Текст книги "Острова восходящего пива"

Автор книги: Юрий Якимайнен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

(Знакомство)

Через Джонни я познакомился с русским, живущим в Токио.

Георгий Борисович содержит бар в районе Эбису. Я ел у него винегрет, цыпленка, икру, красную рыбу. Он научил меня наливать пиво в кружку из аппарата. Оказывается, чтобы было меньше пены, ее нужно под струей держать не прямо, а слегка наклонив.

– А какое пиво в России? – спросил он.

– Отвратительное, – ответил я. – А в пивбарах, к тому же, разбавляют то водой, то газом. Даже стиральным порошком. И кружку держат специально прямо, и только прямо, чтобы было побольше пены.

– Но это же просто обман, – удивился Георгий Борисович.

– Конечно, – ответил я, – и у нас к этому привыкли.

Он перевел двум-трем завсегдатаям, японцам, и те закачали головами: «Ах, соо дэс ка?» Выражая удивление такой дикостью.

Я не говорил, конечно, где конкретно разбавляют, и кто в этом смысле является чемпионом. Нельзя же все секреты выдавать – этому нас и в школе учили, и в армии, и продолжают учить сочинители-патриоты. Тем более, что рядом со мной сидел владелец переводческой фирмы, родом из Штатов, ветеран корейской войны с подозрительно странным именем (я имею в виду с подозрительным по своей простоте) – его звали Джим Смит. И рядом с ним его приятельница-японка, спортивного роста и телосложения, и еще одна девчонка, сотрудница его фирмы, которая все гордилась своей страной, и у нее, что ни слово, то «наша Америка», и «у нас в Америке», «в нашей Америке»... То ли она была из Сан-Франциско, то ли из Лос-Анжелеса. По внешнему виду похожа на филиппинку, да она и была, кажется, филиппинкой... «Значит ей в Штатах комфортно», – помню, подумалось мне.

– Но вообще-то... – сказал Георгий Борисович. – У него лысый череп (он его бреет), прямой нос, тонкие губы, крепкая фигура. Он говорит. А сам работает точно и споро, и в его руках кружке пива хорошо и комфортно, как кому-то в Америке, и он ее подает любезно, и, принимая, чувствуешь двойной аппетит, и он подливает польскую водку, и виски тому, кто хочет...

– Но вообще-то, – говорит он, – бабушка мне рассказывала о России много хорошего.

Его бабушка была вынуждена бежать со своим мужем от наступавшей большевистской орды. Георгий Борисович – внук колчаковского генерала. Более того, его дедушка служил в штабе Колчака. Семья сначала оказалась в Харбине, затем в Шанхае, затем в Японии. Он рассказал, что многие их знакомые в пятидесятые годы вернулись в Россию, было такое движение, но он знает только одного, кому удалось нормально устроиться. Тот стал жить в Москве, нашел работу на радио.

Георгий Борисович никогда не видел Россию. Он родился в Японии. Женился на японке. Они работают в баре вдвоем. Он жил одно время в Америке, а потом решил, что в Японии все же лучше, и вернулся. «Мне кажется, что Япония все же лучше... здесь мои друзья детства, многие из которых стали влиятельными людьми, здесь я получил образование»... Пока он это говорил, американка назвала какого-то своего университетского преподавателя. То ли Петровского, то ли Павловского. «Да я его знаю, – сказал Георгий Борисович, сказал он на чистом английском, – ты спроси у него, скажи: «Джорж привет передает». Он, конечно же. Вспомнит... Был еще тот орел. Чего мы не творили только в молодые годы!.. Я знаю все западное побережье, и меня там многие знают»...

Когда же он переходил на японский, то моя жена восхищалась его чистейшим японским. В том маленьком баре говорили тогда на трех языках, иногда одновременно и путано, и какие-то темы терялись и возникали снова. И вот, когда он сказал, что в России много хорошего, я ответил:

– Конечно, это как посмотреть. Пейзажи, Питер, кое-что в Москве. Приезжайте, я вам покажу, разумеется, все самое лучшее. Покажу Суздаль, Загорск, съездим в Ясную Поляну. Конечно, в России есть места... Познакомлю вас с моими друзьями: поэтами, писателями, художниками, актерами и музыкантами, рабочими и безработными, кооператорами, учеными...

