Текст книги "Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711"

Автор книги: Юст Юль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

(Я отвечал), что общаться со мной долее излишне, что боевыми выстрелами (Скрув) проявил относительно меня, как посла, враждебные действия и таким образом поступил против закона, свято и нерушимо соблюдаемого всеми народами, и что я все-таки намерен продолжать путь, (хотя бы пришлось подвергнуться) его (залпу) всем бортом. С этим ответом лейтенант уехал. Затем мы снова поравнялись с («Волгастом»), причем нас спросили с него, не хотим ли мы нарушить мир. (Мы) отвечали, что нарушаем мир не мы, а он, уже стрелявший (по нас) снарядами, так что от его усмотрения будет зависеть продолжать (по нас) стрелять, если (то) доставляет ему удовольствие, или же прекратить (эту стрельбу). (Скрув), прислав (к нам) опять свою шлюпку, велел в последний раз передать, через своего лейтенанта, что если я добровольно не соглашусь вернуться, он силой помешает продолжению (нашего) путешествия; (но) тут ветер, который, начиная с полудня, время от времени стихал, сменился штилем, пасмурной погодой и дождем (и под конец обратился) в совершенно противный, так что при нашем положении, между рифами, обоим нам предстояли другие заботы, дальнейшие же переговоры друг с другом (пришлось отставить). В 6 часов (мы) вынуждены были поворотить оверштаг назад; затем в течение часа или WSW, наконец, чтобы не сесть на мель, должны были встать на якорь. Встали между рифами, на глубине 13 сажен, близ прибрежного местечка, называемого Wirky. Ночью (шведский фрегат) стоял на якоре в расстоянии двух-трех пушечных выстрелов от меня. (Еще) в сумерки, (когда мы) стояли на якоре, (к нам) прибыл (его) унтер-лейтенант (и) еще (раз), от имени своего капитана, просил меня изменить курс, ибо в противном случае, (говорил он), мне помешают силой. При дальнейшем разговоре со мной лейтенант сознался, что (как) ему (самому), (так) и его капитану было заранее известно о моем прибытии.

17-го. На рассвете (лейтенант) снова приехал (к нам) с тем же требованием, прося, чтобы квартирмейстер его шлюпки присутствовал (при нашем разговоре и был) свидетелем того, что он (лейтенант) скажет, каковая (его просьба), хотя необычная и бессмысленная, была уважена (из снисхождения) к его слабо(умию). Он повторил свои настояния относительно того, чтоб я шел назад; потребовал выдачи ему (с нашего) судна лоцмана, а также (разрешения) осмотреть (наш) трюм. По всем этим пунктам ему было отказано. Затем послана (на шведский фрегат) шлюпка с королевским секретарем Петром Фальком и лейтенантом Снидсторфом. Так как (из слов), сказанных накануне вечером шведским лейтенантом, можно было заключить, что он и его капитан знали о моем приходе, (Фальку и Снидсторфу) приказано было (точнее) разузнать об этом. (Шведский) капитан, или, (вернее), командующий лейтенант, равно как и унтер-лейтенант, сознались (Фальку и Снидсторфу), что давно (уже) имели точные сведения о моем прибытии и что на нарвском рейде меня стерегут два (других шведских) фрегата, не считая того, который я сам мог видеть на якоре под Stok-Eiland’ом, а также других крейсеров вдоль берега, коих еще нельзя было видеть. Капитан выдал (мне) точную (засвидетельствованную) его подписью копию с той части его инструкции, которая предписывала ему задерживать все суда, шедшие в Нарву, к какой бы стране они ни принадлежали и под каким бы предлогом ни (шли). К этому он присовокупил, что так как (наше) судно королевский корабль и (везет) посланника, то он (Скрув) не настаивает на отводе его к шведском флоту, стоящему у Бьерке, а требует лишь, чтобы оно вернулось назад (и), по мере возможности, приложить все старания к тому, (чтобы требование это было исполнено). В заключение (Скрув поклялся) великой клятвой, что если он этого не сделает, то поплатится головой. Далее прибавил, что он (и сам) знает, как следует относиться к посланнику, но что в данном случае, если бы даже (сам) король Датский лично находился на (нашем) корабле, он не мог бы поступить иначе.

