Текст книги "Домашнее задание"
Автор книги: Юсиф Везиров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Резервуар затем можно наполнить заново. При желании. И кран сменить. Только это уже будет чужая вода. И другая история. Тем более что вода та тоже вытечет. А потом опять. И опять. А если не вытечет, то испарится. Жизнь вошла в привычку.
А была свежее снега. Первого.
7 ноября 2001-го года.
Нельзя.
"Нельзя", – говорите.
"Почему?" – спрашиваю.
"Потому, что нельзя", – отвечаете.
И всё. Больше никаких объяснений. Ибо сами не знаете, почему. Но ошибка уже совершена. И мне чертовски интересно попробовать. Потому, что нельзя. И потому, что мне интересно почему. Нельзя. И я уже загорелся мечтою. Теорией духа. Которую осуществлю обязательно. Практикой плоти. Непременно. А может быть мне ещё и понравится. И одна только мысль о том, что можно то, чего на самом деле нельзя, будет возбуждать во мне дух и плоть. Злоупотребление чем вполне может загнать в сырую землю и дух, и плоть. Одновременно.
Пойдём от обратного. Скажем "Можно" (нет, не думайте так, это совсем не ошибка). И я сразу же потеряю интерес. Знаете почему? Потому, что можно. И потому, что мне не интересно почему. Можно. Стало быть, незачем спешить. Успеется. А вдруг мне ещё и не понравится. Поэтому лучше практиковать дух. И примерять это можно во плоти теоретически. Кстати, одна только мысль о том, что можно то, что на самом деле можно, совершенно не возбуждает мой интерес. И тем более не хочется разрешённым злоупотреблять.
Следовательно, давайте разрешим то, что нельзя. И каждый сам поймёт, почему нельзя нельзя. И всё станет на свои места.
Мораль: мораль аморальна.
16 ноября 2001-го года.
Реверсированное движение.
Перегорела старая лампочка. Свисающая с высокого потолка. И стало нужно её сменить. На новую лампочку. И я вспомнил о ней. Лестнице-стремянке. Что скучает давно в тоскливой пыли производственного угла родимой квартиры. По делу. Работе. Но, работая редко, работает нужно. Широко раскинув конечности. Твёрдо стоя на паркете. В ёлочку.
Я взобрался на неё. Лестницу-стремянку. И сменив лампочку, озарил светом темень. Комнаты. И застыл. На миг ослеплённый ярким сиянием. Изобретения не моего мозга. И мой мозг стал изобретать. Мою жизнь. Подсказывая: это я. Я стою на самой вершине. Возраста. И самое время зажигать огни. Ибо выше дорога – только вниз. Дерзай.
Я заскочил в электричку. Мчась к истокам. Природе. В надежде найти покой. Для души, что есть я. И наблюдая в окне, в набегающей картинке убегающего состава дровосеков, вырубающих лес, ужаснулся. Что меня ждёт впереди? Я пересел спиной к направлению. Дабы видеть содеянное после содеянного. Тоже плохо, но легче. Уже содеяно.
И взвыл. Словно волк на луну. До которой рукой подать. Только далеко. Настолько, что невозможно. Даже если руки длинные. Да. Я не хочу так жить. Я не могу так жить. Так жить я не умею. А волки ходят кругом. И скрипят зубами. Готовые перегрызть друг другу глотки. Даже если больно. И на луну не воют. Они её просто не замечают. Увы...
Ну, всё. Хватит. Уж и новая лампа горит. И комната освещена. Пора спускаться вниз. На паркет. В ёлочку. Убрать лестницу-стремянку в производственный угол родимой квартиры. Где она со временем вновь покроется тоскливой пылью. Пока не понадобится снова для технических нужд. Которые толкают на мысли. Признаться, страшные.
А жизнь? Она пройдёт.
28 ноября 2001-го года.
Немного грамматики.
Как известно, все буквы русского алфавита делятся на гласные и согласные. Гласных букв немного. Согласных же намного больше.
А знаете ли Вы, почему согласных букв больше? Очень просто. Их больше потому, что они согласные. Вот если бы они были несогласные, достичь такого превосходства над гласными им не дали бы. Возможности. Элементарно, правда?
Ну, дела. При таком дисбалансе такой красивый язык.
