Текст книги "Сольник"

Автор книги: Юрий Шевчук

мама, это рок-н-ролл

 
Были времена и получше,
                    были и почестней.
Догорали дожди да веселые путчи,
                    умирали ночи без дней.
Были времена и построже,
                    а были просто – пей, ешь да гуляй!
Колотились и корчили пьяные рожи
                    песни наших веселых стай.
Были времена и почище,
                    а были просто – ни да, ни нет…
Рок-н-ролл рожден в одна тысяча
                    девятьсот… световых лет.
Наши песни – любовь и голод,
                    под наши песни вставала весна,
Драли горло нам серп и молот,
                    благословила наш мир война.
Когда власть валялась на улице
                    на глазах у пьяных бичей,
А орел походил на курицу,
                    а страна была просто ничьей,
Когда ветер сжигал нам руки,
                    рвал историю баррикад,
На любви только драные брюки
                    да жестокий голодный взгляд.
И рассовав по карманам речи,
                    будущее – ваша мать!
Ты залезала ко мне на плечи,
                    а на сцене подыхала рать.
И мы меняли вино на воду,
                    доставая из пепла смычки,
Для скрипок, которые запросто смогут
                    умереть от этой тоски.
 

что мне расскажет спящий проводник…

 
Что мне расскажет спящий проводник?
Пустые, дребезжащие стаканы
на столике купейном у окна,
несущегося мимо
станции, вспорхнувшей в темноте.
Мента, курящего в кулак
заснеженной пустыни,
точнее – глубины.
Где, как нетрезвый, глупый ученик,
стыдливо вывернув карманы, —
мир наш пред Господом поник.
 
 
Когда со мною встретится она —
веселая, без грима,
проявятся ли строчки на листе
бумаги, что я комкал и таскал
в башке своей, как в мусорной корзине,
поверив благородной пантомиме —
ее безмолвной красоте?
 
 
Когда минуты станут длинными руками
неотвратимой смерти,
чем время будем мерить мы?
Во что сыграем с ветром, облаками —
одни среди зимы?
 
 
Что мне расскажет Родина моя
с плывущими кусками на экране
любви замерзшей, вьюгой февраля,
в пустой и темной пропасти зрачка
по расширяющейся звездной пилораме?
С водой технической, прокисшей в кране,
в разбитом шприце тощего торчка,
что в туалете просыпается, зевая,
и смотрит на поля.
 
 
Страж у дороги – пухлый снеговик,
смотрящий зорко черными углями
на сползший в яму старый грузовик,
и тусклый мат, и полный жизни крик.
Заливисто сверкает детвора,
лишенная абстрактного мышленья,
мир символов нелепых разрушая,
ни с чем чужим взгляд этот не мешая,
сметает нас, как мусор со двора.
 
 
Что мне расскажет нищая старуха
на злом перроне, с полным котелком
картошки сваренной —
назойливая муха,
под хамством мокнущая, как под кипятком?
За поездом устало семенит —
глазами, полными разлуки и труда,
руками, верными прощению и ласке.
– Сынки, еда… – чуть слышно говорит, —
кому, сыночки, деточки, – беда?
 
 
Что мне расскажут эти города:
многоэтажки, склады, чьи-то норы,
одушевленные граффити гаражи
и серые бетонные заборы?
Унылая, неверная среда
всех дней недели, ловит поезда,
что до смерти ей надоели.
Окраин грязных этого покоя
никто не ценит, верится с трудом,
что столько поколений есть в крови
сего надоя.
Но там, где третий, рядом еще двое,
и свечкой теплятся церквушка и роддом.
 
 
Куда они все едут? Что влечет
нас всех в пространствах этих дальних,
что в этих городах суицидальных
где точно всё и всё так любит счет?
Там всё конечно, кроме пустяков,
что вечностью особенно любимы.
И хочется простить мне остряков,
в пространство бросивших:
«НЕТ, НЕ РАБЫ МЫ!»
 

новая жизнь

 
Вышел из комы ночью,
Там где храм на крови без крова.
Капельницы в клочья,
Жить начинаю снова.
 
 
Разлетелась вода снегом,
Белой ваты жую мясо,
Волчьим, вещим дышу бегом,
Небо красное – будет ясно.
 
