Текст книги "Торпеда для фюрера"

Автор книги: Юрий Иваниченко

Соавторы: Вячеслав Демченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

 Спектакль без аплодисментов

Июль 1943 г. Ашкой. Военный аэродром КЧФ

«Так страшно, что даже сейчас страшно!..» – поморщился лейтенант Войткевич, глядя в открытую дверь грузового отсека, как вслед за полуторкой с красным крестом в белёном круге на рыжую взлетную полосу заруливает тяжёлый «ЗИС» с парочкой автоматчиков у заднего борта.

Их малиновые погоны предвещали мало хорошего, ещё меньше, чем чёрная, по-штабному холёная эмка, спешившая с другой стороны, – наверняка обкомовская. А тут ещё ленд-лизовский раздолбанный виллис проскакал рытвинами неухоженных складских задворок. А уж от ревности и резвости, не ускользнувших от внимания Якова, ревности и резвости, с которыми «делегация встречающих» чуть ли не наперегонки рванула в сторону самолёта, несло вообще скверно, как из адского котла. Так и представлялось, как минут десять-пятнадцать тому, когда НП противовоздушной обороны только сообщили о прохождении в радиусе прослушки вернувшегося «Ли-2», расплевались горячечной слюной штабные аппараты: «Сразу по приземлении, сюда!»

Куда именно – гадать не приходилось.

Не успели полностью угомониться лопасти пропеллеров, не уселась вздыбленная пыль, и только лишь в сердцах сплюнул механик, разглядывая лохмотья дюралюминия на пробитом крыле, как началось:

– Штаб партизанского движения… – торопливо, не успев окончательно выгрузить свою рыхлую тушу из приземистой эмки, просипел с одышкой. – Майор Достанян… – козырнул короткими пальцами кто-то из замов начштаба Булатова. И только потом, спохватившись, напялил на раскрасневшуюся лысину фуражку, забытую под задницей на сиденье. – Пленных ко мне в машину!

– Смерш! – загородил ему дорогу звонкий отутюженный лейтенант, с которого, кажется, ещё и складскую стружку полностью не обмели, и представился с величественным хладнокровием: – Лейтенант Столбов, отдел фильтрации! Всех в кузов.

– Майор Тихомиров, – с иронической ухмылкой в усы подал наконец голос и третий «делегат» от встречающих, развернувшись на сиденье джипа без дверок. – Контрразведка флота. Вообще-то, пленные взяты моими ребятами по заданию разведштаба флота.

И почему-то кивнул при этом через плечо на двух молодцев, с флотской вальяжностью развалившихся на заднем сиденье «виллиса», будто это именно они умудрились взять в далёком оккупированном Крыму только что доставленных «языков». Молодцы в тельняшках под армейскими гимнастерками тотчас же подскочили с сиденья и с конвойным дружелюбием перебрали «шпагиных» из-за спины под локоть.

– У меня распоряжение Центрального штаба! – то ли воинственно, то ли с перепугу, – одним словом, «по-индюшачьи» заклокотал горлом Достанян.

– Смерш НКВД! – с вдохновением заклятья повторно прозвенел лейтенант Столбов, несколько удивлённый, что с первого раза магическая формула не подействовала.

– Да иди ты?.. – вполголоса хмыкнул Тихомиров. – Ну и что? Мы тоже Смерш, так кому «корешки», кому «вершки»?

– Вы мне просто начинаете нравиться. Хрен вам всем… – устало, но членораздельно ответил за всех Войткевич, ещё более выразительно переложив «шмайссер» на колени. – Первая она, – кивнул он в сторону «сестрёнки», только что выпорхнувшей из фанерной кабинки госпитальной полуторки.

Девчонка, на ходу заправляя рыжий непослушный локон под косынку не первой свежести, деловито подвинула плечиком лейтенанта Смерша.

– Тяжелораненые есть?

– Для вас, мадам, всё, что угодно… – подмигнул Войткевич, спрыгивая с трапа. – Я, например, контуженый… С первого взгляда…

– И сразу на всю голову, – отодвинула хрупкая «сестрёнка» его коренастую фигуру и нырнула в сумрак грузового трюма.

– Петрович, носилки! – выглянула она уже через секунду наружу и скептически сморщила веснушчатый носик, глядя на офицеров, оцепеневших в немом, но оттого не менее напряжённом «противостоянии». – Мы вам не помешаем, товарищи офицеры?

