Текст книги "Айни"

Автор книги: Юсуф Акобиров

Соавторы: Шафкат Харисов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Язык – первооснова литературы

Нет языка – нет литературы – аксиома всем известная, но часто забываемая аксиома. Иногда писатели обращались к устоду по спорным вопросам языка, Айни оживлялся, и любо было смотреть, с каким задором, пылом молодости он объяснял, рассказывал, приводил примеры, доказательства. Устод радовался удачному выражению, точно найденному слову, чувству меры. Он часто любил повторять слова Горького: «Неважно, что сказал, важно, как сказал».

Собеседнику устода достаточно было исказить смысл слова, неправильно его произнести или употребить, попытаться протолкнуть в печать рукопись серенькую, без поэтических находок и новооткрытий, и устод, забывая, кто перед ним, не беспокоясь, как воспринимает собеседник его слова, прямо и сердито высказывал в лицо свое мнение, нисколько не заботясь о том, авторитетен ли собеседник и сколь высоко его служебное положение. Это иногда оборачивалось для Айни неприятностью…

Однажды сын устода Намол Айни рассказал, что в Москве гости Лахути – иранские литературоведы – поспорили с хозяином дома – Абдулькасимом Лахути, что слова «джангара» таджикского происхождения. Поэт доказывал, что это слово общее для всех языков фарсидско-иранского происхождения.

– Кто же оказался прав? – спросил устод у сына. Услыхав, что каждый остался при своем мнении, устод, довольный, стал смеяться, шутить и тут же сел писать Абдулькасиму Лахути. Устод в письме довольно подробно, на конкретных примерах доказал, что Лахути прав.

«Уважаемый товарищ Лахути!

По словам Камола, между Вами и некоторыми иранцами возник спор относительно таджикского происхождения слова «джангара». Я очень удивился, узнав об этом. Хотя в «Шах-Наме» Фирдоуси и у других поэтов я и не встречал этого слова, но могу доказать, что это слово фарсидско-таджикское. Корень слова «джанг» – война; со дня возникновения фарсидского джадида и по настоящее время и в Иране и в Туране оно имеет хождение. От корня «джанг» производятся слова:

джанговар – боец, солдат, воин;

джанггох – поле битвы;

джангджуй – поджигатель, искатель войны, желающий войну.

Я очень сожалею, что до сих пор Вы не видели моей книжонки «О Фирдоуси и о его «Шах-Наме». В конце ее я дал небольшой словарь из «Шах-Наме». Неплохо было бы Вам с ним ознакомиться. Посылаю Вам один ее экземпляр и еще книги «Муканна» и «Темуриалик», напечатанные во время Великой Отечественной войны. Надеюсь, что Вы примете…

С приветом и уважением С. Айни.

Самарканд, ул. Лаби Гор, дом № 103-а

21 мая 1946 г.».

Горьковской любовью и заботой о литературе звучат письма устода Айни к собратьям по перу…

Письма о литературе

В то время устод сдал рукопись в Союз писателей для обсуждения. Писатели собирались серьезно поговорить о новом произведении, указать на недостатки и просчеты, высказать откровенно и честно свое мнение, но… После долгой беседы с писателем Дехоти устод отвечает на телеграмму Мирзо Турсун-заде:

«14 декабря 1948 г.

Самарканд.

Товарищ Мирзо Турсун-заде!

Вторично благодарю за поздравительную телеграмму. На днях ко мне приходил товарищ Дехоти. Он высказал некоторые свои замечания по моей рукописи «Воспоминания». Из разговора я понял, что коллективного обсуждения не было, больше того, кроме Джалола Икрами, никто не прочитал повести до конца.

В основном замечания товарищей относились к поведению Кози Абдулвохида Садри-Сарира во время отвода нового русла Шофуркома и еще бесчинству чиновников и амлакдаров. Ведь я вначале показал во всей наготе бесчинства и грабен; предыдущих «строителей», и случай с Абдулвохидом остался единственным, нетипичным для того времени.