Так и живут.
29 ноября 2001-го года.
Удивительное рядом.
Я удивляюсь. Что удивляет меня: я ещё удивляюсь? И это меня удивляет ещё больше. И я хожу удивлённым на удивление удивительным людям. Которые творят удивительную несправедливость. Чем удивляют. Которых творимая ими удивительная несправедливость не столь удивляет, сколь удивление удивляющихся, удивляющихся удивительной несправедливости, творимой удивительными людьми. И те, и другие просто диву даются, чему удивляются и те, и другие. Удивительно.
Удивлены? А между тем мои удивления неудивительны.
30 ноября 2001-го года.
Дворянин в мещанстве.
Сегодня я король. Я царь. Монарх. Пусть даже без короны. Державы, скипетра. Что из того. Я правлю балом. Который сам и закатил. На радость тем, кто рад. И на огорчение тем, кто огорчён. Тем, что балом правит он. Я, то бишь. Хоть не король. Не царь. И не монарх. Держи хоть дюжину держав и сотню скипетров в руках я. Иль в сундуке. Иль под подушкой. Для них я не... Тем лучше.
А я, меж тем, не то, что бы король. Царь или монарх. Сегодня я никто иной, как император. Создавший сытую империю. Созвавший в сытость сытых. Не голодных. И восседающий во главе. Как полагается. И взоры всех направлены в меня. Тех, чьими устами есть бы мёд. Такой, что не испорчен дёгтем. Я тот, в чей адрес льётся лесть. В которую легко поверить. И даже хочется. Но опасно. Она не долговечна...
Сегодня кончилось вчера. Когда скончались деньги. И пала моя империя. Откуда в сытость бежали сытые. Которые даже в сытости оставались голодными. Восхваляют теперь они другого императора. В чей адрес льётся лесть. Меня же поливают грязью. Только руки мои чисты. На них не сохранилась позолота державы, скипетра. И они легко умещаются в карманах. Где пусто и просторно. Как на душе.
Сегодня деньги – титул. И не говорите, что это не так.
11 декабря 2001-го года.
Сладкая ложь.
Сколько не говори "халва",
во рту сладко не станет.
Всё будет хорошо. Пусть пройдёт только немного времени. И забудутся обиды, обидные до чёртиков аж до сегодняшнего утра. Те, которые мешают жить своей насущностью. Напоминая о себе каждую минуту. И ещё тогда, когда не хочется об этом думать.
И вспоминаются обиды, что мучили нас какое-то время назад. Лишая покоя и аппетита. Что нынче канули. Сгинули. Исчезли гонимые временем. И воспоминания о них вызывают лишь заметную улыбку. Губ. И мысли: "А стоило ли так беспокоиться? Ведь всё хорошо".
А ещё вспоминаются древние болячки, нерешённые проблемы. Не отмщённые обиды. Прошлого. Когда думалось: "Всё будет хорошо". От чего становилось хорошо. Но на какое-то время. Не больше. А дальше обида оставалась обидой. Она и сейчас остаётся.
И ничего хорошего в том, что всё, что должно было быть хорошо, хорошо на самом деле не было. И всегда, когда не хорошо, в голове крутится одна и та же фраза: "Всё будет хорошо". Превращаясь в лозунг. И чем хуже нам становится, тем уместнее лозунг призывает:
ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО!
Хорошо бы... Главное в это верить.
17 декабря 2001-го года.
Два ноль ноль два.
Налили. Проводили. Выпили. Встретили. И на душе полегчало. Уложились. Дальше пошла пьяная возня. Деланная радость и любовь к окружающим. И постепенная убыль чувства праздника. Поспать бы. А народ всё кричит поздравления. Никак не желая понять: всё уже прошло. И следующее представление через год. Отдохните друзья, есть время. Одуматься.
Накануне тоже пили (а что делать?). Всё с тем же народом. В кабаке. Где много жеманных дам и усатых самцов-животоносцев. Для которых праздник каждый день. Даже когда праздник. Отчего не осталось ничего святого на душе. И души, кстати, тоже не осталось. Всё идёт, всё проходит. И жизнь догорает, как бенгальский огонёк. С такой же интенсивностью.