– Ребята… – коротко скомандовал Тихомиров, и оба его бойца, забросив автоматы обратно за спину, живо сиганули из джипа наперехват пожилому «Петровичу», волокущему сразу двое носилок.

– Ну, что остолбенели? Грузить раненых!.. – отчего-то удушливо краснея, тут же раскричался на своих «краснопогонников» Столбов. – Бегом!

И первым, придерживая планшет, заспешил к самолёту сдержанной плац-парадной трусцой.

Беспомощно оглянувшись, майор из Крымского партизанского штаба открыл было рот, – но поскольку распорядиться, кроме водителя, сержанта, ещё более грузной комплекции, чем он сам, было некем, угрюмо проворчал:

– Говорил же, надо было конвой взять…

– И в чьи надёжные и нежные руки я передаю свой бесценный груз?.. – успел между делом, подхватив под колени очередного доходягу, поинтересоваться Яков Осипович у «сестрёнки», озабоченной «пироговским» первичным разбором. – А то у вас тут все представлялись, как воспитанные люди, а вы…

– А я не воспитанная, – мгновенно брызнула девчонка синей искоркой из-под насупленного на белёсые бровки платка. – Как и вы.

– Чем же заслужил столь незаслуженное обвинение? – вынырнул Яша с другой стороны и тоже не без дела, а с резиновым водительским шлангом, позаимствованным с бензобака полуторки.

– Спасибо, держите здесь, – затянула «сестрёнка» жгут маленькими, но крепкими ручонками и продолжила с тою же интонацией: – А тем, что у вас все раненые и больные стонут через раз, а вы треплетесь, как куплетист на эстраде. Поди тушёнку под одеялом жрать, – она, поморщившись, скрипнула резиновым узлом, – …изволили.

– Что вы, – криво усмехнулся Яша, вовсе не желая объяснять, что «треплется» он, выигрывая время, чтобы хоть чуть-чуть разобраться, в чьи руки и в чьё распоряжение придётся попасть и какую линию поведения при этом выбрать. Сейчас, когда он вроде как ещё владеет инициативой, пока идёт разгрузка и сортировка, он остаётся своим, и с каждой минутой зарабатывает если не «индульгенцию», то хотя бы человеческое к себе отношение. – Какая тушёнка, это всё от жестокого одиночества. Что там в лесу? Зайца поймаешь, погладишь промеж ушей – и всех тебе нежностей. А вас увидел…

– Страшно представить, – прыснула девчонка, едва не выпустив узел, – ваши партизанские нежности с зайцами.

– А уж зайцам-то?! – горячо подхватил Яша. – Им-то как страшно. Но вы за них не бойтесь. Мы держим себя в руках, – показал он мосластый кулак.

– Ну так и ещё подержите, – с лукавой серьёзностью посоветовала «сестрёнка». – В кулаке. Пока.

– А потом есть надежда? – оживился Войткевич.

– Потом найдёте в Первом госпитале ефрейтора медицинской службы Желткову, может, и поможет чем.

– Очень… – прижал к груди бледную руку (впрочем, не свою, а очередного раненого) Яша. – Очень надеюсь на помощь вашего ефрейтора.

– Петрович! – задавив в пухлых губах улыбку, не ответила ему ефрейтор Желткова. – Здесь лежачих полно! Спроси, может, аэродром ещё машину даст, хоть на одну ходку!

– А у меня тут баба… – невпопад отозвался Петрович, высунув немало удивлённую, стариковски морщинистую физиономию из дверного проёма в фюзеляже «Ли-2». – Связанная?!

– Ага, докопались, – спохватился Войткевич, вспомнив наконец о своём «бесценном грузе», оставленном привязанным к кронштейну, в самом конце грузового отсека. – Это не баба. Не в первую очередь. Военнопленная. Вынужден вас покинуть… – галантно раскланялся он, всучив перевязочный пакет самому раненому.

– В кулаке он держит, – фыркнула ефрейтор Желткова, провожая его взглядом из-под пушистых ресниц. – А в плен только баб берёт…

Но в правильный на первый взгляд расчёт Якова, да ещё предвещающий приятное знакомство, вмешался досадный, но, увы, очень даже реалистичный фактор. Очередное «шерше ля фам» весьма ограничило Войткевичу возможности выбора.

