Текст книги "Зимородок"

Автор книги: Юрий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

8

– Здравствуйте, люди-человеки! Начнем, пожалуй… Сегодня мы займемся слонами.

По классу прокатился смешок. Займемся слонами! А Сергей Иванович уже расхаживал по классу, слегка наклонив свою большую голову.

– Но до слонов я хотел бы заняться Маратом.

Снова вспыхнул смешок.

– И узнать, где он пропадал, что поделывал, почему пропустил урок.

Марат нехотя поднялся. Как всегда, он был озабочен своими мыслями, и что происходит вокруг – его не интересовало.

– У него болела рука! – сказала Зоя Загородько, и ее челочка мелькнула на предпоследней парте.

– Я спрашиваю Марата.

Марат переступил с ноги на ногу и сказал:

– Я искал одного человека. А руку я действительно отбил.

– Какого человека? – спросил учитель.

– Его расстреляли фашисты.

Учитель сделал несколько шагов, потом обернулся и сухо сказал:

– Не вижу логики. Чего же искать человека, если его расстреляли?

И снова поднялась Зоя Загородько. Ее смуглое лицо горело, а редкая челка разметалась по лбу.

– Это был очень хороший человек, Сергей Иванович… А вы этого не хотите понять… Вас интересуют только клювы и хоботы.

У нее не хватило дыхания. Она села. За густой растительностью не видно было, как учитель побледнел. Он сказал глухим голосом:

– Да, я этого не хочу понять! Меня интересуют крылья и хоботы, потому что мой предмет – зоология. Если бы я преподавал русский язык, меня бы интересовало правописание частиц. Что здесь удивительного? И на уроке никакие посторонние вещи меня не касаются. Тебе это непонятно, Зоя Загородько?

– Понятно, – недовольно ответила смуглолицая девочка.

– Садитесь все! Будем продолжать урок. Займемся отрядом хоботных.

– Слонами? – спросил Василь.

– Сперва мышами.

По классу прокатился смешок. Но учитель не обратил на него внимания.

– Начнем с мышей. Потому что, хотя слон самое крупное и самое сильное животное в мире, простая ничтожная мышь может погубить его. Берегите слонов!

Василь хихикнул. Но Марат ударил его локтем в бок. И тот притих.

По коридору шел директор школы и инспектор РОНО. Они остановились у дверей класса. Оттуда доносился несмолкаемый гул. И сквозь этот гул слышался глуховатый голос учителя:

– Александр Македонский в своих завоевательных походах использовал боевых слонов. Слоны были танками древних войн…

В это время послышался голос Василя:

– Танки с хоботом и клыками. А вместо противотанковых мин – мыши!

В классе вспыхнул смех.

– И так всегда на уроках Серегина, – недовольно сказал директор. – Какой-то балаган, а не урок.

– Неопытный? – поинтересовался инспектор.

– Нет, стаж работы у него большой. Но не умеет он серьезно. Все шуточки! Ему бы следовало перейти на другую работу.

– Подумаем, – сказал инспектор.

– Никакого авторитета у ребят, – продолжал директор и вместе с инспектором зашагал дальше по пустому школьному коридору, в котором шаги отдавались гулко и четко.

А на исходе дня, когда школа опустела, директор застал учителя зоологии за странным занятием: Сергей Иванович съезжал с четвертого этажа по перилам.

– Как это понимать, товарищ Серегин? – вспыхнул директор.

Сергей Иванович молчал, как провинившийся ученик.

– Какой пример вы подаете детям?

Учитель молчал. Потом провел рукой по волосам и тихо сказал:

– Устал я очень.

И пошел прочь, оставив директора с его сложными педагогическими раздумьями.

Зоя Загородько и Василь шли по улице без всякого дела. Припекало солнце. Первый летний месяц набирал силу. И зеленая листва, растревоженная ветром, издавала морской шум. Зеленое море, взметнувшееся к синему небу.

Неожиданно Зоя Загородько остановилась и спросила своего спутника:

– Василь, у меня красивые глаза?

– Не знаю, – признался мальчик.

– Посмотри внимательно.