Кози Абдулвохид Садри-Сарир был единомышленником Ахмад Калла, и я это отметил в главе «Бедил». Различие было только в том, что Ахмад Дониш был передовым человеком, а Сарир – человеком пассивным. Ведь не вменяется Сариру в вину то, что он был козием. Ахмад Калла тоже сначала в Хузоре, потом в Нахрпае (Зиеуддине), а затем – в Вобкенте был козием (см. сборник Садри Зие).

…В главе «Русло Шофуркома» я дал полную картину последствия деятельности кози Абдулвохида и жизни района после строительства канала. По плану действие этой главы должно было разворачиваться во второй книге, в главе «Мое путешествие по Чули Кизил».

Теперь о мелочах: кое-кто счел ненужными детали, где я, в сущности, в «Воспоминаниях» говорил кое-что о себе. Но, прежде чем высказываться категорически, надо было внимательно прочесть мое предисловие – в нем я объяснил, что пишу «Воспоминания» также для начинающих и молодых писателей, рассказываю, что я видел, какой у меня был материал, благодаря которому я смог написать свои произведения.

Именно те мелочи, которые считают ненужными, и помогли мне и органически вошли в «Одину», «Дохунду», «Рабов» и другие мои произведения.

В «Воспоминаниях» я в скобках указал, где и в каком произведении использованы мной эти «мелочи».

Вывод: в «Воспоминаниях» «мелочи» в основном написаны для молодых литераторов, и они принесут им большую пользу, покажут им, какую роль играют детали и как надо присматриваться к «мелочам» в жизни, чтоб написать художественное произведение и создать типичный образ, как обобщать виденное, отбрасывать случайное, сообщать произведению достоверность.

Очень много товарищей и из русских и из местных, пробующих перо, часто спрашивают меня: «Откуда, из каких источников вы взяли материалы?»

Сравнив мои произведения с моими воспоминаниями, они получат ответ и меня избавят от излишних вопросов. Критики и рецензенты… исследователи, литературоведы и все, кто будет писать о моих произведениях и обо мне, смогут воспользоваться моими «Воспоминаниями».

Я не боюсь критики, потому что, если критика будет несправедливой, душа моя будет спокойна, если же критика будет справедливой – я учту замечания и исправлю свои погрешности (как я и сделал в «Воспоминаниях»).

Однако о критике «мелочей» сожалею. Сожалею не потому, что меня покритиковали, а потому, что молодые не извлекли пользы из этих «мелочей».

Я, когда садился писать Вам, преследовал две цели: первая – Вы молоды и у Вас есть талант, но пока еще не все Ваши способности проявились. Вот и останется Вам от меня, старика (неизвестно, долго ли я еще буду жить), вот эта память. Вторая – прочтите это письмо молодым, пусть они по возможности воспользуются моими «Воспоминаниями», и пусть им легче будет воспринимать мои другие произведения.

С товарищеским приветом Айни С.

14/ХII-48 г.

Самарканд».

Письмо М. Турсун-заде:

«27 декабря 1948 г. Самарканд.

…Погода в Самарканде до такой степени ухудшилась, что я не могу выйти на улицу. При хорошей погоде я ежедневно выходил и дышал свежим воздухом каждый раз 5 – 10 минут: 19 декабря начал лить дождь со снегом, в тот день температура понизилась до 15°, 20-го – до 20° и 21-го числа – до 23°, такое положение продолжалось до 24 декабря.

