Текст книги "Мертвые молчат"

Автор книги: Юрий Иваниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

13

Хотеть или не хотеть гласности – это уже стало личным делом; вопрос теперь в приспособлении к ней. Во всяком случае – это важнее, чем с нею бороться. Не так ли?

Автобус телевизионщиков прикатил около девяти, с помпой зарулил к райотделу, и двое тертых калачей принялись громогласно уточнять, где именно состоятся похороны «крестного отца».

К удивлению дежурных, ни Сагайды, ни старших на месте не оказалось, не было и вразумительных инструкций. Минут десять ушло на вопросы и звонки. К исходу десятой минуты возле телебуса оказался удалой райкомовский инструктор и развел насчет того, что все съемки обязательно надо согласовывать с местными властями, а также о том, что в районе имеется множество достижений, не охваченных пока что средствами массовой информации; если уже снимать, то их, а вот всяческие нехарактерные явления категорически ни к чему.

Тертые калачи живо сунули ему под нос микрофон, нацелили два объектива и попросили повторить, особенно интимные заявления насчет согласования съемок и нехарактерных явлений. Вспыхнула подсветка, зажглись красные лампочки видеокамер, и тут вдруг выяснилось, что удальца разбил речевой паралич, быстро перешедший в потребность ретироваться под сень кабинетной люстры.

Сагайда все не являлся, но прямо на дежурного пришла срочная телефонограмма из исполкома: послать наряды – запретить и предотвратить шествие, митинг и что там еще как не зарегистрированное надлежащим образом.

Само собой, четыре уазика с мигалками, размалеванный автобус со здоровенными буквами «ТУ», катящий вслед за ними, трескучий сине-желтый мотоцикл, отправившийся за ними вдогонку, не могли не привлечь полсотни зевак на площадь перед аллеей Энтузиастов, откуда должно было двинуться шествие.

А там уже группировались теплые, не то с похмелья, не то с поддачи по утряночке, рэкетиры, а чуть в сторонке – солидные дядечки, среди которых опознавались служащие исполкома, потребсоюза, нескольких контор и фабрики фурнитуры.

Еще в сторонке – два десятка женщин, сослуживцы Клавдии Деркач и матери ее учеников.

Была здесь и Таня Стеценко.

Сагайда, хоть и не имел пока что права, все ей рассказал, когда аргументировал свою просьбу не ходить. Но Таня пошла проводить подругу – «а на того выродка я и не гляну».

Уже подошла машина с гробами. Народу прибавилось. Один из тертых калачей вскарабкался на плоскую крышу автобуса и принялся водить раструбом объектива, как пулеметчик при отражении атаки.

Его заметили – но толком не отреагировали; как раз в это же самое время потный от волнения младший лейтенант приложил к уху рацию, выслушал окончательный приказ и выступил вперед.

Рацию опустил, а в руку взял мегафон. И, естественно:

– Прошу разойтись! Мероприятие запрещено!

Звукооператор обрадовался, высунул из автобуса тупое копье микрофона.

Из толпы провожающих в последний путь выбрался седой, солидный Череватько и завелся весьма авторитетно вещать, что никакого специального разрешения на похоронные процессии не требуется, а следовательно – требования милиции незаконны.

Из автобуса выкатились еще двое тертых калачей, один – с ручной камерой, другой – с «репортером» наготове; тут нельзя уже было не обращать внимания. На тертых калачей попробовали шумнуть – но когда убедились, что им этого и надо, записывают, опомнились и начали кто отворачиваться от камеры, а кто – растворяться среди зрителей.

Несколько минут – и большинство полотняных пиджаков и тусклых галстуков (летняя униформа чиновников юга) рассосалось среди зевак. Исчезло и несколько рэкетиров, самых трезвых или самых сообразительных.

Операторы вели съемку.

Рация лейтенантика вновь застрекотала: подошли свежие указания. Пока он прислушивался и коротко рапортовал, прикатил зачуханный «рафик», и из него полезли музыканты. Последние еще вытаскивали инструменты, а первые уже выстроились и начали выдавать нечто, напоминающее бессмертный Моцартовский марш.

Тертые калачи и это снимали и записывали.

Лейтенантик дослушал, взмок еще больше и – засуетился, отправляя свою команду назад, в «уазики». Через минуту машины рванулись и исчезли, оставив на площади сержантов: на лицах ребят читался категорический приказ не вмешиваться.

