Текст книги "Острова восходящего пива"

Автор книги: Юрий Якимайнен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

(Квинтурия)

Во время третьей нашей встречи, в приятной обстановке за пивом, Джонни Квинтус, что называется, открыл мне душу, поведал о своих планах.

В ближайшее время он покупает один из необитаемых островов в архипелаге Тонга (там множество атоллов с пальмами и лагунами) и провозглашает новое государство Квинтурию. Предварительная договоренность с королем Тонга, кажется, есть. Тот, который Джонни присмотрел, особенно живописный, стоит всего полмиллиона долларов, однако со всеми издержками понадобится, видимо, миллион.

Квинтурия – это государство, в основе которого лежат принципы дружбы, добрососедства и взаимопонимания. Квинтурия не только исповедует эти принципы, но и реально помогает разным странам найти пути сближения. Мир разрознен, разорван, отношения между странами строятся на примитивной меркантильной основе. «Мир лишен цвета», – слова Джонни, которые следует понимать широко. Квинтурия как раз и должна явиться связующим, скрепляющим, недостающим звеном, привнести элемент творчества.

Квинтурия – независимая страна с независимыми взглядами и политикой, свободная от амбиций и влияний. Это модель будущего мира, будущего общества, где каждой личности найдется свое место, и будут даны возможности для творческого самовыражения. В Квинтурию постоянно приглашаются и живут там поэты, писатели, художники, композиторы, режиссеры, дизайнеры и т.п. (не только известные, но и о которых еще не знают). В Квинтурии они могут работать свободно, спокойно, не отвлекаясь, потому что в Квинтурии все есть, она ни в чем не нуждается.

Название страны с одной стороны происходит от имени ее создателя, а с другой означает пять континентов. Поскольку Квинтурия – государство космополитов, здесь нет ни национальной розни, ни религиозных трений, ни идеологических разногласий, ни расовых выступлений.

Если образно, то Квинтурия – тот самый Сырный остров, который однажды посетил Мюнхгаузен. Инициатива, ум, творчество, доброта – это и есть как бы сыр, который лежит под ногами у каждого, и сколько его ни бери, он все равно нарастает вновь... Квинтурия – модель и прообраз тех обществ, которые построят люди, высадившись на других планетах. Разумеется, это будут люди с фантазией, творческие, открытые и общительные, как сам король Джонни Квинтус.

Во всех, без исключения, странах Квинтурия будет создавать свои представительства и посольства. Квинтурия – это каркас для созидания нового мира.

Паспорт Квинтурии приравнен к дипломатическому и позволяет его обладателям путешествовать по всему миру без виз и особых разрешений, проживать в любой стране столько, сколько потребуется.

Государственный язык Квинтурии удо-удо – еще одно изобретение Джонни. «Удо-удо» – многозначное сочетание и означает чаще всего удовольствие, перевести его трудно, но близко стоит к нему выражение «миру мир»... Языком же общения является английский, как удобный и в мире распространенный. Газеты, журналы, кинофильмы, программы телевещания также осуществляются на этом языке. Джонни Квинтус говорит по-английски свободно. Кроме того, он знает немецкий (на нем он пишет стихи), испанский и шведский, поскольку последний его родной.

Деньги Квинтурия для начала получает от трехсот миллионеров. От каждого по миллиону. От них не убудет. Список имен и адресов у Джонни имеется.

Квинтурия не скользит по поверхности, а идет вглубь, дает объективную информацию, невзирая на лица и дружеские привязанности, занимается реальными делами, не разбазаривая средства, и если начинает что-нибудь строить, до достраивает до конца... И в заключение изложения своей программы, Джонни, подняв в приветствии бокал золотистого пива, объявил, что последним своим королевским указом он назначает меня премьер-министром новой страны. Не забыв, при этом торжественно произнести сакраментальное «удо-удо!»...

– А почему бы нам не выбрать место для Квинтурии где-нибудь в Балтийском море?– спросил его я, чувствуя, что хотя и выступаю в новой для себя роли, но ориентируюсь уже довольно свободно в проекте. Возможно, и благодаря возлияниям...– Или арендовать один из Курильских островов? А то и все сразу! И разом решить проблему так называемых "северных территорий"?!

