Текст книги "VITA BREVIS. Письмо Флории Эмилии Аврелию Августину"
Автор книги: Юстейн Гордер
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
X
ТРАГЕДИЯ ОКОНЧЕНА, Ваше Высокопреосвященство! Остаётся только пьеса-сатира {136} . А я как раз сохранила несколько переписанных копий также из твоей Десятой книги.
Я уже много раз комментировала, как ты перебираешь чувство за чувством, желание за желанием, восхваляя Господа за то, что у тебя уже почти никаких земных чувств нет. Хотя для тебя несколько трудновато упорядочить свой дневной рацион питания так, чтобы его было вполне достаточно для поддержания здоровья, но не более того. Итак, ты пишешь: «Пребывая в этих искушениях, я ежедневно борюсь с чревоугодием. Тут нельзя поступить так, как я смог поступить с плотскими связями: обрезать раз и навсегда и не возвращаться» {137} [97]97
«Исповедь», с. 262.
[Закрыть].
Но к плотским связям мы вернулись, потому что этого хотела я. Ты пишешь: «Ты повелел воздерживаться от незаконного сожития; брак Ты допустил, но посоветовал состояние лучшее. И Ты дал мне избрать это состояние раньше, чем я стал свершать Твои таинства. И, однако, доселе живут в памяти моей (о которой я так много говорил) образы, прочно врезанные в неё привычкой. Они кидаются на меня, когда я бодрствую, но тогда они, правда, бессильны; во сне же доходит не только до наслаждения, но до согласия на него. И в этих обманчивых образах столько власти над моей душой и моим телом, что призраки убеждают спящего в том, в чём бодрствующего не могут убедить живые. Разве тогда я перестаю быть собой, Господи Боже мой?» {138} [98]98
«Исповедь», с. 257.
[Закрыть]
Нет, Аврелий, возможно, ты лишь тень самого себя. Лучше бы тебе быть бедным рабом на земле, нежели вышним по чину и званию священнослужителем в мрачном лабиринте теологов {139} .
И вот однажды ты обращаешься к своему Богу с просьбой о помощи в подобных вопросах: «Ужели рука Твоя, Всесильный Боже, не сильна исцелить всех недугов души моей и преизбытком благодати угасить эту распутную тревогу моих снов? Ты будешь умножать и умножать Свои дары во мне, Господи, и душа моя, вырвавшись из клея липкой похоти, устремится за мною к Тебе, перестанет бунтовать против Тебя, не будет даже во сне не только совершать под влиянием скотских образов этих мерзостей, но и соглашаться на них… Это нетрудно Всемогущему…» {140} [99]99
«Исповедь», с. 258.
[Закрыть].
Бедный Аврелий! «Тому, кто многого добивается, тому многого и недостаёт» {141} , – пишет Гораций. Тебе ведь уже почти пятьдесят лет, и я впадаю в соблазн сказать, что мне это импонирует. Кроме того, я ощущаю своего рода гордость оттого, что произвела на тебя столь неизгладимое впечатление. В тот весенний день в Карфагене, когда ты подошёл и сел под смоковницей вместе со мной, у меня не было ещё предчувствия того, что любви нашей должно стать столь бурной.
Но «плотские желания» нельзя выкорчевать воздержанием, насколько я теперь поняла. Ибо волк меняет лишь шкуру, милостивый господин епископ, но не меняет своей сути {142} ! Или же, как сказал бы Зенон: «Почему должно быть столь трудно убегать от собственной тени?» {143}
Если еда или любовь почему-либо нам по вкусу, мы, стало быть, должны знать, что надо держаться подальше и от той и от другой. Ты пишешь, что ныне готов также навсегда избегать соблазна наслаждений прекрасными ароматами.
Я спрашивала себя самоё, милостивый господин епископ, что после этого останется? И имею в виду, что останется из нашей жизни на земле? Знай же, ведь слух наш также обладает своими опасными искушениями. Ты пишешь: «Услады слуха крепче меня опутали и поработили, но Ты развязал меня и освободил. Теперь – признаюсь – на песнях, одушевлённых изречениями Твоими, исполненных голосом сладостным и обработанным, я несколько отдыхаю… Так незаметно грешу я и замечаю это только потом» {144} [100]100
«Исповедь», с. 263.