– Кто сопровождает пленных? – опомнился лейтенант НКВД Столбов, окончательно убедившись, что к рыжему симпатичному ефрейтору медслужбы никак не подступиться.

Нахальный небритый партизан, явно из фронтовиков – судя по манере обходиться без манер, – «окучивал» медсестру, демонстрируя при этом такую распорядительность в погрузке и ловкость в перевязках, что лейтенанту и подле крутиться не стоило. Только позориться. Но, поэтому же, и обрадовался он, когда на его вопрос, в этой суматохе почти риторический, откликнулся тот же «нахал».

Как оказалось:

– Лейтенант Войткевич! – небрежно отмахнул от козырька румынского утеплённого кепи «нахал». – Не пленных сопровождаю, а пленную. Одну. Унтер СС Толлер убит шпионом абвера, бывшим сержантом Приваловой.

– Каким сержантом?! Какой лейтенант?! Комиссар Портнов! – вклинился представитель Крымского штаба партизанского движения, размахивая предписанием. – Комиссар Портнов сопровождает пленных! Вот у меня приказ за подписью начштаба КШПД Булатова!

– Комиссар Портнов, с вашего позволения, почил, убит, – хладнокровно оборвал его Яков, даже не обернувшись в сторону гипертонически-румяного армянина. – Во время боя на посадочной площадке с немцами и татарскими «оборонцами». Есть начштаба Руденко, но он ранен, без сознания. Так что, – повёл он плечами, – поскольку мне было приказано доставить пленных в отряд Беседина, пришлось доставить их и до конечного пункта назначения.

– Пришлось, значит… – со зловещим пониманием протянул лейтенант фильтрационного отдела. – Но прямого приказа командования у вас не было?.. – уточнил он, выразительной «украдкой» покосившись в сторону «рыженькой»: «Так что, барышня, кто тут настоящий герой – это ещё выяснить надо».

– Руденко приказал, – невольно напрягаясь, но пока ещё миролюбиво, пояснил Войткевич. – Лично.

– Ага… – криво ухмыльнулся Столбов. – Будучи без сознания?

– Что вы меня беременеете? – уже мрачнея, процедил Войткевич. – Есть что сказать?

– Я хочу сказать, – с плакатной суровостью отчеканил лейтенант НКВД, – что оставление в военное время расположения воинской части, равно и партизанского отряда, без приказа является дезертирством. И до выяснения всех обстоятельств вы задержаны.

Взгляд, брошенный им в сторону рыженькой медсестры, был почти торжествующим.

– И вообще, странно вы их сопровождаете, что они у вас друг друга убивают по дороге. Прошу следовать за мной! – сделал он окончательный вывод-приговор, то ли её фантазиям по поводу лейтенанта, то ли ему самому, пренебрежительно оставленному за спиной. Оставленному на попечение автоматчиков, тут же отобравших у Войткевича «шмайссер».

Впрочем, и для «рыженькой» нашлась пара слов, чтобы заметила в конце концов кто тут «в бою» днём и ночью без продыху, а кто неизвестно чем занимается. «Ох, как неизвестно…»

– Все легкораненые отправляются в фильтрационный лагерь, – глядя сверху вниз в красный крест белой косынки, оправил он гимнастёрку под портупеей. – Там им окажут необходимую помощь, так что, будьте добры, отфильтровать. То есть отобрать…

– Здесь нет легкораненых, – не поднимая головы, но довольно внятно буркнула «рыженькая».

– А я видел, что есть вообще нераненые, – с заговорщицкой интимностью пробормотал лейтенант, мол, «и так одолжение делаю, мог бы и за сарай отвести. По законам сурового времени…»

– Нераненые, – нехотя согласилась медсестра и подняла на него недобрый прищур глубоких синих глаз. – Но почти у всех ultimam animam agere… [19]19
  Агония ( лат.)


[Закрыть]

– Прямо-таки у всех… – сглотнул комок чекист.

– Рискнёте? – простодушно распахнула синюю глубь глаз Желткова.

– В госпитале, – снова отдёрнул новенькую гимнастёрку Столбов. – На учёт поставим.

– Так, а что я?.. – растерянно помахал, словно веером, предписанием трагически, до бордового, раскрасневшийся комиссар Достанян. – Кого я?

