Текст книги "Мой верный шмель (Рассказы)"

Автор книги: Юрий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Киру почувствовал, как что-то звонкое и горячее забилось у него в груди. Он подошел ближе к Айне и сказал:

– Хочешь, я облазаю все флюгера и расскажу тебе, какие они вблизи?

– Не надо, не надо! – испуганно сказала Айна. – Еще свалишься.

Киру было приятно, что Айне не безразлично, свалится он с крыши или нет.

Девочка неотрывно смотрела на Киру. Старый школьный товарищ вырос в ее глазах, и ей показалось, будто его подменили. И перед ней стоит совсем другой Киру. Новый, приехавший откуда-то издалека.

Они шли рядом. И упругий ветер с моря дул им в спину, словно поторапливал их. А высоко на крышах несли свою трудную службу флюгера: летели железные петухи, плыли рыбы, и всадник на коне скакал над городом.

НЕОТСТУПНЫЙ

Дворовые сплетницы говорили: «Он ходит за ней как тень».

На то они и сплетницы, чтобы ничего не смыслить и попусту молоть языком. Разве может тень понимать с полуслова, говорить «брось, все обойдется» в горестные минуты и заступаться, если человека обижают! Тень волочится сзади, как хвост, или норовит забежать вперед, или навязчиво шагает рядом. Но стоит солнцу спрятаться за тучу – тени нет, исчезла.

Он не был тенью. Он был неизменным спутником, верным другом, молчаливым рыцарем. Когда он уходил, ей сразу начинало чего-то недоставать: улицы становились уже, солнце светило вполсилы, не хватало травы, листьев. Словно уходя, он забирал с собой свою половину мира. Зато когда они были вместе, все приходило в норму: и улицы, и солнце, и трава.

Они никогда не договаривались о встрече. Но всегда случалось, что они одновременно выходили во двор или же сталкивались на улице. Словно подавали друг другу тайный сигнал. При встрече они не проявляли радости, а держались так, словно вообще не расставались.

Его звали, как римского императора, – Клавдий. Но император был здесь ни при чем. Это редкое имя ему дали в честь прадеда, погибшего еще в русско-японскую войну в начале века. Когда прадеда окружили японцы, он поджег пороховой погреб и ценой своей жизни убил несколько десятков вражеских солдат…

А ее звали просто Таня.

У них были свои владения: улицы и двор. Все остальное уже не принадлежало им и было отделено строгой границей, которую они никогда не решались нарушить. Но им вполне хватало двора и улиц. Они часто выходили из полукруглой арки ворот и попадали в шумный, людный город. Здесь они знали каждый дом, каждый сквер, каждую будку с мороженым, будто выучили их наизусть. И все же, как ни знаком был город, они делали все новые открытия. Иногда они натыкались на совсем незнакомый дом, иногда попадали в невиданный переулок. В эти минуты они чувствовали себя путешественниками и давали открытиям свои имена. Переулок «Старичок», площадь «Ватрушка», сквер «Лужайка». Так в городе появилось много необычных названий, 6 которых никто и не подозревал.

* * *

В этот день он долго ждал Таню на улице. Он знал, что рано или поздно она появится. И она появилась. Он увидел ее издали и сразу почувствовал, что случилось что-то неладное. Ее глаза были полны слез, и ей стоило усилий, чтобы не дать слезам вырваться наружу.

Таня не останавливаясь прошла мимо него. Он нагнал ее и зашагал рядом. Он смотрел на Таню, а она глядела куда-то далеко вперед и губы ее слегка дрожали.

– Ты что? – спросил он Таню.

Она ничего не ответила. Только ускорила шаги, словно хотела уйти от его вопроса.

– Ты что?

Он легонько потянул девочку за руку. Она не отдернула руку, но продолжала молчать, будто потеряла дар речи и не могла произнести ни слова.

– Тебя кто-нибудь обидел?

Девочка утвердительно мотнула головой.

– Кто?

У него не хватало терпенья дать Тане успокоиться. Он немедленно требовал ответа.

– Кто?

Девочка остановилась. Подняла на него глаза. Потом отвернулась в сторону и, будто не ему, а кому-то другому, сказала:

– Мать!