[Закрыть].
Несколько раз ты высказываешь пожелание, чтобы все те чудесные мелодии, на которые поются псалмы Давида, были бы удалены не только от твоих, но и от ушей всех церковных прихожан. И ты продолжаешь: «Мне кажется, правильнее поступал Александрийский епископ Афанасий, который – помню, мне рассказывали – заставлял произносить псалмы с такими незначительными модуляциями, что это была скорее декламация, чем пение» {145} [101]101
«Исповедь», с. 264.
[Закрыть].
Бедные прихожане, милостивый господин епископ!
Разве искусство не должно быть богослужением? И разве богослужение не должно быть искусством?
Ты перестал любить, Аврелий. Кроме того, ты точно так же перестал наслаждаться едой, перестал вдыхать аромат цветов, и ты перестал чрезмерно слушать пение псалмов. Ты пишешь: «Остаётся удовольствие, получаемое от этих моих плотских очей… Глаза любят красивые и разнообразные формы, яркие и приятные краски. Да не овладеют они душой моей; да овладеет ею Бог, Который создал их, конечно, «весьма хорошими», но не они, а Он – благо моё». Тут ты словно бы глубоко вздыхаешь, говоря, что земной свет приправляет своей соблазнительной и опасной прелестью мирскую жизнь слепым её любителям. И далее продолжаешь: «К тому, что прельщает глаза, сколько ещё добавлено людьми. Создания разных искусств и ремёсел: одежда, обувь, посуда и всяческая утварь, картины и другие изображения – всё это ушло далеко за пределы умеренных потребностей и в домашнем быту, и в церковном обиходе. Занятые вовне своими созданиями, люди в сердце своём оставляют Того, Кто их создал, разрушают то, что в них Им создано» {146} [102]102
«Исповедь», с. 265–266. В переводе Гордера: «… тем, кто слепо любит этот мир».
[Закрыть].
А возможно, в этом как раз и проявляется наше своеобразие творений Божьих – радоваться его созиданиям.
У меня снова появляется желание напомнить, что никогда не бывает слишком поздно последовать примеру царя Эдипа {147} . Ты словно бы заканчиваешь всё, предупреждая против тех искушений, причиной которых является человеческое любопытство: «…эти же самые внешние чувства внушают душе желание не наслаждаться в плоти, а исследовать с помощью плоти: это пустое и жадное любопытство рядится в одежду знания и науки. Оно состоит в стремлении знать…» {148} [103]103
Там же, с. 267.
[Закрыть]
Так пишешь ты, ты, Аврелий, кто некогда был назначен на должность императорского учителя риторики в Милане. Если бы ты молчал, то по-прежнему остался бы философом {149} .
Далее, ты предупреждаешь против того, чтобы дозволить разуму нашему плениться ходом небесных звёзд или видом собаки, преследующей зайца. И ты предельно конкретно принимаешься за дело, чтобы со всеми подробностями живописать, как естественно впасть в искушение, дозволив себе радоваться тому, что видят твои глаза. Ты пишешь: «А когда я сижу дома, разве моё внимание часто не захватывает ящерица, занятая ловлей мух, или паук, опутывающий своими сетями попавших в плен насекомых? Пусть эти существа малы, но ведь дело тут в том же самом. В дальнейшем я перехожу к восхвалению Тебя, дивный Создатель, но не эта же мысль сразу захватывает моё внимание. Одно – быстро встать, другое – не падать» {150} [104]104
«Исповедь», с. 269–270.
[Закрыть].
Сама я невольно думаю об Икаре {151} . Сначала он быстро поднялся ввысь, но потом также – бах! бум! – и упал. Это потому, что забыл: он тоже был человеком. Если другое сравнение покажется тебе более удачным, я вообще могу напомнить тебе о том, что случилось с людьми в Вавилоне после того, как они попытались построить башню, такую высокую, что она доставала до самого неба.