 
Разродилась звезда ливнем,
Порвала на ольхе платье,
Процарапав тайгу бивнем,
Воробьиною рвёт ратью.
 
 
Зарастаю забытым словом
На завалинке с домом-дедом,
Парюсь в бане, чтоб свежим, новым
Для охотника стать следом.
 
 
Хорошо бы воды холодной
Он за руку меня дёрнул.
Я ему – «Ты чего, родный?»,
А он ствол достает черный…
 
 
Закричала ворона белой,
Бессознательной, злой клятвой.
Эх, убитое мое тело,
Всё родимые мои пятна.
 
 
Новая жизнь..
 

поэзия

 
Поэзия – отдельная страна
верна
печали светлой
полна
нетронутого знания
накопленного
скрягами Вселенной.
Там жизнь странна
унылой сути нет
у здания
любовью освященного
жрецы
в одеждах – джинсы, фраки, тоги,
рога и пистолеты.
Одна судьба на всех
одна душа
дыша пространством и балетом
и верной смертью на пороге
молчащей между строк
кладет спокойно
на алтарь
исписанные листики бумаги
которые читает Бог
ухмыляясь
очередной отваге.
 

дуэль

 
…Письмо Геккерну – ярость, боль и мат,
Стакан воды с окна у «Беранже»,
Короткий разговор с Данзасом, Летний сад,
Месье Лепаж – свинцовое драже.
На Троицком мосту, в цвету – жена,
Не угадавшая ни мужа, ни судьбу,
Что отражалась на арапском лбу,
И, как часы, была заведена.
«Все решено – дуэль, я не сверну,
Пускай потом прибьют гвоздем ко дну,
Пускай распнут, повисну на ноже,
Пускай в Михайловском хоть с плугом на меже,
На Черной речке, вечером, к пяти.
Мне не свернуть и с рифмы не сойти…»
 
 
Темнело быстро, небо прятало войну,
Д’Аршиак с Данзасом втаптывали в снег
Барьер бессмертия, холодную луну,
Последний вздох и час, блестящий этот век…
Темнело быстро, и в морозный горизонт
Стучала мысль – предсказанный финал,
Лишь мерзлый ветер брил деревьев сон
 
 
А за кустом, дрожа, старик Геккерн стоял.
 
 
Удобное ли место? Все равно.
Скорее бы, уж не видать ни зги.
Дантес, подлец, желание одно —
Вогнать свинец в его холеные мозги!
Все! Начали! К барьеру! К черту страх,
Пускай убьют, любовь моя со мной,
Поплыли облака, мундиры, пальцы на курках,
Рванули кони, жизнь сворачивалась в бой…
 
 
И в дикой скачке бледных фонарей,
И в шепот нервный, мертвый у дверей,
И в клетках порванных – осиный, дикий вой…
 
 
Он знал одно, что он один живой.
Он знал одно, что он не промахнулся,
 
 
«Хотел его убить, но рад, что смерти нет,
Дай руку, друг, идем туда, где свет!
Свободен я», – и в вечность улыбнулся…
 

в последнюю осень

в. ц

 
В последнюю осень ни строчки, ни вздоха.
Последние песни осыпались летом.
Прощальным костром догорает эпоха,
И мы наблюдаем за тенью и светом.
 
 
Осенняя буря шутя разметала
Всё то, что душило нас пыльною ночью.
Всё то, что дарило, играло, мерцало,
Осиновым ветром разорвано в клочья.
 
 
Ах, Александр Сергеевич, милый,
Ну что же Вы нам ничего не сказали
О том, как дышали, искали, любили,
О том, что в последнюю осень Вы знали.
 
 
Голодное море, шипя, поглотило
Осеннее солнце, и за облаками
Вы больше не вспомните то, что здесь было,
И пыльной травы не коснетесь руками.
 
 
Уходят в последнюю осень поэты,
И их не вернуть – заколочены ставни.
Остались дожди и замерзшее лето,
Осталась любовь и ожившие камни.
 
 
В последнюю осень…
 

храм

 
На холодном, хмельном, на сыром ветру
Царь стоит белокаменный,
А вокруг черными воронами
Старухи снег дырявят поклонами.
А вороны заморскими кенгуру
Пляшут на раскидистых лапах крестов,
А кресты золочеными девами
Кряхтят под топорами молодцов.
 
