенький инструктаж, давали аптечку и посылали лечить односельчан. Тяжелых пациентов отправляли в больницу. «Босоногими» врачи назывались потому, что медициной занимались в свободное от работы в поле время. А по заливным рисовым полям ходят босиком.

На самом деле это ответ неточный. Хотя по уровню медицинских знаний мы никак не различались, все-таки я работал в настоящей поликлинике. Просто я не знал, как еще объяснить. А теперь знаю. Я был липовым зубным.

18 ноября 2009 года

Мухлеж

Изначально соответствующее китайское слово значило «покачивание», например, так могли сказать о рыбачьей лодке или о листьях на ветру. Потом оно стало употребляться в просторечии и означать мошенничество, бахвальство, демагогию, провокацию, вранье, очковтирательство, розыгрыш…

Сегодня понятие «мухлеж» популярно в Китае не менее, чем «липа», но если «липа» вышла из народной гущи, то у «мухлежа» есть автор – это Чжао Бэньшань, знаменитый комик с северо-востока Китая. В сценке «Как продать костыли» он говорит: «Я могу так намухлевать, что прямой станет кривым, дохлый живым, болтун станет заикаться, бегун станет спотыкаться!» И действительно внушает здоровому человеку, что тот хромой, и раскручивает его на покупку плохих и дорогих костылей.

После того, как этот номер показали в самой рейтинговой передаче китайского телевидения – новогоднем концерте, по всей стране «мухлежом» стали называть то, что раньше называли мошенничеством, хвастовством, подстрекательством, издевательством, надувательством. Причем, в отличие от этих неодобрительных слов, «мухлеж» звучит вполне невинно и нейтрально.

Поэтому он не сходит с нашего языка, говорим ли мы о политике, истории, экономике, культуре, чувствах, желаниях, воспоминаниях. И помогает нам оправдывать обман.

В конце пятидесятых годов председатель Мао отправлял врачей и медсестер в бедные деревни бесплатно лечить крестьян от шистосоматоза – заболевания, вызываемого червями – кровяными сосальщиками.

Мой отец жил тогда в прекрасном городе Ханчжоу. В своей жизни он учился только шесть лет – три года в традиционной школе на дому у учителя и три года в университете. Остальное он выучил сам, когда служил фельдшером у коммунистов во время гражданской войны. Когда отряд переходил с места на место, отец по дороге читал словарь. Вернувшись в Ханчжоу, он стал работать медбратом в местной больнице, где познакомился с медсестрой – моей мамой. Под ее руководством отец подготовился к экзаменам по физике, химии и математике и поступил на медицинский факультет. После окончания он мечтал стать хирургом, но его распределили на санэпидемстанцию.

Отец решил, что должность начальника отряда по борьбе с шистосоматозом – первый шаг на пути к занятию хирургией. Дойдя до района Цзясин, он покинул отряд и попробовал устроиться в местную больницу. Но руководство видело его не врачом, а завучем районного медучилища. Тогда отец перебрался в маленький уезд Хайянь, где его наконец приняли хирургом в только что организованную больницу.

Он там преуспел: в день удалял селезенку четырем-пяти больным шистосоматозом. Это сложная операция, на которую в больших больницах тратят часов семь, причем производит ее завотделением. Отец, набив руку, управлялся за три.

Мы с братом оставались с матерью, в Ханчжоу. Ей не хотелось уезжать из прекрасной больницы, из замечательного города, с берегов озера Сиху.

Каждый день, вырезав несколько селезенок, отец приходил из операционной в свой маленький кабинет и на бланках рецептов писал маме письма о том, как прекрасен уездный город Хайянь. Когда я вырос, уехал из дома и стал сам получать от отца письма, то узнал, что на бумаге он весьма красноречив. В конце концов мама поверила, что задрипанный Хайянь – уменьшенная копия прелестного Ханчжоу, древней столицы Китая. Она решилась ехать с нами в Хайянь. Это был героический поступок – мы навсегда прощались с ханчжоуской пропиской.

Мне было три года, и я ничего не помню, но представляю себе мамино отчаяние, когда она вышла из хайяньского вокзала и увидела, что это место не имеет ничего общего с райским уголком из отцовых писем. Свои впечатления она всегда описывает одной фразой:

– Ни единого велосипеда!

При воспоминании о нашей недолгой, но прекрасной жизни в Ханчжоу на ее лице появляется выражение блаженства. В детстве Ханчжоу был для меня городом утраченного счастья. Раньше разговоры о переезде в Хайянь мама заканчивала словами:

– Это отец нас обманул!

А теперь говорит:

– Это отец намухлевал!