Хроники «осиного гнезда»

База катеров «Иван-Баба». 1—31 августа 1942 г.

…Больше всех злился и нервничал Гельмут Тёнигес. Причина для негодования у него была, в сущности, точно такая же, как у всех остальных катерников, но сказывался, видимо, темперамент.

Понять любого из командиров, да и моряков из экипажей шнельботов, и самого корветтен-капитана Кристиансена было нетрудно. Всё ведь совпало. И лучший из черноморских противников, новёхонький, перед самой войной построенный советский крейсер, который по всем статьям превосходил свой прототип, «итальянца» [20]20
  За основу при постройке крейсеров «тип 26», к которым принадлежал «Молотов», действительно был взят итальянский проект «Эудженио Савой». Интересно, что один из самых лучших тяжелых крейсеров того времени, немецкий «Принц Ойген», носил то же самое, в сущности, имя – князя Евгения Савойского. Но наши судостроители проект доработали, в результате корпус и силовая установка оказались лучше, чем у «итальянцев». Отставало только вооружение: 9×180 мм в главном калибре предписывало соотнести «26-е» с лёгкими крейсерами, хотя по всем прочим параметрам они соответствовали классу тяжёлых крейсеров.


[Закрыть], оказался и в непосредственной близости, в доступности, в считаных милях от базы катеров. И произошло это лунной ночью, при минимальном волнении, когда ничто не препятствовало торпедным атакам и преследованию. И три, а потом четыре катера участвовали в атаках, что давало возможность ударов изо всех секторов одновременно, чтобы сократить до минимума возможность «Молотова» уклоняться от торпед. Восемь «угрей», коротко сверкнув гладкими боками в лунном свете, врезались в солёную воду и мчались наперерез и вдогон двухтрубному красавцу, озарённому вспышками выстрелов его двадцати четырех орудий и четырёх крупнокалиберных пулемётов. И всё напрасно.

И ладно бы на том закончился б бой, что «Молотов» со своим напарником, лёгким крейсером «Харьков», умчался бы на всех тридцати шести узлах в Новороссийск или в Туапсе. Так нет же, во второй атаке самолётов-торпедоносцев (надо признать, атаке грамотной, с окружением противника и выходом на кинжальную дистанцию и сбросом торпед с бреющего полета) удачливый «хейнкель» влепил G7а рядышком с пером руля. «Молотов» потерял двадцать метров кормы и две трети своего замечательного хода…

Одно утешало в сиём очередном успехе люфтваффе: они крейсера-подранка так и не добили, хотя гнались за русским соединением почти до Новороссийска, до встречи с полудюжиной кораблей, высланных навстречу «Молотову» и «Харькову», и с неожиданно мощным истребительным противодействием. Ну и то ещё, разве, что бравые итальянцы на своих MAS, первыми обнаружив и атаковав «Молотова», истратили все четыре хвалёные свои торпеды типа «W», – и ничего, кроме дюжины осколочных пробоин и трёх раненых матросов в экипажах катеров, не приобрели.

Но нервничать, злиться и донимать попеременно свой экипаж и сослуживцев в офицерской столовой Тёнигесу пришлось целую неделю: авиационная и агентурная разведка, данные радиолокации и радиоперехватов свидетельствовали, что ЧФ не посылает ни одной своей посудины южнее широты Новороссийска.

Похоже, что нервничал и Георг Кристиансен – вступление в командование ведь желательно отмечать победами, а не бесплодными тщаниями с перерасходом дорогущих торпед, снарядов и моторесурса. Кстати, большой расход снарядов всеми катерами в прошедшем ночном бою и его, и снабженцев особо удручал – ну какая была необходимость палить из малокалиберных пушек осколочными по закованному в сплошную броню гиганту? Разве что краску оцарапать.

И вот, наконец, созрело решение организовать ночной поиск прямо в логове врага. «S-102» капитан-лейтенанта Тёнигеса, «S-28» капитан-лейтенанта Кюнцеля и старшего по званию, командира соединения и шнельбота «S-27», корветтен-капитана Германа Бюхтинга с наступлением сумерек 9 августа вышли на охоту. Сначала они забрали почти на десять миль мористее, чтобы наверняка остаться незамеченными возможными наблюдателями, а потом курсом на ост-зюйд-ост вышли на траверз Туапсе. И ещё до полуночи обнаружили цель. Транспорт, примерно 2 тысячи тонн водоизмещением, безо всякого эскорта направлялся куда-то на юг, в Батуми или в Поти, наверное.