Через неделю примерно он пригласил меня к себе домой, туда же, в район станции Эбису. Дом, в котором он живет, недалеко от его заведения (которое можно назвать и гриль-баром, и якиторией, но все-таки с русским уклоном).

У него хорошая, довольно просторная квартира. У его жены большая коллекция колокольчиков. Судя по коллекции и фотографиям, они любят путешествовать и объездили чуть не весь мир. Они познакомились, когда им было лет двадцать, и с тех пор всегда вместе.

Кстати, она внучка известнейшего генерала Ноги, не без успеха в свое время атаковавшего Порт-Артур. На видном месте в квартире висит групповое фото японских и русских военных – оно сделано сразу после подписания какого-то договора – на переднем плане дед Георгия Борисовича и генерал Ноги, которым было тогда, разумеется, невдомек, да они и представить себе не могли, что внучка и внук их станут супружеской парой, дружной четой. Показал он мне и фотографию 37-го года:

– Вот этот пупсик, с соской, сидит у мамочки на руках, таращит глазенки – это мой родной брат. Он сейчас в Штатах, генерал зеленых беретов. Все основные звания и повышения получил во Вьетнаме, в войне с коммунистами... Помнишь, фильм «Апокалипсис сегодня » Френсиса Форда Копполы? – Брат говорит, что, в общем, многое там показано очень похоже...

– Если бы вы в то время были в России, я имею в виду 37-й, – немного подумав, заметил я, – вас бы расстреляли, или сгноили бы, Георгий Борисович. Непременно. И вас, и вашего брата, и маму, и бабушку, и вашего дедушку.

Он рассказал, что многие годы хотел увидеть Россию. Не раз даже всерьез собирался, но мама каждый раз его отговаривала: «Не едь, кегебисты возьмут тебя заложником и потребуют что-нибудь от правительства США, какого-нибудь своего шпиона, ведь у тебя брат слишком важная персона»...

– Но я думаю, – отражает он своей голой головой яркий свет люстры, – у вас там многое изменилось, и если я поеду, то они не посмеют, а?..

(Акция «Серп и молот»)

Позвонил мой турецкий друг, актер по профессии, и спросил, не могу ли я сниматься в кино – на студии «Никкацу», оказывается, нужен человек со знанием русского языка. Конечно, я согласился. Тогда он дал телефон агента. Он говорил по-английски, а в нем, как известно, нет категории рода, и я сначала подумал, что агент – это мужчина, но оказалось, что девушка. Она поинтересовалась, какой у меня рост. «О, отлично, – сказала она, – это нам подходит, а то я, честно говоря, волновалась, думала, что вы слишком высокий»... Мы тут же договорились встретиться с ней в ее доме, в районе Роппонги. Я уже знал этот район – как-то мы обедали там с женой в индийском ресторане «Моти». В Роппонги много консульств, посольств, есть магазины, специально рассчитанные на иностранцев, в которых можно купить «родные» продукты... Много баров и дискотек, магазинов одежды, где наряду с обычными представлены и слишком смелые образцы, которые находят спрос разве что у отдельных представителей молодежи...

Я ехал на встречу и думал о том, что хотя я и не снимался ни разу в настоящем кино, но опыт у меня какой-то все же имеется. Раза три я читал свои рассказы на радио, много раз выступал перед публикой. Кроме того, дублировал кинофильм – тридцать сеансов проговорил за всех актеров все их слова. Это, помнится, был болгарский приключенческий фильм «Афера»...

У выхода из метро ко мне подошел некий парень, проводил к автомобилю, и по узкой улочке мы съехали к искомому дому (одновременно офису) – опять мне напомнила эта улица Ялту... Я оставил, как принято здесь, ботинки в прихожей и прошел по мягким коврам в холл с ампирной мебелью и старинными вазами по углам, двумя фортепиано «Ямаха», около которых пюпитры, микрофоны на высоких стойках, мощный двухкассетник, еще какая-то записывающая аппаратура. Я уселся на дорогой диван, отразился в зеркальной стене напротив... Отражался минуты три. Пришла девушка-агент, принесла чай, дала заполнить бумажки, контракт, поговорили. Она сказала, что хотела бы поучиться хотя бы годик в Московской консерватории, и она даже будто бы обращалась в советское посольство, что находится от ее дома рукой подать, в том же районе Роппонги, но возникли проблемы с визой. То ли там нужно было особое приглашение от принимающей стороны, то ли что-то еще. Она обмерила меня, записала данные, я выпил чайку, договорились, когда и куда я приеду на репетицию. Прощаясь, она вышла прямо на середину улочки и поклонилась мне несколько раз.