Это слово прозвучало жестко и холодно, словно было сделано из металла. Оно не имело ничего общего со словом «мама».

Что она тебе сказала?

– Она ударила меня. По щеке…

Клавдий почувствовал, как по его телу прошел электрический ток, словно его тоже ударили по щеке и лицо горит от удара. Ему стало больно от своего бессилия.

Таня заметила, как ее друг изменился в лице. Теперь он смотрел в одну точку и мучительно думал, что делать. Она никогда не видела его таким бледным и встревоженным и, забыв о своей обиде, спросила:

– Что с тобой?

Он не ответил. Крепко сжал Танину руку и сказал:

– Жди меня здесь. Я сейчас.

И побежал, не оглядываясь и не разбирая дороги.

Через три минуты он стоял перед Таниной дверью, сжав кулаки, красный, в фуражке, съехавшей набок. Он слышал, как в ответ на звонок в глубине квартиры раздались тяжелые торопливые шаги. Шаги отдавались в сердце. Они приближались, как снаряд, когда хочется зажмурить глаза и прижаться к стене. Но Клавдий не закрыл глаза и не сдвинулся с места. Он стоял прямо, до боли сжав кулаки, словно готовился к бою.

Дверь отворилась. На пороге стояла полная круглолицая женщина с желтыми волосами. Ее строгие глаза вопросительно смотрели на незваного гостя. Это была Танина мать, которая ударила ее по щеке. Она смотрела холодно и спокойно, как будто ничего не произошло. Она ждала, что Клавдий поздоровается и скажет, что ему нужно.

Мальчик с ненавистью посмотрел на Танину мать и сказал:

– Вы не смеете ее бить!

– Вот как, – сказала желтоволосая женщина, и глаза ее стали еще холоднее. – Это что еще за заступник?

– Вы не смеете ее бить, – повторил Клавдий.

– Да я тебя самого… – вырвалось у женщины, и она шагнула вперед, словно собираясь ударить защитника своей дочери.

Он не отступил. Он стоял на месте, полный решимости, и в упор смотрел на Танину мать. И эта решимость поколебала женщину. Она опустила руку и вызывающим голосом спросила:

– А, собственно, какое тебе дело? Это моя дочь, и я воспитываю ее так, как нахожу нужным.

Незаметно для себя женщина заговорила с мальчиком, как со взрослым, более того – она как бы оправдывалась перед ним. Потом она рассердилась, что поставила себя на одну ступень с этим наглым мальчишкой, и повысила голос:

– Я ее мать, а ты кто? Что ты суешь нос не в свое дело? Что ты врываешься в чужой дом?

Она засыпала его злыми вопросами. Вопросы летели один за другим. Клавдий не мог ответить ни на один из них, да Танина мать и не ждала ответа. Когда она умолкала, чтобы перевести дыхание, он с упорством повторял свои слова:

– Вы не смеете ее бить.

Эти слова были острыми и беспощадными. Они больно били в одну точку, и Танина мать не могла парировать эти удары. А он стоял перед ней все такой же непоколебимый, со сжатыми кулаками, готовый простоять так вечно.

Танина мама вдруг умолкла. Накал ее гнева остыл.

Теперь она смотрела на мальчика скорее с любопытством, чем со злостью. Неожиданно она сказала:

– Что мы с тобой объясняемся на лестнице! Зайдем в дом.

Клавдию захотелось крикнуть, что он не желает заходить в дом, где людей бьют по щекам. Но им овладело желание хоть одним глазком посмотреть, где живет Таня. И он послушно переступил границу.

В доме с Таниной мамой произошла перемена. Она уже не кричала и не старалась сделать ему больно.

Она сказала:

– Раз пришел в гости, давай пить чай.

Он не приходил к ней в гости. И какой там чай! Разве сейчас до чая? Но весь поворот событий был таким неожиданным, что мальчик невольно повиновался этой чужой женщине с желтыми волосами.

– Проходи на кухню, а то у меня не убрано. Я ведь только с работы…

Клавдий никак не мог понять, почему его гнев перегорел и почему он послушно идет за человеком, которого ненавидел и презирал.

В кухне было светло. Гладкий кафель, светлые шкафчики сверкали зимней белизной. Танина мама усадила гостя на табуретку и стала ловко расставлять чашки, доставать варенье, заваривать чай.