В прошлом году, за десять дней до открытия Олимпиады, местная газета писала: «В августе Пекин станет самым оживленным городом Земли. Сюда съедутся не только лучшие спортсмены, но и богатейшие люди мира. Среди них Билл Гейтс. Этот гигант программного обеспечения, вложивший миллиарды долларов в благотворительность, на этот раз поселится не в гостинице, а в традиционной китайской усадьбе, возведенной на крыше небоскреба. Отсюда он сможет любоваться лежащими внизу бассейном „Водяной куб“ и стадионом „Птичье гнездо“… В усадьбе два яруса, площадь – семьсот квадратных метров. „Эти усадьбы не предназначены для продажи. Мы их сдаем как минимум на год. Плата – сто миллионов юаней в год“, – пояснила нам госпожа И из компании, владеющей недвижимостью». Далее госпожа И рассказала о неслыханной щедрости Билла Гейтса, а еще больше – о превосходных качествах постройки. Она «напоминает царственного белого дракона», а место для нее было выбрано «великим мастером фэншуй». Оказывается, хотя миллионеры (госпожа И не вправе называть имена) наперебой изъявляют желание снять апартаменты, еще есть возможность поселиться рядом с Гейтсом. «Но сначала нужно прислать нам информацию о своей компании. Если ваша заявка будет утверждена, вы сможете осмотреть усадьбу, и только тогда будет решаться вопрос о соседстве».

Это интервью перепечатали многие китайские СМИ, об усадьбах на небоскребе вмиг узнало по меньшей мере сто миллионов человек. И только тогда информация дошла до Гейтса, который через свой фонд официально заявил, что она не соответствует действительности. Через несколько дней председатель совета директоров компании «Майкрософт-Китай» господин Чжан Яцинь косвенно подтвердил на пресс-конференции, что это была утка, специально запущенная риелтором.

Риелтор ответил, что никогда не утверждал, что сдает усадьбу Биллу Гейтсу, но местная газета, с которой все началось, настаивала, что действительно брала интервью у их сотрудницы. Однако общественность переключилась на другой вопрос: сколько же должна стоить аренда квадратного метра, если общая сумма – сто миллионов юаней?! Да эту усадьбу можно было бы купитьв десять раз дешевле! Газеты назвали эту историю «лучшим мухлежом 2008 года».

Такие новости публикуются в Китае регулярно. Это мошенничество, но журналисты знают, что вряд ли кто-нибудь обратится в суд. У нас в обществе к мухлежу принято относиться снисходительно.

Часто мухлеж играет роль рычага, позволяющего получить большую выгоду малыми средствами. Не зря Архимед сказал о нем: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю!»

Например, так действуют китайские издатели. На новом романе, который никто еще и не думал переводить на английский, написали, что Голливуд вложил в его экранизацию триста миллионов долларов. Не успел я удивиться размаху, небывалому даже для Голливуда, как на двух других романах прочитал, что их экранизации обойдутся американцам в восемьсот миллионов каждая. Эти две книги стали бестселлерами, а первая – нет. Как говорят китайцы, если врать, то по-крупному.

Сущность мухлежа отражена и в уже цитированном лозунге времен «большого скачка» «Будем мы в мечтах храбрее – будут и поля щедрее!», и в китайской пословице: наглый жрет, трусливый мрет.

Расскажу, как с помощью телемухлежа разбогател один предприниматель из народа. Это было лет двадцать тому назад. Еще не наступила эра Интернета, но газеты и экраны уже затопила многообразная, многоуровневая, многофункциональная и многополярная реклама – иностранная, отечественная, изысканная, пошлая, агрессивная, сексуальная. Неоновые надписи и рекламные щиты рекламировали легальные компании, а подпольные фирмы обклеивали своими листовками все столбы и надземные переходы. Хунвейбины со своими жалкими дацзыбао плакали бы от зависти!

Самыми престижными считались пять секунд рекламы перед вечерними новостями. Телевидение только начало продавать рекламное время с аукциона и еще никого не проверяло. Даже нищий мог переодеться в костюм и участвовать в торгах под видом миллионера. Победителей, назвавших наибольшую цену, СМИ называли «королями аукциона», и эта реклама была гораздо эффективнее, чем продаваемые секунды.

Предпринимателю-герою нашей истории надоело мыкаться со своей фирмой, капитал которой не превышал нескольких десятков тысяч юаней. Сколько он мог заработать при самом лучшем раскладе? Разве что миллион. Но он придумал выход. Приехал в Пекин, скромненько вошел в аукционный зал, полный представителей гигантских государственных предприятий и их конкурентов-частников, тихонько сел в заднем ряду и начал торговаться. В конце концов он «купил» звание «короля аукциона» за фантастическую сумму – восемьдесят миллионов юаней.

