Текст книги "Инспекция (СИ)"
Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Это мелочи, – заметив Венину досаду, отмахнулся черт. – Ты вон туда погляди. По-моему, там и рамы не останется.
Трое колхозников в рваных, пестрых от мазутных потеков пиджаках добрались до самых потаенных уголков механизма. По разбросанным вокруг жестяным боковинам громыхали кирзовые, с подвернутыми голенищами, сапоги. Двигатель, гидравлика, электропроводка с генератором, стартером и фарами давно были аккуратно перенесены в кузов грузовой машины и прикрыты заляпанным комбикормом брезентом. Из карманов торчали фонари поворотов, стоп-сигналов, реле, разноцветные глазки с доски приборов, прочая мелочь.
– Классно работают. И ты заметь, на всех один гаечный – двадцать семь на тридцать два – ключ. По-моему, это профи, – не удержался от восхищенного возгласа черт.
– Дорвались, – согласился Веня. – Подчистую все выгребут.
– Вот тебе тот самый случай, где ты можешь выразить свое гневное возмущение в полную силу, – ухмыльнулся черт. – Это не мелкая спекуляция, которой занимались продавцы и милиционеры. Там обществу никакая опасность не грозила. Здесь явное воровство. Мало того, умышленная порча государственного имущества. Вперед и да здравствует социалистическая законность.
Он как обухом огрел Веню лапой по затылку и подал острым коленом под зад. Потом с вызовом посмотрел на небо. Наверху пошуршали тучами, но не сказали ни слова. Веня кубарем подкатился под ноги колхозникам. Минуты три те с удивлением рассматривали его, растянувшегося на дороге. Затем один сплюнул прилипший к губам махорочный охнарик и сиплым басом пояснил:
– Из кузнечно-прессового. Опять, видно, забухали. Я вчера за три бутылки ноль седьмых портвейна полтора десятка сальников оторвал у ихнего мастера.
– Не-е, из аккумуляторного, – не согласился второй. – Видишь, от кислоты подошва на ботинке лопнула? И дырка на штанах. У них в углу, за ванной с электролизом, самогонный аппарат стоит. Сам видел.
Третий колхозник, здоровенный верзила, громко высморкался и присел на корточки. Душа у Вени проскакала в пятки. Но, обследовав бледное, как яичная скорлупа, его лицо, верзила участливо поводил по щекам грязными пальцами и принялся осторожно мять грудную клетку.
– Угарным газом отравился, – зарокотал он. – Видать, из литейного. Там что день, что ночь – один хрен.
Внутри у Вени что-то екнуло. Он глубоко вздохнул, приподнял голову. Верзила одобрительно крякнул, подхватил его под мышки и поставил на ноги.
– Отошел. Дай ему ключ. Пускай на свежем воздухе поработает.
Выплюнувший окурок колхозник свернул новую самокрутку, затем сунул в руки Вени гаечный ключ. Кивнув на наполовину разобранный комбайн, вежливо, но с твердой настойчивостью в голосе попросил:
– Значит, так. Там поворотная цапфа на одном болте держится. Какой-то дурак из ваших гайку решил кувалдой завернуть. Так ты это, лезь под низ, ногами упрись в передний мост, а ключом возьми головку болта. А я попробую отвернуть. Понял?
– Не удержит, – усомнился верзила.
Колхозник зажал гайку в руках, скрипнул зубами и медленно повернул ее:
– Уд-дур-р-ржи-ит, мать бы его та-ак. Р-раббо-отать надо.
Оставляя за собой гладкую поверхность болта, гайка пошла сначала в одну сторону, а затем со скрежетом закрутилась в другую. Когда до конца оставалось совсем немного, болт не выдержал. Пробив верхний слой асфальта, массивная цапфа задрала кверху чугунный выступ с отшлифованной втулкой посередине. Веня вылез из-под комбайна, положил ключ на раму и пошел на негнущихся ногах к стоявшему в сторонке, с любопытством следившему за происходящим, черту.
– О-о, кто ко мне тащится, – насмешливо покривился тот. – Ну и где твои решительные «не позволю» и «зашибу»? Мне показалось, что ты и сам был не прочь отвернуть и положить в карман какую-нибудь масленку. Или я ошибаюсь?