– Там холодно, – немного подумав, ответил Джонни, – Квинтурия – цветущая страна и архипелаг Тонга подходит для нее лучше всего. К тому же король мой друг. Год назад я в том районе лишился... довольно большой суммы денег... Да ладно, это отдельная история и я не жалею, хотя... пришлось продать поместье и ферму. Я тебе еще не показывал?

– Чего?

– Сейчас увидишь... куда они завалились?..

И он выложил передо мной фотографии и рекламный проспект: роскошный дом, золоченые интерьеры, над кроватями балдахины, мебель вся в завитушках, какие-то службы... Джонни на коне... Джонни с детьми. На проспекте, призывающим желающих отдохнуть в подобных условиях, стояло его имя, а также имя его жены.

– Иногда знаешь, что я делал, сидя с друзьями в этом доме, вот здесь у камина? – развеселился он. – Видишь вот этот громадный, стилизованный под старинный, глобус? Так они мне завязывали глаза, по моей просьбе, естественно, потому что идея моя, потом его раскручивали, он останавливался, и я тыкал пальцем в какую-нибудь точку. Это значило, что на другой день я уже должен был быть там. Я звоню в авиакомпанию: «Удо-удо»... девочка, билет мне туда-то»... И вскоре гуляю уже по Верхней Вольте или Фернандо По. Я хитрил немного: когда тыкал, то старался пониже брать – там, где теплые страны... Так я делал три раза, – помолчав, добавил он. – И, между прочим, знаешь ли, мне нравились африканские женщины. Они лучшие в мире. Они свободны в любви. Для них нет ничего запретного. Они способны любить безгранично... Квинтурия будет помогать бедным африканским странам, – еще раз добавил Джонни и сделал веский глоток.

Через него я познакомился со многими людьми: с японцами, американцами, мексиканцами, израильтянами, шведами, с турецким актером и даже с одним русским владельцем бара. Это были встречи то ли у него дома, в районе станции Юригаока (юри – лилия, ока – холм), то у меня, в районе Сугинами, то пикник на природе в пойме большой реки, то в одном из нескольких тысяч баров или кафе. Через него и благодаря ему у меня в Токио был свой круг общения, я приобрел много друзей.

(Мой фильм)

Жизнь в Токио настолько многообразна, интересна, динамична, полна всяких затей, что снимать можно практически все, что попадает в поле видеокамеры. Необычна сама конфигурация букв, обилие рекламы, а применительно к человеку из соцлагеря, такому, как я, необычны автомобили, мотоциклы, витрины магазинов, сами магазины, сумасшедшее обилие и разнообразие товаров, россыпи электронных часов, калькуляторов на стеллажах; торговые улицы...

Необычно и то, что японцы ездят по тротуарам на велосипедах (стоянки которых могут тянуться на сотни метров. Некоторые из них стоят настолько давно, что даже уже заржавели). На тротуарах оставляют и мотоциклы. Велосипедисты пересекают дорогу по пешеходным переходам. По небольшим и наклонным улицам (по тротуарам) несутся нередко с громадной скоростью. Вообще, надо сказать, что реакция участников движения удивляет, а точность, с которой они ездят, особенно по узким улочкам, потрясает. Непривычно движение – оно, как и в Англии, левостороннее, то есть руль в автомобиле с другой стороны. Преимущество отдано пешеходам.

Необычна манера имитировать блюда. Перед каждым кафе, баром, забегаловкой, рестораном – витрина, на которой все, что можно отведать в данном месте: то ли борщ, пирожки, строганина, пельмени, если ресторан русский, то ли спагетти или кальмар в собственных чернилах, если итальянский, то ли сосиски с капустой, если немецкий – и, конечно, всегда не одно-два, а с десяток и более блюд, и все эти крабы, и рис, и лапша, и креветки, и взбитые сливки, и пирожные совершенно не отличаются по виду от настоящих: рис – зернышко к зернышку, и кажется, что от него идет пар, видны как бы капельки жира, или масла, или соевого, или фисташкового, или устричного, или томатного соуса. А сделано все из клея, пластика, папье-маше, бумаги, смолы...

Когда я снимал свой фильм, я хотел показать , какой это современный фантастический город. Я использовал те звуки и шумы, которые слышал на улицах, – по-моему, они лучше всяких комментариев передают атмосферу...