(Тогда), приняв в соображение:

1) что всемилостивейшим указом по сему предмету, данным мне в Берлине[58]58
  Путешествие на Нарву, взамен поездки на Архангельск, было решено ранее посещения Юлем короля в Берлине. Поездку на Архангельск король находил слишком длинной; другой же путь, о котором затем думали, – на Кёнигсберг и далее сухим путем через край, разоренный шведами и все еще опустошенный ими, – нашли слишком опасным, но и при поездке морем в Нарву имелись в виду возможные со стороны шведов задержки и другие неприятности, которые и произошли на самом деле. Ожидали даже более серьезных осложнений. Это видно из проекта инструкции от 6 июля 1709 г., выработанного Юлем по приказанию короля, в Потсдаме и хранящегося в государственном архиве в Копенгагене. Проект этот, предписывающий Юлю, как ему поступить при разных случайностях во время его поездки, снабжен по каждому пункту резолюцией короля, помеченного Берлином, 12 июля. Между прочим, инструкция эта предлагает Юлю «в крайнем случае» бросить его польские документы в море.


[Закрыть], его величество, мой всемилостивейший государь и король (между прочим) предписывал мне вернуться назад в том случае, если по (моему) кораблю будут стрелять снарядами, а это случилось уже двукратно;

2) что его королевское величество запретил отвечать (на выстрелы) выстрелами;

3) что шведский фрегат («Волгаст»), имевший 26 орудий, из коих (стоявшие) за мачтой были 12-фунтовые, и с лишком 120 человек команды, в том числе (человек) сорок солдат, был не только равносилен с «Ферэ», но и сильнее его[59]59
  «Ферэ» был фрегат с 20 шестифунтовыми пушками и 70 человеками команды (см.: Gardes Efterretn. II, с. 4 и 95).


[Закрыть];

4) что по двум боевым выстрелам и из заверения (шведов), что им было известно о приходе (нашего) судна, я легко мог заключить (о) твердо (принятом ими) решении нарушить jus gentium (международное право);

5) что на виду у нас, у Шток-Эйланда, стоял другой шведский (корабль);

6) что, если, быть может, я и обогнал бы («Волгаста») и пришел бы на нарвский рейд за час до него, то все-таки в конце концов он и (другие) стоящие там (шведские суда) не только помещали бы мне высадиться на берег, но и, несомненно, привели бы (наш корабль) к (шведскому) флоту в шведские шхеры – приняв все это в соображение, я, совместно с командор-капитаном Тамбсеном, решил (от)лавировать назад, чтобы вывести корабль из (его) опасного между рифами положения, и, (так как) ничего нельзя было сделать и не было возможности пройти в Нарву, (то я) предпочел поберечь людей и переменить принятое накануне вечером решение подвергнуться (со стороны шведского флота) залпу всем (его) бортом. Тут я послал на фрегат секретаря миссии Фалька и лейтенанта Снидсторфа, первого – протестовать от моего имени против насилия, сделанного относительно меня contra jus gentium, а второго – протестовать от имени командор-капитана Тамбсена против глумления, которому подвергся вверенный ему его королевским величеством королем датским корабль, в отношении которого не было никакого основания действовать неприятельским (образом), тем более что судно это было транспортом, снаряженным единственно для моего путешествия в Нарву, а не (судном), вооруженным для (военных целей) и высланным воевать. В то же время я известил (Скрува), что предполагаю отлавировать назад в первую гавань и, дождавшись (там) благоприятного ветра, идти обратно в Копенгаген.

По возвращении нашей шлюпки (мы) снялись, при WtW, с якоря и принялись лавировать многими галсами, поворачивая от рифов на глубине 12 сажен, а от берега на глубине в 10 сажен. Шведский фрегат тоже пошел под парусами. Вечером (наше судно) встало на якорь против бухты Каспервик на глубине 22 сажен, на вязком грунте. К NW (от нас) на расстоянии четверти мили лежал остров Экгольм. Вечером шведский фрегат, не дойдя (до нас), бросил якорь в двух милях.

Из (рассказанного можно) судить о прирожденном высокомерии шведов, (проявляющемся) в их действиях относительно кораблей даже тех иностранных государей и властителей, с которыми они находятся в мире. (Шведы) мешают плаванию не только торговых судов (других государств), пользующихся одинаковым с ними dominio maris, но и королевских кораблей, (имеющих) флаг и вымпел, (и) при том (в тех) даже (случаях), когда на них отправляются посланники по таким важным делам, (по каким был послан я).