При этом она все время говорила с Клавдием, словно боялась, что если замолчит, то он встанет и уйдет.

– Как тебя зовут?

– Клавдий.

– Какое странное имя… Ты с Таней учишься?

– Я живу в этом доме.

– Вот как? А почему я тебя не видела? Ты какое варенье любишь: клубничное или из черной смородины?

Клавдий сидел на кончике табуретки и внимательно наблюдал за женщиной, хлопотавшей на кухне. Он обратил внимание, что у нее усталое лицо и среди жёлтых волос проступают седые нити. Движения у нее были уверенными и вместе с тем торопливыми. То ли она спешила напоить его скорее чаем, то ли вообще привыкла к вечной спешке.

Мальчик не мог понять перемены, которая произошла с Таниной мамой. Он настороженно смотрел на нее и вдруг уловил в чужом лице знакомые черты своей подруги. Это открытие почему-то обрадовало его. И ему стало легче.

Наконец Танина мама разлила чай и села напротив Клавдия. Она помешивала ложечкой и исподволь рассматривала защитника своей дочери.

– Ты давно дружишь с Таней?

Клавдий задумался, и ему показалось, что он дружит с Таней всю жизнь.

– Уже целый год, – ответил он.

– А что же ты не заходишь к нам?

– Да так, – выдавил из себя мальчик.

Некоторое время они сидели молча и пили чай. Клавдий пил, не желая обидеть маму. Он не чувствовал вкуса варенья. Чего стоит варенье, когда Таня одна ходит по улицам и переживает обиду. Клавдий подумал о подруге и укоризненно посмотрел на хозяйку дома. Она уловила это и, словно желая оправдаться перед ним, сказала:

– Трудно мне с Татьяной. Она все норовит сделать по-своему.

Теперь она жаловалась мальчику на непослушную дочь, на вечные заботы. Вероятно, ей давно не с кем было поделиться своими тревогами, и она избрала для этого мальчика, который совсем недавно готов был броситься на нее с кулаками.

А он внимательно слушал ее, и было похоже, что ее слова вызывают у него сочувствие. Но он не простил ей пощечину. Он только старался разобраться, как эта женщина, мягкая и в чем-то беспомощная, могла поднять руку на свою дочь.

– Вот и вспылишь, не выдержишь, – говорила она, как бы отвечая на его мысли.

Но ее слова не могли растрогать мальчика. Он вдруг снова извлек из ножен оружие.

– Все равно ее нельзя бить, – сказал он.

Оружие было уже не таким острым, но оставалось прямым и непреклонным. И чтобы смягчить удар, мальчик вдруг сказал:

– Таня хорошая.

Эти слова сами вырвались у него. Танина мама посветлела. И он почувствовал, что она любит Таню.

Чаепитие подходило к концу. Клавдий сделал большой глоток и, переводя дух, сказал:

– Спасибо.

– На здоровье, – отозвалась хозяйка.

– Мне пора.

Он встал. Танина мама тоже поднялась, не зная, что предложить еще этому неожиданному гостю. Некоторое время они стояли, выжидательно глядя в глаза друг другу.

Ему вдруг захотелось сделать что-то приятное этой грустной женщине, но он еще не до конца простил ее и поэтому заторопился.

Она проводила его до двери и, когда он бросил «до свидания» и шагнул за порог, сказала:

– Приходи к нам.

– Спасибо!

Она стояла на площадке, прислушиваясь к его удаляющимся шагам, и чувствовала удивительную легкость от мысли, что он бежит к Тане и что у ее дочери есть такой смелый и неотступный защитник.

СЫН ЛЕТЧИКА

Я могу поручиться, что никогда не слышал о летчике Преснякове. Но его лицо на фотографии показалось мне удивительно знакомым. Он снят после полета, в гермошлеме, в котором можно дышать там, где нет воздуха. В этом одеянии он скорее похож на водолаза, чем на летчика.

Капитан Пресняков небольшого роста. Но это сразу не заметишь на фотографии, потому что он снят до пояса. Зато отчетливо видны широкие скулы, и глаза щелочками, и неровные брови, и канавка над верхней губой, и шрам на лбу. А может быть, это не шрам, а прядка волос, прилипшая ко лбу в трудном полете.