– Ошибаешься, – потирая посиневшие ладони, сплюнул Веня. – С такими ворами я заодно. Любой узел готов вынести с завода. Бесплатно.
– Это что-то новое, – заинтересовался черт. – На милиционеров ты накинулся, а их защищаешь. Может, все дело в сталинских репрессиях, о которых каждая паршивая газетенка начала тявкать?
– Да люди это. Люди! – взорвался Веня. А те сволочи. Колхозник ворует для того, чтобы хлеб вовремя убрать. А для чего воровали милиционеры, когда они должны делать совершенно обратное?
Веня набычился и подошел к черту вплотную. Тот опасливо подтянул брюхо и вскинул вверх короткопалую лапу:
– Спокойно. Давай разберемся по-хорошему.
– Я бы тебя самого на части разобрал, – прошипел Веня. – Сам гад и защищаешь всякую падаль. Значит так, или мы сейчас займемся делом, или я поворачиваю домой.
– Все. Прогуляемся по твоему цеху и на этом ставим точку. Где тут ближайшая брешь?
Щелкнув хвостом, как кнутом, черт сыпанул с кисточки снопом искр и захромал вдоль стены. Выдравшие из асфальта цапфу колхозники надолго застыли с ней в полусогнутом состоянии. Три нещадно щадящих огонька на самокрутках неторопливо подбирались к толстым выпяченным губам. Веня переступил с ноги на ногу, разжал кулаки. Горько усмехнувшись, побежал догонять черта. ОН почти поравнялся с ним, когда сзади раздался громкий мужской вопль, который тут же перекрыли отборные матюги. Веня вздрогнул.
– Уронили все-таки, – пробормотал занятый своими мыслями черт. – Но махорка прижгла им губы после.
Цепочка лампочек на стене начала тускнеть. За очередным кирпичным выступом зияла чернотой довольно широкая дыра. Поплевав на руки, черт несколько раз прошептал неразборчивое заклинание и сунул голову в щель. Там же и исчезли исходившие сухой синевой копыта. Какое-то время не было слышно ни звука. Но вскоре из-за стены донеслось дребезжание пустых консервных банок и проволочное скрежетание. Послышался осипший голос и самого черта:
– Ну, концлагерь, а? Особый режим, чтоб им до утра несколько раз уписаться. Чтобы прямо на простыни навалить.
– А собак не видно? – заволновался Веня.
На минуту воцарилась тишина. Но тут же банки и проволока задребезжали с утроенной силой, словно хитрое сооружение нечаянно подцепил проезжавший мимо мощный тягач. От высокого, с подвываниями, голоса, в котором проскользнул нечеловеческий ужас, у Вени заледенела кровь. Он ласточкой впорхнул в оскалившуюся неровными краями щель. То, что увидел, заставило отшатнуться. С громадного тела черта во все стороны сыпались разноцветные искры. Лупастые глаза сгорали в ярко-желтом пламени, из рта, ноздрей и ушей вырывались тугие струи белого дыма. Клыки вгрызались в мотки колючей проволоки и перекусывали их с тяжким стальным стуком. А вокруг визжала, скреблась, царапалась, бесновалась темнота. Где-то громко завывала сирена, возле проходной зашлась в яростном лае собака. Ее поддержала другая. Послышался уверенный, не оставляющий никаких сомнений окрик:
– Стой! Стрелять буду.
Чья-то тень сбросила со спины большой черный мешок и мощными прыжками помчалась к ближайшему цеху. Веня поводил шершавым языком по засохшему небу, прислонился спиной к стене. В это время над головой разорвались тучи. В землю вошли две ослепительно голубые молнии. И все снова утонуло во мраке.
Покрутив наполненной звоном головой, Веня оторвался от стены и стряхнул осевшую на рубашку кирпичную пыль. Резко запахло озоном, во тьме плавали тысячи красных точек. Он различил неуклюжую фигуру черта. Оседлав перевернутый ящик тот обирал с себя остатки стальной паутины. Рога все еще пылали нездоровой краснотой. Пройдя по пробитому молнией широкому проходу, Веня присел на корточки возле ящика.