Будучи крайне огорчен, что через мое возвращение замедляется поручение его королевского величества, и желая избежать этого, я решил написать к шведскому адмиралу Анкарстьерну письмо и переслал оное с оказией в Бьерке; (я хотел) попытаться убедить его предоставить мне возможность продолжать путь. В ожидании ответа я думал оставаться под Экгольмом на якоре; (я хотел) избежать упрека (в том), что не испытал всех средств к продолжению моего путешествия, (имевшего предметом) поручение его величества. Письмо это к адмиралу я (действительно) написал, горько жалуясь в нем на невежливое задержание, происшедшее, по моему мнению, не по незнанию задержавшего меня, а по наперед обсужденному нарочитому приказанию (самого) адмирала, о чем я заключал из признания командующего шведским фрегатом лейтенанта Йонаса Скрува, что (ему) давно известно об (ожидавшемся) приходе королевского датского судна с посланником на борту. Ввиду этого я (в будущем) предоставлял себе жаловаться как на (самого) адмирала, так и на задержавшего меня лейтенанта Йонаса Скрува, причем не сомневался, что мой всемилостивейший государь и король сумеет в свое время (истребовать) удовлетворение за бесчестие и насилие, которым подверглись его флаг и посланник, и проч.

(Письмо это) занесено в мою копировальную книгу[60]60
  Книга эта (Breve-Protocolle) хранится в государственном архиве в Копенгагене. Из нее видно, что письмо Юля к адмиралу Анкарстьерну было помечено 20 августа. Содержание его приведено выше довольно подробно.


[Закрыть].

Но 18-го и 19-го был такой свежий бриз NO, что шведский фрегат не мог ко мне подойти, ввиду чего отправление письма пришлось отложить до —

20-го. (Шведский фрегат), лавируя, подошел (ко мне) и вечером встал на якорь в расстоянии меньшем пушечного выстрела. Тут я немедленно послал к нему шлюпку с письмо на имя адмирала Анкарстьерна, прося отправить оное по назначению. (Скрув) безотлагательно, в тот же вечер, послал свою шлюпку на берег и распорядился об отправлении письма следующим утром, на рыбачьей лодке, в Бьерке. (Пошло оно) в 4 часа (утра).

21-го. Брамсельный бриз SW.

22-го. Слабый бриз WSW. После полудня съезжал на берег и осмотрел бухту Каспервик на лифляндском берегу. (В бухте этой) есть большая прекрасная гавань, с которой по моему приказу снят был точный план; я убедился, что в гавани этой, по ее положению, при всяком ветре, за исключением одного (лишь) северного, может стоять одновременно, в полной безопасности, сотня военных судов.

23-го. Свежий марсельный бриз NWtW. После полудня я съезжал на Экгольм. На островке этом, где пасется скот, принадлежащий береговым жителям, нет ни людей, ни жилищ. Один край его песчаный, имеет небольшую (заросль) кустов; (все) остальное камень.

24-го. Брамсельный бриз SW. Мы посылали на берег шлюпку за съестными припасами. Прибрежные жители рассказывали, что их несколько раз грабили русские войска и что обер-лейтенант шведского фрегата «Волгаст» велел, чтобы всякий раз, как они будут выходить ко мне (на гребных лодках) для продажи (припасов), они шли от меня к нему и уведомляли, за каким делом ко мне (ходили). Под конец он даже вовсе запретил (им) подавать (нам) что бы то ни было и (вообще) выезжать к (нам), вследствие чего (мы) порой испытывали большой недостаток в (съестных) припасах. При этом упомянутый обер-лейтенант, тогдашний капитан фрегата «Волгаст», был так недоверчив, что лишь только я или кто-нибудь другой отплывали на шлюпке от судна, он приказывал своей шлюпке идти вслед (за нами) и смотрел, что мы (будем) делать.

26-го. Порывистый марсельный бриз SW.

Около полудня с нарвского рейда прибыла шведская бригантина Vaderen («Овен») под командой обер-лейтенанта Дукласа.

Я послал просить Йонаса Скрува, чтобы он помог мне купить у местных жителей несколько лодок для моего переезда и (для перевоза) моих вещей в Нарву. На это он отвечал, что отнюдь не может позволить, да и на (самом деле) не позволит мне идти в Нарву.

Вечером ветер перешел к SSO, и, хотя он стал благоприятен для путешествия в Копенгаген, тем не менее я решил простоять на месте ту ночь и еще одни сутки, с тем чтобы дождаться ответа от шведского адмирала, каковой (ответ) мог, по моему расчету, прийти в этот срок. (Вообще) пока оставалась надежда на (возможность) совершить путешествие (в Нарву), предпочитал не возвращаться (в Данию).

27-го. Прежний марсельный бриз SSO. Я не изменил решения переждать тот день (на якоре). Снова обменялся посланиями с лейтенантом Скрувом, (отправив к нему) королевского секретаря миссии Петра Фалька. (Я) повторил прежнюю мою просьбу о (найме) лодок для переезда в Нарву, предложив его шлюпке держаться на веслах в половинном расстоянии пушечного выстрела от (нашего) судна и следить за тем, чтобы в эти лодки ничего, кроме моих (людей и вещей), не грузилось. При этом я заверил его, что после моего ухода на парусной лодке («Ферэ»), не заходя в Нарву, вернется в Копенгаген при первом благоприятном ветре.