Эта фотография принадлежит Володьке Преснякову. Висит у него над постелью. Когда в дом приходит новый человек, Володька подводит его к фотографии и говорит:

– Мой отец.

Он говорит это так, будто и в самом деле знакомит гостя со своим отцом.

Живет Володька в Москве, в проезде Соломенной Сторожки. Конечно, на Володькиной улице нет никакой сторожки, да еще соломенной. Кругом стоят большие новые дома. Это при Петре Первом здесь была сторожка. Интересно, в каком месте она стояла? Около «Гастронома» или на углу у сберкассы? И как звали стражника, который в ненастную, вьюжную ночь забегал в теплую сторожку, чтобы перевести дух и погреть у огонька деревянные от мороза руки? Только на минутку? Стражнику не положено торчать в теплой сторожке при исполнении служебных обязанностей…

Под окнами Володькиного дома днем и ночью грохочут самосвалы: рядом идет стройка. Но Володька привык к их грохоту и не обращает на него внимания. Зато ни один самолет не пролетит над его головой незамеченным. Услышав звук мотора, он вздрагивает, настораживается. Его тревожные глаза спешат отыскать в небе маленькие серебристые крылышки машины. Впрочем, он, даже не глядя в небо, может по звуку определить, какой летит самолет: простой или реактивный – и сколько у него «движков». Это потому, что с детства привык к самолетам.

Когда Володька был маленький, он жил далеко-далеко от Москвы. В военном городке. Ведь города, как и люди, бывают военными.

* * *

Володька родился в этом городке и прожил в нем добрую половину своей жизни. Человек не может запомнить, как он учился ходить и как произнес первое слово. Вот если он упал и разбил коленку, это он помнит. Но Володька не падал и не разбивал коленку, и над бровью у него нет шрама, потому что и бровь он тоже никогда не разбивал. И вообще он ничего не помнит.

Не помнит, как, заслышав шум мотора, он что-то искал в небе выпуклыми голубыми глазами. И как протягивал руку: хотел поймать самолет. Рука была пухлая, со складкой у запястья, будто в этом месте кто-то обвел ее чернильным карандашом.

Когда Володька был совсем маленьким, он умел только просить. А когда стал постарше – годика в три-четыре – стал спрашивать. Он задавал маме самые неожиданные вопросы. И были такие, на которые мама не могла ответить.

– Почему самолет не падает с неба? Почему у нас звездочки, а у фашистов крестики с хвостиками?

Володька жил с мамой. Папы у него не было. И вначале он считал, что так и должно быть. И его вовсе не беспокоило, что нет папы. Он и не спрашивал о нем, потому что не знал, что ему полагается папа. Но однажды он спросил у мамы:

– Где мой папа?

Он думал, что маме очень легко и просто ответить на этот вопрос. Но мама молчала. «Пусть подумает», – решил Володька и стал ждать. Но мама так и не ответила на вопрос сына.

Володьку это не очень огорчило, потому что мама многие его вопросы оставляла без ответа.

Больше Володька не задавал маме этого вопроса. Какой смысл спрашивать, если мама не может ответить? Но сам он не забыл о своем вопросе с той легкостью, с какой забывал о других. Ему понадобился папа, и он стал ждать, когда папа появится.

Как ни странно, Володька умел ждать. Он не искал папу на каждом шагу и не требовал от мамы, чтобы она нашла ему недостающего папу. Он стал ждать. Если мальчику полагается папа, то рано или поздно он найдется.

«Интересно, как появится папа? – думал Володька. – Придет пешком или приедет на автобусе? Нет, папа прилетит на самолете – ведь он летчик». В военном городке у всех ребят папы были летчиками.

Отправляясь с мамой гулять, он посматривал на встречных мужчин. Он старался угадать, на кого из них похож его папа.

«Этот очень длинный, – думал он, оглядываясь на высокого лейтенанта, – такому папе и на спину не заберешься. И почему у него нет усов? У папы должны быть усы. Только не такие, как у продавца в булочной. У того усы рыжие. А у папы усы будут черные…»

С каждым днем Володька все нетерпеливей ждал приезда папы. Но папа ниоткуда не приезжал…

– Мама, сделай мне кораблик, – сказал однажды Володька и протянул маме дощечку.