– Может, хватит на сегодня? – неуверенно спросил он.
– А кто за меня отчет будет готовить? Каждый день, что ли, бегать? Итак четверть жизни тут оставил. Соба-аки, собаки... – передразнил он.
В это время где-то близко зарычала крупная овчарка. Два горящих глаза уперлись прямо в то место, где они сидели. И тут же тишину потревожил оглушительный выстрел сразу из двух стволов. И Веню, и черта будто ветром сдуло. Они опомнились под высоченной, возведенной из бетонных плит, стеной сборочного цеха комбайнов.
– Ну, нар-р-род, а? Ну, как до жир-р-рафов, – захлебнулся от ярости слюной черт. – Ты мне скажи, о чем полчаса думала эта стоеросовая д-дубина. И почему именно через эти полчаса она приняла решение выстрелить?
– Она оценивала обстановку, – переводя дыхание, ответил Веня. – Оценила и шарахнула.
– Она видела нас? – быком взревел черт.
– Нет.
– Тогда почему шар-рахнула?
– На всякий случай.
Черт долго жевал собственный язык. Затем потер лапой уже седые виски и слабым голосом сказал:
– Когда я был за рубежом, то жители западных стран реагировали на каждое мое движение или слово моментально. И никто не опускал на ногу своему партнеру чугунную цапфу, охнарики никому не прижигали губы, потому что их выплевывают вовремя. И сторожа не хрустели огурцом и не икали от испуга до утра, а сразу начинали осенять себя крестом, чтобы я пропал. И я твердо был уверен в том, что вернусь к себе в ад живым.
– И оставался бы на Западе, – обиделся Веня. – Никто тебя сюда не тащил. Сами разобрались бы.
Переступив с копыта на копыто, черт крупно икнул. Потом оглянулся на то место, откуда они только что прискакали и откуда доносился нарастающий гул сразу нескольких мужских голосов вперемежку с собачьи рычанием. Махнув лапой, он поплелся вдоль стены к ярко освещенному входу в цех.
– Скажи еще спасибо, что живой, – услышал Веня его тихое бормотание. – Музыка Высоцкого, слова Владимира Высоцкого.
Из ворот цеха навстречу им уже выкатывался новенький, алый как флаг над Домом Советов, зерноуборочный комбайн. Сидевший за рулем испытатель выдул из выхлопной трубы густой рой искр и выключил двигатель. Затем подцепил машину к подъехавшему «Кировцу» и, позевывая, скрылся за высокими массивными створками.
– Конец всему урожаю, – мрачно констатировал черт.
– Почему? – насторожился Веня.
– Двигатель не отрегулирован. Видал, какой павлиний хвост развернулся из трубы?
– Искрогасители натянут.
– Движок регулировать надо, а не гасителями спасаться. А уж потом, на всякий случай, эти самые гасители. Да и есть ли они на складах?
– Вчера не было.
– Тогда модно не беспокоиться.
– За что?
– За то, что урожай весь погорит. Как огурцы и помидоры.
– Рано обрадовался, – ухмыльнулся Веня. – Пока комбайн будет стоять в отстойнике, подоспеют и гасители, так что...
– А кто их развозить будет? Поважнее детали не к каждому механизму подвозят. Мало того, сами колхозники от них отказываются, потому что мощность двигателя теряется. Так что вот этот комбайн – второй Чернобыль. Только пострашнее. Во-первых, в любой точке страны может объявиться. Во-вторых, трагедии будут происходить ежегодно, и даже по нескольку раз в год. В-третьих, подчистую разорят колхозы и совхозы своей ценой. Я уже не хочу говорить о таких мелочах, как миллионы тонн впустую переведенной солярки, преждевременный выход из строя двигателя и частые простои в самый разгар страды. Вывод: диверсанты приносят вреда куда меньше. Вопрос: зачем нужна перестройка, если за ворота продолжают выкатываться вот такие комбайны? Впрочем, негодными они стали еще при зачатии – на белом поле ватмана. А может и раньше... – черт покосился на поникшего Веню, понял ли тот смысл недоговоренной фразы? Но голова последнего была занята другими проблемами, хотя он обратил внимание на невольно выскочивший намек. Оглянувшись на жизнерадостный снаружи комбайн, Веня вздернул упрямый подбородок:
– Перестройка только началась.