В этой моей просьбе (Скрув) по-прежнему мне отказал. (Вообще) во всех (отношениях) он был весьма неучтив, (но) особенную (невежливость) проявил в том, что приказал своей шлюпке задержать возле самого «Ферэ» ялик (jolle), шедший к (нам) для продажи съестных припасов, притащил его к (своему) судну и арестовал находившихся в (нем) людей – под тем предлогом, (что) ночью они будто отправили на лошади в Нарву одного из моих людей, что, (впрочем), было вымышлено им (самим).

Пред полуднем (мы) увидели два парусных судна, лавирующих со стороны Hogland’a. То были королевский шведский фрегат и королевская шведская бригантина. Когда фрегат приблизился к (нам) на расстояние двух-трех пушечных выстрелов, я послал (на него) секретаря Фалька узнать, не привезено ли мне от шведского адмирала Анкарстьерна писем или ответа на посланное ему письмо. Но лейтенант Ионас Скрув, начав невежливостью, (невежливостью) же и кончил: велел своей шлюпке выехать навстречу моей и запретил (последней) идти к шведскому фрегату. (Приказания) своего (он) не отменил и тогда, когда его уведомили, что (Фальк) послан по моему распоряжению, (и) таким образом секретарь должен был вернуться назад, не исполнив (моего) поручения. После того как шведский корабль встал на якорь, (я) снова послал с тем же поручением королевского секретаря миссии и лейтенанта Снидсторфа. Когда (Фальк) съезжал с судна, фрегат сделал четыре выстрела, на каковые я велел ответить тремя. (Как я) тут узнал, фрегат назывался Falken («Сокол») (и находился) под командой капитана Анкарстьерна, а бригантина называлась Gidtha и была под командой обер-лейтенанта Сэстьерна[61]61
  Барон Hans Anckarstjerna был сын упоминаемого выше адмирала. В 1710 г. он совершил на фрегате Oeland счастливый поход и при сдаче Ревеля освободил из плена нескольких земляков. В 1715 г. произведен в вице-адмиралы. Впоследствии как он, так и оба капитана Sostjerna, Aron и Anders (здесь, несомненно, идет речь об одном из них), командуя каждый отдельным кораблем, сошлись с Юлем в битве у берегов Померании, где этот последний, начальствовавший на корабле Justitia авангардом датского флота, был убит пушечным ядром (см.: Nordberg: Karl. d. XII. Hist, и Garde: Efterr. om den d. og n. Somagt II).


[Закрыть]. (Узнал я) также, что капитан Анкарстьерн имеет ко мне от своего отца, адмирала, письмо и собирается безотлагательно, привезти его ко мне на судно. Действительно он (приехал) тотчас же. Письмо (адмирала), написанное весьма вежливо, заключало в себе между прочим разрешение (мне) ехать в Нарву и (оговорку), что фрегат и бригантина, которым и без того назначена там стоянка, будут сопровождать меня на нарвский рейд. Так как (капитан Анкарсьерн) выказал относительно меня большую вежливость, то (мы) распили (с ним) по стакану вина за здоровье обоих наших королей, (причем) производились выстрелы (из пушек). При его съезде с (нашего) судна тоже сделано девять выстрелов. В то время было (уже) слишком поздно, чтобы ставить паруса (и) идти далее.

28-го. Утром слабый бриз SSW. Поставили паруса, но так как к полудню ветер совсем стих, то принуждены были встать на якорь у Tolsberg’a. Я посетил (на «Соколе») капитана Анкарстьерна. При моем съезде (он) приказал сделать 16 выстрелов.

29-го. Ввиду благоприятного, хотя и слабого, бриза (мы) поставили паруса и пошли OtS. Днем бриз усилился. Но так как засветло мы не успели бы достичь нарвского рейда, то остановились примерно (на высоте) Tribergen’a, на глубине 11 сажен (и) вместе со шведским фрегатом и обеими шведскими бригантинами простояли там ночь.

30-го. Снявшись рано утром, прибыли в 5 % ^ч– ^на нарвский рейд, где вместе с фрегатом и обеими бригантинами встали на (якорь) на глубине 10 сажен.