Я пишу так же откровенно, как и ты, милостивый господин епископ, и письмо не краснеет {152} . Думаю, ты должен быть в полном изнеможении после всего, что ты пережил, в ужасном изнеможении, да ты этого и не скрываешь. Если бы ты только мог дать мне – и, стало быть, миру материальному – несколько часов твоей жизни на земле!
Всё кончено, Аврелий! Выходи из игры и ложись под смоковницей. Обнажи свои чувства, Аврелий, – хотя бы только в этот последний раз. Ради меня, Аврелий, и ради всего того, что мы с тобой некогда отдавали друг другу. Вдохни воздух, послушай пение птиц, взгляни на небосвод {153} и втяни в себя все запахи. Это и есть то, что является миром, вселенной, Аврелий, и он – здесь и сейчас. Здесь и сейчас! Ты пребывал в недрах лабиринта теологов и платоников. Но теперь – всё, ныне ты снова вернулся в мир, в дом людей.
Мир так велик, а мы так слишком мало о нём знаем! И жизнь так же слишком коротка! Ужели ты не помнишь, что мог сказать нечто похожее в тот раз, когда читал Цицерона?
Возможно, никакого Бога, Который совершает сделки с нашими бедными душами, нет. Или, возможно, есть Бог, преисполненный любви и создавший нас для этого мира, чтобы мы жили здесь. О Аврелий, если ты лежишь там, под смоковницей, – думаю, в одной руке ты держишь финик, – тогда я, верно, подошла бы и поцеловала тебя в твой чрезмерно испещрённый морщинами лоб. Я хотела бы попытаться разжевать на мелкие кусочки это ужасающе неестественное слово «Воздержание». Потому что ещё сейчас, да, ещё сейчас это слово тяжким бременем отягощает твой разум. Единственное, что, возможно, освободило бы тебя от этого бремени, было бы моё объятие.
Почему столь далёк путь от Карфаген? до епископа Гиппона Царского?
Я озабочусь тем, чтобы ты получил это письмо, и ещё прошу тебя непременно прочитать его. Однако у меня уже больше нет никакой надежды, что слова, которые я пишу, найдут в тебе отклик. В таком случае труды мои были бы напрасны {154} .
Я боюсь, Аврелий. Я страшусь того, что однажды сделают отцы Церкви с такими женщинами, как я. И не только потому, что мы женщины, – так, женщинами, создал нас Бог! Но потому, что мы вводили в искушение вас – мужчин, – так, мужчинами, создал вас Бог. Ты полагаешь, что Бог любит евнухов и кастратов сильнее тех мужей, что также любят женщин? Будь тогда осторожен, восхваляя дело созидания Божьего, ибо Бог не создал мужчину для того, чтобы ему стать кастратом.
Я не могу забыть то, что произошло в Риме, и я больше не думаю о себе самой. Ведь, по сути дела, это не на меня ты обрушился в тот раз. То была – Ева, милостивый господин епископ, то была – женщина. А тот, кто свершает несправедливость по отношению к одной, опасен многим {155} .
Мне холодно, ибо я боюсь, что наступят дни, когда женщин, как я, лишат жизни обычные мужи Церкви.
А почему их лишат жизни, милостивый господин епископ?
Потому что они напоминают вам, что вы отринули вашу собственную душу и дары Божьи. И ради кого? Да, ради самого Бога, говорите вы, ради Того, Кто создал небо над вашими головами, а кроме того, землю, где, как общеизвестно, есть и женщины, что дают вам жизнь, производят вас на свет.
Если бог Есть, да простит он вас. Но, возможно, однажды вы предстанете пред судом за все те радости жизни, к которым вы повернулись спиной. Вы отрицаете любовь между мужчиной и женщиной. Возможно, это вам простится. Но поступаете вы так во имя Божье!
Жизнь коротка, и мы знаем столь ничтожно мало. Но если это по твоему наущению откровения твои были переданы мне для прочтения здесь, в Карфагене, то мой ответ – нет! Я не дозволяю окрестить себя, милостивый господин епископ! Это не Бога я боюсь! Я чувствую, что уже живу с ним в душе, и тогда разве не он создал меня?! Это не назаретянин удерживает меня; возможно, он в самом деле был человеком Божьим?!