Атаковать всем и на боевом ходу не имело смысла. «S-102» на крейсерской скорости, практически незаметный в южную полночь на слегка вспененном море, подошёл на дистанцию восемь кабельтовых и выпустил двух «угрей», и тут же заложил поворот вправо. Через две минуты и пару секунд грохнул первый взрыв, ещё через секунду – второй [21]21
  Был потоплен военный транспорт «Севастополь», который вёз раненых и беженцев в Поти. Погибло больше 900 человек. Никто из спасшихся шнельбот не увидел, и принесшую столько жертв атаку долгое время приписывали подводникам, итальянским или немецким.


[Закрыть].

«Доброй охоты!» – прокричал по рации Кюнцель.

«Хорошая работа», – констатировал Бюхтинг.

Катера легли на обратный курс…

Следующий выход шнельботов в логово противника состоялся только 31 августа, – раньше не позволяла погода и необходимость профилактики матчасти. Несколько раз поиск откладывался из-за внезапно всплывших неполадок. Ещё пять дней отняло сопровождение транспортов и барж до Керчи и в Азовское море.

Вышли в поиск только два шнельбота – «S-28» капитан-лейтенанта Кюнцеля и «S-102» Тёнигеса. Вышли так же, вечером, и ближе к полуночи обнаружили и потопили близ Новороссийска транспорт «Ян Томп» (1988 брт).

Покой даже не снится

Туапсе. 1943 г. Отдел Смерша НКВД

Столкнувшись в коридоре бывших складов «Пряхинъ и сыновья», старший лейтенант Новик и лейтенант Войткевич узнали друг друга мгновенно, несмотря на своевременные окрики надзирателей: «Лицом к стене!» Оба были не из той породы, у кого коленки подгибаются от зверского рыка «вертухаев». «К стене, так к стене… чего орать-то, к этой, что ли?» Яков даже провёл взглядом через плечо фигуру старшего лейтенанта, остановив одним движением плеча растопыренную пятерню, которой собрался было надзиратель ткнуть его мордой в облупленную штукатурку. Взглядом провёл ироническим, и даже хмыкнул, отметив, как профессионально «не узнал» его Новик, словно Яков для него со штукатуркой слился облупленной. Да и сам Войткевич в заключение своего осмотра зевнул во всю ивановскую, куда уж безразличней. В общем, никак не «Два товарища…»

– «Что же его сюда занесло-то?» – подумал Новик, исчезая за дверью своей камеры.

– «Недавно тут, – отметил, в свою очередь, Войткевич. – Не протух ещё…»

На «завсегдатаев» бывших особых отделов он уже насмотрелся, имел несчастье. Помятые, глаза бессонно-красные, синяки с застоялой желтизной. А Новик бодрячком и даже в «домашних», хоть и казарменного покроя, тапочках.

«Значит, не из-за тех событий он здесь, – немного успокоился Яков, – что свели нас в Крыму весной… Что же тогда?»

Геррен официрен

Керчь. Лето 1943 г. 1‑я Митридатская ул.

Собственно, досадная неопределённость, – жив или благополучно убит Стефан Толлер, «расколота» ли и насколько «Еретичка» Привалова, жив ли и много ли сообщил своему руководству «Игрок» Войткевич, пока оставалась. И это было причиной, по которой гауптштурмфюрер Карл-Йозеф Бреннер, прибыв заранее, «промахнулся» мимо отдела 1 «С» 11-й армии, отдела контрразведки. Добрался поездом до Керчи, но не проявлял особого желания себя обнаружить чуть поодаль легендарной Митридатской лестницы на одноимённой горе, возвышающейся над городом.

Там в двухэтажном, но тесноватом домишке располагалась «Марине Абвер айнзатцкомандо» (команда морской фронтовой разведки). А может, даже и пряталась. Поскольку номерная вывеска её с легионерским орлом была практически анонимной, и не будь на высоком крыльце дома, – чуть ли не единственного из уцелевших, – парочки мышино-серых истуканов, да не отчаливай изредка от него курьерская мотоциклетка, то и в голову не пришло бы, насколько серьёзная команда тут располагается.