Мама посмотрела на сына беспомощно, будто он задал ей один из тех вопросов, на которые она не могла ответить. Но потом вдруг в ее глазах появилась решимость. Она взяла из рук сына дощечку, достала большой кухонный нож и начала стругать. Нож не слушался мамы: он резал не как хотела мама, а как ему вздумается, – вкривь и вкось. Потом нож соскользнул и порезал маме палец. Пошла кровь. Мама отбросила недоструганную деревяшку в сторону и сказала:

– Я лучше куплю тебе кораблик.

Но Володька покачал головой.

– Не хочу купленный, – сказал он и поднял с пола дощечку.

У его друзей-приятелей были красивые кораблики, с трубами и парусами. А у Володьки была шершавая недоструганная колобашка.

Но именно эта невзрачная дощечка, именуемая пароходом, сыграла в Володькиной судьбе очень важную роль.

Однажды Володька прогуливался по коридору квартиры с дощечкой-кораблем в руках и лицом к лицу столкнулся с соседом Сергеем Ивановичем. Сосед был летчиком. Целыми днями он пропадал на аэродроме. А Володька «пропадал» в детском садике. Так что они почти не встречались и совсем не знали друг друга.

– Здравствуй, брат! – сказал Сергей Иванович, встретив Володьку в коридоре.

Володька задрал голову и стал рассматривать соседа. До пояса он был одет в белую обыкновенную рубаху, а брюки и сапоги были военными. На плече висело полотенце.

– Здравствуй! – отозвался Володька.

Он всех, больших и маленьких, называл на «ты».

– Почему ты один шагаешь по коридору? – спросил сосед.

– Гуляю.

– А на улицу что не идешь?

– Не пускают. Кашляю.

– Небось по лужам без галош бегал?

– Нет. Я снег ел.

– Понятно…

В конце разговора, который происходил в полутемном коридоре, сосед заметил в руках Володькину дощечку.

– Что это у тебя?

– Кораблик.

– Какой же это кораблик? Это доска, а не кораблик, – сказал сосед и предложил – Давай я тебе кораблик сделаю!

– Только не сломай, – предупредил его Володька и протянул дощечку.

– А как тебя зовут? – между прочим спросил сосед, разглядывая деревяшку.

– Володя.

– Володька, значит.

Володька. Это хорошо. Мама называла его Володенька, а тут Володька. Очень красиво!

Пока Володька раздумывал над новым именем, сосед достал из кармана складной перочинный ножик и ловко начал обстругивать дощечку.

Что это получился за кораблик! Ровный, гладкий, с трубой посередине, с пушкой на носу. На полу кораблик не стоял, заваливался набок. Зато в лужах он чувствовал себя отлично. Никакие волны не могли его опрокинуть. Присев на корточки, Володькины приятели с любопытством рассматривали корабль. Каждому хотелось потрогать его, потянуть за веревку. Володька торжествовал.

– Не забрызгай! – кричал он одному из приятелей, будто кораблю была страшна вода.

– Не тяни, опрокинешь! – грозно предупреждал он другого, хотя его корабль был самым устойчивым кораблем дворового флота.

– Кто это тебе такой корабль сделал? – спросил Володьку кто-то из ребят.

Володька запнулся. Потом набрал побольше воздуха и смело выпалил:

– Папа!

– Врешь, – сказал приятель. – У тебя нет папы.

– Нет, есть! Нет, есть! – решительно ответил Володька. – Он мне еще не то сделает!

* * *

Вечером мама заметила Володькину обновку. Она подняла с пола корабль, внимательно осмотрела его и спросила:

– Откуда это у тебя?

– Папа сделал, – отозвался Володька.

– Папа? – мама удивленно подняла брови. – Какой папа? У тебя нет папы…

Последние слова мама с трудом выдавила из себя. Но Володьку нисколько не смутило мамино возражение. Он сказал:

– Как же нет папы? Есть! Ведь даже у девочек есть папы, а я мальчик.