 
Царские врата пасть раззявили —
Зубы выбиты, аж кишки видны.
Иконы комьями корявыми
Благословляют проклятья войны.
Вой стоит, будто бабы на земле
В этот мертвый час все рожать собрались.
– Ох, святая мать, ох, святой отец,
Что ж ты делаешь, Егор? Перекрестись!
 
 
А грозный командир, опричник Егор,
Кипит на ветру, ухмыляется:
– Ах вы, дураки, мудачье, позор
Ваш в эту конуру не вмещается!
Верный пес царя – грозного Иосифа,
Скачет Егор в счастливую жизнь:
– Старое к чертовой сносим мы,
Новая вера рванет – ложись!
 
 
Небо треснуло медным колоколом,
Залепил грязный свет слюнявые рты.
Вороны черными осколками
Расплевали кругом куски тишины.
Купола покатились, как головы,
Стены упали медленно
От сабель нежданных половцев…
Пошли-ка домой! Слишком ветрено.
 

коммунизм подошел, как весенние талые воды…

 
Коммунизм подошел, как весенние талые воды.
Старики на сносях, ждут волхвов
                                        в шалаше у Разлива.
Я смотрю в их глаза, не познавшие сути свободы.
Этот вечный закату воды —
                                        мало смысла, но очень красиво.
На Разливе бетон голосит соловьем откровений.
Те, кто жаждет добра для других,
                                        утешают их после – расстрелом.
Написать бы еще горсть лирических стихотворений,
А потом выйти в поле в исподнем,
                                        отчаянно белом.
 
 
Пусть я буду последним убитым на этой гражданской.
Что за секс, когда пень на колоду,
                                        сестра на сестру, брат на брата?!
Ночью деда Сосфена спилили в тайге,
                                        на промзоне у Канска,
И сейчас нас не слышат и тащат к добру,
                                        без вины виноватых.
Коммунизм хорошо, если ты Карл Маркс,
                                        на худой конец – Ленин,
Если Альпы в снегу и горят, как хрусталь
                                        в электрическом свете,
Если ты с кружкой пива янтарного
                                        в праздничной Вене
С омерзением классовым потчуешь
                                        мух на бараньей котлете.
 
 
…Молодые смутьяны и ныне весомо ругают систему,
За добро вновь идут на борьбу,
                                        на тюрьму и на плаху.
Я их всех понимаю, но есть ли гуманная схема?!
И скребет по доске и хрипит восстающий из праха.
 

понимающее сердце

 
Понимающее сердце
По дорогам павшим бродит,
Еле слышно между нами,
Съеденными городами,
Что-то ищет и находит.
Что-то ищет и находит,
Разгребает там, где воет,
Языкастыми ветрами.
 
 
Понимающее сердце
Носит хлеб в худых карманах,
По заснеженному полю
Ищет пепел дорогого.
Понимающее сердце,
Я погиб в далеких странах,
Подари мне крошку неба,
Нитку облака родного.
 
 
Понимающее сердце,
Я забыл дорогу к морю,
Только падать и бороться
Научился в совершенстве.
Я устал ходить по краю,
Умирать в пустом блаженстве
На холодных свалках улиц,
Я тебя собою вскрою.
 
 
Понимающее сердце
Нам всегда помочь готово:
И взорвётся, и воскреснет,
Если им хоть кто-то дышит.
У разбитого корыта,
У смертельного больного
Умиряет тех, кто видит,
Утешает тех, кто слышит.
 
 
Понимающее сердце
Укрепляет тех, кто любит,
Тех, кто верит, очень скоро
Позовет с собой в дорогу.
Понимающее сердце
И простит нас, и рассудит,
И распятое на Мойке
Отогреет понемногу.
 

трек 6

уйти

 
Эх, уйти бы в монастырь,
Разменять вино на воду,
Стать без имени, без роду,
В пу́стынь обратить пустырь.
 
 
Простоять на камне вечность,
Отмолить хмельную Русь,
Вскрыть ей, дуре, бесконечность,
Бренной жизни этой грусть…
 
 
Да мешают мне грехи,
Жажда тела, имидж, слава,
Пустяковые стихи,
И поклонников отрава.
 

по утрам я моцарт, по ночам сальери…

 
По утрам я Моцарт,
По ночам Сальери.
Стал петлею нотной
В потном «Англетере».
 