Я тотчас же послал секретаря королевской миссии Фалька и лейтенанта Снидсторфа на шлюпке на берег известить нарвского коменданта о моем прибытии. (Но) в полдень шлюпка пришла обратно: офицеры русской береговой стражи не дозволили ей приблизиться к берегу и идти в Нарву. Вернули они ее, требуя присылки письма к нарвскому коменданту, каковое они (впоследствии и) получили от секретаря Фалька. (То было) письмо русского посла в Копенгагене[62]62
  В то время нашим послом в Копенгагене был князь Василий Лукич Долгоруков, впоследствии посол в Швеции, а затем во Франции, позднее член Верховного тайного совета; в 1730 г. отставлен от службы за стремление ограничить власть Анны Иоанновны при восшествии ее на престол; в 1739 г. (26 октября) казнен в Новгороде (Сб. Ими. Рус. ист. общ. L и LXI; Соловьев XV, 338).


[Закрыть]к русским властям вообще, какие первые мне встретятся. Письмо это они обещались доставить коменданту до (наступления) вечера, с собственной лодкой, и прислать мне ответ.

31-го. Так как обещанного ответа от нарвского коменданта я не получил, то рано утром послал на берег секретаря Фалька и лейтенанта Снидсторфа с подлинной моей проезжей (или подорожной) грамотой[63]63
  Латинский текст ее вписан в подлинный дневник (очевидно, впоследствии, частью на полях). Хотя грамота эта, составленная по обычному образцу тогдашних паспортов, особого интереса и не представляет, тем не менее для полноты помещаем здесь ее перевод:
  «Мы, Фредерик IV, Божией милостью король Датский (и проч.), всем и каждому, кто прочтет эту нашу королевскую грамоту, объявляем (следующее). Так как нам угодно было назначить чрезвычайным посланником нашим в (государство) Московское благородного и любезного нашего морского капитана первого ранга Юста Юля, усердно и верно нам преданного, то мы сочли за благо снабдить его в это путешествие, ради безопасности и удобства, (сей) рекомендацией и нашим королевским охранным письмом; вследствие чего всех и каждого, кого это будет касаться, – королей, князей, городские власти, начальников крепостей, флотов и гаваней, в королевства, княжества, города, округа, моря и гавани которых прибудет по какой бы то ни было причине вышеназванный чрезвычайный наш посланник, дружественно, благосклонно и милостиво просим и требуем, чтобы он со своей свитой, прислугой, лошадьми, повозками, сундуками и со всем, при нем находящимся, не только везде пользовался безопасным путем, беспрепятственно останавливался и продолжал свою дорогу, но чтобы по мере надобности ему оказываемо было всяческое благорасположение, помощь и содействие. Всякие (такого рода) знаки дружбы и внимания мы примем с особенным удовольствием и не преминем, когда представится случай, вознаградить (кого надлежит) нашей королевской дружбой, благорасположением и милостью. В королевстве же нашем повелеваем исполнить нашу волю по сему приказу. В удостоверение (сего), настоящую грамоту, подписанную рукой нашей, утвердили нашей королевской печатью. Дана в Потсдаме 7 июля 1709 года. Фредерик К(ороль)».


[Закрыть].

Сентябрь

3-го. Отчасти по причине бури, отчасти вследствие задержек (на берегу) секретарь миссии Фальк вернулся на судно лишь (сегодня). Как он передавал, ему не позволили идти на шлюпке дальше устья (Нарвы) и оттуда повезли в город верхом под стражей из двенадцати казаков; (в Нарве поместили) в одном доме, запретив как ему самому, так и находившимся при нем людям высовывать (нос) на улицу. После продолжительного сидения в означенном доме (Фалька) привели наконец к коменданту, полковнику Василию Зотову [64]64
  Василий Никитич Зотов – сын воспитателя Петра Великого Никиты Моисеевича Зотова; в 1715 г. назначен «генеральным ревизором и надзирателем указов» при Сенате; состоял генеральным ревизором при производстве первой ревизии (1719 г.); впоследствии казанский губернатор (с 6 авг. 1725 г.), генерал-майор (Сб. Ими. Рус. ист. общ. LXII; Соловьев XVI, 177 и след.).


[Закрыть].

Показав ему мой подлинный королевский проезжий лист, Фальк потребовал, чтобы меня встретили и пустили на берег; но комендант, подозревая, что под этим что-то таится, все не решался дать свое согласие и на тот раз велел только отвести Фалька в один (другой?) дом, где он (и) провел ночь.

На следующее утро комендант пригласил его к себе в гости, но Фальку (долго) не удавалось убедить коменданта; (наконец), следуя моему приказанию, Фальк сказал ему напрямик, что, если он добром не разрешит мне высадиться и не захочет встретить мою особу (sic), я, будучи послан его величеством королем Датским к его царскому величеству с важным поручением, сойду на берег один, а судно со всем, (что на нем находится), отправлю обратно, и, если это возбудит неудовольствие, ответственность за то перед его царским величеством ляжет на него (коменданта). Тогда он изъявил наконец согласие встретить меня и отослать Фалька обратно с провожатыми на шлюпку.