Тертые калачи снимали и это.

Рэкетиры затоптали окурки и взвалили гробы на могучие плечи.

Оркестр двинулся следом, не прекращая истязание Моцарта.

И тут из группки Клавиных подруг вырвалась Таня Стеценко, загородила путь и звонко выкрикнула:

– Стойте! Нельзя его хоронить с музыкой! Он убийца!

Тертые калачи трудились как пчелы, и наверное потому один из идущих порожняком рэкетиров только и сделал, что несильно столкнул Таню с дороги да добавил пяток слов, которых, наверное, никто доселе по Таниному адресу и мысленно не произносил. Вроде ничего особого – только вдруг показалось Тане, что это – некий аванс…

Но музыка вдруг стихла, оркестранты остановились – и очень немногочисленная процессия двигалась дальше по Аллее Энтузиастов в полной тишине.

В последующее время эксцессов больше не происходило – если не считать долгого разговора персека райкома с телевизионщиками.

Разговора, который увенчался пополнением райкомовской видеотеки копией материалов, отснятых за утро.

Эксцессы происходили позже, ближе к вечеру, когда в райком начали вызывать, для беседы с Первым, некоторых активистов похоронного ритуала…

Но это – позже.

А утром, когда Сагайда, избавившись от всех дел, утешал оскорбленную Таню, серая «Волга», неведомым путем приписанная к облпрокуратуре, выбиралась на трассу.

Вел Вадик, а Матвей Петрович, ослабив галстук, продолжал начатый разговор:

– …И спросил себя: а что, если бы Жора остался в живых? Совсем бы другой расклад. Как раз по его размаху: комплексный выигрыш. Никому не надо платить по обязательствам: с чего же платить, если ограбили, все в доме перевернули! И никто бы не задергался, представив, что это за грабители, которые самого капореджими не побоялись! Вроде – избавился бы от нашей фирмы: что бы тебе осталось, как не поверить в сказочку, что Деркача – водят, что он – жертва. Глядишь, из жалости кое-какие старые его грехи и простились бы. Третье – развязался бы с Клавою и так, что в самом деле не пришлось бы ничем делиться; а я уже к тому времени о «змеюке» знал… А еще был у меня такой большой интерес: кто же это в самом деле побывал у Деркача дома? Рисковал же, да как! Или хозяин бы вернулся, или милиция, тоже не сахар, объявилась бы… Знал, положим, что Жора не явится – но не знал же, как скоро прибудет милиция! Риск-то какой! Что-то надо было, очень важно и очень срочно, – а подготовка сделана, как будто не торопился: нигде следов нет… Особенно с полом интересно: дождь на улице, а ни на паркете, ни на коврике у дверей ни-ни грязи…

– Сложно, – согласился Вадик.

– И как дверь открыл? Замок снаружи поцарапан, а на сувальдах ни одной посторонней частицы: открывали «родным» ключом. Которым? Все на месте: два на трупах, – один – у дочки и один – в Кировском… И в доме не слишком убедительно…

– Имитация! – сообразил Вадик.

– Да. И поспешная. В расчете на девочку. Чтобы она увидела, не разобралась и подняла шум. Не для милиции – а для кого надо. Это Деркачу надо и было… Но – живому Деркачу. Чтобы спокойнее отлеживалось на больничной койке. Много собралось мотивов. Выгодную игру он для себя затеял. Комплексно выгодную игру. Нужен был еще мазок…

– Но все это могло быть и совпадением…

– Все? Слишком много… Впрочем, я такую вероятность тоже допускал…

– А как же уверились?

– Когда наган в лопухах разыскали. И тряпочку, в которую он был завернут. Тут и без баллистической экспертизы стало ясно, что отброшен правой рукой с места выстрелов… Сторонний убийца унес бы оружие с собой или если выбросил бы – то подальше от места, в речку или канализацию…

– Но вы же догадались раньше, чем нашли револьвер, – вспомнил вчерашний вечер Вадик.

– Предположил. Увидел картинку. Но надо было все проверить.

– А мог ведь быть и третий… – предложил Вадик.