Василь уставился в глаза девочки.

– Смотрю.

– Что ты видишь?

– Глаза.

Зоя Загородько поправила рукой челку и сморщила нос.

– Эх ты, глухая кукушка.

– За «глухую кукушку» можешь схлопотать! – тихо буркнул Василь.

Зоя Загородько повернулась на каблучках и пошла, размахивая портфелем. Василь поплелся за ней.

Около тира их окликнула огромная бабка, которая вышла из своего туннеля и грелась на солнышке и занималась своим привычным делом – вязала.

– Где ваш приятель? – спросила бабка, посмотрев на ребят маленькими бесцветными глазами. – Мне он нужен.

– Появился Седой? – поинтересовался Василь.

– Никто не появлялся, – сухо сказала бабка. – А приятеля пришлите.

– Он обязательно придет, – сказала Зоя Загородько, но огромная бабка уже не слушала ее: она ушла в работу, и ребята перестали для нее существовать, словно их не было вовсе.

В тире, за ее широкой спиной, треснуло несколько выстрелов.

– Может быть, нашелся Зимородок? – предположила Зоя Загородько, когда ребята свернули за угол.

– Как же он нашелся, если его расстреляли? – резонно заметил Василь. – Она имя его знает, а нам не хочет говорить. Каменная баба!

Через несколько шагов Зоя Загородько спросила Василя:

– Василь, у меня красивые губы?

– Не знаю.

– Посмотри внимательно.

– Смотрю.

– Что ты видишь?

– Губы.

А еще через несколько шагов она сказала:

– Знаешь, на кого похож этот Зимородок?

– Не знаю, – признался Василь.

– Он похож на Марата, – доверительно сказала Зоя Загородько. – Только об этом никто не должен знать. Слышишь?

– Слышу.

К вечеру, когда тир принадлежал взрослым и выстрелы звучали медленно, с расстановкой, Марат стоял перед бабкой. Она говорила ему:

– Вспомнила… У нас в Жуковке был отряд. Там один парень умел свистеть иволгой… Имя его не помню… Есть в Жуковке братская могила. Похоронены партизаны. Имена написаны на камне… В Жуковке у меня тетка живет. Жукова Алевтина. У нас почти все Жуковы… Стрелять будешь? Не будешь, тогда отойди от огневого рубежа. Не мешайся.

– Может быть, его звали Зимородок? – спросил мальчик.

Бабка уставилась на него и мрачно сказала:

– Я у фашистов на допросах молчала. А ты меня допрашивать вздумал… Стрелять не будешь? Иди, иди.

Марат понял, что больше он не добьется от каменной бабы ни единого звука. И еще он понял, что надо немедленно ехать в Жуковку.

9

Они шли по узкой лесной тропинке, раздвигая руками ветки. Впереди, переваливаясь с боку на бок, шла тетка Алевтина, такая же огромная и грузная, как ее племянница из стрелкового тира. Темные босые ноги не чувствовали колючек и сучков, которые попадались на тропинке.

За теткой Алевтиной шел Марат. Он был поглощен своими мыслями, и ему казалось, что тетка Алевтина идет слишком медленно. За ним шла Зоя Загородько. Она не спускала глаз с Марата. Она смотрела ему в затылок с тихим восторгом, потому что все, что было связано с Зимородком, переносилось в ее сознании на Марата.

Василь шел последним. По его лицу струился пот, а губа, поднятая домиком, пересохла.

Они шли довольно долго, пока внезапно не вышли на поле. Над полем возвышался холмик с белым обелиском. У подножия холмика тетка Алевтина остановилась и, опустив руки, сказала:

– Вот могилка-то. Все тут. И мой Ванятка здесь похоронен…

Ребята приблизились к обелиску и стали быстро читать имена погребенных. И вдруг Зоя Загородько воскликнула:

– Здесь!

Ей стало неловко от своего выкрика, и она тихо сказала:

– Зимородок.

Действительно, на каменной доске, в столбике фамилий было написано – вернее, высечено на камне – «Зимородок».

– Все-таки он погиб, – сказал тихо Марат.