В такую погоду я не только не выходил на улицу, но и в комнате состояние мое ухудшилось, и мне стало тяжело дышать. Вызвал врача. Он, как и раньше, дал мне сердечные лекарства и сказал, чтобы я держал ноги в тепле, чтобы установить нормальное движение крови. По мнению врача, кровь в ноги и руки поступала меньше, это ослабляет человека, особенно старого, и может вызвать паралич. К несчастью, 2–3 года тому назад супруга моя вынесла из комнаты «сандали», чтобы обставить комнату «культурно». А как раз в моем состоянии надо было бы греть ноги в «сандали», и я сразу бы выздоровел. Сколько ни топишь печку, для согревания ног и рук достаточной теплоты не получишь! Я был вынужден пододвинуть диван к печке и грел руки и ноги, и немного стало лучше. Но все же из-за непогоды было еще трудно дышать, хотя давление держалось не очень высокое. Хорошо, что я в таком состоянии не выехал в Сталинабад, живым бы не доехал. Дело в том, что у меня оставалось несколько очень важных дел…, а для этого мне нужно беречь здоровье.

Одна из предстоящих мне важных задач – дописать «Воспоминания». «Воспоминания» должны дополнить недостатки истории нашей литературы…

Имеются только произведения Ахмада Махмуда, которые, во-первых, подвергнуты критике, во-вторых, до сих пор еще не напечатаны по причине неточности перевода; в наше время их печатать нельзя. Поэтому я давно мечтал описать жизнь времени эмира, чтобы наша молодежь знала, что из себя представляла та жизнь. Хотя в «Одине», «Дохунде» и «Рабах» я частично все это описал, но этого мало.

«Воспоминания» призваны устранить этот недостаток в истории нашей литературы и пополнить ее.

Вторая работа, которую считаю необходимым выполнить, – работа над размером, ритмом таджикского стиха. Известно, что размер основного таджикского стиха – это «аруз». Однако что такое размер таджикского стиха «аруз» – сами авторы плохо представляют.

С дружеским приветом Айни С».

«Товарищ Джалол Икрами!

Ваше письмо от 10 июля я получил 16 июля. Все понял. Напишите, пожалуйста, в следующем письме о ходе работы повести Улуг-заде (повесть «Диёри Навобод») и передайте ему привет от меня. Товарищ Бородин мне писал, чтоб я изменил название «Воспоминаний», но я не согласился с ним; я согласен изменить вторую часть «В городе» на «В городе Бухаре». О причинах моего несогласия я написал товарищу Бородину более подробно. Я Вас прошу, узнайте поподробнее, согласен ли он со мной. Заслуги товарища Бородина большие, я очень ему благодарен и хочу, чтоб он остался мной доволен, но в некоторых технических вопросах я не мог с ним согласиться, но это не существенно.

Передайте ему от меня большой привет…

Передайте привет товарищам Турсун-заде, Улуг-заде, Миршакару, Рахими, Нурматову и другим. Желаю здоровья всем членам Вашей семьи.

С товарищеским приветом Айни.

18/7 1949 г. Самарканд».

«Товарищ Джалол Икрами!

Ваше письмо из Ленинграда от 4 мая с письмом Зингера от Ленинградского отделения Таджикгосиздата от 12 мая получил. Товарищ Зингер в письме сообщает, что я должен написать предисловие к сборнику Лахути «Таджикистанские стихи». Чтобы написать предисловие, надо, чтоб кто-нибудь прочитал ее и написал рецензию…

…Если это произведение великого мастера слова Лахути, то будет, должно быть, очень хорошее. Рецензент должен написать хотя бы сотую часть того положительного, что есть в этой книге, тем самым он поможет читателю. Не прочитав рукопись, я не смогу написать рецензии. Я бы посоветовал Таджикгосиздату попросить профессора Бортельса – он лучше меня смог бы написать. Если же желаете, чтоб написал я, то пришлите, пожалуйста, рукопись.

Прошу Вас, объясните мой ответ товарищу Зингеру, сам я не могу ему написать, так как не имею переводчика.

…Вы пишете, что по моему указанию Вы переработали «Шоди». Поздравляю Вас. Но если книга выйдет под моей редакцией, мне надо будет еще раз просмотреть рукопись.

Прошу Вас передать привет Зингеру, Абдулгани Мирзоеву, Мухаммадамину Гафур-заде.

С дружеским приветом Айни.