Мама вдруг перестала спорить. На нее смотрели два больших упрямых глаза. В них было столько решимости и отчаяния, что мама промолчала. Она поняла, что в маленьком сыне прорезается характер, что он так просто не отступится от того, что ему полагается, что определено самой природой. Мама опустила глаза и отошла. А он все не двигался с места – маленький человек, готовый постоять за себя. Он прижимал к груди свой кораблик, как будто кто-то хотел отнять у него этот драгоценный предмет.

…Сергей Иванович не догадывался о том, что сделал кораблик с маленьким соседом. И уж, конечно, ему и в голову не могло прийти, что Володька в поисках папы остановил свой выбор на нем.

Возвращаясь из детского сада, Володька спрашивал:

– Папа дома?

Мама ничего не отвечала. Тогда он, улучив минутку, выскальзывал в коридор и направлялся к соседней двери. Он толкал дверь плечом. Она не поддавалась: папы не было дома.

Володька не падал духом. Эка беда, что папы нет дома! Важно, что он ЕСТЬ.

Постепенно у Володьки сложилось свое представление о папе. Его папа жил в другой комнате, обедал в столовой и сам ставил себе чайник. И если у него отрывалась пуговица, то он сам пришивал ее. И он никому не докладывал, куда уходит и когда вернется. Володька решил, что именно таким и должен быть папа.

* * *

Случилось, что Володька заболел не на шутку. На этот раз он съел слишком много снегу, и у него начался жар. Он лежал в постели и горел. Ему казалось, что постель стоит на огне и огонь раскаляет подушку, одеяло, рубашку. И градусник ему ставят часто, потому что боятся, как бы он совсем не сгорел. Володька не стонал, не вздыхал, не звал маму. Он мужественно переносил болезнь. Он сопел. А временами кашлял, и тогда в его груди перекатывался шершавый, булькающий шарик.

Целый день с Володькой сидела бабушка из соседней квартиры. Бабушке хотелось, чтобы Володька уснул, и она рассказывала ему сказки. В конце концов от сказок уснул не Володька, а сама бабушка.

Когда вечером вернулась с работы мама, бабушка беззвучно поднялась и ушла к себе в соседнюю квартиру.

С мамой было веселее. Она ходила взад-вперед, что-то приносила, уносила, роняла на пол. Она тормошила Володьку, давала ему то лекарство, то кислый морс. Она прикладывала прохладную руку ко лбу – это было приятно. Переворачивала подушку на «холодную сторону» – это тоже было хорошо. Только жаль, что подушка быстро нагревалась.

Мама все время опрашивала:

– Не болит головка? Что тебе дать? Что ты хочешь?

Но Володька ничего не хотел. Он не знал, что от холодного снега будет так жарко. И так тошно. Он молчал.

И вдруг мальчик сказал:

– Мама, позови папу.

Мама повернулась к окну. Она сделала вид, что не расслышала просьбу сына. Она надеялась, что он тут же забудет о ней.

Но, выждав немного, Володька повторил:

– Позови папу.

Мама не двигалась. Она стояла спиной к сыну, и он не видел, как лицо ее стало беспомощным, а глаза наполнились слезами. Она могла многое сделать для сына. Подарить ему дорогую игрушку, купить вкусненького. Могла работать для него с утра до вечера. Могла отдать ему свою кровь, свою жизнь. Но где она могла взять ему папу?..

А Володька ждал, когда она пойдет за папой. И она пошла. Она вышла в коридор и медленно направилась к соседней двери. Она шла к чужому человеку, чтобы попросить его на несколько минут побыть папой.

Преодолевая чувство стыда и унижения, мама постучала в соседнюю дверь.

– Да! – послышалось изнутри.

Голос показался маме резким и неприветливым. И от этого ей стало еще труднее. Но она все же открыла дверь.

Сосед сидел за столом и пил чай. Вероятно, он только что вернулся домой, потому что на нем были сапоги и рубашка защитного цвета с черным галстуком. Он пил чай и читал газету. Когда мама открыла дверь, он поднял на нее удивленные глаза и встал, не выпуская из рук стакана и газеты. Он не подал ей стул и даже не предложил войти в комнату. Она так и стояла на пороге.