– Марат, – Зоя Загородько положила руку на плечо друга. – Ты веришь, что он погиб?

Марат молчал. А Василь сказал:

– Тут дело ясное.

Тетка Алевтина стояла за ребятами. Она ушла в свои мысли и как бы окаменела. Может быть, она думала о своем Ванятке?

И вдруг что-то нахлынуло изнутри и пробило каменную бабу, и старая женщина заговорила:

– Девять телег стояло здесь на поляне. Девять гробов. И много народу сошлось в этот день в Жуковку. Стоял август. Я помню число – 25 августа. В этот день каждый год собираются партизаны. С каждым годом их все меньше остается… Словно отряд где-то ведет бой. И не все возвращаются. Так вот в тот день у разрытой могилы речь говорил Петр Ильич…

Ее память воскресила тот тяжелый военный день. И зазвучал голос партизанского командира.

– Товарищи! Братья! Не судите нас строго, что мы провожаем вас в последний путь без оркестра, в неоструганных гробах. Человек ко всему привыкает. Но привыкнуть к утрате друзей он никогда не сможет. Нам без вас будет труднее в бою, а если пуля пощадит нас и мы доживем до победы, нам будет не хватать вас всю жизнь. Мы никогда не забудем вас. Мы накажем своим детям помнить вас. Потому что во всем, что будет потом: в новых городах, в новых кораблях, в новых дорогах, – будет частица ваших усилий, частица ваших страданий… Прощайте, товарищи, ваша жизнь оборвалась на полпути, вы не дожили до седых бород. Вы останетесь в нашей памяти навечно молодыми. Но молодых будущее поколение поймет легче, чем стариков. Вы будете учить наших детей, как надо любить Родину. Пусть будет вам земля пухом… Огонь!

И все, кто стоял над свежевырытой могилой, подняли свое оружие и выстрелили. И гул этого салюта грозной волной покатился по лесам и полям.

– Почему девять? – спросил Василь. – Здесь десять фамилий. Ошибка?

– Кто его знает. Только хоронили девятерых. Я-то помню, девять телег прогромыхало по дороге. А дед Аким сколачивал девять гробов. Ему теса не хватило, он ходил по дворам…

– Кого же там нет? – спросил Марат, показывая рукой на могилу.

– Этого я не знаю, – призналась старая женщина. – Это знает только Петр Ильич Лучин, партизанский командир.

– Где же он?

– Петр Ильич? Живет в Одессе, на пенсии. Болеет. Жена его – партизанская учителка – тоже с ним. А я никого не знаю. Я только Ванятку знала…

Она замолчала. Стала каменной.

– Вот видишь, – сказала Зоя Загородько. – Надо верить.

– Для чего же написали? – все не мог разрешить своих сомнений Василь.

Но ему никто не ответил. Ребята стали медленно спускаться с холма. Они попрощались с теткой Алевтиной. Но та не заметила их, все стояла, неподвижная и углубленная в свое давнее горе.

Каждый раз на пути к Зимородку жизнь создавала новые и новые препятствия, словно хотела испытать выдержку красных следопытов. Отчаяние приходило к Марату и его друзьям. Они вешали головы. И вместе с тем в их поиске было что-то живучее, идущее наперекор всему. Сквозь мутные туманы безвестности светил далекий огонек надежды. Они спешили навстречу Зимородку, словно хотели вернуть ему все, что отняла у него война: имя, жизнь.

На лесной полянке, с которой когда-то взлетел маленький трескучий кукурузник с пареньком, не знавшим даже, как обращаться с парашютом, на холме с белым обелиском они узнали о его смерти и захотели вернуть ему жизнь. Как скалолазы, которым каждый неприметный выступ помогает сделать еще один шаг к вершине, они ухватились за слова, оброненные теткой Алевтиной: «хоронили девятерых».

Хоронили девятерых! Кто же был десятый? Зимородок? И тут перед Маратом возникал человек, маленький, чернявый, в золотых очках.

«Это надо еще доказать!» – говорил он и уходил, щелкая каблуками.