Мой адрес для письма:

Самарканд, квартал Курганча, дом № 10 – Айни.

Для телеграмм: Самарканд, Курганча, Айни».

«Товарищ Джалол Икрами!

После Вашего отъезда я еще три дня побыл дома, два дня – в УЗГУ и три дня путешествовал по Пенджикенту и Ери. После этого путешествия я очень устал. Сейчас я читаю четвертый номер журнала и исправляю ошибки «Воспоминаний»…

Передайте привет товарищу Нурматову и передайте ему, что я, в ответ на его телеграммы, послал ему журналы и вторую часть романа «Рабы». Но до сих пор нет от Нурмагова письма. 29 июля я дал ему телеграмму, но опять нет ответа; это задерживает всю работу, Необходим ответ от Нурматова. Прошу Вас – сообщите, как обстоит дело с переводами «Воспоминаний» и их судьбе, а также о работе товарища Бородина. Сообщите. Передайте от меня и привет товарищу Бородину. Передайте привет товарищам Турсун-заде, Улуг-заде, Миршакару, Рахими и другим.

Передайте привет Вашей семье и детям.

1/7-49 г. Самарканд.

Из перевода «Рабов» в журнале напечатали сокращенно шесть печатных листов. За работой слежу я сам. Только ответ, вернее отсутствие ответа Нурматова, задерясивает мою работу».

Несколько встреч

Товарищи, вы храните в себе тепло встреч и горечь разлук, радость наших побед и неудач, маленьких, ежедневных, из которых складывается наша жизнь. Человек вечно живет памятью друзей и близких, памятью благородной и теплой. Вы сами – наши радости и горести, наша жизнь. Без вас я не могу представить себя. В ваших глазах я вижу свой облик…

…Абдусалом Дехоти – старейший писатель Таджикистана, ныне покойный, как-то говорил:

– Пройдет какое-то время, и про устода Садриддина Айни будут писать воспоминания, романы, повести, песни – нужные, хорошие произведения, так же как и о Навои, Абае, Хамза Хаким-заде, и это естественно, потому что Айни органически стал частью народной жизни и без него нельзя представить Таджикистан, его жизнь и его историю. Для этих художественных произведений потребуются невыдуманные рассказы очевидцев, живших и работавших с ним рядом.

Я хочу оказать небольшую помощь авторам и написать небольшие рассказы о своих встречах с устодом и надеюсь, авторы книги об устоде примут и мою помощь, не обойдут молчанием…

«Впервые я встретился с устодом в школе, – пишет Абдусалом Дехоти, – это была его книга «Тахзиб-ус-сибьен». Я учился в то время во втором классе. В первом мы изучали алфавит. Книга Айни была самой важной нашей книгой: в основном мы изучали религиозные книги, и единственной светской книгой была книга Айни, книга о дружбе и товариществе, о труде, об отношении человека к человеку, о садоводстве, о праве человека на землю, о животных, земледелии и скотоводстве, даже о том, как стряпать пищу…

…Скоро в газете «Овози Таджик» стали печатать отрывки из повести «Одина». Я читал ее дехканам, отцу, матери. Правда, читал я по складам, но слушатели были нетерпеливыми, а повесть – захватывающей, жизненной правдой.

Мы, читатели того времени, все делили на притчи и на жизненные истории и ничего не знали о художественной правде. В нашей школе организовали литературный кружок. Там мы узнавали азбуку искусства.

В газете «Овози Таджик» было сказано, что автор повести «Одина» – человек средних лет, в чапане и чалме, человек, вынесший 75 палочных ударов, присужденных ему эмиром, что он наш земляк. В двух километрах от нас жил человек – Сайфиддин. Мы с братом решили, что это и есть Айни, и долго ходили за ним по пятам.

И только через год, в честь 4-летия образования Таджикской автономии, был митинг. В президиуме сидел Айни, но это был не Садриддин.

Вечером я брату похвалился: видел самого настоящего Айни.