 
Окна на Исаакий —
Купола под снегом,
Старый амфибрахий
Заметает следом.
 
 
Вьюга замотала,
Хочется напиться,
Стать пустым каналом
Или белой птицей.
 
 
Хочется покоя,
Ангелов на крыше, В
ыйти из запоя
И чтоб всё – потише.
 
 
Почему я лезу
В петлю в «Англетере»
Нужно до зарезу
Это новой вере.
 
 
Что же, получите
Короля Пальмиры,
Только не взыщите,
Нет в карманах лиры.
 
 
Я ее поставил
Под Рязанью, в сени…
По ночам я Сталин,
По утрам Есенин.
 

николай

 
Трактора на льду да речи,
Умер старый Николай,
Удил рыбу, склевал вечер,
И отправился далече
С Лебедёвки прямо в рай!
 
 
Тишина звездой согрела
Разговор без крепких слов.
На санях поленом тело,
Птица тенью пролетела,
Смерть сближала мужиков.
 
 
По тропе ходил он рано
Мимо дома моего,
Фронтовые злые раны,
Красота, камыш, нирвана
Были рыбами его.
 
 
Тьма над озером, в тумане
Крики выпимшей родни.
А на острове Буяне
Николая на баяне
Жгут едемские огни.
 
 
Дядя Коля в чистом поле.
В шапке, леска на груди.
Красивей, чем смерть на воле,
Где любил бродить дотоле,
Нету, друг мой, рассуди…
 

луна зевает на тропарь…

 
Луна зевает на тропарь,
Комета подметает лед,
Собачка воет на фонарь,
Сижу в снегу как… идиот.
Мне чудится, будто
Открылся мне Будда…
 
 
Бреду по бесплодному, грязному лесу,
Грызу с голодухи костлявые ветки,
Лосиные мухи терзают завесу
Реальности в самострадающей клетке.
 
 
Падшие Ангелы спят в моей шкуре,
Страх, рефлексия, охотники, волки
Сшибают рога, я читал в партитуре
Про свободную жизнь и зубы на полке…
 
 
Я сижу на снегу,
В хлев манит теплый бес.
Пардон, не смогу. Сбегу.
Я выбираю лес…
 

волга

 
Берега да берега,
Берега у Волги,
Чайки да луны серьга,
Воли ненадолго.
 
 
Белоокий теплоход,
Старички и дети,
Капитан – ответный ход
Сквозь рыбачьи сети.
 
 
Мимо – лодка на метле,
Дева в платье мокром,
Улыбается петле
Золотистой охрой.
 
 
Что-то Волга родила,
Что-то утопила,
А на рыбе – удила,
В небесах – кадило.
 
 
А на верхней палубе
Вновь она смеется.
Жало – живо, стало быть,
Все еще вернется.
 

белая река

и. и.

 
Недавно его встретил я,
Он мне родня по юности.
Смотрели, ухмылялися,
Да стукали две рюмочки.
 
 
– Ну, как живешь? – Не спрашивай…
Всем миром правит добрая,
Хорошая, чуть вздорная,
Но мне уже не страшная…
 
 
– А помнишь эту песенку,
Что запивали детством мы,
В подъезде да на лесенке
Стояли наши стороны.
 
 
– И свет, окном разбавленный,
Был нам милее солнышка,
И ветерок отравленный
Глотали мы из горлышка…
 
 
– И к миру, где все поровну,
Судьба мела нас веником.
А мы смотрели в сторону,
И было все до фени нам.
 
 
– И в этой вечной осени
Сидим с тобой, два тополя,
А смерть считает до семи
И утирает сопли нам.
 

железнодорожник

 
Мусор вдоль железной дороги,
ползущей по жующему лесу.
Тампаксы, банки из-под тревоги,
бутылки от счастья и лишнего веса.
Смятые легкие от сигарет,
газеты с брехней и следами поноса,
и так далее. Это тысячи лет
гниет и тлеет на склонах откоса.
Пьяный, со слезящимися
глазами железнодорожник
солнечного весеннего спектра
выставил ухо, как подорожник,
колыхающееся от ветра,
слушая вой и зубов скрежетание
наезжающего звука,
ставит стрелку, рвет расстояние.
Переводит в тупик
и сипит: «Ни пуха…»
 
 
Поезд исчез, ни тела, ни духа.
Остались лишь я да железнодорожник.
Вошли в его дом. Накрапывал дождик,
да на мокром окне подыхала муха.
 