– И, увязнув в зыбучем болоте бюрократии, может «только» закончиться, поддавшись призывам новоявленных Сусаниных, которых объявилось больше, чем бездомных собак и кошек, – он указал на спящего прямо на куче приводных ремней за порогом цеха слесаря-сборщика и по лошадиному заржал. – Вот тебе типичный пример, из которого следует, что сосание лапы слаще, чем повышение собственного благополучия с помощью этих лап. Медведь в берлоге, из которого любой «Сусанин» может навить сколько угодно веревок. И каких угодно, чтобы, когда надо, его же на них и повесить.
– Перестройка только началась, – грохнул кулаком по молотильному аппарату Веня. Они уже вошли в цех. Окинув яростны взглядом застывший, с вереницей неукомплектованных машин, конвейер, он глухо замычал. Но объяснять черту, что виноваты поставщики, не имело смысла. Того интересовали только голые факты. И эта нерусская какая-то форма общения, когда приходилось отвечать только за самого себя, вызывала растерянность. И Веня повторил как школьник на трудном уроке. – Перестройка только началась.
– И продолжается под громкий стук доминошных костяшек и под потрясающий храп этого молодца, – довольно крякнул черт. – Я не спорю, что сейчас в соседних цехах пашут в поте лица. Варят чугун, штампуют боковины, вытачивают болты. То есть, продолжают заваливать негодной. Ненужной продукцией цеховые дворы. И получают одинаково с теми, кто всю смену спит.
– Врешь, скотина, – затрясся от злобы Веня. – Многие бригады и даже цеха перешли на хозрасчет, на самофинансирование. Каждую копейку считают...
– Спокойно, – гулко разнесся по цеху старческий голос. – Диалог должон происходить на пониженных тонах. Если по научному, то на малых оборотах. Тогда можно докопаться до шмышла. А так, ори, не ори, здоровья... тьфу, этого, как его, порядка не прибавится. – В пропитанном запахами машинных масел, выхлопных газов и красок воздухе прошелестел другой усталый вздох. – Заканчивали бы, что ли? Вон, в соседней деревне петух с насеста от крика свалился. Охламоны. Только время даром тратите.
– Я хотел бы довести дело до конца, – запротестовал черт. – Я не собираюсь возвращаться снова в этот ад.
– А я не собираюсь отвечать на твои вопросы, – цыкнул слюной сквозь зубы Веня. – Ты ищешь плохое. А мимо хорошего пробегаешь.
– А на чем хорошем ты хочешь заострить мое внимание? – поджимая под себя обломанное копыто, недоуменно пожал плечами черт.
– На том, что международная обстановка улучшилась.
– Правильно. Хотя вопрос спорный. Но обсуждаем внутренние проблемы.
– В газетах стали писать про все, по телевизору показывать, как министров судят. Как проститутки возле ресторанов крутятся. Даже голых баб... – заторопился Веня и покраснел.
– Не совсем так, но доля правды есть. Но я против этого, чтобы показывали голых женщин и рассказывали о сексе. Надо иметь в виду, что запретный плод сладок. А какой интерес заниматься половыми играми, когда все знаешь.
– А мне нравится. И голые бабы, и гласность, – злорадно трепыхнул ноздрями Веня. – И вообще я за то, чтобы как до революции не было. Чтобы проститутки работали официально, а не под заборами. И болезни уменьшатся, и разводы, и пьянки, и спекуляция, и аборты у несовершеннолетних, и доход от этих проституток в карман пойдет...
– Что ты можешь еще сказать в защиту перестройки? – нетерпеливо пристукнул копытом черт.
– Народ стал добрее...
– А, может, злее. А, во-вторых, в магазинах шаром покати.
– Дышать стало легче, потому что многие конторы под сокращение попали. Населению услуг предлагается больше...
– Новые конторы открыли, зарплата на прежнем уровне, за услуги три шкуры дерут...