Насколько я мог судить, комендант отказывался встретить меня и выпустить на берег не столько по неприязни, сколько по невежеству: так как я пришел в сопровождении трех вооруженных неприятельских судов, то он вообразил себе, что датские флаг и судно представляют лишь западню или военную хитрость, скрывающую намерение сделать высадку и захватить его врасплох. Ввиду этого комендант для большей верности послал в Петербург к генерал-адмиралу Феодору Матвеевичу Апраксину[65]65
  Феодор Матвеевич Апраксин (р. в 1661, ум. в 1728), брат вдовствующей царицы Марфы Матвеевны (жены царя Феодора Алексеевича); в 1708 г. назначен азовским губернатором; генерал-адмирал, первый граф Апраксин, сенатор (Сб. Имп. Рус. ист. общ. LX).


[Закрыть] за заключением и приказаниями, что ему в данном случае делать, а поэтому (впоследствии) и задерживал меня до тех пор, пока посланный (в Петербург) гонец не вернулся с ответом.

Получив эти сведения, я тотчас же отправился на берег в шлюпке, вместе с секретарем миссии Фальком. На берегу, возле устья реки, меня встретил капитан-лейтенант Яков Андреевич Беклемишев, которому приказано было состоять при мне во время моего путешествия, делать необходимые заготовления и доставлять все нужное. Таких лиц, называемых по-русски приставами, в обычае назначать к приезжающим в Россию иностранным посланникам. Солдаты на берегу были поставлены передо мной в ружье. Затем меня пригласили в царский шлюп (Ship), высланный за мной для доставления меня в (Нарву). На нем гребло восемь солдат, одетых в суконные (мундиры) couleur de feuille morte, то есть коричнево-желтого цвета, как сухие листья, – с синими отворотами. Таков же был и мундир солдат, стоявших на часах на берегу.

На упомянутой царской лодке я поднялся на веслах к городу, расположенному в двух милях от морского (берега). (Датская) шлюпка и ялик с частью моих вещей следовали за нами. За четверть мили от города была устроена (пристань) для схода на берег. Здесь меня встретил один майор с двумя каретами, принадлежащими коменданту, и с несколькими заводными лошадьми: мне таким образом представлялось на выбор ехать (в экипаже) или верхом. Караулы, мимо которых я следовал, стояли в ружье. Прибыл я в город в 6 часов вечера в сопровождении командора Тамбсена. Там мне тотчас же отвели дом и, для оказания большого почета, поставили у моих дверей стражу из 12 (солдат) при одном унтер-офицере.

После того как я известил коменданта о своем приезде, он прислал одного майора благодарить меня и сказать, что сам он сейчас меня посетит; однако, после долгого промедления, велел извиниться: теперь-де ему нельзя – (мешают) обстоятельства, вследствие чего он вынужден отложить (свое посещение) до утра. Тем временем он прислал мне разного рода съестных припасов и напитков, меду и водки, а также кухонную посуду, которой я мог пользоваться до своза собственной моей посуды на берег. Пристав, высланный ко мне навстречу на берег, остался при мне для снабжения меня дровами и водой.

4-го. Часов в 9 утра меня посетил комендант; в свите его было несколько офицеров, (приехавших) верхом. Войдя в комнату, как сам он, так и бывшие при нем русские огляделись вокруг, (чтобы отыскать) на стене образ и, когда увидели (его), перекрестились на него и поклонились; затем (комендант) поздоровался со мной. По всей России в обычае, чтобы в комнатах, в углу, обращенном к свету, непременно висело по одному или по нескольку образов, на которые входящий, не обращая внимания на присутствующих, как бы знатны они ни были, три раза крестился и кланялся, и тогда уже приветствует и кланяется сперва почетнейшему (из находящихся) в комнате, затем (остальным), каждому особо.

Поклонившись на обе стороны, (комендант) извинился передо мной, что так долго не пускал меня на берег, подозревая во мне шведа, и (на будущее время) предложил мне всяческие свои услуги и внимание. Я осведомился, где могу застать царя, ибо мне приказано было ехать к нему как можно скорее, (а также) попросить (коменданта) сделать распоряжение относительно даровых подвод, помещения и суточных десяти ригсдалеров (in) specie, коими я имел пользоваться в силу заключенного в 1684 году между моим и его государями договора, копию с которого я ему (тут же) показал. Он отвечал, что не знает наверно, где в настоящее время находится царь; требования же мои, касающиеся договора, просил передать ему на письме и обещал послать их с нарочным на заключение генерал-адмирала Апраксина, каковое обещание он и исполнил в тот же день.