– Сергей Иванович, – оказала мама, и голос ее дрогнул, будто что-то в нем обломилось. – Сергей Иванович, он зовет вас отцом. Я не знаю, почему ему это взбрело в голову… Он маленький и глупый.

Мама говорила, а сосед растерянно смотрел на нее и кивал головой. Казалось, речь идет не о нем, а о другом человеке. Он все не понимал, что же от него нужно.

– А сейчас, – продолжала мама, – он болен. И он зовет вас.

Мама замолчала. Она ждала, что ей скажет сосед. А сосед ничего не сказал. Он вдруг засуетился: поставил на стол стакан с чаем, бросил газету на кушетку и почему-то стал натягивать на плечи форменную куртку.

– Сейчас иду, – пробормотал он.

Зачем ему понадобилась куртка с погонами и знаками отличия? Ведь не начальство вызывало его.

Он пошел за мамой.

Осторожно, словно боясь разбудить, подошел он к Володькиной постельке и, наклонясь к нему, спросил:

– Болеешь, брат?

Володька кивнул головой. Его больные глаза радостно засветились. Он приподнялся на локте и спросил;

– Ты высоко летаешь?

– Высоко, брат, – ответил летчик.

– Выше Сапрунова?

Сосед усмехнулся.

– Э-э, да ты, оказывается, знаешь Сапрунова? Знаком с ним?

Володька затряс головой. Он не знаком с прославленным летчиком военного городка. Он слышал о нем.

– Выше Сапрунова пока не летаю, – произнес сосед, – но царапаю небо потихоньку.

Володька почему-то представил себе папу, царапающего ногтем небо. И мальчик покосился на его руку. Ногти на руке летчика были коротко подстрижены. «Трудно такими царапать небо», – подумал Володька.

С приходом Сергея Ивановича он оживился. Вероятно, когда рядом с тобой папа, то никакая болезнь не страшна. Мама вышла на кухню. И они остались одни: сын и папа.

Сергей Иванович был одиноким человеком. У него никогда не было ни семьи, ни детей. И к детям он относился не то чтобы с неприязнью завзятого холостяка, а как относятся к чужой, очень хрупкой вещи: стараются не брать в руки, чтобы случайно не уронить. Но с Володькой он обращался смело. Он клал ему руку на лоб, и переворачивал его на «другой бочок», и даже попытался рассказать ему сказку. Сказка получилась похожей на быль: про самолет, механика и генерала…

Новое, незнакомое чувство робко прорезáлось в сердце человека, привыкшего иметь дело с солдатами и ревущими машинами. Глядя на маленького горящего Володьку, он вдруг поймал себя на мысли, что с удовольствием сам переболел бы за него гриппом: ему что, а малышу – тяжело.

Было уже поздно, когда сосед собрался уходить. Но Володька ухватил его за руку:

– Папа, не уходи!

Он держал руку Сергея Ивановича, как будто эта сильная мужская рука была его жизнью и без нее все вокруг теряло всякий смысл.

– Да я и не ухожу, – виновато говорил Сергей Иванович. – А ты спи.

Но Володька боялся уснуть, хотя его сильно клонило ко сну. «Вот усну, а он уйдет», – думал мальчик и изо всех сил старался удержать глаза открытыми. А губы его тихо шептали:

– Ты не уходи… А я больше не буду есть снег. И лазить по заборам не буду… И суп буду доедать… Не уйдешь? А?

И сквозь сон слышал спокойный голос Сергея Ивановича:

– Не уйду, не уйду.

В конце концов Володька уснул. Так и уснул, не выпуская из своих рук папину руку.

В те редкие дни, когда Володька заставал папу дома, он старался как можно дольше побыть с ним. И Сергей Иванович с завидным терпением выполнял все желания своего новоявленного сына.

– Слушай, – говорил Володька (он всегда обращался к Сергею Ивановичу «слушай»). – Слушай, покатай меня на кликушках.

– Что-что? – переспрашивал Сергей Иванович.

– На кликушках, – невозмутимо повторял Володька и начинал карабкаться на плечи Сергея Ивановича.

И тот послушно подставлял мальчику плечи. А потом, почувствовав на себе всадника, начинал ходить по комнате.

– Быстрей! – командовал наездник и крепко обвивал руками шею своего коня.