Разве он, кроме того, не был справедлив к женщинам? Это теологов я опасаюсь. Да простит назаретянинов Бог их за всю ту нежность и всю ту любовь, что они отринули.
Я выговорилась и облегчила свою душу {156} . А теперь, милостивый господин епископ, надо пить! {157} Я сижу под нашей старой смоковницей в Карфагене. В этом году она приносит цветы в третий раз {158} . Но она не приносит никаких плодов {159} .
Будь здоров! {160} [105]105
Вспомним А. С. Пушкина: «… в конце письма поставить vale!»
[Закрыть]
Меня снова мучает множество вопросов. Послала ли Флория письмо Аврелию? Или же не осмелилась в решительный момент его отослать? Что-то в этом роде мелькает в письме. Она пишет: она, мол, страшится того, что отцы Церкви сделают однажды с такой женщиной, как она!
Как явствует из нескольких моих примечаний, я склоняюсь к тому, что письмо действительно было послано епископу Гиппонскому. Существует возможность, что письмо это жило более или менее скрытой жизнью в истории католической церкви. Даже если оно было передано в ряде списков, вовсе нет необходимости в том, чтобы его знало множество людей. Первоначальный исконный пергамент, естественно, мог также – намеренно или безо всякого намерения, случайно, – лежать в абсолютном забвении до тех пор, пока он внезапно не вынырнул в XVI веке. Но что произошло после этого?
Возможно, мой экземпляр «Codex Floriae» пролежал в какой-то монастырской библиотеке до тех пор, пока не был недавно найден и продан в маленький антиквариат в Буэнос-Айресе. Владелец антикварной лавки упомянул о том, что он охраняет интересы своих клиентов. Ведь и какой-то священник, a в данном случае монахиня, могли оказаться в обстоятельствах, которые повлекли за собой известные потребности в деньгах.
Что же касается стой передачи рукописи, я вижу здесь, кроме того, другую возможность. Получил ли Августин письмо Флории или нет, независимо от этого старый пергамент был, возможно, найден арабами, когда они вторглись в Северную Африку в VII веке. Они могли привезти его с собой в Испанию, где он хранился многие сотни лет, прежде чем снова появиться на свет, и был увезён в Южную Америку испанскими завоевателями.
Существует ли по-прежнему этот старый пергамент?
Меня всё же больше занимал другой вопрос: как реагировал Августин на письмо от своей бывшей сожительницы? Что он с ним сделал? И что он сделал с Флорией?
Вряд ли мы когда-нибудь узнаем наверняка, получил ли Августин письмо Флории. Хотя не позднее нескольких лет тому назад было найдено ещё одно неизвестное письмо Августина (Peter Brown. «The Body and Society» [106]106
«Тело и общество» (англ.).
[Закрыть]. Columbia University Press. N. Y., 1988. S. 397).
Сам же я был невероятно наивен, не попросив, во всяком случае, у Ватиканской библиотеки справку!
Осло, 8 августа 1996 г.
ОБ АВТОРЕ «VITA BREVIS», ПИСАТЕЛЕ И ЧЕЛОВЕКЕ
Юстейн Гордер – самый знаменитый в мире детский писатель Норвегии. Его книга «Мир Софии» (читай «Мир мудрости» (лат.), 1992) переведена на 46 языков, а её популярность на земном шаре можно сравнить разве что с популярностью лучших творений норвежцев Хенрика Ибсена, Кнута Гамсуна и Сигрид Унсет. Тиражи переводов этой книги достигли в Норвегии 300 ООО, в Германии же – превзошли все другие страны – 1 200 000 экземпляров.
Если в 1992 г. норвежские критики утверждали, что Гордер пока ещё не очень известен на родине, то после выхода в свет книги «Мир Софии» случилось невероятное. Вершину списка бестселлеров не только в Норвегии, но и в Германии, Швейцарии и Дании возглавила не книга в стиле фэнтези, не любовная история, а философское сочинение в форме романа.