Через три дня в условленный час на станции Чоофу в подземном переходе ко мне направился высокий молодой индус. «Вы мистер такой-то, да? Очень приятно, а я Дэвид», – представился он. Что он индус, сомнений быть не могло, потому что он был в чалме.

На репетиции я познакомился с режиссером Шусуке Канеко. Оказалось, что он же и автор сценария.

Русский космонавт, по сценарию бесфамильный, а в жизни, может быть, полковник Соколов, или подполковник Волобуев, или майор Колотушкин – не важно, жил себе на космической станции, летал вокруг шарика, фотографировал чего надо и не надо, питался из тюбиков. Для солидности даже, может быть, в газетах сообщалось, что он «выращивает в невесомости монокристалл окиси цинка», но вот что-то случилось. И чтобы разобраться, в чем дело, он вылезает из люка, выплывает в своем скафандре в открытый космос и видит неполадку: может, там обшивку раздуло, или задело чем, или отвалилось чего...

– С этого и начинается твоя роль. И ты восклицаешь: «О, мой Бог!», выражая тем самым удивление. Как это будет звучать по-русски?..

Я спросил:

– Ситуация комическая? Фильм комедийный?

– Да-да, – подтвердил Канеко.

– Ну, тогда, – ответил я, – лучше будет сказать «Бог ты мой! Ну и дела-а...» Или просто с удивлением «Бог ты мой!»

– Хорошо, – согласился Канеко по-японски, а Дэвид перевел мне на английский. – Следующий эпизод: ты начинаешь устранять неисправность, стучишь методично молотом по станции и в один из моментов роняешь его из рук. Ты пытаешься поймать его, делаешь движение рукой, подаешься телом, но не ту-то было... Молот медленно, но верно уходит все дальше, отдаляется в сторону нашей голубой планеты. «Он же специальный!» – сдавленно кричишь ты... с чувством... А потом собственно само действие фильма: молот попадает в поле зрения следящей системы, по сценарию американской, срабатывает компьютер, разворачиваются события, а в конце, когда все, несмотря ни что завершается, опять на экране появляется наш упорный космонавт, то есть ты. Но на этот раз у тебя в руках уже не молот, а серп...

– И, конечно, он роняет серп, – рассмеялся я, – второй советский символ!

– «Опять я напутал!» – кричит космонавт, когда он уронил серп, и видит, что тот, как и молот, улетает к земле. «Опять я напутал! Что со мной?!» Как ты думаешь, – спросил Канеко, – лучше оставить эти слова по тексту, как есть, или, может быть, что-нибудь другое придумать, что-нибудь ударное? А то я и сам чувствую, что получается не текст, а какой-то детский лепет, какая-то размазня...

– Может быть, что-нибудь про Горбачева? – намекнул Дэвид. – Потому что многие люди знают его имя, тогда они почти и без перевода поймут, будет интересно. Понимаешь, этот космонавт что-то натворил и беспокоится...

– «Что я скажу Горбачеву?!» – осенило меня. – Вот мировая фраза, ребята! Вот слова, которые он должен орать!

Я перевел на английский, Дэвид – на японский.

– Отлично! – улыбнулся Канеко. – Оставим эти слова.