5-го. Я был зван на обед к коменданту. Обед происходил по русскому обычаю следующим образом. Прежде чем мы сели за стол, русские много раз перекрестились и поклонились на образа, висевшие на стене. Стол, накрытый человек на 12, был уставлен кругом блюдами; (но блюда) стояли возле самых тарелок, так что середина стола оставалась свободной; на этом свободном месте находились уксус, соль, перец и большой стакан (Romer) с крепким пивом. На блюдах находились лишь холодные соленые яства: ветчина, копченые языки, солонина, колбаса, селедка, соленья; все это было очень солоно и сильно приправлено перцем и чесноком. За сей первой переменой последовала другая – из различных жарких. Третья перемена состояла исключительно из супов. Таким образом порядок блюд за русским обедом совершенно обратен принятому в Дании.

Заздравные чаши пились так. (Сначала) комендант предложил мне (выпить) здоровье царя. Чашу эту, по русскому обычаю, я пил лишь после того, как она обошла кругом всех и была пита всеми. То же произошло вслед за тем при чаше моего государя. Я рассказал коменданту, что в Дании, за посольскими обедами, на которых пьют чаши королей и государей, первую чашу называют patronanza, что означает, что чаша пьется вообще за здоровье всех царствующих государей; вторую – matronanza, то есть общей чашей королев и принцесс; третья filionanza, то есть чашей принцев, – (и что), когда таким образом здоровье королей, королев и принцев пьется зараз, никто из них не умален в чести. Впрочем, я прибавил, что рассказываю это лишь в шутку, а не с тем, чтоб осуждать заведенный у них порядок. (Комендант) принял это весьма хорошо, сказав, что очень желал бы учиться и что несчастлив тем, что не видел света и чужих краев, как то удалось иным его землякам.

После того как мы встали из-за стола и русские снова перекрестились и поклонились на образа, (прислуга) внесла десерт, состоявший из фиников, имбирного варенья, каких-то персидских плодов, соленых огурцов, сырого зеленого гороха в стручках и сырой моркови.

Когда я уходил, комендант пошел впереди меня, ибо у русских принято, что гости, приходя, вступают первыми в дверь; при уходе же их впереди должен идти хозяин, дабы безопасно проводить их из дому. Комендант приказал отвезти меня домой в своей крытой повозке, в которой (перед тем) по его распоряжению меня привезли к нему.

6-го. Так как пятница, а равно и среда, у русских дни постные или рыбные, как у католиков пятница и суббота, то я распорядился через пристава (какового, в сущности, в Дании назвали бы дворецким), чтоб сварили (к обеду) рыбы: однако пристав все-таки обедать не остался, узнав, что у нас в обычае варить рыбу в том же котле, в котором варится и говядина. По его словам, это было великим грехом.

В этот же день на берег доставлены остальные мои вещи и люди при посредстве русской лодки, после того как шведский капитан Анкарстьерна предоставил этой лодке безопасно забирать на рейде мои вещи, в чем выдал мне письменное удостоверение за своей рукой.

7-го. В Нарве я видел многих русских из числа так называемых князей и бояр. (Слово) «князь» нельзя перевести по-датски иначе как Forste; тем не менее, в сущности, русские князья вовсе не князья и только наследовали (этот) титул от предков, некогда владевших уделами в качестве незначительных государей. Таких князей в России несчетное множество; по созданной их собственным воображением иллюзии и из гордости, они желают, чтоб их величали князьями, хотя титул этот так же мало к ним и к их положению пристал, как титул императора (Keyser) к царю, о чем будет сказано в своем месте.

Что касается бояр, то до нынешнего царствования они были в России высшими должностными лицами; в настоящее же время дети прежних бояр сохранили одно свое боярское звание без остальных (преимуществ).

В Нарве подобных князей и бояр великое множество. Относительно их один артиллерийский офицер, по имени Коберг, рассказал мне (следующее). Когда царь лично участвует в каком-либо походе, то в предупреждение мятежа рассылает (рассеянных) по всей России князей и важнейших лиц, в которых не уверен, в Петербург и в иные места, подальше от их имений, чтоб быть уверенным, что в его отсутствие они не составят заговора и не возмутят против него народа. По моему мнению, в России князья то же, что в Англии лорды.

Из многих лютеранских священников, живших в Нарве до взятия города царем, теперь остался только один, именно Генрих Брюнинк[66]66
  Heinrich Bnininck (у Юля Bruning) был впоследствии назначен генерал-суперинтендентом в Лифляндию (см.: H.J. Hansen: Geschichte der Stadt Narva, Dorpat 1858, c. 223).