– Солнце свободы всходит...
– А, может, заходит? И для социализма, и для коммунизма. Хочешь, я все твои восторги одним примером разрушу?
– Не разрушишь, – широко раскрыл глаза Веня. – И говорю, что хочу, и колбаса на прилавках каждый день.
– Тьфу, елки-моталки. Сказать больше нечего, что к колбасе прикопался? – не выдержал упорного сопротивления черт. – А шоколадные конфеты где, а мыло с порошком стиральным, а стиральные машины, а холодильники, а лезвия для бритья, а телевизоры?.. Я тебе этот список полгода читать буду.
– Ну и читай на здоровье. А мне хорошо и все.
Черт долго разглядывал одухотворенную патриотическим порывом Венину физиономию. Концы рогов неторопливо наливались бордовым соком. Скоро с них непрерывными ручейками побежали искры.
– Все. Я ставлю точку. На лицо комплекс неполноценности, – он опустился на приводные ремни рядом со слесарем. – Сначала пернуть, а потом обернуться... Ни ума, ни фантазии. Одно только «за» при недоверчивой ухмылке. А повернись все не так – одно «против» при той же ухмылке и с той же безрассудностью. Вся нация порченная. Из-за вас и другим народам покоя нет.
– Я, вот, фотокарточку твою попорчу, тогда будешь знать, что сказать, а о чем промолчать надо, – щеки у Вени полыхнули жаром. – Вся на-ация порченная. Коз-зел с обломанным копытом.
– Во-во. Больше вы ни на что не способны, – бесстрастно констатировал черт. – А уж о том, чтобы подумать, и речи быть не может.
– Так ты что хочешь сказать, что у меня мозгов нету? – ошалел Веня. – Что я амеба какая-то, как ты перед этим обзывался.
– А кто ты? Тебе как лучше делают, а ты всем задом. Уже я, вражеская сила, спокойно ратую за перестройку, потому что вижу, что ты тупой, как вот этот бампер. Потому что ты не хочешь или уже не можешь думать. За годы Советской власти тебя превратили в болванчика, который тянется за лозунгами, как поросенок за корытом с месивом. Ну, о чем с тобой говорить?
Веня попытался проглотить застрявший в горле резиновый шарик и не смог. Побелевшие глаза давно должны были проткнуть черта насквозь. Но тот продолжал сидеть на куче приводных ремней и спокойно разглядывать Веню громадным желтыми фонарями. И вдруг Веня понял, что инспекция закончилась. Что они успели пробежаться только по верхам, не добравшись до самой сути происходящих перемен, потому что суть эта покоилась на две глубокого сонного озера, название которому было – Равнодушие. И на гладкой его поверхности только-только зарябили первые робкие волны общественного мнения. А чтобы поднять ил, всколыхнуть толщу, нужны были невероятные усилия. Нервная дрожь потрясла Веню с ног до головы. С висков на лицо побежали крупные капли пота. Они заливали глаза, стекали за ушные раковины. Веня испугался за ту силу, которая решила взбаламутить стоячее озеро. Ему стало страшно и за нее и за себя.
– Перестройка только началась, – как приговоренный к смерти, хрипло сказал он. – Я не допущу, чтобы она закончилась на мне.
– Дури у вас хватает, – согласился черт. – Поэтому весь мир и повернулся в вашу сторону, что не раз бывал свидетелем подобных русских катаклизмов. И все-таки я добавлю один штрих к неоконченной пьесе для покалеченного моего копыта. И мы с тобой как тараканы прыснем в разные стороны. Ты к себе – я к себе.
– А почему ты не хочешь довести дело до конца?
– Потому что в твоем лице я увидел новый тип фанатиков. Они сомневаются в том, что делают и продолжают все равно делать. Они знают, что могут погибнуть, и продолжают идти на смерть. Как скорпионы, которые жалят самих себя. Я думаю, что это от бессилия, от утраты веры во все. И в себя тоже.
– Значит, ты можешь вернуться еще раз?
– Здоровье не то. Я сойду с дороги и буду наблюдать за вами со стороны. А мешать перестройке и без меня сил хватает.