Тиражи продаж достигали баснословных вершин. Писателя окружали студенты на улицах немецких городов, а в его новом доме в Осло, куда он переехал после смерти матери, накопилось столько почётных премий разных стран, что хранение их составляет проблему.
Юстейн Гордер – автор 12 книг: «Диагноз и другие новеллы» (1986), «Дети из Сукхавати» (1987), «Лягушачий замок» (1988), «Тайна интриги» (1990), «Мир Софии», «Рождественская мистерия» (1992), «Как бы сквозь тусклое стекло, гадательно…» (1993), «Волшебная библиотека Бибби Боккена» (1993, в соавторстве с норвежским писателем Клаусом Хагерупом), «Алло, есть тут кто-нибудь?» (1996), «Vita Brevis» (1996), «Майя» (1999).
Из них только книги «Диагноз и другие новеллы», «Vita Brevis», «Майя» – для взрослых, остальные – для детей и юношества.
Юстейн Гордер награждён многими премиями, среди них – самые престижные – Норвежского департамента культуры, премии средств массовой информации, Европейская премия за детскую литературу, Почётная статуэтка Пера Гюнта. Представитель стортинга Сильвия Будстау, вручавшая статуэтку с изображением Пера Гюнта, сидящего верхом на олене, сказала: «Премия эта в высшей степени заслуженная. Благодаря своей книге, которую читают народы всего мира, Юстейн Гордер стал настоящим послом Норвегии». В 1997 г. книга «Мир Софии» получила премию имени известного критика Сони Хагеманн. В 1996 г. Гордер был награждён медалью Януша Корчака, а в 2002 г. писатель получил Международную Золотую медаль Ханса Христиана Андерсена. Как отмечало жюри, присуждавшее ему одну из многочисленных наград в 1992 г., «Книги Юстейна Гордера представляют собой нечто новое. Он рискует и выигрывает. Он позволяет детям и юношеству заглянуть в историю нашей культуры, в историю мысли и христианства по-новому. А представлено всё это в художественной форме – фантастически и весело».
В Норвегии учреждена Международная премия в честь книги «Мир Софии» за новаторские произведения литературы.
Сравнительно недавно вышедшая книга писателя «Vita Brevis», предлагаемая нашим читателям, переводится уже в 28 странах. В России это четвёртая книга Гордера, изданная в переводе на русский язык. До этого в нашей стране были опубликованы «Лягушачий замок» и «Рождественская мистерия». Самая же знаменитая книга Гордера «Мир Софии» появилась на книжных прилавках России, к сожалению, только в 2000 г.
Кто же такой Юстейн Гордер, и почему за столь краткое время он снискал международную известность?
Сам он на вопрос: «Кто ты?» в 1996 г. ответил: «Прежде всего я – отец и муж. Затем – часть природы и часть Европы. Многое во мне связано с историей её культуры».
Семья для Юстейна Гордера – родительская и его собственная – всегда была очень важна. Будущий писатель вырос в доме, где царила любовь. Его отец Кнут Гордер (р. 1923) – образованнейший педагог, ректор престижной школы, и мать Ингер Маргрете Гордер (1925–1983) – учительница Народной школы, писательница и переводчица – необычайно любили друг друга и уделяли большое внимание своим детям – старшему Юстейну и младшим – сыну Хельге (ныне композитор и дирижёр) и дочери Кристин (ныне – прекрасной учительнице) – и самоотверженно любили их, а впоследствии и своих пятерых внуков.
В интервью, взятом у Ингер Маргрете Гордер в 1991 г., его мать в ответ на вопрос автора этой статьи «Что ты считаешь главным в воспитании детей?» – ответила: «Любовь и чувство уверенности, надёжность… Никто не может научить строгостью… только любовью и надёжностью».
Юстейн Гордер учился в христианской школе, затем изучал скандинавистику, историю идей и религии при Университете в Осло. Он был радикальномятежным студентом, участником студенческих демонстраций, и даже его женитьба на искусствоведе Сири Данневиг, с которой он познакомился, когда им было по 16–17 лет, стала вызовом собственному поколению, предпочитавшему «совместное проживание» вне брака. Он горд, что прожил с Сири теперь уже более 25 лет, хотя в 90-е годы это было не модно.