Пригородная электричка, голос, объявляющий остановки, геометрические линии домов набегают или сливаются, когда слышится нарастающий или слабеющий вой и вместе с ним шорох колес, мягкое покачивание, и в унисон покачиваются люди, сидящие или стоящие, последние держатся за кольца, что висят на коротких ремнях... Поезд с переходного моста, провода, арматура, скрежет на повороте, уханье и монотонный утробный сигнал, шум раскрываемой-закрываемой двери... Поезд, проносящийся в виду высотных кварталов. Шлагбаум открывается, и начинается уличное движение. Музыка, какая-то простая популярная песня на японском языке, торговый перекресток, проходящие, нередко в такт музыке люди... Часы в Синджюку, циферблат уползает вверх, в нише появляются куклы, которые приветствуют, кланяются. Часы играют механически угловатую мелодию, и в сочетании с ней камера забирает все выше по этажам, затем ступенчато с одной на другую крышу небоскреба, наезжая-отъезжая, выделяет слова реклам. Другая музыка у кафе, где движется лента блюд, так называемый «ленточный суси» – это похоже на движение поезда, только звуки более мягкие: колокольчик у двери, позвякивание посуды, шорох входящих-выходящих ног... Пятна света и звуки автомобилей в тоннеле, и в то же время над темноватым тоннелем стук колес электрички... Квартал, расцвеченный рекламой, огромный телевизионный экран, где ритмично всплывают и исчезают картины – наезд-отъезд. Между двумя магистралями тихая пешеходная улица с аллеей высоких деревьев. Несколько витрин, кафе, ресторанов – имитация, о которой я говорил. Торговец кричит в микрофон, и мощные динамики усиливают его голос, он расхваливает-предлагает товар. И крупным планом этот товар. Навстречу идут люди густой толпой. Если приглядеться, то видно, что одеты они все исключительно хорошо, а на первый взгляд , в общем, обычно, как и везде. За углом, уже на магистрали, другой, но подобный по интонациям голос вперемежку с музыкой выкрикивает: «Ирашшай масэ! Иррашшай масэ!.. Камера! Видео! Тайп-рекордес!.. Телевизоры! Видеопленки! Кассеты! И так далее и так далее! Покупай, налетай, подешевело! – Ирашай массэ!» И опять более тихие переулки с автоматами прохладительных напитков, вращается гигантская чашка перед кафе, телевизоры при входе в магазин – там извивается певица Мадонна... Зеркальные эскалаторы универмага Кейо, опять вокзал в Синджюку, чучело большой панды. Панда сидит в избушке и ставит большую круглую печать на листок, к удовольствию завороженных детей, шевелит телом и головой, открывает рот и девичьим голосом говорит-говорит... Снова электричка – это, чтобы вырваться из разгула цивилизации и обилия информации, чтобы сменить обстановку – за окном мелькают крыши низких домов... И вот тихий квартал и внезапный дождь. Струи бьют с тропической силой: стены, крыши, листья пальмы, булькающие лужи, притихшие мотоциклы и велосипеды... Проезжает на велосипеде под зонтиком женщина. Идет навстречу школьник, промокший насквозь, – воротничок-стоечка, форменный китель... Намокают яркие афиши – на них депутаты в парламент, все они улыбаются... Это наш тихий квартал. Дождь быстро проходит, желтые пятна света, застыли крупные капли, слышно, как поют птицы. Мандарин рядом с нашим домом. Сквозь его ветки и листья многоцветное солнце – сине-фиолетовые, зелено-изумрудные россыпи кристаллов и призм, радужное сияние, круги, похожие на гало. Когда смотришь долго на солнце, то небо темнеет, ты видишь лучи – прямые, они протягиваются, мельчатся на куски, обретая нередко симметрию и порядок... И вот снова солнце, но уже над эстакадой, по которой несется поезд в Гиндзе, шумная улица, движение автомобилей, движение людей через переход. Камера описывает круг, забирая весь перекресток, целый хоровод людей... Гиндза слишком фешенебельная, слишком европейская, слишком столичная. Мне по душе более узкие японские улочки других кварталов, набитые до отказа товарами, лавчонки и магазинчики. Там, в Гиндзе, тоже есть гигантские часы, они золотистые, и в них как бы литые фигурки и механизмы, вращаются шары... но от них впечатление искусственности. Мне нравятся все же те, что в Синджюку, там куклы: поросенок, медвежонок, лисенок, зайчонок – очень милые, душевные... Синджюку – второй центр Токио. Первый – Касумигасеки, где здание парламента, министерство иностранных дел, почти все министерства, различные представительства. Синджюку – это японский Манхэттен по внешнему виду. Здесь небоскребы, все более 50 этажей: компаний «Номура», «КДД», «Ясуда», «Сумитомо-банк», Мицуи-банк, Кейо-плаза отель... Потом в моем фильме летит дирижабль: равномерное, неотвратимое сильное гудение. Вот он, с рекламой пива «Асахи». Приближая ракурс, мы можем увидеть и прочитать рекламу, и опять отдаляем его, и он уходит в левый нижний угол кадра, уходит постепенно – «соро-соро» – неспеша...