…Это даже не было приказом, скорее личной просьбой командира «Марине Абвер айнзатцкомандо», капитан-лейтенанта Ноймана. Просьбой тем более срочной, что вытряхнула она Карла-Йозефа из санаторной койки под Веной, где не долежал он даже заслуженного после тяжёлого ранения отдыха. И о причине этой срочности догадаться гауптштурмфюреру Бреннеру было несложно.

– Вы, конечно, знаете, герр гауптштурмфюрер, что не так далеко отсюда, под Феодосией, один из ваших русских родственников, тоже Бреннер, служил ведущим специалистом на торпедном заводе советских ВМС? – спросил капитан-лейтенант, с отсутствующим видом перебирая бумаги на обеденном столе, некогда принадлежавшем без вести пропавшему купеческому семейству.

– Мне-то известно, – подчёркнуто независимо, без приглашения, уселся Карл-Йозеф, но при этом вызвал разве что не менее отсутствующий взгляд Ноймана, и то мельком. – А вот вам – откуда? – закончил вопрос Карл-Йозеф.

– Из местного концентрационного лагеря русских военнопленных.

– Вот как? – гауптштурмфюрер обернулся на окно, словно надеясь увидеть означенный лагерь, но за окном только белели островки уцелевших белёных стен, бурыми засохшими ранами виднелись кирпичные россыпи и чернели копотные ожоги пожаров.

Зимой с 41‑го на 42 год русские десантники уже брали Митридатову гору, на которой отчаянно сопротивлялись немцы, а потом, летом, войска вермахта вышибали отсюда столь же отчаянно сопротивляющиеся войска Крымского фронта. Так что выражение: «живого места не осталось…» было наиболее точным определением пейзажа. Уже весьма относительно называвшегося «городским». Особенно потому, что из города к этому времени было выселено практически всё население, и большей частью – недалеко выселенное, не дальше Багеровского рва.

– И что же в том лагере? – потёр двумя пальцами глаза Бреннер, сняв очки и, сам не зная точного места расположения лагеря для военнопленных, довольно верно указал направление на него – в сторону особенно выразительных руин металлургического завода им. Войкова, бывшего Брянского. – Нашли кого-то из заводских?

– Даже и не искали особо, сам объявился, – пожал плечами командир «Марине Абвер айнзатцкомандо». – Если помните, в 1942 году, когда нависла реальная угроза освобождения русскими Крыма и деблокирования Севастополя, нам неоценимую услугу оказал один выпускник еврейского коммерческого училища, член Военного совета Крымского фронта и Ставки Верховного [22]22
  Безусловно, имелся в виду Л.З. Мехлис, с параноидальным энтузиазмом уничтоживший Крымский фронт, несмотря на его превосходство по крайней мере в живой силе над 11-й армией Манштейна.


[Закрыть]… – капитан-лейтенант, по определению далёкий от сухопутных дел, покачал головой. – Он удивлял не только своих командующих армиями, но и Манштейна до такой степени, что папаша Эрих по нескольку раз гонял разведывательные самолёты на Керченский полуостров, – убедиться, что у наблюдателей не галлюцинации.

Это Карл-Йозеф и сам знал: стояли части Красной армии под бомбардировкой и массированным артиллеристским обстрелом, как колонны Наполеоновской эпохи: в чистом поле плечом к плечу. Окопы рыть запретил неугомонный деятель во избежание оборонческих настроений. А сам тем временем изничтожал командиров любого ранга куда как энергичнее, чем это получалось у немцев. Поэтому Бреннер только коротко кивнул.

– Это обеспечило нас таким количеством пленных солдат и матросов, что не будь, пожалуй, этих чёртовых крысиных нор, – Не глядя, Нойман мотнул головой куда-то в сторону одинокой заводской трубы, определённо имея в виду Аджимушкайские каменоломни. – Куда они, как крысы, и забились, причём как очень злые и отчаявшиеся крысы… То нам бы и размещать пленных некуда было. Пришлось бы извести огромное количество боеприпасов, чтобы положить всех.