А на дворе прозрачный воздух. Звёздное небо. Полнолуние. Совсем как не зимой. А во дворе группа пьяных усатых самцов-животоносцев жестоко избивает пьяного Деда Мороза из-за пьяной жеманной дамы, которую тот назвал своею Снегурочкою. По пьяни. И теперь битый символ Нового Года несёт отборный мат. За что его снова бьют самцы. Животоносцы.
Смотрю на них и думаю: если Деда Мороза бьют на праздник, и он при этом сквернословит – это ничто иное, как несчастливый конец прекрасной сказки о Новом Годе. И не дай Всевышний увидеть такую картину ребёнку. Для которого детство закончится в тот же миг. Моментально. И каким тогда будет наше будущее? Как жить дальше будем, люди?
С Новым Годом!
3 января 2002-го года.
Анестезия.
Плохо? Кто спорит? Плохо. И хорошо, что плохо. Выпьем, есть повод. Полегчает. Отпустит чуток. Печаль. Улыбнёмся. Может ещё и споём. А зашибёт, так и спляшем тоже. Кто мешает? Радость то какая. Жидкая, недолговечная. И такая прозрачная, будто и нет её совсем. Только есть ведь. И искажает формы, несмотря на прозрачность. Горчит она, радость то. Во рту. Да сладко на душе. Праздник.
А отпустит радость – примем. Внутрь, в мозг. И снова отпустит. Печаль. И так всегда: отпустила радость, ударил по прозрачной, и отпустила печаль. Праздник каждый день называется. И живём так, словно бочёк к унитазу. Спустишь воду, смоешь нечистоты, а он вновь наполняется. Круговорот воды в природе – курс природоведения за четвёртый класс средней школы. Какая пошлость Ваша радость.
Даже печень дуется. Возмущается.
7 января 2002-го года.
Мужчина бальзаковского возраста.
Как трудно стало быть мужчиной. В наши дни да в нашей шкуре. Когда кругом такие шкуры, что хочется линять. Отсюда, а не шерстью. Которой с каждым разом меньше, реже. Расчёска пожирает шевелюру. Копя меж зубьев перекочевавший волос. Обогащаясь за счёт чужой головы.
Как трудно стало быть мужчиной... И принимать решение. Выбирая между злом и злом. За неимением иного. Идя заведомо ко злу. Где очень захотят тебя унизить. И сломать. Вот для тебя очередной экзамен: попробуй устоять. При этом, оставаясь мужчиной, не только называясь им.
Как трудно стало быть мужчиной. Так хочется рыдать и слабым быть. Не оттого, что слабый. А оттого, что тоже человек. И со своими слабостями. Которые не только сладости. И не только трапеза. Но и душа: стихи, поэмы, проза, театр... А говорят, что стыдно.
Как трудно стало быть мужчиной. И женщину любить. Жену, супругу. На равных. Без ощущения превосходства. И без притворства, будто любишь. Глазея похотью на женщин. По пояс или выше. По сторонам. Любя любимую чистою любовью. И не тая любви. И не боясь любви.
Как трудно стало быть мужчиной. Когда о завтра думаешь с тревогой. И понимая, что ты мужчина, не можешь повлиять на завтра, о котором думаешь с тревогой. Отчего становится ещё тревожней. И думается: "Что за мужчина я?" И мужества хватает лишь на самоубийство.
Как трудно стало быть мужчиной. Но надо. Ведь я мужчина!
15 января 2002-го года.
Суицид.
В пионерском прошлом в коммунистической прессе прочёл как-то статью о наличии у колумбийской наркомафии авианосца. Что произвело на моё по-детски нежное воображение страшное, не скрою, впечатление. Не пистолет, винтовка, автомат, танк или самолёт. А целый авианосец. И мне ненароком подумалось: вот если бы у меня была хотя бы рогатка...
Я бы пострелял.
Почти все классики в своих произведениях воспевали любовь. К человеку, правде или Родине. И почти все классики описывали сцены дуэли во имя человека, правды или Родины. И каждый раз, читая произведения классиков, мысленно переносился в прошлое, становясь дуэлянтом во имя человека, правды или Родины. И отважно дрался на дуэли. Я. За правое дело.
Я бы пострелял.