Вечерний квартал Токио, улица рядом с моим домом. Лихие мотоциклисты, автобус с иероглифами над ветровым стеклом остановился. Мальчик, подняв руку, мол, еду, через улицу по переходу, крутит педали. Люди на велосипедах по тротуару. Люди, выходящие из метро, оно называется здесь «сабвей». Затем моя улица, перекресток и мелькающий посреди перекрестка прямо на асфальте красный огонек (он мне очень нравился – укрытый сверху маленький фонарик). Проехал велосипедист, прохожая с сумками (пожилая хозяйка), идет девочка (вид сзади) в светлых джинсах, идет задумчивой, неспешной походкой. Проехал мотоциклист (протарахтел). Ритмично красный огонек на асфальте – может быть, он напомнит сердце. Мягкий свет от автоматов: за стеклом кока-кола, фанта, соки и т.п.

Прошла еще женщина деловой походкой, темная улица, пульсирует красный фонарик на асфальте на перекрестке; уходящая девочка в светлых джинсах, задумчивая походка...

Примерно такой мой фильм. Камеру мне одолжили на время, потому что японцы очень добрые люди.

(Лекция)

Профессор Токийского университета иностранных языков Масаджи Ватанабе попросил меня выступить перед студентами. Мне кажется, он подумал так: в любом случае – хорошая будет лекция или не очень, но польза очевидная, потому что я носитель языка, к тому же товарищ пишущий и под настроение разговорчивый (что видно было хотя бы из моей предыдущей встречи с профессорами Такуя Хаара, Минору Нитта, а также самим Ватанабе, когда я говорил без умолку около пяти часов, выпил все, какое было в холодильнике, пиво, а потом с Ватанабе еще посетил бар «Джон Монджиро», где он член – словом, он уже знал, кого приглашает), к тому же я филолог по образованию и приехал по частному приглашению, а значит, свободный человек, не замухренный инструкциями, отбором, проверками, не инкубаторский.

Естественно, что я начал с «гласности» и «перестройки», с терминов, которые у всех на слуху, о том, что на всем пространстве тоталитарной империи вдруг отчетливо поняли: «все у нас плохо, все у нас не так, и того нет, и сего не хватает, и там ошибки, и там напортачили, загрязнили, и уничтожили, и безнадежно отстали», и так далее... Но о «нехватках» я говорил вскользь, потому что это долго и скучно, а разглагольствовал больше о том, чего предостаточно: о молодой, молодежной и свежей культуре. О том, что есть такое понятие, как «официальная культура», которая остается и которая сдаваться явно не собирается, и которую не надо путать с искренней и настоящей. О том, где искать последнюю и на что, прежде всего, следует обращать внимание.

Я говорил о самиздате, и о таком, например, явлении, как русский рок, о популярных рок-музыкантах, о художниках-авангардистах. О демонстрациях в поддержку Бориса Ельцина, который одним из своих лозунгов выдвинул борьбу с коррупцией и привилегиями. Что я тогда искренне удивился активности народа – я-то думал, что в людях уничтожена всякая надежда на всякие изменения, но оказалось, что это не совсем так. В Москве расклеивали листовки «Борис, борись!», митинговали, спорили. Я сам участвовал в одной демонстрации, хотя это, в общем, было опасно, а для меня могло бы быть и чревато. Я с огромным трудом получил разрешение на отъезд и в те самые дни оформлял, и должен был вот-вот получить пусть и краткую (всего на три месяца), свою вожделенную, первую, заграничную, и не какую-нибудь, а японскую визу... Мы с друзьями держали плакат с надписью: «Слуги народа в общую очередь!» (текст художника Ю.Непахарева).