1929 год. В журнале «Рохбари Дониш» вышел мой первый рассказ. Меня пригласили в редакцию. С удивлением я узнал, что за рассказ мне причитаются деньги.

В кабинете за столом сидел Айни. Я открыл дверь и заглянул: в очках, в руках карандаш, перед ним «Гиес-уллугат» – словарь. Он что-то читал нагнувшись или правил, я уже не помню. За этим же столом сидела русская женщина. Она писала.

Айни поднял голову.

– Товарищ, заходите! Вы к кому?

– Оказывается, здесь мне должны заплатить за труд…»

Узнав, что он говорит с Пирмухаммат-заде, Айни осведомился:

«… – А рассказ «Хамида» ваш?

– Да, мой рассказ.

– Читал. Нельзя сказать, что это плохо. Для молодого неплохо, но для писателя – не очень хорошо. Сюжет и язык – хорошие. Запомните, в реалистическом искусстве повторы и подробные длинноты не допустимы. Рассказ начинаете издалека и рассказываете нудно и скучно. Начинайте с самого важного или интересного, заинтересуйте читателей, чтоб они с первых же строчек не отложили разочарованно рассказ, а постарались узнать, а что же дальше будет.

Это был для меня первый урок устода. Потом их было много: устод терпеливо объяснял мои ошибки, но тот первый урок запомнился мне на всю жизнь…»

Осень 1932 года. В Самарканд из Москвы приехали трое гостей: известный русский поэт, ныне покойный, Виктор Гусев, критик Ермилов и еще один литератор. Союз писателей Узбекистана дал обед. Приглашенные пешком отправились из нового города в старый. По дороге, уже не помню, кто из гостей, то ли Ермилов, то ли Гусев, спросил:

– Пусть товарищ Айни скажет: кто-нибудь из молодых писателей тоже может написать «Дохунду»?

Конечно, вопрос был задан не совсем правильно: надо бы сказать «такое же произведение, как «Дохунда».

Кто-то из товарищей перевел вопрос на таджикский язык. Айни ответил:

– Для этого надо испытать гнев эмира и семидесятипятипалочное наказание.

А потом уже по-русски повторил:

– Товарищ, для этого сначала надо семьдесят пять палка кушать…

«В 1934–1935 годах я был секретарем Союза писателей Узбекистана в Самарканде. Председателем был узбекский писатель покойный Шокир Сулаймонов. Он жил в новом городе. Однажды, это было зимой, Шокир-ака мне сказал:

– Я всегда с домулло Айни встречаюсь только на совещаниях. Нехорошо. Нам надо сходить к нему домой, поговорить. Живем-то в одном городе…

Мы направились в старый город. Устод сидел в большой гостиной, протянув ноги к сандали, и работал. Мы тоже присели и протянули ноги к огню.

Помолчав некоторое время, Шокир-ака сказал:

– Домулло, говорят, что сандали делает человека ленивым.

Домулло тяжко вздохнул и ответил:

– Товарищ Шокир, я за этим сандали написал «Одину», «Дохунду», «Рабов». Вы двадцать лет живете в благоустроенных домах с печкой и отоплением, что же написали вы?

Шокир-ака покраснел и долго извинялся.

…В один из весенних дней 1932 года в нашем саду в кишлаке Боги Майдон, что лежит на восточной окраине Самарканда, собрались гости – группа учителей и работников газеты «Хакикати Узбекистан». Одного товарища послали пригласить в гости устода Айни. Мы ему наказали узнать, сможет ли устод приехать на лошади, если нет – то надо будет заказать фаэтон. Оказывается, когда наш посыльный заикнулся о фаэтоне, устод засмеялся и сказал:

– Вы меня принимаете, очевидно, за одного из старинных, чванливых мулл, не умеющих садиться на лошадь. Те если и сядут, то потом не смогут сами сойти. Мы вдвоем поедем на твоей лошади: я ведь такой же, как и ты, крестьянский сын и, слава богу, умел когда-то ездить и на лошади и на осле.