В армии, тогда ещё советской, приходилось держать в руках автомат. Калашникова. С соответствующим надрезом на дуле для безопасности. Учебный. И даже несколько раз. И каждый раз замирало дыхание и колотилось сердце: в руках моих оружие. И ужасно хотелось кого-нибудь защитить. От врага. Или больше: врагов. Всё равно. Я вооружён. Силён.
Я бы пострелял.
Позже телевидение резко стало откровенным. И наряду с откровенной эротикой в эфире стали появляться документальные кадры криминальных разборок – откровенное насилие. И правоохранительные органы старались с этим новым явлением как-то бороться. Демонстрируя показательные суды над преступниками: ворами, мошенниками, убийцами. Так было больно.
Я бы пострелял.
А затем оружие стало достоянием общественности. Причём эволюционным путём. И сегодня удивить кого-то тем же пистолетом практически невозможно. Преступники, которых судили показательными судами, нынче ходят с вооружённой охраной. Некоторые из них члены парламента. Иные так и остались ворами, мошенниками, убийцами. И творят своё насилие.
Я бы пострелял.
Но как говаривали старые коммунисты в былые времена, всех не перестреляешь. Придут новые. И приобрети я сейчас оружие, я ни в кого стрелять не стал бы. Потому, что всех действительно не перестреляешь. Придут новые. И дабы не присутствовать при этой ротации, пустил бы пулю в висок. Себе. И всё перестало бы быть. Для меня, по крайней мере.
Я бы застрелился.
Хорошо, что дуэли запретили: вызывать на дуэли стало некого. И перчаток теперь не носят. Не в моде.
Вот времена настали.
5 февраля 2002-го года.
Мендельсон и группа товарищей.
"Где розы, там и шипы", – скажете Вы мне.
"Где шипы, там и розы", – скажу я Вам.
После чего будем спорить. Долго и безрезультатно.
А пока пожелайте мне счастья. Я женился.
16 февраля 2002-го года.
Переулок детства.
Люблю гулять ясным летним утром по старым улочкам города. Где жара начинается с восходом солнца. Зато после заката опускается успокаивающая душу прохлада. И мужчины (а мужчиной здесь считает себя каждый, кто окончил среднюю школу) садятся за нарды на интерес прямо на улице. И остриженные коротко мальчишки носят им чай и с удовольствием следят за игрой, ожидая своего часа, своей взрослости. Жизнь продолжается.
Люблю гулять ясным летним утром по старым улочкам города. Из открытых окон домов которых уже доносится аромат готовящегося обеда. Или звуки национальной музыки. Мугама. И домочадцы говорят достаточно громко. Достаточно, чтобы их услышал случайный прохожий. А остриженные мальчишки, что вечерами носят чай и следят за взрослой игрой, гоняют мяч. Играют футбол. И каждый величает себя именем знаменитого футболиста.
Люблю гулять ясным летним утром по старым улочкам города. И наблюдать счастливое лицо подростка, который моет отцовскую машину и видит себя за рулём этого авто. Уж очень скоро. Ибо умеет делать всё: доливать масло, заливать бензин и вообще, водит лучше, чем отец (водил ведь на пляже раз пять, хотя, может и меньше...) А этот малыш с пасмурным выражением лица нехотя бредёт до хлебного магазина на углу. Его послали за хлебом, а он не хотел.
Люблю гулять ясным летним утром по старым улочкам города. И вспоминать то время, когда эта святая наивность была для меня великой действительностью. И маленькие домики с зарешёченными окнами казались большими. Так же, как и низкие стёртые тротуары ощущались высокими. По которым проходили пожилые женщины с покрытыми чадрой головами, возвращаясь с дневного намаза. Из Мечети с зелёным куполом... Где то время, где детство моё?
Я им так и не насладился.
Эти старые неровные улочки, эти древние полуразрушенные дома и сохранили самобытность прежнего Баку – города, который я так любил, которым так гордился. Его осталось мало.
28 февраля 2002-го года.
Правда.
(о нас с Вами)
Этому можно. То, что можно. Он должен говорить, что у нас демократия. Он классический демагог. За что его слушают там. Где пишут о нас. Правду.
Этому нельзя. То, чего нельзя. Он говорит, что у нас настоящая анархия. И сам же порождает беспредел. За что его любят там. Где знают о нас. Правду.