– Не тот случай. Зачем Деркачу зависимость? Для него, наверное, главным козырем было – что он может все сделать сам, сам всех объегорить, ни с кем ничем не делиться. Кстати, револьвер соответствует кобуре. И в кармане пиджака найдены следы пребывания нагана. Что Сагайда против этого Матвеева имеет? Вполне расторопный парень…

– И все же… Неужели у вас не было других версий?

– Еще сколько… Но все лопались, как только я спрашивал себя: почему первый выстрел был такой негарантированный, если стрелок умел убивать профессионально?

– А вы считали, что первый выстрел – Деркача?

– Как же иначе? Здоровяк, атлет, мастер боевого самбо – все же знали, что Жора и троих уложит! Внезапное нападение – тоже проблема: проезд – пустой, тихо, даже больших деревьев нет поблизости. В такой тишине подкрасться невозможно. А выстрелы – в упор, сзади. У Клавдии на лице застыл покой… Нет, никак не связывалось. Кто бы ни был убийца – он бы выстрелил сначала в Деркача и стрелял бы до тех пор, пока не убедился: мертв. А уж потом… И уже потом убрал бы свидетеля.

Приближался знакомый перекресток. Шеремет, взглянув на часы, решил:

– Свернем к тетке Явдохе. Бог весть когда удастся пообедать.

У Вадика были несколько иные планы, но он послушно свернул: сытый Шеремет – совсем не то, что голодный.

И сказал:

– Да, останься Жора живым – сказал бы, что стреляли те, кто шантажировал… И я бы старался! И все – мимо…

А Вадик спросил:

– Как вы думаете: всерьез собрался лечь на дно?

– Может быть. Забрал бы Василька и «змеюку» и укатил бы из города… Деньги позволяли.

– Крупно хапнул? – поинтересовался Вадик (не успел заглянуть в протокол обыска).

– Еще как. Куда больше, чем предполагалось. Два тайника нашли: в одном – сорок монет, десятки; а в другом – целый сверток: сто пятьдесят тысяч, полусотенными.

…И вновь промелькнула у Матвея Петровича мысль, что слишком много, что не собрать такие деньги в провинциальном городке.

– Многовато, – сказал и Вадик, притормаживая у крыльца.

Клиентов прибавилось.

Кроме рефрижератора, который по-прежнему маячил неподалеку, у кафе остановилось три грузовых «ЗИЛа» и МАЗ-плечевоз. Шоферы – четверо – устроились на веранде и расправлялись с похлебкой.

Три «ЗИЛа» и «МАЗ». Уехали. Прицеп…

– Неужто забывают? – спросил Вадик, глядя на площадь.

– А что, не видите? – Явдоха не любила, когда пристают к Катеньке. – Вон, полюбуйтесь: стоит, как гора, а хозяина черти унесли…

– И в самом деле, – поднял голову Шеремет, – куда это «Колхида» подевалась? Или там «КамАЗ» был?

– «КамАЗ», – подтвердил Вадик.

– А номер – запомнили?

– Нет… – тихо сказал Вадик, – заляпанный весь, я еще удивился… Но буквы – помню. А Ч М.

Катенька добавила:

– Вчера здесь крутился – чуть не до обеда. Глазами стрелял. А рожа небритая.

И ушла на кухню.

– А потом – куда исчез? – спросил Шеремет, отодвигая тарелку.

– Куда-то ходил, – Явдоха пересчитывала деньги, – потом примчался, фуру отцепил – и улетел, как бешеный.

С минуту следователи молчали. Потом Вадим спросил:

– Катенька, не знаешь, куда он ходил?

– А звонить, – отозвалась девчонка из кухни, – на почту. В Узень, вроде… И еще куда-то: пятерку разменял на автомат.

– Приведи участкового, – распорядился Матвей Петрович, – надо смотреть.

…Сразу за дверцами фургона стояли, до самого верха, ящики с кислыми яблоками. А за ними все оказалось забитым пузатыми торбами с маковой соломкой.

– Сто пятьдесят тысяч, – раздельно сказал Шеремет, – а я все спрашивал себя: и откуда у Деркача такие деньги?

– Круто, – признал Вадик.

– Вот высчитал, скотина: продал бы тебе их ниточку – и мотай, прокуратура, кредиторов! А Жора с деньгами – был бы таков.

– Жаль, что не успел продать, – сказал Вадик и пнул мешок, – теперь что! Мертвые не скажут…