Так они вдвоем и въехали к нам во двор и на одной лошади. Мой отец я дядя, правда неграмотные, знали, как принять дорогого гостя: они выбежали ему навстречу…

Гости прошли в наш сад: там под яблонями их ждали угощения. Я прислуживал гостям и поэтому долго не смог сидеть за одним столом с устодом.

Я был на кухне, возился с чайником, слышу:

– Товарищ Дехоти!

Айни ко всем обращался «товарищ» и не признавал никаких других обращений.

Я пришел. Устод попросил моего отца повторить свои слова. Мой отец изумился: ничего особо примечательного не было в его словах, но было одно очень меткое выражение.

Устод, довольный, посмеивался и говорил всем окружающим:

– Я всегда говорил, что надо учиться языку у народа. Какое сочное слово! Какое меткое выражение!

И еще. В этот вечер я дважды слышал отзывы про устода: соседка наблюдала через забор, как въехал и как пошел в сад устод Айни, и, подозвав меня, спросила:

– Ваш домулло с таким громким именем – и вдруг без чалмы и без напыщенной важности, как же так?

– Представьте, наш домулло когда-то носил большую чалму, но снял ее раньше, чем вы, тетушка, паранджу, – ответил я ей со смехом, но потом серьезно добавил: – Айни – домулло нашего времени, ученый сегодняшнего дня…

…Мой дядя подошел ко мне и тоже с удивлением мне признался:

– Диву даюсь, ваш домулло нисколько не чванится и не важничает, очень уж непривычно видеть великого ученого, запросто беседующего со всеми, не признающего рангов и условностей,

Я хорошо понимал дядю – ведь он на своем долгом веку видел очень многих знатных, брезговавших соседством людей простого звания…

Устод Айни все свои произведения просил обсуждать в Союзе писателей. Он просил говорить правду и обижался на тех, у кого не было критических замечаний. «Значит, не читали или читали невнимательно», – решал он. Так, в 1937 году «Смерть ростовщика» обсуждали в Союзе писателей, и только после новой переработки повести устод сдал ее в издательство.

Зимой 1950 года Госиздат Таджикистана поручил мне редактировать третью книгу устода Айни «Воспоминания». Я со своими замечаниями поехал в Самарканд к устоду, так как вызвать его в Душанбе постеснялся. Мы три дня разбирали мои замечания, спорили, думали и под конец приходили к единому решению. Впрочем, эпизод с муллой Вафо мне показался слишком длинным и утомительным:

…В старой Бухаре мулла Вафо-поэт женится. По обычаю тех лет он не видел свою суженую, и в брачную ночь он испугался – перед ним стояла низенькая, курносая, рябая девушка…

Мулла Вафо решил развестись, но сразу не решился. Через год у них родился ребенок, еще через год – второй. В год холеры оба они умерли. Мулла Вафо почел это за счастье и развелся. С тех пор он остался холостым и получил прозвище Бирюк.

С точки зрения гуманизма и человечности этот эпизод не очень подходил к «Воспоминаниям», к тому же в устном народном творчестве есть подобный эпизод с поэтом Мушфики. Я напомнил Айни анекдот, где Мушфики советует своей уродливой жене открыть лицо всем и закрываться только от мужа, и посоветовал устоду сократить эпизод: мулла Вафо должен дать развод в день свадьбы – это более гуманистично. Устод согласился со мной и собственноручно сократил рукопись на пять страниц готового текста…

Закончив работу на третий день, я собрался уезжать, но устод попросил меня остаться ужинать.

В 1951–1952 годах я работал в редакции «Шарки Сурх». Как-то мне пришлось сократить восемнадцать строк начинающего поэта. При встрече автор мне сказал:

– Да, вы мне принесли убытка на сто восемьдесят рублей.

И я вспомнил, как мне со смехом говорил устод Айни:

– Тех, кто считает гонорар до того, как написать, я не считаю людьми искусства!