– Господь тоже уйдет в сторону?
– Куда мне от вас деться. Я буду исполнять свои обязанности так. Как исполнял их раньше – с усердием, – прошамкал старческий голос. – Но наказывать буду. За разврат, например. Начали попирать семейные устои – вот вам грибок. Не прислушались – получайте сифилис. Снова не подействовало – боритесь со СПИДом. По пять раз на дню стали случку устраивать. И все с разными. Раньше, как животные, стадом жили, но такого не позволяли.
– Так и повыбьешь всех, как мамонтов, – загорячился Веня. – Единственную радость отнимаешь.
– А что вы с Природой делаете? Не выбиваете? – гневно перебил голос. – Во что леса превратили? Я уже энцефалитных клещей напустил, чтобы и близко не подходили. Свалил дерево – отвечай полным параличом. В загаженных речках конский волос развел, чтобы кровью истекали. Нет. Касками да брезентом укрылись и рубите, сливаете, режете, колете направо и налево. Антихристы... – на небе долго не могли унять бурного дыхания. Затем высморкались и назидательным тоном закончили. – Взялись за перестройку – доведите ее до конца. Человек должон быть хозяином того, что ему дано от рождения, и что он произведет сам. Иначе друг на друга наброситесь. Это и будет вашим апокалипсисом. Сейчас для него наступило самое благодатное время.
– Может придти конец света? – ахнул Веня.
– Как себя будете вести... Ну все, заканчивайте дела, да разбегайтесь. А то, смотрю, Фекла уже по мужниным подштанникам шарить начала. От... бесстыдница. Хоть ссы в глаза, все божья роса.
За многочисленными столиками возобновилась игра в домино, которая прекратилась при начале диалога. Черт с кряхтеньем поднялся с кучи ремней и, прихрамывая, отошел немного в сторону от храпевшего на все лады слесаря-сборщика. Какой-то чернявый парень протащил к выходу из цеха мимо него и Вени молодую белокурую дуреху с задранным выше колен платьем.
– И здесь ночные охотницы шастают, – оживился черт. Прилипший к голым ногам дурехи взгляд стал томным. На брюхе закучерявилась шерсть. – А я думал, они только в центре города работают. Но и грязная же, затасканная...
– Ирка, мать бы ее пропустить через всю дивизию. С пятнадцати лет по углам трут, – как от зубной боли покривился Веня. – Слесарихой на компрессорах работает. Ладно, не пялься, дописывай свой штришок и разбегаемся. А то и у меня рога начинают прорезаться.
Как-то странно присев на корточки, черт покусывал за конец протянутый между ног облезлый хвост. Веня скосил на него испуганные глаза, невольно прислушался. Издалека долетел долгий томный стон. Через некоторое время донеслись жадные торопливые похлипывания. Что-то до боли знакомое почудилось ему в этих сладострастных звуках.
– Ну не может без пакостей. Над всей землей уже эротические волны колыхаются, – раздраженно заворчало небо. – Потерпеть не мог, охламон?
Взмокший от напряжения черт неожиданно с размаху грохнулся на покрытый чугунными плитами пол. И тут же вскочил, ошалело поводя по сторонам мутновато-желтыми кругами. На фиолетовых губах появились пузырьки слюны. Он стер их волосатой лапой, погладил ею по бурно вздымавшейся лохматой груди. Где-то в пространстве растаяли томные кряхтенья. Смачно сплюнув, черт отставил копыто и задрал подбородок:
– Бросай ветку, лови кайф, понял? И не поймешь никогда, – он толкнул Веню в плечо. – Это означает: кончил дело – гуляй смело. А теперь гляди вот сюда. Это мой последний штришок.
Стряхнув оцепенение, Веня расслабил мускулы и растерянно оглянулся вокруг:
– А кто это?
– Не понял, – грозно переспросил черт.
– Ну кого... епа-епа?
– А-а. Забудь и точка. Как и не было.
– Ага, забудь, – обиженно поджал губы Веня. – Я тут, а она там одна оставалась...
– Ты сам сказал – черт с ней, – съехидничал черт. Но тут же, подняв обе лапы вверх, развел их в разные стороны, сотворив круг. – Забудь. Ничего не было.