Жена и дети – опора Юстейна Гордера. «Этой книги не было бы без поддержки и поощрения Сири Данневиг», – пишет он в небольшом предисловии к роману «Мир Софии».
Он гордится своими сыновьями Никулаусом и Кристоффером, для которых написал книгу «Дети из Сукхавати» о малышах-инопланетянах, приземлившихся в Бергене. Детям-инопланетянам удалось подружиться с бергенскими ребятишками и совершить с ними увлекательное воздушное путешествие.
Гордер утверждает, что черпает большое вдохновение в собственной семье. Например, начало романа «Тайна интриги» родилось у него во время семейного пикника в горах.
В молодости, окончив университет, Юстейн Гордер начинает преподавать литературу, историю религии и философию в Высшей народной школе в Бергене, где работала и Сири Гордер, соавтор ряда его учебников по истории религии и философии. Любопытно, что, побывав вместе с матерью в Тунисе, он стал и соавтором её книг об исламе (Ингер Маргрете Гордер написала несколько произведений о различных религиях мира).
Юстейн Гордер дебютирует в 1982 г. новеллой «Каталог», которая вошла затем в его книгу «Диагноз и другие новеллы».
Первую большую известность принесли Гордеру три его книги, которые критика называет трилогией (не по содержанию, а по замыслу автора): «Тайна интриги», «Мир Софии» и «Рождественская мистерия».
В книге «Тайна интриги» отец с сыном Хансом Томасом путешествуют в автомобиле по Европе в поисках исчезнувшей жены и матери и попадают на родину философии – в Грецию. Наряду с реалистическими описаниями стран и городов Европы, писатель в фантастической форме пытается объяснить современной молодёжи загадки Бытия.
По технике рассказа «Тайна интриги» напоминает сказочное путешествие Алисы в Стране Чудес Кэрролла, «Путешествие Гулливера» Свифта, «Путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» Лагерлёф. Действие здесь совершается в двух планах – внутреннем (чувства, фантазия) и внешнем (конкретном, реалистическом). Отец с сыном беседуют между собой, и отец, уподобляясь Сократу, отвечает сыну, что знает лишь то, что «ничего не знает». По значению книгу «Тайна интриги» сравнивают с произведениями классиков детской литературы Турбьёрна Эгнера, Астрид Линдгрен и Клайва Льюиса.
Если «Тайна интриги» – путешествие по Европе и в Страну Философии, то «Мир Софии» – история философии в форме романа. Действие преследует цель показать историю философии со времён античности до наших дней. Простота – ключ к этому роману. Явный педагогический дар и писательский опыт ощутим в повествовании Гордера. Девочке-подростку Софии бросают в почтовый ящик письма с изложением ярчайших явлений истории философии. Это своеобразный эпистолярный курс философской науки.
В романе даётся также перспектива культурного развития Европы. Книга прекрасно написана, удачна по композиции, увлекательна и оригинальна. После выхода в свет этого романа Гордера называли самым интересным писателем современной юношеской литературы Норвегии. Гордер продолжил традицию Сельмы Лагерлёф, которая объединила в себе талант учителя с талантом писателя, а её знаменитая книга положила начало жанру художественной энциклопедии, или энциклопедическому эпосу.
Гордер также совместил в своём творчестве талант педагога, писателя и учёного. Философия и религия сочетаются у него со сказочностью, загадочностью, даже с элементами детектива.
Последняя книга трилогии – роман «Рождественская мистерия» – обращена к более младшим читателям. Если «Мир Софии» – история философии для детей и юношества, то в «Рождественской мистерии» автор попытался изложить историю Церкви. Критики называют эту книгу «Рождественским странствием по истории».
Все три произведения Гордера представляют собой нечто новое в истории литературы. Писатель позволяет детям и юношеству заглянуть в глубь истории культуры, в историю мышления и христианства по-новому.
Осенью 1996 г. в Норвегии – новая сенсация: любовный роман Юстейна Гордера «Vita Brevis» – «Жизнь коротка» (лат.)! Не случайным явилось обращение Гордера к жизни и творчеству одного из известнейших отцов Церкви – средневековому философу и теологу Августину Блаженному. Как не случайно было обращение к теме Любви и Бытия в его новой книге.