Вернувшись в свой городок, он явился к мэру и секретарю горкома и скромно сказал:

– Для всех жителей нашего города я завоевал титул «короля телеаукциона». Но мне не хватает денег. Если вы меня поддержите, в нашем городе будет выдающийся предприниматель. Если нет, – известный на всю страну мошенник. Вы, конечно, поступайте как считаете нужным.

В то время на местах боролись за ВВП. Любой ответственный работник мечтал иметь у себя великого бизнесмена. А крупный мошенник на подведомственной территории означал заминку в карьере. Поэтому партсекретарь с мэром срочно посовещались и решили дать наглецу заем в двести миллионов юаней. Вернее, заем предоставил местный коммерческий банк, но тогда они, как правило, слушались администрации.

Ободренный успехом, предприниматель продолжил мухлевать и в итоге действительно прославился на всю страну.

Теперь расскажу две истории о том, как народ мухлюет с властью, и две – как власть мухлюет с народом.

Простые люди мухлюют по мелочам. За неимением высоких начальственных покровителей, они опираются на поддержку семьи.

Года три назад в одном городе отдел народного образования решил повысить процент школьников, поступающих в университеты, и объявил, что все учителя должны сдать экзамен на профпригодность. Несдавшие увольнялись. Из соображений социалистической гуманности от экзамена освобождались вдовцы и разведенки с детьми.

Когда мой сын пошел в первый класс, я познакомился с разветвленной системой наших школьных экзаменов. Дополнительные утренние занятия, опросы, месячные контрольные работы, зачеты, экзамены в середине и конце полугодия… Детей превращают в автоматы для сдачи экзаменов. Теперь в роли испытуемых оказались бедные педагоги.

И они выдержали испытание с честью: дружно развелись, принесли в гороно освобождающие справки, а потом дружно поженились снова. Народ такое поведение одобрил:

– Мозговитые у нас учителя!

В ситуациях, когда европейцы здороваются, китайцы нередко спрашивают друг друга:

– Вы уже обедали?

Местные учителя при встрече интересовались:

– Вы уже развелись?

В результате на экзамен явилось меньше трети местных наставников юношества – холостые, бездетные и самонадеянные. Когда тучи рассеялись, среди работников образования стали популярны повторные браки, а с ними – и приветствие:

– Вы уже поженились?

Вторая история связана со стремительной урбанизацией Китая. С восьмидесятых годов города поглощают близлежащие деревни. Крестьян из сносимых хижин переселяют в многоквартирные дома и дают им городскую прописку.

Размер жилплощади вычисляется по сложнейшим правилам: учитывается и бывшая площадь, и количество проживающих, а главное – их семейное положение. Поэтому крестьяне непрерывно женятся, разводятся и женятся на ком-нибудь еще.

Несколько лет тому назад в поселке на юго-западе Китая фиктивно развелось и вступило в фиктивный брак 95 процентов крестьянского населения. В ЗАГСе замучились шлепать печати – месячная норма браков и разводов была превышена в десятки раз.

Одна ветреная бабулька на склоне лет трижды сходила замуж. Вернее, ходить она не могла – ее притаскивали на закорках цветущие юные женихи.

Был и дедушка, расписавшийся с молодой. Этот никак не хотел разводиться. Не действовали ни мольбы, ни слезы, ни даже деньги. На уговоры родственников он пылко отвечал:

– Люблю я ее!

А вот другой человек никак не хотел жениться обратно – все тянул, тянул… Но бывшая подруга жизни не отставала. Пришлось признаться:

– Давно хотел с тобой развестись, а тут такой повод!

Правительство не остается перед народом в долгу. С начала реформ власти пристрастились к аукционам. В частности, с молотка продают названия улиц, мостов, площадей, районов. Так компании могут увековечить свою продукцию. Местные жители иронически предлагают названия: улица Женского счастья (гинекологическое лекарство), площадь Старичка-мозговичка (средство, якобы улучшающее мозговое кровообращение). Да чего мелочиться – назовем наш город Кока-Колой! Главное – не продешевить.

Руководство поясняет: это рабочий момент, инициатива только обсуждается. Да и в любом случае, платное присвоение названий будет регулироваться тщательно разработанным законодательством.

Пока проект не воплощен в жизнь. Но городские чиновники не устают рассуждать о необходимости перейти «на рыночные рельсы». Вот две истории об административном мухлеже с этими рельсами.

В городе Нэйцзян (провинция Сычуань) власти продали лоточникам тротуары! Я поразился: а пешеходов куда девать? На проезжую часть? Знакомый муниципальный деятель успокоил:

– Это у нас обычная практика. Право торговли на тротуаре много где предоставляется по конкурсу.