 
«Странные люди, – сказал, наливая
мне старый обходчик настойку из яда. —
Век прожил жизнь, да к счастью, не знаю,
как они там уживаются рядом».
 

седьмое июля

 
Седьмое июля.
Птенцы вывалились из гнезда,
Пошатываясь, как поезда
На проводах-рельсах.
Вспоминают, что ласточка – птица,
И каждая – Колумб и Нельсон,
И ветер, старый возница
В пенсне, с бородой, с ридикюлем
В этом жарком июле
Ловит желтки сачком
И запускает в небо.
 

громадина моря, угрюмая птица…

 
Громадина моря, угрюмая птица,
Лишенное крыльев упавшее небо…
Глодает тела мертвецов-капитанов,
Бредущих по дну горизонта к закату.
Громадина моря – бессмертная дата
Создания мира, китов да Иванов,
Созвездий, Ассоль, парусов и печали
Причалов, где тех капитанов встречали
Русалки и чайки, красоты неволи,
Объятья невест, вкус текилы и соли.
Громадина моря – могучая львица —
Моя необъезженная заграница,
Мои не пропавшие без вести страны,
Мои моряки, храбрецы-капитаны…
 

180 см

 
Сто восемьдесят сантиметров назад
Мы были одни,
Мама, я тебе был так рад,
И девять месяцев лили дожди.
И девять месяцев пела вода,
А потом обратилась в лед,
И Тот, кто съел пуповину и порвал провода,
Благословил наш первый полет.
 
 
Сто восемьдесят сантиметров назад
Над нашей бренной землей
Гнал лошадей непокорный отряд,
Разбивая культурный слой.
Империя рушилась, резали власть
Тайны дворцовых теней.
Но земля победила, не позволив пропасть,
Превратила их в стаю камней.
 
 
Сто восемьдесят сантиметров назад
Ты вышивала следы,
По которым пройду я и встану у врат
Града небесной руды.
Золотые дороги в холодном снегу,
Я хочу и могу быть живым,
И один сантиметр для нас сберегу
Мы вырастем следом за ним.
 

мне снилась мама в мае…

 
Мне снилась
Мама в мае.
Ночь Мамая
Вилась дорогой в поле.
Чья-то Поля
Шла с ведрами,
Качая бедрами
Земли.
И доносилось пение.
Журавли
Привычно охраняли
Небо.
Заморские растения
Цвели,
И мама рисовала
Их золотистой пылью,
Добавляя
Карминовые
Листья хлеба…
Когда очнулся,
Выйдя из провала,
Светило утро —
Мама рисовала.
 

любовь, подумай обо мне

 
Когда огонь ударил в пляс,
                             а звезды – иглы-палачи,
Когда судьба в урочный час
                             орало плавит на мечи,
И ветер больше не живет,
                             и падший ангел на коне,
И никого никто не ждет…
                             Любовь, подумай обо мне.
 
 
Когда оглохли времена,
                             и в заколоченной дали
Растет еще одна стена,
                             и мир, как злые сны Дали,
И различаешь слабый пульс
                             в заросшей кожею стране,
И не уйти от дуль и пуль…
                             Любовь, подумай обо мне.
 
 
Когда вернется в города живая,
                             умная вода,
Продолжит уцелевший путь пускай не я,
                             пусть кто-нибудь.
Я стану пеплом на ветру,
                             дождями на твоем окне,
И если даже не умру…
                             Любовь, подумай обо мне.
 
 
Храни меня среди огня, мой светлый звук
                             тебе, мой друг.
Ты кормишь хлеб, ты веришь в соль,
                             и легок крест, и прост пароль.
И если даже я на дне,
                             любовь, подумай обо мне.
 

трек 7

белой ночью

А. Л.

 
Мосты развели, попался.
В глазах молоко, белена.
Смотрел на Неву, ругался,
Пошел переждать у окна.
 
 
Ты можешь в Него не верить,
Но чем измерить
Такую бездну вкуса
В имени Иисуса?
 
 
Ощущал свою неактивность в баре,
Задыхаясь от запахов
                  похоти, корма и гари.
 