Само заглавие говорит о смысле этого произведения: нужно жить полной жизнью, ибо она – коротка!
Хотя философия по-прежнему один из краеугольных камней книги, прежде всего это любовный роман.
Тема любви всегда была близка Гордеру. В его многочисленных интервью почти постоянно фигурирует это слово: «Любовь означает тоску и стремление…», «Любовь – не состояние, не прибежище – это процесс, равный жизни».
В 1994 г. в надгробном слове на смерть матери Гордер говорил о её таланте любви. Особо остановившись на любви, связывавшей его родителей, Гордер сказал: «Греки делали различие между двумя словами, обозначавшими любовь, – эрос и агапе. Эрос – страсть, то, к чему мы стремимся, вожделенное, то, о чём тоскуем. Агапе – безоговорочная любовь к ближнему, забота о другом, ответственность». И писатель приходит к выводу, что жизнь его матери и отца была более крепким сплавом эроса и агапе, нежели это считается возможным. «Думаю, это редкостная смесь». Смерть любимой матери, собственное глубокое чувство Гордера к жене, размышления о жизни и смерти, безусловно, способствовали появлению романа «Vita Brevis».
Когда книга была написана, издательство медлило с выходом в свет такого некоммерческого, как казалось, произведения. Тем не менее «Vita Brevis» стала величайшим норвежским бестселлером на ярмарке во Франкфурте, а директор издательства «Аскехоуг» Вильгельм Нюгор гордится тем, что благодаря Гордеру его издательство снова заняло почётное место среди крупнейших книготорговых компаний мира. Италия, Англия, США, Дания, Швеция, Финляндия, Нидерланды, Бельгия, Франция, Испания, Польша – вот неполный список стран, уже опубликовавших эту книгу.
В центре же этого романа – другой автор вневременного бестселлера – Августин Блаженный (354–430 г. P. X.). Рождённый в Северной Африке в Тагасте (современный Алжир), он стал учителем риторики, позднее епископом в городе Гиппоне и прошёл драматичный путь развития и становления как человек и мыслитель. Он заложил основы средневековой теологии, а также философии и считается одним из важнейших учителей Церкви Запада. Книга Аврелия Августина «Исповедь» – это автобиография, написанная необычным и острым наблюдателем, уникально проникающим в человеческую психологию. Августин жил в то время, которое историки называют «Падение Римского государства».
Он пишет, какое испытывал жгучее желание найти истинную мудрость, но открыто говорит и о своих противоречивых страстях, желаниях и их власти над ним в молодости. Эта пора в жизни Августина Блаженного и находится в центре романа Гордера. У будущего епископа и отца Церкви была возлюбленная, с которой он прожил 13 лет. Плодом этой связи стал их сын Адеодат. Сама же связь почиталась согласно римскому праву союзом низкого ранга.
Моника, мать Августина, имевшая на него огромное влияние, хотела женить его на девушке более высокого сословия. Она разлучила сына с его возлюбленной, и эту женщину, отняв у неё ребёнка, посадили на корабль и отправили в Карфаген, откуда она была родом. Но Августин не женится на другой. Он посвящает себя Воздержанию ради спасения своей души. Между тем умирает Моника и умирает Адеодат пятнадцати лет отроду уже после того, как Августин насильственно положил конец своей любовной связи. Такова вкратце история, описанная самим
Августином Блаженным. История, которая легла в основу книги Юстейна Гордера «Vita Brevis».
«Раньше я не писал о любви. Только теперь я это понял. Моя новая книга – love story, могучая любовная история, захватившая меня самого», – сказал Гордер в интервью с критиком Кари Бремнес.
Его захватила сила великой любви, с которой он встретился в откровениях Августина Блаженного, написанных более 1600 лет назад. Его потрясла история покинутой женщины и привлёк образ отца Церкви, испытавшего ужасные муки, отринувшего свою возлюбленную ради приверженности Богу и Истине.