В городе Сянтань (провинция Хунань) продаются номера домов. Китайцы обожают цифры «6» и «8» – они символизируют удачу и богатство. Теперь растерянные прохожие блуждают там между беспорядочно развешенных табличек «6», «66», «666» и «8888».

Когда-нибудь я напишу роман в жанре абсурда. В городе Кока-Коле тротуары – заповедная земля лоточников. Остальные граждане ловко шныряют среди несущихся автомобилей. Проспекты, площади, мосты, микрорайоны названы в честь зубной пасты «Смуглянка», презервативов «Шестое чувство», сухого молока «Три оленя», нижнего белья «Альфа и омега». Дома пронумерованы абы как, любая улица превращается в таинственный безысходный лабиринт. Мечта Борхеса с Кафкой. Заглавие книги – «Мухлеград».

Когда Китай посещает с визитом глава иностранного государства, мы говорим: «Мухлевать приехал!» Когда наш руководитель едет за границу, мы говорим: «Мухлевать поехал». Этим же словом описываются деловые переговоры и научные доклады, дружба («я его омухлевал») и любовь («омухлевательная девушка»). Не минула эта судьба и отца мухлежа – актера Чжао Бэньшаня: два года назад по десяткам миллионов китайских мобильников бродило СМС: «Включи телевизор! Террористы подорвали Чжао Бэньшаня! Полиция оцепила северо-восток страны, девятнадцать человек погибло, одиннадцать пропало без вести, один омухлеван». Омухлеван, разумеется, получатель сообщения.

Однажды приятель в командировке попросил у меня снотворное:

– Я его пить не буду, просто поставлю у кровати – намухлюю себе сон!

Раньше принадлежащую кисти Ли Бо (8 в. н. э.) строчку «седые волосы длиной три тысячи саженей» считали чудом китайской поэзии, а теперь говорят:

– Ну намухлевал!

В последние годы среди школьников распространилась мода на «мухлемольский билет». Лоточники на тротуарах расхваливают свой товар:

– Мухлемольский билет – круче документа нет!

Внутри написано: «Товарищ… является видным мухлемольцем, ведет активную мухлественную работу, беззаветно предан делу мухленизма». Выдан билет «Всекитайским мухленистическим союзом молодежи», внизу, как положено, стоит печать. При встрече школьники предъявляют друг другу ксиву, как голливудские агенты ФБР.

Мухлеж, как и липа, – симптом застарелой болезни нашего беспринципного общества. К тому же я убежден, что всякий мухлюющий домухлюется. Пример тому – я сам.

В детстве, когда мне не хотелось что-нибудь делать или отец собирался меня наказать, я часто прикидывался больным.

Первый раз я сказал, что у меня жар, и тут же пожалел – ведь отец врач, он сразу выведет меня на чистую воду! Он действительно пощупал мне лоб, определил, что температуры нет, но так и не догадался, что я притворяюсь. Заявив, что я плохо себя чувствую, потому что мало гуляю, он отправил меня проветриться. На улице я долго думал, что бы всё это значило, так ничего и не понял, но решил, что теперь буду симулировать что-нибудь другое.

С тех пор, едва лицо отца мрачнело, я жаловался на боль в животе. Тогда его гнев не то чтобы испарялся, но приобретал иное, безопасное, направление – он строго предупреждал меня, что если я буду плохо есть (а ел я плохо), у меня не только будут запоры (уже были), но я и не вырасту. Постепенно я перестал понимать, болит ли у меня по-настоящему или я ломаю комедию. Однажды, когда я в очередной раз стонал, отец ощупал мне живот, спросил, не болит ли внизу справа, не отдает ли в грудь – короче, провел полную диагностику аппендицита. Я на все поддакивал. Вдруг он посадил меня к себе на шею и куда-то понес. Оказалось, в больницу. Сестры кожаными ремнями привязали меня к операционному столу. Я орал, что все уже прошло, но они не обращали внимания. Мама, работавшая тогда старшей медсестрой, сказала, чтобы я не кричал, а то подавлюсь. От этой загадочной фразы я замолчал. Мне закрыли лицо марлей с дыркой и через нее всыпали в рот горький порошок. Я сразу отрубился и очнулся уже дома в постели. Едва я открыл глаза, брат сунул нос мне под одеяло, но сразу отодвинулся и воскликнул:

– Фи-и, ну ты и навонял…

Родители услышали и очень обрадовались: то был верный признак, что операция прошла успешно.

Много лет спустя я спросил отца, стоило ли меня резать. Он решительно ответил:

– Стоило.

На вопрос, был ли у меня аппендицит, он отвечал не так уверенно. Но с точки зрения хирурга того времени, удалять полагалось даже здоровый аппендикс. Когда-то я ему верил. Но теперь знаю, что просто пожал плоды собственного мухлежа.

28 ноября 2009 года