Говорил об обществе «Память», о прямых столкновениях с ними, о том, что подобные типы, члены «патриотических» обществ», – порождение всего темного и гадкого, что есть в человеке и, безусловно, в немалой степени порождение того же «развитого» соцстроя, когда специально ищут врагов, чтобы сваливать на них свои недостатки... И в связи с развитием подобных излишне почвенных взглядов нельзя было не обратить внимание и на то, как по всей стране очень быстро распространилось множество странных книжонок, в одной из которых, к примеру, обсуждался совершенно серьезно вопрос, что если сбросить на ненавистный антисемитам Израиль атомные, водородные и нейтронные бомбы, то вступятся ли другие страны, или же нет? И автор приходит к выводу, что не вступятся и можно, значит, действовать смело...Студенты даже как-то недоверчиво зароптали. Пугал я, стало быть, их коричневой чумой, черной опасностью, советским, или даже можно сказать, российским, а если точнее, то русским фашизмом. Прибавим сюда мощную армию, практически не затронутый никакими «перестройками» аппарат КГБ, где работают еще те, кто бил диссидентов ногами, прибавим общий уровень жизни, и поймем всю опасность подобных тенденций.

Потом мы пили на кафедре «пивцо» (как говорил Ватанабе), среди книг отборнейших, о такой библиотеке можно только мечтать – на полках стояли и В.Хлебников, и А.Ахматова, и журнал «Аполлон», и весь «Континент», и весь А.Солженицын...

– Бери, что хочешь, читай, – сказал Ватанабе, – потому что здесь у меня много всего, а времени не хватает, и это все зря...

Он хотел сказать, что это как бы ни к чему, и пропадает без дела – ошибся слегка, но вообще-то он прекрасно говорит по-русски, со смешливыми интонациями и, как грузин, часто переспрашивает: «Да?»

– А твоя жена печатает стихи в русском журнале? Молодец, да?.. Я думаю, она необычная женщина, да? Я еще, когда Макико училась у нас, замечал, что она особенная. Что-то в ней такое... Сейчас мы закусим, да?

Множество японских закусок из упаковок: сушеные крабы, кальмары полосками, лентами, сыр, орешки, рыбки – специально под пиво:

– Мы любим все это, да?

Масаджи Ватанабе не раз бывал в России. Он следит за русской литературой, занимается переводами. Он изучает развитие философской мысли в России. Его жена написала книгу о периоде оттепели, о людях, о поэтах и писателях того времени, с которыми она была лично знакома. Приходили аспиранты и мы говорили с ними. Это была уже «встреча с аспирантами кафедры русского языка». И при всем при том «пивцо» и немного виски. Поинтересовались, какие у меня впечатления о Токио, о Японии... Я вспомнил, как гулял по каким-то наклонным улицам, и у меня было чувство, что я в Крыму, в зажатой горами Ялте – здесь, правда, горы не нависают над городом, их можно увидеть вдалеке с высоты десятого этажа, но улицы узкие, дома впритык... Там, на перекрестке, под пальмой, у выпуклого отражателя, делающего картину еще более необычной и занимательной, я вспомнил роман В.Аксенова «Остров Крым». Я тогда подумал, что будь Крым автономен и проживай в нем татары (если бы их не выслали всех во время войны), то Ялта была бы еще больше похожа на Токио... При условии, конечно, полной автономии, как в романе... Здесь я увидел, что японцы действительно на гребне мирового прогресса. Рассказал о Квинтурии. (Ребятам, между прочим, идея такого государства понравилась)...

Оказалось, что у Ватанабе есть мечта – пересечь Россию, на мотоцикле.

– Это было бы здорово, да?

Я представил обтекаемую «Ямаху» («Судзуки», «Хонду»), шлем-скафандр, и Ватанабе, крепкий, широкий, шпарит через Сибирь... У него есть опыт. Нередко он делает на мотоцикле сотни километров, потому что живет в Кобе, значительно к югу от Токио, на том же острове Хонсю. Он любит скорость...