На другой день ровно в час дня мы приступили к съемкам. Из специального ящика достали мое облачение, почти полную имитацию космического: с трубками, кнопками, ранцем за спиной, перчатками и специальным шлемом. Одеваться, то есть влезать в оболочку, мне помогали Дэвид и еще двое сильных ребят и хлопотливая девушка, которая, видимо, была ответственная за костюм, и она же прикрепляла ко мне липкие эмблемы: «СССР», герб, флажки. Мы уже хотели попробовать установить шлем, но тут появился пожилой поддатый мужик, принес им изготовленный пояс. Пришлось снова разоблачаться и, пропустив одни лямки между ног, другими охватить бока. Сквозь костюм вывели кольцо, за которое меня собирались цеплять... Затем мы вышли в павильон. Я увидел космическую станцию, нависшую над съемочной группой. Операторы, осветители, там же был и режиссер Канеко, и какой-то стройный, и фатоватый и авантажный джентльмен в прекрасном костюме песочного цвета – он сидел на стуле, нога на ногу, острый ботинок – может, продюсер?..

Меня представили съемочной группе, я улыбнулся, поклонился честной компании и полез на станцию. Сверху свисала проволока. «Не слишком ли тонкая?» – показал я. «Ничего, – отмахнулся поддатый мужик. – Выдержит». Он, видимо, заведовал всякими подобными поделками, штуками. Как-то в районе Коктебеля, в Крыму, я видел точно такого же техника-пиротехника – там Ялтинская киностудия снимала фильм. В таких же зачуханных штанах и в такой же ковбойской шляпе. И в одном американском фильме про каскадеров тоже... Они все, кажется, на одно лицо: независимые, сосредоточенные, со своей, что называется, рабочей гордостью, уверенные в себе, – я бы сказал, даже слишком... «Ну ладно, цепляйте, что ли»...

Вскоре я понял, что быть актером нелегко. Прожекторы, жара. На меня надевают шлем, в котором еще теплее. В нем, как и положено, встроенный микрофон, и другие приспособления, так что все, что я ору, сразу передается и записывается на пленку. Меня поднимают над станцией. Как в цирке: рабочие тянут веревки, лязгают блоки, напрягаются тросы. Несколько раз я удивляюсь обнаруженной неполадке: «Бог ты мой»... Начинаю работать молотом. Меня просят задрать повыше левую ногу, чтобы усилить впечатление невесомости, просят не держаться за станцию рукой, не хвататься за нее, а я делаю это, потому что меня то разворачивает, то слишком выносит вперед... Я опять машу здоровенным молотом, я плаваю в воздухе, держу равновесие телом, мягко дотрагиваюсь иногда левой до станции (как бы в невесомости), а при помощи правой продолжаю орудовать своим кувалдометром. Слышу команды режиссера: «Камера!» И поехала по рельсам камера. Я работаю, не обращаю внимания. Но внутренне я готовлюсь... Громкий крик: «Акшен!», то есть акция, съемка... «Раз... два... три...» Четвертый удар, и я неосторожно упускаю молот. Пытаюсь его схватить (не очень резко, все-таки «невесомость»), и когда вижу, что это невозможно – молот улетает от меня все дальше и дальше, в сторону родимой земли... – в сердцах восклицаю: «Он же специа-альный!» Я сделал так раза три-четыре и думал, что уже все, о’кей, переходим к следующему эпизоду, но вот смотрю: мне несут молот другой – по виду такой же, однако по цвету он серебристый. Несет торжественно женщина, очень ответственная за него, преисполненная заботы о нем. Оказывается, что все предыдущее было просто напросто дублями...

Я висел, опускался, летал, кричал, размахивал руками, пот струился градом... Когда с меня снимали увесистый шлем, то все, кто находился рядом, обдували меня: кто картонкой, кто текстом сценария, кто фанерой, кто помогал мне вытирать лицо полотенцем... Кстати, я не просил их об этом, и это не входило в их обязанности, но тем не менее... Иногда я, стоя так, старательно обдуваемый со всех сторон, удивлялся не по сценарию, а сам себе: я – в космическом одеянии на фанерной станции, а вокруг японцы, в основном молодые интеллигентные лица, все воодушевленные работой, а там, напротив, внизу, еще один очень важный, в дорогом костюме, в дорогом галстуке, красавец тонкий, нога на ногу; у режиссера и его помощников в руках видеомагнитофоны размером с толстые книжицы, на приборах антенны с флажками. Режиссер иногда подходит ко мне (точнее: взбирается), прокручивает назад пленку на портативном видео, и я вижу настоящее кино: космическую станцию в черном космосе, космонавта, который на ней трудится, роняет молот... Режиссер Канеко указывает на ошибки – где-то сделать естественнее и т.п. ...Удивляюсь: говорю по-английски, индус в чалме переводит... Я снова взлетаю, я снова кричу, пот ручьями. Теперь у меня уже в руках серп. Меня просят, чтобы я держал его так, чтобы он отблескивал в кадре... И вот, когда в очередной раз я кричал «Что я скажу Горбачеву?!», я оборвался...