Они шли по лесной тропинке, и следом за ними летели тихие, овеянные непреходящей печалью слова:

– И мой Ванятка здесь похоронен.

Но никто же не сказал:

– Здесь спит вечным сном Зимородок.

10

Отец Зои Загородько сказал:

– Ждите! Представится удобный случай – свожу вас в Одессу.

Случай долго не представлялся. Отец летал по другой линии. Ребята хотели было написать письмо партизанскому командиру Петру Ильичу Лучину, но какое-то чувство подсказывало им, что есть вещи, которые нельзя доверить бумаге, надо высказать их самим. Для них Зимородок был еще жив. Он просто был настоящим зимородком: глубоко нырнул в одном месте, вынырнет в другом.

Каждый раз, встречаясь на мосту, ребята вопросительно смотрели на Зою Загородько. И она отвечала:

– Еще не представился случай. Но представится…

Они шли мимо тира, который в ранний час еще был закрыт. И на тяжелых воротах висел замок. Может быть, за этим замком хранится еще один след Зимородка?

Василь последнее время стал прихрамывать и прицепил к куртке синий значок с изображением парашюта. Сам с собой он играл в Зимородка.

Он поднял замок и опустил. Замок с грохотом ударился о ворота. Ребята зашагали дальше.

– Говорят, в Заречье живет такой доктор – Стройло. Слыхали? – неожиданно сказал Василь. – В войну он был начальником подпольного госпиталя. Этот доктор много знает… Может быть, и про Зимородка?

– Так за чем же дело? – спросила Зоя Загородько.

– Говорят, он не любит рассказывать.

– Почему не любит?

– Натерпелся.

– От кого натерпелся? – Марат распрямился и посмотрел на Василя. – От фашистов?

– Нет, фашисты до него не добрались. Он натерпелся от средних.

– От каких средних? – Зоя Загородько заглянула в лицо Василя.

– Есть такие средние люди. Они не фашисты и не антифашисты. Вываренные люди.

– Кто их… выварил?

У Василя губа поднялась домиком и покраснели уши.

– Почем я знаю! Сами выварились.

– Знаешь его адрес? – спросил Марат.

– Нет.

– Можешь узнать?

– Я все могу, – прихвастнул Василь и захромал сильнее.

– Тогда завтра махнем к этому доктору.

Но назавтра три друга оказались не в Заречье у загадочного доктора Строило, а на аэродроме. Случай представился. Папа Зои Загородько летел в Одессу.

Три воздушных зайца стояли на летном поле и ждали, когда полноправные пассажиры закончат посадку.

– А вдруг не хватит места? А вдруг не хватит места? – поминутно спрашивал Василь и дергал Зою Загородько за рукав.

– Отвяжись, глухая кукушка.

– За «глухую кукушку» можешь схлопотать! – огрызнулся Василь, но тут в дверях самолета появился высокий смуглый человек в синем форменном костюме. Он махнул рукой, и ребята побежали к трапу.

Потом они летели, усевшись втроем на два места. И совсем близко под ними расстилалась белая изнанка облаков.

Зоя Загородько смотрела на Марата, и ей казалось, что он вот-вот отвяжется и совершит отчаянный прыжок с парашютом в районе станции Река. Глаза девочки светились затаенным восторгом. А Марат сидел с закрытыми глазами, и ему казалось, что он летит на стареньком кукурузнике и толкает в плечо седого пилота с лицом индейца, покрытым густым, замешанным на ветру загаром:

«Пора прыгать?»

А Седой кричит через плечо:

«Отвяжись!»

И вокруг трещат разрывы и бросает самолет из стороны в сторону.

Зоя Загородько берет его за пуговицу и тянет. Он открывает глаза, смотрит на девочку.

– Ты что?

– Хочешь, я пришью тебе пуговицу?

– Так она не оторвалась, – говорит он, не понимая, чего она от него хочет.

– Но, может быть, она оторвется, – говорит Зоя Загородько и опускает глаза, и они блестят под редкой челкой, которая спускается со смуглого лба.

А Василь трогает свой значок с изображением парашюта.