– А я все равно помню, – пытаясь поймать ускользающую мысль за хвост, проворчал Веня. И забыл все. А когда разодрал ресницы, снова увидел храпящего на все лады слесаря и сборочный конвейер, на котором не было ни души. Пошмыгав носом, он тупо уставился в мерцающее синевой ущербное копыто.
– Допрыгался на старости лет, – пожаловался черт. Потом развернулся и пихнул под зад слесаря. – Сейчас ты увидишь, что снится этому оболтусу, и сделаешь вывод, нужна тебе перестройка или нет.
Широкие пролеты цеха вместе с поддерживающими крышу бетонными стояками, комбайнами, испытательными стендами и огромным, во всю стену, брехливым табло, стали опускаться, словно под воду. Из глубины наплывал другой цех с другим оборудованием. Это был электроремонтный корпус, в который Веня бегал не раз и за проводкой для приборных щитков, и за лампочками для дома. Бригада дежурных электриков лежала вповалку на сбитых из досок щитах. Кругом валялись пустые бутылки из-под «Вермута розового». За силовым щитом не было целой бобины электропроводки, не было и нескольких счетчиков. Веня знал, что на них давно искали клиентов. Кругом царил ужасный беспорядок. Среди электриков, неудачно копивших запорожских казаков, неприкаянно бродил слесарь, который храпел сейчас на куче ремней.
– Как ты думаешь, почему слесарь-сборщик с главного конвейера сборочного – гордости всего завода – спит и видит электроремонтный корпус? – с явным превосходством над Веней спросил черт. – Профессия вроде престижная. Зарплата... Во всяком случае, голодным не будет и за квартиру заплатить останется.
– Не знаю, – растерялся Веня. – А откуда видно, что хочет работать здесь?
– Разуй глаза, жертва аборта. Хоть бы под конец нервы не трепал, – рявкнул черт. – Зачем он, по-твоему, приперся сюда?
– Может быть, что-то надо. Для работы, например, или для дома, – пропустил оскорбление мимо ушей Веня.
– А вот этого не хочешь? – сунул кукиш под нос черт. – Для дома он уже столько натаскал, что всю девятиэтажку гирляндами опутать. Слесарь мечтает об этой бригаде потому, что за всю смену здесь никто пальцем о палец не стукает. А получают по двести восемьдесят – триста пятьдесят рублей в месяц. В зависимости от разрядов. Поэтому они отказывались от бригадного порядка и перехода на хозрасчет. Вино каждый день, на кусок хлеба с маслом хватает, заботами не обременены. Разве что заменить перегоревшую где лампочку, пополнее заполнить взятыми с потолка объемом работ наряды, да выписать со склада побольше материальных ценностей для продажи. А на конвейере иной раз так накрутишься, что штаны в раздевалке снимать помогают. – Он дал Вене легкий подзатыльник. – Разве тебе не помогали те же электрики, комсомольско-партийные работники и другие нахлебники? Допустят они и весь командно-административный аппарат, у которого в руках вся власть, чтобы перестроечные силы взяли верх? Куда им идти, тупым и ограниченным, обладающим единственным достоинством – волевым голосом? Думай, что хочешь стронуть с места. Не лучше ли самому поискать такую вот бригаду?
Веня оглянулся на хитро прищурившегося черта и снова уперся жестким взглядом в слесаря-сборщика. Что-то смущало его в непонятном поведении последнего. Слесарь заглядывал под рабочие столы, обшаривал многоярусные стеллажи, возился с пустыми коробками. И таким сосредоточенным и целеустремленным было выражение его лица, что казалось, он искал что-то очень жизненно важное, от которого зависела дальнейшая судьба.
– Видишь, с каким усердием каждый угол обнюхивает? Для того, чтобы знать, где что лежит. Достал и продал, – назидательным тоном сказал черт. – А ты хочешь разбудить его, отнять такую сладкую лапу. А если и разбудишь, он станет, врежет по уху, и снова завалится спать, потому что в его представлении свобода такой и должна быть. Там, за рубежом, со звоном надрывающий пупки загнивающий капитализм, а здесь радостно животрепещущий, правда, во сне, социализм. Три поколения людей воспитаны на этих лозунгах, сознание протравлено ими как поле пестицидами.