Этому можно. То, чего нельзя. Он не видит разницы между демократией и анархией. И платит в валюте. За что его ценят там. Где копят о нас. Правду.
Этому нельзя. Даже то, что можно. Он и так безмолвствует. В нём раб сидит ещё от прадеда. За что его не понимают там. Где слышат о нас. Правду.
А вот тому можно всё. Абсолютно. Он сделал столько нужного для тех, кто определяет, что можно, а чего нельзя, что теперь ему всё можно. За что его боятся там. Где ненавидят нашу правду.
Это правда.
14 марта 2002-го года.
Икар нашего времени.
Все дети как дети: отдохнул в утробе, выпал наружу и плачь на здоровье. Этот же всё на свет рвался. Родиться спешил. Отчего и появился на полпути. К больнице. Благо водитель оказался грамотным. Врачом представился. Он и принял роды, после положив младенца на поверхность. А тот раскинул ручонки, устремил взгляд ввысь. И улыбается. Тихо и мирно. "Знать летать будет", заключил водитель-врач. И оказался прав, типун ему на язык. Да нынче поздно.
Здоровым оказался парень. Без признаков детской хвори. Да только небом болел. Целыми днями птиц наблюдал, облака. А то и тучи. Ночами звёзды считал да луну глазел. Всё полетать хотел, словно пернатый какой. От земли оторваться мечтал. Но не отпускала она его. Земля-матушка. Притягивая, точно магнит неблагородный металл. Каковым он, кстати, не был. Никогда. На нём стояла высокая проба. Только не всем было суждено это видеть. Понимать. Обидно.
Хотя те, кто так или иначе были способны повлиять на его судьбу, в силу своей безродности не могли не заметить в нём благородства. Внутреннего. Что их нескромно раздражало. Вот они и порешили разрешить его мечту. Подняв на высоту, возвеличив до небес. Заставив поверить в свою крылатость. Потакая во всём. Но это его не испортило (коррозия его не одолела). Тогда они обещали помочь ему полетать. А вот это предложение он принял с радостью. Искренней.
И они не подвели. Подвели, похвалили, пожелали. Подтолкнули. Он и полетел. Сразу же. И с криком. Только этот крик не был похож на крик восторга. Отнюдь. Это был крик ужаса. Ибо лететь пришлось вниз головой. И, главное, быстро как-то. Аж до самой земли. Матушки. Свидание с которой и успокоило его. Навеки вечные. Разбив надежды плотские. В кровь. Отпустив душу в беспрерывный полёт. Там и осуществилась его мечта. В небесах.
А мог бы ползать.
Мечтайте (это не вредно). Но не более.
24 марта 2002-го года.
25 марта 2002-го года.
Помните недавнее прошлое? "...Советский народ состоит из рабочего класса, колхозного крестьянства и прослойки интеллигенции..." – гласила наша действительность (что-то в этом роде). Прослойка, слово то какое.
А жизнь и теперь такая: рабочие дни, словно рабочий класс и колхозное крестьянство. Целых шесть подряд. И всего один выходной день – воскресенье. Такая маленькая прослойка. Ну, как тут быть интеллигентом?
Кстати, с Днём Рождения!
25 марта 2002-го года.
Полярный день.
Когда солнце в зените, светло и тепло. Легко. На душе и в суставах. И хочется жить при одной только мысли, что солнце в зените. И все предметы на месте: люди и вещи. Они такие, какие есть на самом деле. В натуральную величину. Высоту и ширину. Длину. Без тени. Сомнения. Что увеличивает мелочь. И накрывает таланты. Покрывая их тьмою. Бесславия. Где прячутся те, кого пугает солнце в зените. Кому есть чего бояться, пока солнце в зените.
Только солнце к закату целыми днями. И тени высокие. Очень высокие. И надо спешить, вроде, самое время. Но некуда.
И все говорят: "Пора выйти из тени". Но как?
27 марта 2002-го года.
Скворечник.
Лучше синица в руках,
чем журавль в небе.