Самолет ложится на левое крыло и идет на посадку.

– Через три часа летим обратно. Как хотите, так и действуйте. Три часа на размышление, товарищи следопыты!.. Зоя, купишь матери дыню. Все!

Три часа дал на размышление ребятам папа Зои Загородько. За три часа они должны были разыскать партизанского комиссара Петра Ильича Лучина и узнать то, что не давало им покоя. Оборвется след или потянется дальше?

Вперед, красные следопыты, неутомимый народ, возвращающий имена безымянным героям, борющийся с забвением, как борются со злом. Не верьте ушам – уши могут недослышать; не верьте глазам – глаза могут недосмотреть. Верьте только сердцу.

11

Есть на нашей земле гордые города, которые умеют весело жить и смело воевать, но не сдаваться. Эти города – узловые станции: сюда стекаются пути со всех концов света и завязываются узлом дружбы. Здесь говорят: «Умирать – так с музыкой!» С музыкой орудий и автоматов и с хриплым «ура», от которого врагов прошибает холодный пот. Эти гордые города, как старые солдаты, в серых шрамах. И на их груди мерцают звезды героев. И они бессмертны, потому что на смену отцам приходят дети, и дети похожи на отцов, только моложе, задиристей, и у них легче походка.

Одесса – такой город. Говорят, в Одессе камни солоноватые от ветра, который доносит капли морской воды. А в камнях, из которых сложены дома, впаяны перламутровые ракушки. И под улицами, домами, площадями есть еще одна Одесса – подземная. Называется она – катакомбы. Фашисты шли на одну Одессу, а их встретили две: наземная и подземная. И было еще две Одессы, обрушившие на врага огонь, – морская и воздушная.

Но это было давно, а теперь раны затянулись. Светит раскаленное солнце. Прибой перекатывает камешки с одного места на другое. Корабли здороваются и прощаются с городом.

Но, может быть, камни города соленые не только от морской воды, но и от крови?

– Здравствуйте, нам нужен Петр Ильич!

Марат и его друзья замерли на полутемной лестничной площадке, а в открытых дверях перед ними стояла черноволосая женщина с темными ввалившимися глазами. Она молча смотрела на ребят, потом сказала:

– Вы опоздали.

– Мы подождем, – сказал Марат, – у нас есть еще время.

– Понимаете, мы прилетели издалека, – пояснила Зоя Загородько.

– Он умер, – сказала женщина. – Вчера его похоронили.

– Как же быть?! – вырвалось у Марата.

– Пошли, ребята, – тихо сказал Василь. – Простите за беспокойство.

Надо было уходить, но какая-то сила удерживала ребят у порога дома бывшего партизанского командира, который умер накануне их приезда. Словно стены дома хранили тайну судьбы Зимородка. Хозяйка тоже не торопилась закрыть дверь. Наконец она нарушила неловкое молчание:

– Чего вы хотели от Петра Ильича?

– Мы разыскиваем одного бойца. Мы были на его могиле…

– Как его фамилия?

– В отряде его звали Зимородок.

– Зимородок?! – Хозяйка дома произнесла это имя на свой лад, делая ударение на первом слоге. И на лице ее отразился слабый отблеск улыбки. – Зимородок! Забавный был паренек. Он ходил в мою школу.

– Какой номер школы? – не удержался Василь.

– У школы не было номера… Это была партизанская школа. Днем я учила ребятишек. Вместо счетных палочек были стреляные гильзы… А вечером учились бойцы.

В большой землянке были низкие, давящие потолки, а две коптилки, сделанные из медных артиллерийских гильз, стояли на столе и высвечивали небольшое пространство и классную доску, настоящую классную доску. Парты тоже были настоящие: видимо, их вывезли из уцелевшей школы. Но они казались очень маленькими и тесными, потому что за ними сидели здоровые дяди. Некоторые бородатые. При свете коптилок эти бороды выглядели как-то зловеще. Еще коптилки освещали лицо учительницы, молодое, удивительно красивое. Гладкие черные волосы были заплетены в косу. Учительница выглядела очень молодой, а ученики очень старыми, хотя были они одногодками.