 
Осенние цветы не пахнут,
                   пожилые люди не тонут,
Только молодость и весна
                   норовят провалиться в омут…
 
 
Мелочь бренчала в этом подвале,
Шевелилась,
                  мяла животы
                  и пластиковые стаканы,
Хулиганы вихляли бедрами,
                  ворочали языками —
                  помойными ведрами.
Безнадежная, унылая радость
                  разбавленного Мураками,
(В этом подвале),
Перематывала кассеты
                  с музыкальными сопляками.
Какой-то пьяный поклонник
                  с внешностью вареного рака
Напрягал, доставал
                  и нарывался на драку.
Нагло смотря на меня,
                  картинно не замечая,
Как в моем стаканчике чая
                  плавал Чужой.
В четыре часа утра,
                  в каком-то обшарпанном баре
                  под набережной.
 
 
Она оживила их, двинула жизнь в эти
Малопонятные берега,
В эти туманные, гнилые дали,
И вернулась с другим пониманием языка,
Печалью, точностью состояния, плотным
Объемом духовного смысла…
 
 
                  А потом пришел друг
С двумя юными дамами.
Они испугались
                  и не остались…
Когда прошли все суда, что хотели,
Когда похмелились,
Добрался и я
                  до своей одинокой постели.
Осмотрелся —
                  ноги и стены стерты,
Лег
                  и притворился мертвым.
 

ты не позвонила…

…Зимы, зимы ждала природа,

Снег выпал только в январе…

А. С. Пушкин

 
Ты не позвонила,
У тебя проблемы —
С неба тонны ила
Падают на землю.
 
 
Нету больше снега,
Грязь с песком на окнах,
Ни шагов, ни бега.
Что-то в небе сдохло.
 
 
Вместо песен – глина
Комьями забила
Рты у магазина.
Память у мобилы.
 
 
Грязь всё понимает,
Знает – что такое.
Грязь теперь летает.
Грязь теперь живое.
 
 
Ты не позвонила —
Город съела сера,
Наступила Сила,
Воцарилась Мера.
 
 
Суетятся волки
У очков разбитых.
Соберу осколки
За любовь убитых.
 

война бывает…

 
Война бывает детская, до первого убитого,
Потом не склеишь целого из вдребезги разбитого.
Душа, брат, не оправится, исключена гармония,
Немало видел я ребят на этой церемонии.
 
 
Смотрю в его глазах тоску я, как по телевизору,
А мирный дым, накрыв окно, плывет дорогой сизою.
И как несвежая роса, в стаканах водка мается,
И я молчу, и он молчит, но память не ломается.
 
 
Война бывает голая, веселая, ужасная.
Война бывает точная в разгуле рукопашного.
Хожу, брожу проспектами, фонарики качаются,
Война бывает первая и больше не кончается.
 
 
Война кипит победная – до первого сражения,
А после, брат, как и везде, – сплошные умножения.
Бывает справедливая, бывает языкастая,
Для нас не очень длинная, паркетным – безопасная.
 
 
Стеной соседской лается жизнь старая и новая,
А наша не меняется, все та же, брат, бедовая.
Сидим на кухне, празднуем, жена придет сердитая,
Война умрет под плитами последнего убитого.
 
 
Вопрос, зачем и почему, оставим без внимания.
Мудрец сказал: «Господь дает по силам испытания».
Пускай мы стали пьющими, моральными калеками,
И все же, брат, не гнидами, а все же человеками.
 

мальчик-слепой

 
Мальчик-слепой,
В розовой курточке,
В синих штанишках,
                  медноволосый,
В белом вагоне
                  цветной электрички.
Мальчик-слепой.
Беспомощно вертит перед собой
Наколотыми на…
                  на пальцы глазами.
Задающий обычные
                  детства вопросы
Бабушке, втиснутой в бежевый плащ,
Бабушке, дремлющей блоком тепла.
Бабушка! Бабушка!..
Как мы едем?
 
 
Мальчик-слепой,
Что ждет тебя в этом
Заколоченном,
                  визгливом пространстве?
Выпрашивать мелочь
                  на грязных вокзалах?
Клеить картонки?
                  Мычать на баяне?
Напиваться на ощупь
                  с больной проституткой
Или услышать и…
Подарить миру музыку?
Бабушка! Бабушка!..
Как мы едем?
Что мы видим?
Чем мы любим?