Хватаясь за проекты, заведомо обречённые на право называться проектами вечно, он спорил с природой, обществом и самим собой. Пытаясь доказать природе, обществу и самому себе, что синица – птица негожая. И если иметь в руках существо крылатое, то лучше сразу журавля. Или даже крылатую ракету класса земля-воздух. Хотя, и журавль неплох.
И каждый раз, отпугивая журавля, летящего ещё достаточно высоко над землёй, своим аппетитом, он кидался за синицей. Которая уже украшала чужие руки. И оставшись обратно с пустыми руками, он обвинял в этом и природу, и общество. Только не себя. И жалел, что не имеет крылатой ракеты класса воздух-земля. Или хотя бы простую рогатку.
Однако стоило журавлю опуститься к земле хоть на чуть-чуть, как он вновь терял хладнокровие и старался опровергнуть великую истину великого Пушкина. Александра Сергеевича. Который доказал ещё в XIХ веке (первой её половине), что результат ошибок трудных – опыт. И на ошибках хорошо бы учиться. Набираясь жизненного опыта. Так сказать.
А он всё гонялся за журавлём. В небе. Тогда как синица была почти в руках. И не было никакой нужды в крылатых ракетах разных классов. Поскольку всё было бы на своих местах. И все при своём. И нервы остались бы целы. Невредимы. Не то, что теперь. Всё на своих местах. И все при своём. А он с подорванным здоровьем. И с бульоном из куриных ножек.
Лучше журавль в небе, чем утка под кроватью.
Или чёрный ворон у подъезда.
1 апреля 2002-го года.
Идея.
Изначально идея была следующей: приблизить провинцию к столице (приблизить, не превратить). Идея гуманная, благородная. Как любая другая идея. Первоначальный замысел которой непременно извратится в процессе претворения. В жизнь. Как в данном случае.
Когда отправилась группа столичных чиновников доводить до сведения представителей далёкой провинции. Идею. С которой представители далёкой провинции легко согласились, накормив до отвала столичных чиновников экологически чистой продукцией. С выпивкой.
И вернулись столичные чиновники в столицу. Сытыми. Отчего глаза у них стали голодными. Хотя раньше в них наблюдался блеск разума. Теперь же он был блеском хищника. Которого нужно кормить. И кормить. И кормить. Чтобы он не сожрал ближнего. Только за то, что голоден.
И хлынула провинция в столицу. Осваивать, якобы, ценности. Которые осквернила, так и не освоив. И начались новые правила. Что хорошо забытые старые. С чем боролись и изживали в столице. И хотели внедрять в провинции. В которой пережитки старого бытуют поныне.
И обрели статус. Законности... В парках отдыха бродят парнокопытные. И щиплют травку прямо с газонов. Удобряя асфальт свежим навозом. И солнце столичное будит петух-горлопан. Который и здесь нашёл себе курочек. Что несут ему яйца. Яйца не простые. Золотые.
Покорённая столица нынче провинция.
А идея была хорошей.
8 апреля 2002-го года.
Каменный Век.
Было время. И камни были тяжёлыми. Очень. В них мы видели силу. И мощь оружия. Без них не обходилось ни одно мероприятие (читай драка) в школе. И за её пределами. Камни восстанавливали "справедливость".
Камнями заправлялись рогатки. После чего не пели птицы утром. И не горели фонари вечером. Затем рогатка конфисковывалась, уши надирались. И звучало очередное последнее предупреждение. Что забывалось. Быстро.
Мы били камнями окна. Бывало витрины, не скрою. Или бросали их в море (только никак не в колодец). А ещё выбирали плоские камни и запускали их по водной глади. Озера. И они, попрыгав по воде, незаметно тонули...
Юность. Камешки стучали по стеклу. Окна комнаты. Где ждала она. У которой были строгие родители. И они никуда её не пускали. И не звали к телефону. Тогда камешки служили пейджером. И мы всё же виделись.
Ах, женщины! Сколько радости дарили Вы мне. Сколько памяти оставил я Вам. Озолотив много шей, ушей и пальцев. Забросав разноцветными каменьями. Где Вы теперь? Где камни те? Есть ли Вы вместе взятые?
Дети уже взрослеют. Их дети уже растут. И надо мной они уже насмехаются. Старый, говорят, примитивный. А они современные. И обстановка у них модная. А дома им построил я. Между прочим каменные.