– У нас кончился мел, – сказала учительница, – не знаю, как быть.

– Я раздобуду вам мел.

Из-за парты поднялся невысокий парень в пиджаке, застегнутом на три пуговицы. Его глаза весело горели: в каждом зрачке играл уменьшенный огонек коптилки.

– Где ты раздобудешь?

– Военная тайна. Завтра будет у вас мел.

– Как твоя фамилия? – спросила учительница. – Ты в отряде новичок?

– Новичок! – ответил парень. – Зовут меня Зимородок.

Бородатые ученики захихикали.

– Разве человека не могут звать Зимородком? – спросил он, поворачиваясь к товарищам. – Я могу свистеть иволгой.

Все снова рассмеялись.

– Вот чудаки, – чуть обиженно сказал парень. – Я дело говорю, а они смеются…

– Послушай, Зимородок, ты сколько классов кончил? – спросила учительница.

– Восемь.

– А мы за пятый класс проходим. Зачем ты пришел?

– Учиться хочется! Я и в школе любил учиться. Честное слово! Каждый день узнаешь новое. Решаешь задачу, которую вчера не мог решить. В первый раз читаешь стихи, и кажется, Лермонтов написал их специально для тебя, еще чернила не высохли…

Бородачи притихли. А молоденькая учительница слушала с широко открытыми глазами.

– По-моему, когда человек перестает учиться, он перестает жить. А на войне так хочется жить!

И тут он замолчал, смутился и, чтобы скрыть свое смущение, спросил:

– Так показать, как свистит иволга?

Учительница кивнула, и он засвистел. Свист был похож на голос флейты. И стены землянки как бы раздвинулись. И огромный густой лес с высокими деревьями и низким подлеском возник из этой птичьей песенки. Этот лес жил, двигался, одни деревья сменялись другими, маленькие делянки переходили в орешник, за орешником вставали медноствольные сосны. А свист иволги то приближался, то удалялся, такой родной и такой недоступный.

Комната партизанского командира Петра Ильича Лучина была небольшой и еще хранила устойчивый запах лекарств. У стены в углу стояла солдатская койка, застеленная серым одеялом. Над койкой висела тяжелая сабля с червленым эфесом и трофейный кинжальный штык, тоже в ножнах. На окне стояли растения с темной мясистой зеленью. Еще в комнате был рабочий стол с тисочками: видимо, бывший командир что-то мастерил.

Ребята сидели на стульях, а хозяйка дома – «партизанская учителка» – стояла у окна.

– Когда он взорвал Новый мост, – рассказывала она, – я долго не вычеркивала его из классного журнала. Я вообще никогда не вычеркивала погибших. Ставила «нет». На всякий случай.

«Партизанская учителка» подошла к койке и опустилась на самый краешек, по привычке, боясь потревожить больного. А больного-то не было.

– Петр Ильич умер от старых ран, – вдруг сказала она. – Последнее время старые солдаты часто умирают. Догоняют их военные пули.

Ребята молча слушали хозяйку дома, все еще не решаясь задать ей главный вопрос.

– Человек ко всему привыкает. Но привыкнуть к утрате друзей никогда не сможет, – тихо произнесла партизанская вдова и замолчала.

Ребята переглянулись. Эти слова показались им знакомыми, прозвучали сейчас как эхо.

И тогда Марат сказал:

– Мы были в Жуковке, на братской могиле, где похоронен Зимородок.

– Зимородка нет в этой могиле.

– Как нет? Там написано… – вмешался в разговор Василь.

Партизанская учительница покачала головой:

– Мы знали, что немцы расстреляли его. И чтобы имя его не затерялось, написали его на доске рядом с именами других, погибших в бою. Но в могиле его нет.

Ребята посмотрели на Марата и заметили, что глаза его тревожно светятся, словно видят то, чего в эту минуту никому не дано было увидеть.

За его плечом встал Зимородок. А впереди зажегся огонек надежды. Он горел вопреки всему. Да здравствует надежда! Как бы жили на свете люди, если бы не было надежды? Как бы они сражались, достигали цели?