[Закрыть], благообразный, ученый человек. Из (гражданских же) властей остался лишь один бургомистр Христиан Гётте[67]67
  Christian Gotte; он, впрочем, был назначен ратманом в Нарве лишь в 1704 г. по взятии нами этого города; бургомистром стал в 1706 г. (см. там же).


[Закрыть].

Богослужение происходит в ратуше, так как обе лютеранские церкви, из коих одна называлась немецкой, а другая шведской, отняты у жителей русскими. (Лютеранская) община невелика, человек в 200; (состоит она) преимущественно из простых ремесленников, ибо прочие (жители), обвиненные пред государем в тайной переписке с царскими врагами, уведены и расселены по разным местам России: в Вологду, Астрахань, Казань, Псков. Хотя в данном случае они и не были чисты, как ангелы, однако понесли более тяжкое наказание, чем заслужили. Немало виноваты в этом как местные, так и иностранные и (в том числе?) немецкие офицеры, (добивавшиеся) выселения нарвских жителей в расчете обогатиться их имуществом, которое стало бы добычей (офицеров) в тех случаях, когда (жители) не могли бы взять его с собой; поэтому-то жителей увели (всего) через восемь дней после оповещения о выселении.

9-го. Осмотрел обе городские церкви. Прежде в них совершалось богослужение по аугсбургскому исповеданию; в настоящее же время, по приказанию царя, они освящены русскими священниками, совершающими в них (ныне) богослужение по (обрядам) греческой веры. Как мне сообщали, сначала только одна церковь была передана русским священникам, другую же царь охотно бы оставил за местными жителями; но по проискам генерал-фельдмаршала, немца Огильви[68]68
  Авторский генерал Georg Benedict Ogilvy (р. в 1644, ум. в 1710) в 1704 г. через Паткуля приглашен на службу к Петру в качестве фельдмаршала. О роли его в нашей армии при другом, русском фельдмаршале (Шереметеве) и о борьбе с Меншиковым см. у Соловьева XV, 167 и след. В сентябре 1706 г. он был уволен из русской службы; впоследствии поступил к королю Августу (Сб. Ими. Рус. ист. общ. LXII).


[Закрыть], который во время взятия Нарвы[69]69
  Нарва взята 29 июля 1704 г.


[Закрыть] находился на службе у царя, была отнята у них и другая церковь. Русские, собственно, не нуждались в ней, но, будучи католиком и ненавистником лютеранской веры, (Огильви) полагалось, что если только отнимет церковь у жителей, то со временем достигнет обращения ее в католическую. (Однако) план его не удался: он вскоре оставил службу у царя, и полтора года спустя церковь обращена была в православную. Тем не менее богослужение совершается лишь в одной из церквей, другая же пустует.

Мне передавали также, что русские, под предлогом того, что у них в (самых) церквах хоронить не дозволяется, выкопали с целью грабежа все мертвые тела как внутри церкви, так и вокруг нее[70]70
  Здесь, очевидно, идет речь о той церкви, которая с самого начала обращена была в православную.


[Закрыть]. В гробах они искали серебра и денег. Таким образом, по взятии города улицы повсюду были полны покойников и гробов. (Жители) уносили тела своих друзей и знакомых и погребали их за городом, а тех (мертвецов), о которых никто не заботился, русские бросали в реку, протекающую под городом.

10-го. Прибыли сюда из Петербурга два полка пехоты и один полк драгун; этими тремя полками командовали два немецких полковника, а именно von Felsen и Буш (Busk), и один русский полковник[71]71
  Бригадир Фельзе командовал драгунским полком (он же бригадир Фельтен, командовавший драгунским полком имени Полонского?), а Буш и русский полковник пехотными полками (Сб. Ими. Рус. ист. общ. L, 77 и 188).


[Закрыть]. Солдаты означенных полков были одеты в мундиры французского (образца), так как по всей России русское платье упразднено и заменено французским. Чтобы успешнее вести эту реформу, царь велел повсюду в общественных местах прибить объявление о том, как должно быть сшито упомянутое платье, и приказать, чтоб всякого, кто войдет или выйдет из городских ворот в обычном длиннополом русском наряде, хватали, становили на колени и обрезали на нем платье так, чтоб оно доставало ему до колен и походило бы на французское. (Исполнялось это) особыми приказными. Царь велел также у всех городских ворот вывесить для образчика выкройку французского платья, которой русские имели руководствоваться, заказывая себе одежду.

Мне равным образом сообщали, что царь запретил всем русским, за исключением крестьян, отпускать себе бороду. До него в России, как в высшем, так и в низшем сословиях, было в обычае носить длинную бороду. Кто в настоящее время желает ее носить, тот должен платить с нее царю ежегодную пошлину в 10, 20 (и) даже 100 рублей, смотря по соглашению с царскими придворными.