Вот и вся моя жизнь, камни, которые я разбросал. Теперь я их собираю: в почки, печень и жёлчный пузырь. И это не всё. Я возьму от этой жизни ещё один камень. Последний. Тот, что накроет меня после меня. Надгробный.
Время разбрасывать камни, время собирать камни. Время стирает камни. В песок. А песок уходит сквозь пальцы. И всё проходит.
Ничто не вечно.
9 апреля 2002-го года.
Близорукость.
Он носил очки. И уверенно молчал. И они стеснялись у него спросить, признаться в собственном невежестве. И все говорили: "Он умный". Отчего вопрос оставался не заданным. Ответ – неизвестным. И все опять говорили. И снова стеснялись. А он по-прежнему молчал. И носил очки. Потому, что плохо видел.
Очки приносили ему очки. А молчал он оттого, что был патологически глуп.
Хотя все думали, что он дальнозоркий.
10 апреля 2002-го года.
Аншлаг.
Вчера посчастливилось мне побывать на концерте джазовой музыки. И я впервые за последние много лет вдруг подумал: а ведь можно жить. Мало того не стоит умирать. И даже наслаждаться получается, пока играют эти пальцы. Не перевелись, стало быть, на Земле нашей таланты сочинять и таланты исполнять. И таланты слушать, о чём свидетельствует полный зал довольно молодой публики. Которая присутствовала не ради самого процесса (мероприятие, мол), а пришла внимать, обонять и осязать творчество. Искусство. И всех сплотила музыка хоть на время. Представления. Но сплотила ведь. Значит и у нас получается. Была бы идея...
...Тогда и флюгер сможет определять направление ветра.
Концерт же был великолепен.
15 апреля 2002-го года.
Midnight.
Полночь. Почти сказочное понятие. Воспетое поэтами и писателями время. Когда происходят чудеса. Сколько написано об этом песен. И музыкальных произведений. И похотливые мысли приходят в голову, как только слышишь это слово. Полночь.
И она приходит. Наступает. На всей нашей маленькой планете, несмотря на многочисленные часовые пояса. В которых затерялось человечество. В постоянных поисках друг друга. Где полдень для одних глубокая ночь для прочих. Которым утро только снится.
И день сменяет день. Такой же сложный. И пустой. Ведь новый день приходит в полночь. Когда часы показывают время. Которого нет: ноль часов ноль минут. 00. Как на двери сортира. Куда уходит то, что некогда имело вкус. Пьянило. И радовало душу.
В полночь даже карета превращается в тыкву.
А Вы о ней песни поёте.
22 апреля 2002-го года.
Сумерки.
(возвращаясь с работы домой)
Заметный вечер. Настолько заметный, что у людей страдающих куриной слепотой уже начинаются проблемы с перемещением по местности. Солнце клонит к закату. И совершенно ясно к чему оно клонит. Оно просто спешит на Запад. Отчего и спешит. И спешит не столько туда, сколько спешит отсюда. Да и как не спешить, когда стоит спешить. Как туда, так и отсюда.
Зябко. Весна уродилась не тёплая. И не греет кости, обижая душу. Обжигая ладонь о лоб. Который горяч не в пример холодной голове. Тяжёлой пустоте, что давит на плечи, заставляя сутулиться. Зима прошла. Зима продолжается. И дождь, моросивший намедни, превращая серый асфальт в чёрную сырость, всё ещё продолжает быть. Живя в грязных лужах.
Много шума. Ветра и автобусов. Многоместных и разноцветных. Всяких. Которые беспорядочно бегают во все стороны, в разные концы. И поделили город на маршруты. Абсолютный сумбур на дорогах. И на старых узких улицах, рассчитанных для гужевого транспорта, вечный трафик. Копоть и сажа. И тяжёлый воздух. В котором воспалённые ноздри мучительно выискивают кислород.
А перед глазами чистое поле. Свежий вечер и костёр. У которого я в компании бардов, да ещё с вином налитым. Красным. И сложные слова на несложную музыку заставляют уважать гитары струны. Это воля. И душа спокойна. И... Простите. Меня тут чуть не переехал очередной автобус. Впрочем, спасибо, что не переехал, а всего лишь обрызгал. Водой из лужи. Что вчерашний дождь.