Я успел крикнуть только «Что я скажу!..» и рухнул на станцию со страшным треском и грохотом, так что опилки и щепки полетели в разные стороны. Хорошо еще, что упал на искусственное сооружение, а не на бетонный пол в павильоне... Все перепугались. Даже «продюсера» будто куда-то сдуло. Там, где он за секунду до катастрофы был, валялся только опрокинутый стул...

«Ничего-ничего, не волнуйтесь, все нормально. Советские космонавты не сдаются... Ну грохнулся, ну синяк набил»... Проволока, кстати, порвалась не сама по себе, а в месте соединения ее с кольцом, так что поддатый отчасти был прав, когда говорил, что вес она выдержит.

Устроили небольшой перерыв. Во-первых, надо было починить станцию. Ребята сбегали, купили и принесли мне горячий кофе (в специальной баночке), бутерброды, я выкурил сигарету... Решили заменить пояс, и когда его меняли, то многие увидели, что бока у меня растерты и кровоточат. Страшно удивились.

Затем мой космонавт снова летал, орудовал серпом, подчищая, может быть, ржавчину, или, может быть, заусеницы, или он подрезал наросты неизвестных еще науке космических ракушек, и он ронял серп, и он орал в ужасе от предстоящей встречи с Верховным Правителем, с самим Горбачевым, который, весьма возможно, за все эти «подвиги», всех привилегий и званий лишит: «Что я скажу Горбачеву?! Теперь мне белого света не видать!» Последнюю строчку я добавил во время съемок, когда образовалась вдруг небольшая пауза, и надо было чем-то заполнить ее...

Закончили весь этот хепенинг только вечером, часов в семь. Дэвид рассчитался со мной в такси, я расписался... За один день я заработал одну восьмую или десятую часть заработка среднего японского служащего, скажем так... «Стало быть, я заработал столько за один день. – Ну, прямо кинозвезда»...

Я возвращался домой. Усталый, с избитыми, окровавленными боками, с гудящими мышцами и влажными зачесанными волосами, с деньгами в кармане, которые я решил отдать жене.

Я вышел из сабвея (метро) в своем районе Сугинами на станции Синкоенджи. Теплый вечер, каждый дом, каждый угол расцвечен рекламой; зажигаются, гаснут, зажигаются иероглифы или знаки хираганы, или катаканы, или буквы латинские; вращаются стеклянные цилиндры с бегущей по ним сине-красной спиралью – рекламы парикмахерских; яркая рябь – обложки цветных журналов, часть из них выставлена прямо на улице, россыпи, штабеля комиксов; один за одним магазины косметики, фото, магазин-пекарня; видео, где за витринными стеклами винегрет боевиков, шедевров и поделок мирового киноискусства, бары с бумажными фонарями у входа, полтротуара занимают бесконечные стоянки велосипедов; мелькают, пульсируют лампочки; несутся полированные авто, отражая картину, преломляют все эти краски, огни, превращают их в полосы, уносят с собой.

Еще в метро захотелось пить, и еще в метро я решил, что заверну к своему пивному автомату. С глухим стуком выпала банка. Я шел, на ходу прикладываясь к прохладному пиву, и думал, что, в сущности, это мой первый приличный заработок... И почему я не мог зарабатывать нормально в родной стране? Или, может быть, я не работал, или не хотел работать?.. Да, конечно, хотел, и всегда работу искал, и, кажется, никогда не гнушался работой, пусть даже самой простой...

И вот я шел с деньгами в кармане, со своей первой приличной получкой, двадцать пять тысяч иен, я шел домой, где меня ждали, где я был нужен, туда, где меня любили, я шел по теперь родному мне городу Токио... Я был доволен, я гордился собой.

1990г.