Веня схватил со стола кружку с водой и плеснул в лицо слесарю. Тот похлопал сонными глазами, покрутил головой в разные стороны. Затем вытерся рукавом и снова насильно заставил вернуться себя в сон.
– Ну, архимеды, а? Точку опоры нашли, революционеры... – заржал черт. – Бо-оже, царя храни-и. Си-ильный, держа-авный, славься на сла-аву... Нет, не так. Ве-есь мир насилья мы разру-ушим до основа-анья, а зате-ем...
Как раз в этот момент слесарь отыскал то, что ему было нужно. Он внимательно разглядывал толстую, связанную из березовых прутьев метлу на длинной буковой палке. Как бы пробуя ее на прочность, он взялся за конец и со всей силы ахнул по ближайшему щиту. Веня всем телом подался вперед, потому что лицо слесаря перекосилось от едва сдерживаемой бесовской радости. Он сделал по проходу несколько широких уверенных шагов и остановился напротив пускавшего тягучую слюну бригадира электриков. Губы стали жесткими, как зашнурованный рубец на футбольном мяче.
– Ну все, я выключаю, – беспокойно забегал вдоль конвейера черт. – Этот слесарь, кажется, одурел от беспробудной спячки.
– Не-ет, давай досмотрим до конца, – запротестовал Веня. Его начало трясти от предчувствия какого-то значительного события, от которого, вполне возможно, зависели результаты самой инспекции. – Пусть будет так, как будет. Тем более. Это твоя личная инициатива.
– Вот именно. Ты должон дописать свой штришок, – поддержало небо. – Иначе картина останется незаконченной.
– Но на мировом рынке неоконченные произведения искусства ценятся дороже, – с отчаянием воздел лапы кверху черт. – А этот штришок я предложил сам. Значит, это мое дело. Да и без него все ясно.
– Нет, не твое, – в глуховатом от старости голосе появились стальные ноты. К Вене начала возвращаться утерянная было твердость духа. – Не твое, милок. Мы должны сдерживать свое слово, иначе люди будут брать с нас дурной пример. Они и без того уже до ручки дошли.
Черт выдернул на груди большой клок волос и истерично принялся его теребить. Громадный экран с ясной картиной сновидений слесаря затопила мелкая рябь. Послышалось натужное гудение, словно мощные глушители забивали вражеские голоса.
– Прекрати создавать помехи. Опять хочешь затянуть в безбрежное болото? – прикрикнули с неба. – На звездный дождь рассчитываешь? Враз башку против резьбы отверчу.
Засунув лапу в пасть, черт покусал когти клыками, с униженными приседаниями подскочил к Вене. Тот все так же пристально вглядывался в экран, который снова стал ясным. Слесарь превратился в гранитную статую. Наверное, созданные чертом помехи выбили его из колеи. И к какому знаменателю он сейчас подводил свою судьбу, было непонятно. Веня испугался, что сомнения все-таки пересилят его искренние помыслы.
– А кем работает твоя жена? – елейным голосом спросил черт.
– А кто ее. Целый день на уме одни макияжи да магазины, – машинально ответил Веня, – Вообще-то числится плановиком в соседнем прессовом цехе. Только я ни разу не видел, чтобы она что-то планировала. Но сто пятьдесят в месяц приносит.
– О-о! Для женщины это приличная зарплата. Вот тебе наглядный пример, что перестройка и твоей семье не нужна, – воспрянул духом черт. – Да и ты, выходит, патриот на словах. Рядом антиперестроечный элемент, а ты не только не перевоспитываешь его, даже и доволен, что в дом приносят сто пятьдесят в месяц.
– А кто тебе сказал, что я доволен? – не оборачиваясь, огрызнулся Веня. – Из-за этого и живем как кошка с собакой. Но если хочешь знать мое честное мнение, то я бы платил женщинам по сто пятьдесят рублей лишь за то, что они рожают и детей на ноги поднимают. А пошла на завод – надо работать.