Даже дождь вчерашний. Какая досада.
15 мая 2002-го года.
Таракан в сметане.
Я музыкант. Художник, композитор. И душа моя поёт без микрофона. Она ревёт мелодию без слов. Жестокое ля-ля с дежурною улыбкой. На устах.
Но изрыгаю радость. Для цензора в гражданском одеянии. Который получил диплом консерваторий. И знает в деле толк, и может двинуть полк.
Поэтому минора нет. И быть не может. Его фильтрует моя аранжировка. И выдаёт сплошной мажор. Для масс патриотическое блюдо.
А для меня кусочек хлеба в рот. Кусок не драгоценного металла на лацкан пиджака с заштопанной подкладкой. Желудок полон, я опять голодный.
Я снова музыкант. И композитор. Только не художник.
17 мая 2002-го года.
З/К поневоле.
Воры у воров воруют ворованное. Обвиняя воров в воровстве. Обзывая воров ворами. Объявляя себя ворами в законе (возмущая тем самым воров коронованных). И поднимаясь, опускаются, грабя общак. Нарекая содеянное конфискацией. После чего новые воры обворовывают старых воров. И обвиняют их в воровстве.
И этот бардак продолжается вечно. Ибо на смену ворам приходят грабители. Сущие волки, иногда позорные. Перед деяниями которых робеют даже криминальные авторитеты. Которыми пугают тех, у которых уже нечего украсть. И воровать они не научились. Вот и верят всему, что слышат. Чем их пугают.
И я живу в этой хазе. Несладкой малине. Мотая срок. Неся в общак. Приговорённый к пожизненному заключению по пункту в личном деле: место рождения. И я живу в географической плоскости. В гражданском браке с географической плоскостью. С которой не регистрирую свои отношения. Потому, что она изменяет.
Неужели век воли не видать?
29 мая 2002-го года.
Дезинформационный выпуск новостей.
Нас вечно пугали цыганами. Нам говорили: "Они конокрады". И мы боялись их пуще огня. Потому, что они конокрады. Хотя красть им у нас было нечего. И коней у нас никогда не было. И видели мы их разве что в цирке. Или на картинках, и не всегда цветных. Хотя навозу конского всегда и везде у нас было, хоть отбавляй.
Нас вечно пугали цыганами. И мы верили в то, что коней у нас нет потому, что цыгане конокрады. И не всегда понимали, почему у нас нет коней тогда, когда рядом не было цыган. И вряд ли они когда-либо были. Но знали они конокрады. И думали: лучше не иметь своих коней, чем иметь рядом цыган. Конокрадов.
Нас вечно пугали цыганами. Осуждая их кочевое бытиё, не оседлый образ жизни. Обзывая целые семьи оскорбительным для нашего слуха словом табор. И шахматистов-любителей называли цыганами лишь за то, что они в процессе игры выиграли чьего-то коня. И конь с доски исчез. Стало быть, был краден. А коней крадут только цыгане.
Нас вечно пугали цыганами. И тот, кто пугал нас цыганами, дружил с цыганами. И слушал цыганские романсы не только в праздники. И владел целой конюшней породистых коней. Которых цыгане у него почему-то не крали. И даже не думали. Они просто пели. И танцевали. Чем нас и пугали. Потому, что нам говорили: "Они конокрады".
Нам вечно что-то говорят, чем-то вечно пугают.
5 июня 2002-го года.
Родина-Мать зовёт!
На центральной площади происходила церемония казни преступника, виновного во многих злодеяниях против многого. И многих. Погода была по-весеннему хороша, поэтому народу было больше, чем планировалось. Пришлось даже выставлять театральные кресла, наспех отвинченные от партера по такому случаю. Пиво наливали из разных бочек в разных концах площади. Кормили сосисками да чипсами, впрочем, было вкусно. Зрители зрели зрелище, которое приводило их в неописуемый восторг. Некоторые даже плакали и кричали: "Бис". Палач смущался, что было видно по его движениям. Хотя ни разу не промахнулся. И отрубал только строго отведённые места. Голову, например. И так далее. Маска на нём краснела, глазницы ничего не выражали. Сам за время всей процедуры не издал ни единого звука. Профессионал, словом, любо было глядеть.