И уж коли выплыла в разговоре Сибирь, то я рассказал им о бичах. Опять же, не очень понятно к чему, или захотелось проиллюстрировать «русскую мысль», или был просто под градусом, но рассказал... Я сам работал в геологической партии, можно сказать, даже бичем, потому что для геологов, «белой кости», все рабочие – это бичи, включая и тех, кто действительно ими являются, хотя сами бичи таковыми себя не считают. Я видел, как алкаши, забулдыги, в тайге превращаются в умелых людей, способных жить и трудиться в экстремальных условиях. И каждый имеет внутренний мир, и это подчас очень приличные люди. Все они ходят заработать, чтобы вырваться из тяжелых жизненных обстоятельств, но для начала их обманывает начальник партии: «Ел не ел, Блевалов – распишись!.. И распишешься», – как говорил один так называемый бич. – Вычеты и приписки, «мертвые души» и воровство начальничков – там обычное явление. А затем, глубокой осенью, возвращение в город, скажем, в Иркутск, где тебя никто не ждет, где ты никому не нужен – ни профсоюзу той же геологосъемочной экспедиции, хотя и с зарплаты сезонных рабочих они берут профсоюзные взносы, ни городским, ни, тем более, областным властям проблемы тысяч и тысяч подобных людей как бы и не касаются...И вот возвращается в подобную обстановку человек с клеймом «бич», и что ему остается? Водка, самогонка, одеколон, деньги пропил, или обокрали, и опять старая история: жди весны, ночуя по чердакам, подвалам или там, где трубы теплоцентрали. А в Иркутске хо-лод-но!...

Ватанабе с сотоварищами слегка приуныли от жалости, и тогда я решил им поведать что-нибудь повеселее. Были у нас в партии, например, относительно молодые, но уже, как говорится, тертые, Гена и Вася-Коля, то есть в один сезон парень назвался Васей, а на другой сделался Колей, но это не важно, у него даже медицинская справка была поддельная. В межсезонье они вдвоем проживали в квартире Гены, в Иркутске. Устроились грузчиками, один на мясокомбинат, другой на ликеро-водочный завод. Понятное дело, что всегда у них в доме были пиво, водка, вино, закусон. Потом одного выперли за воровство, а там и второго. И что они сделали? – Они просто поменялись местами и снова жизнь, как в раю: пиво, водка, вино, закусон...

– Но интересно, да? – спрашивал Ватанабе у Макико, у ее подружек Юко и Чиеки, с которыми она училась на одном курсе, у аспиранта из Южной Кореи, и еще у одного скромного парня в клетчатом пиджаке, насколько помню, его звали Джотаро Хонда, и у мисс Юрико Накамы, которая вносила в общество сугубо женскую нарочитую линию – взглядами, жестами, сигаретой наотлет.

Мы много курили. Девушки сбегали то ли в магазин, то ли к автомату и вернулись с пивом...

– Как ты говоришь... бичи? Надо запомнить. А как это понять, этимологию слова, откуда оно?.. А-а, от английского «берег», так назывались моряки не у дел? И еще в нем слышится что-то: кнут, судьба?

Рассказывал я и о позорных тюрьмах для алкоголиков, про ЛТП, где не столько лечат, сколько калечат. Однажды я с друзьями читал там свои короткие вещи.

– Прямо в тюрьме, да?! – воскликнул Ватанабе.

– Прямо в тюрьме. Засовы, ворота, охрана, майор – замполит, который тоже пишет в газету «За честный труд», воображает себя литератором. Он нас, собственно, и пригласил. Заключенные в застиранных робах с номерами, многие сидят ни за что.

Лекция для студентов началась в два часа, а вышли мы с кафедры в кромешную тьму. Шли по узеньким улочкам, и затем мимо храма, и через тихое кладбище, где лежит прекраснейший из стилистов, Акутагава Рюноске (или витает, или витал его дух)... Глаза привыкли уже к темноте, я различал густые кроны деревьев, отдельные каменные надгробия (или в виде пагоды или попроще, у Акутагавы попроще), со стоящими за ними высокими остроконечными слегка фигурными досками с буддийскими молитвами на одной стороне, а на другой – с именем для жизни иной, синеватое от зарева городских огней небо.