Потом Володька просил:

– Зайди за мной в детский садик. За всеми в субботу заходят папы.

Сергей Иванович почесал затылок, однако пообещал зайти за Володькой. И слово свое сдержал.

Как-то под вечер в комнату, где Володька играл с товарищами, вошла нянечка и громко сказала:

– Пресняков, за тобой пришел отец.

Володька покраснел от удовольствия и пулей вылетел в прихожую. Там на диване сидел папа. Он был в шинели, а фуражка с золотой «капустой» лежала у него на коленях. Вид у него был строгий и торжественный. Казалось, папа боится пошевелиться, чтобы не сделать что-нибудь не так. Володька подбежал к нему и стал тянуть его за руку, а папа упирался. Он чувствовал себя неловко среди столиков, стульчиков и вешалок с коротенькими пальто.

А потом они шли вдвоем по военному городку, и Володька крепко держался за папину руку. Он старался делать большие шаги, чтобы не отставать от него. И все время посматривал по сторонам. Ему хотелось, чтобы его друзья и знакомые видели: он идет с папой. Пусть хоть один человек осмелится после этого сказать: «Врешь, у тебя нет папы!»

Сергея Ивановича многие знали и при встрече с ним кивали ему и отдавали честь. Володьке это тоже нравилось.

Один знакомый летчик, поздоровавшись с Сергеем Ивановичем, спросил:

– Сынишка?

Сергей Иванович помолчал, а потом, посмотрев сверху вниз на Володьку, сказал:

– Сын.

Он произнес это слово с вызовом. Будто знакомый хотел задеть его этим вопросом, а он давал ему отпор.

Но Володька не обратил внимания на то, как ответил папа. Они зашагали дальше. И Володька был счастлив.

* * *

Детский садик стоит на самом краю военного городка. За низким разноцветным заборчиком, начинается степь. Зимой заборчик заносит снегом и его вообще не видно. Летом степные травы поднимаются вровень с островерхими колышками.

А в степи аэродром. Бессонный, тревожный, живущий своей заманчивой, но опасной жизнью.

Оттуда в небо поднимаются серебристые машины с крыльями, отведенными назад, как руки перед прыжком. Кажется, на земле им нечем дышать, и они с радостным ревом рвутся в синюю глубину неба, где можно вздохнуть полной грудью. А когда смелые руки летчика поднимут машину очень высоко, в небе остается след: белый, морозный, видный всей земле.

Случается, что высоко над головой вдруг раздается резкий грохот. Новичок вздрагивает, ищет в небе след взрыва… Но жители военного городка остаются спокойными. Они знают, что никакого взрыва нет. Просто в недоступной глазу вышине одна из серебряных машин прорвалась сквозь звуковой барьер и полетела быстрее звука. И это не взрыв, а удар сильных крыльев.

Самолеты улетают и возвращаются. Аэродром провожает и встречает. И так каждый день.

Когда это произошло, в детском садике был «тихий час». И дети спали. И Володька тоже преспокойно спал, потому что гул моторов не мешает спать сыну летчика.

Володька спал, а он был в небе.

Он поднялся на такую высоту, где небо уже не голубое, а темное и, говорят, звезды видны даже днем. Это небо не принадлежит земле, и в нем нечем дышать жителю земли. Он дышит кислородом, захваченным с собой в полет. Да и машине здесь нелегко, ей тоже не хватает воздуха: крылья теряют опору.

Когда он начинал выполнять фигуры пилотажа, его тело становилось тяжелым. Трудно поднять руку. Веки наливались свинцом. Казалось, самолет подчинил себе пилота и решил вообще не возвращаться на землю.

Но голос земли командовал:

– Снижайтесь!

И небо ответило земле:

– Вас понял!

Черта с два, самолет командует пилотом! Неторопливым движением летчик отдал от себя ручку управления, убавил обороты двигателей, и машина, как обузданная, повернула от звезд к земле. Капля пота потекла по его лицу. И он никак не мот стереть ее ладонью, потому что лицо было под прозрачной маской гермошлема. И он подумал, что, как только приземлится, обязательно сотрет эту зудящую каплю. Стрелки приборов слегка дрожали, желая подчеркнуть, что они не спят. Земля приближалась.