«Двое любящих были оторваны друг от друга ради Воздержания, – говорит Гордер. – Потому-то это и есть трагический треугольник, где третьим является Воздержание». Сам Гордер назвал «Vita Brevis» эротической трагедией.
В предисловии к книге Гордер рассказывает творческую историю романа. На книжной ярмарке в Буэнос-Айресе он приобрёл в антикварной лавке рукопись-письмо на латинском языке, принадлежавшее якобы перу возлюбленной Августина Блаженного. До того ни само письмо, ни имя этой женщины были не известны науке. В послесловии же к роману Гордер повествует о том, как он с помощью норвежских учёных-латинистов перевёл это письмо на норвежский язык, и выражает им благодарность. Невольно возникает вопрос, что такое «Vita Brevis» – роман ли Гордера, литературная ли мистификация? Действительно ли это перевод письма возлюбленной Августина или же Гордер сам написал «Vita Brevis»?
И тут прежде всего приходят на память Пушкин и его «Повести Белкина» (1830) и «Песни западных славян» (1834), а также Проспер Мериме с его знаменитой книгой «Театр Клары Гасуль» (1825). Технику подобного рода, очевидно, использовал Гордер. Книга представляется писателем как перевод с латинского языка некоторых бумаг, случайно попавших ему в руки и приобретённых им. Тем не менее как же поступает в отличие от своих предшественников Гордер?
Он хочет заставить читателя поверить, что в Буэнос-Айресе он обнаружил историческую и литературную сенсацию – интимное письмо к самому отцу Церкви Августину Блаженному.
Исходным же пунктом романа «Vita Brevis» служит реальное основание – знаменитая «Исповедь» – психологическая автобиография, свидетельствующая о существовании этой любовной истории.
Прежде всего Гордер печатает книгу под своим именем. Он даёт имя возлюбленной Августина, которая в романе безымянна. Он называет её Флория Эмилия и приписывает ей определённую биографию. Использовав уже в романе «Мир Софии» эпистолярный приём, он делает Флорию автором адресованного Августину интимного письма, свидетельствующего о том, что он и она любили друг друга.
Далее действие разворачивается по замыслу Гордера. Он заставляет бывшую возлюбленную Августина читать написанную им «Исповедь». Прочитав её, Флория Эмилия и сочиняет длинное письмо, которое становится небольшой книгой «Vita Brevis». Флория Эмилия комментирует «Исповедь» в свете своей любовной истории с Августином. Но взгляды их различны. Едины они лишь в том, что их взаимная любовь была истинной и великой и жить друг без друга они не могут. Но Флория не одобряет и не принимает того, что Августин пожертвовал ею и их любовью ради спасения своей души. Августину эта жертва также стоит мира и душевного покоя.
Для Флории книга Августина, которую называют «восстание против собственных грехов и восхваление благодеяний Божьих», имеет совершенно иное значение, нежели размышления Августина, отца Церкви – ныне епископа Гиппонского. Здесь она читает о том, что высокочтимый епископ пишет об их любви и, в не меньшей степени, о чём умалчивает. То иронично, то презрительно едко Флория Эмилия конфронтирует с епископом в оценке того, как он отверг истинную и подлинную любовь ради любви вечной.
В своей жизни аскета епископ Гиппонский стал отрицателем всей той радости, теплоты и нежности, которые некогда делил с женщиной. Гордер поселился в душе Флории Эмилии и сформулировал её упрёки Августину, упрёки осторожные по форме и сильные по существу. Гордер рассказывает историю любви Августина и Флории голосом любящей женщины, и это не может не импонировать читателю. В этом голосе чувствуется и зрелость, и спокойствие. А порой ирония, отчаяние, страсть и рефлексия. В нём звучит вечная тема: рассматривать ли жизнь как подготовку к жизни вечной на небесах или должно прожить краткую жизнь на земле здесь и сейчас.
«Я стремился слушать её, ту, что назвал Флория, слышать её историю, рассказанную её голосом. Она – дитя эпохи Рима. Я сделал её учёной женщиной. В то время женщины часто бывали образованны», – говорит в одном из интервью Гордер.