– В это время я был в Крыму… – с плохо скрытым раздражением заметил гауптштурмфюрер. – Так что столь обстоятельно вводить меня в курс дела, герр капитан-лейтенант, нет особой необходимости…

Нойман наконец бросил бумаги и с неподдельным интересом посмотрел на гауптштурмфюрера глубокими чёрными глазами с неразличимыми зрачками.

Известная «независимость» в вопросах субординации чем-то роднила фронтовых разведчиков, пусть даже «Марине Абвер» и «Гехаймфельдполицай». Всё-таки нравы в прифронтовой полосе не те, что в Берлине.

– И то правда, что же я всё вам морочу голову преамбулой, – иронически дрогнул тонкими губами капитан-лейтенант.

– Наверное, потому, что хотите показать, что вам тут тоже не слишком весело приходится?

Предположение Карла-Йозефа прозвучало довольно бесцеремонно, но капитан Нойман только отмахнулся.

– Сейчас и в Берлине, как вы выразились, веселья мало… Хотите кофе?

– Вообще-то, я хочу знать, что там с моим то ли предком, то ли потомком, из числа отшибленных от Фатерлянда Екатериной Великой, – проворчал Карл-Йозеф вроде как по-прежнему недовольно, но, глянув в свою очередь на собеседника, поспешил смягчить тон: – Но и от кофе не отказался бы, особенно, если не эрзац.

Всё-таки, в ближайшее, по крайней мере, время им ещё работать…

Разливая по чашечкам кофе, настоящий, абиссинскую «арабику», добравшуюся сюда бог весть каким путём, Нойман рассказал… Для русского уха это прозвучало бы так:

…Комиссар госбезопасности 3‑го ранга Овсянников, бывший начальник Особого отдела «Гидроприбора», хотел жить.

Чувство вполне нормальное, пока не разрастается до такого животного жизнелюбия, при котором готов перегрызть глотку ближнего, лишь бы… Впрочем, животные как раз таки тем и отличаются от людей, что нет у них понимания – как это: ценой жизни ближнего. Вырвать кусок мяса из глотки себе подобного – это ладно, сам Дарвин поощрил, самку отбить – дело невинное, долг перед популяцией. Но чтобы выторговать свою жизнь ценой жизни товарища по классу, виду и семейству? Сугубо человеческая привилегия.

Первым, правда, ею воспользовался красноармеец с самой, вроде бы, непогрешимой фамилией Иванов. Когда колонна военнопленных, прошествовав по завалам «биржи», оказалась перед воротами бывших заводских конюшен, и бывший учитель немецкого, какой-то уж очень плюгавый в тени дюжих «фельдполицай» и длинной тени тощего офицера, раскаркался по-русски, бог весть зачем копируя немецкий акцент, которого за ним сроду не водилось: – Комиссары, политруки, евреи, прочий «неблагонадежный элемент». – Добропорядочный Иванов трусцой метнулся прямиком к офицеру, минуя переводчика и, озираясь с виноватой улыбкой Иуды на Овсянникова, ткнул в него пальцем, даже не уготовив для поцелуя маслянистые губы.

Да и Овсянникову с оборванными петлицами на гимнастерке было не до Христова всепрощения. Он даже как-то сразу забыл об Иванове. Сразу же озадачился: «Кого бы в свою очередь?» и даже обернулся на товарищей по несчастью. Но те, словно почувствовав иудину «породу», откровенно от него шарахнулись, расступились…

– Вот от него мы и узнали о весьма уникальном проекте русских. – Нойман отпил из белой фарфоровой чашки с привычным орлом на донышке, кстати сказать, почти «табельной» чашки, входившей в обеспечение солдатских и офицерских столовых. – О проекте движущейся по сложным кривым, возможно, что и самонаводящейся, электроприводной торпеды с контактно-неконтактным взрывателем, – закончил капитан-лейтенант Нойман.

Карл-Йозеф недоумённо дёрнул тонкой бровью на желчной физиономии.

– Уникальной? Но позвольте, а как же наш «Цаункёнинге»? Неужто вы хотите сказать, что разработка русских в чём-то…

– Во многом, герр гауптштурмфюрер, – отставив чашку, не без досады вздохнул капитан-лейтенант. – Разработка вашего родственника, – вот уж не знаю, какой дальности, – военного инженера, «товарища» Бреннера, превосходит наши по главному параметру.

– Это по какому же? – уже заинтригованно уставился на него «господин» Бреннер.

– Ну, если документально…