Я, автор этих строк, считал своим долгом вспомнить некоторые эпизоды из жизни устода. Они нужны тем, кому не довелось лично встретиться с Садриддином Айни.

г. Душанбе, 13 декабря 1961 г.».

Один из талантливых молодых писателей Таджикистана, П. Толис, погибший трагически, оставил своеобразные воспоминания об Айни. Нет, он не работал вместе с устодом, не разговаривал запросто за чашкой чая, для Толиса Садриддин Айни явился уже в ореоле величия и славы, «один из великих» нашего времени, основоположник и корифей, гигант, который виден издалека, и Толис благоговейно склоняет перед его талантом голову.

Первая встреча Толиса с устодом – встреча с его талантом: с книгами «Старая школа», «Одина», «Дохунда», «Бухарские палачи», «Смерть ростовщика», «Ятим».

Впервые Толис увидел устода в театре драмы в Душанбе. Толис работал актером в театре: он исполнял детские роли или из-за кулис воспроизводил звуки – дробь пулемета, стук опыт, шум ветра. Он уже собирался уходить домой. Мимо него прошли народный артист СССР Мухаммаджон Косымов и невысокий стройный мужчина. Они не спеша прошли в кабинет директора. Мужчина ступал грузно. В темноте фойе Толис не узнал его. На следующий день он спросил у Косымова, кто это был.

– Садриддин Айни, – удивленно ответил артист: ему показалось странным, что кто-то еще не видел или не знает устода.

…В конце 1947 года Толис приехал делегатом на съезд писателей Таджикистана; он в то время, оставив работу в театре, перешел наборщиком в редакцию; тогда же напечатали несколько его рассказов…

Переполненный зал, в президиуме – Садриддин Айни. Он в тюбетейке, черный костюм военного покроя, борода и усы белые-белые, глаза внимательные и умные…

Иногда кто-либо из членов президиума у него что-то спрашивал, ему подавали записки, из-за кулис к нему подходили и шептали на ухо. Айни отвечал на вопросы, но не сводил глаз с выступающего, иногда даже прервав его, задавал вопрос или удовлетворенно поддерживал восклицаниями.

– Слово устоду Айни!

Айни, грузно ступая, подходит к трибуне и начинает говорить спокойно и тихо. Но скоро глаза его разгораются, он на виду у всех молодеет, юношеской энергией и задором, порой грустью, а порой и гневом звучит его речь. Говорят, что Айни никогда не мог говорить спокойно и тихо. Говорят, что устод был очень человечным и добрым, но в нем не было только одного человеческого чувства – безразличия, то есть отсутствия чувств, невнимания.

Да, конечно, человек, восстановивший в своих правах язык своего народа, пивший из этого светлого источника, знавший его как свои пять пальцев и любивший его больше жизни, не мог говорить иначе!..

Но Толису однажды посчастливилось поговорить с устодом, это было в 1948 году. Кинооператоры пригласили молодых писателей к устоду на съемки и посоветовали взять с собой книги устода.

Айни не любил фотографироваться, тем более позировать кинооператорам. Он неохотно вышел, сделал дарственную надпись на книгах. Режиссер попросил Толиса поговорить с устодом. Толис спросил:

– Характеристику героя лучше давать сразу или постепенно?

Айни оживился и стал рассказывать о героях главных и второстепенных, о художественном образе и характеристике:

– Недавно читал ваш рассказ. Вы дважды повторяете: «Он смеялся, обнажая зубы». Нельзя же так!

В июне 1954 года в Душанбе гостили писатели Кореи. В саду устода писатели Таджикистана встретились с гостями.

Во время беседы Толис посмотрел на балкон столовой: устод стоял, освещенный солнечными лучами, и внимательно, чуть грустно смотрел на собравшихся…

Через месяц устода не стало. Так и остался в памяти писателей устод Садриддин Айни, освещенный солнечными лучами, лучами добра и счастья.