Текст книги "На школьном дворе"

Автор книги: Юрий Сотник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Юрий Сотник
На школьном дворе

Глава 1

Мне очень трудно было начать эту повесть. Хотелось бы сделать так, чтобы самые волнующие события сразу захватили читателя. Вместе с тем как они могут читателя захватить, если он не будет знать того, что предшествовало этим волнующим событиям? И вот я решил начать повесть неторопливо и вспомнить о том, что случилось до того, как девятилетний Демьян и десятилетняя Альбина решили воспрепятствовать женитьбе директора второй восьмилетней школы города Иленска.

Деревянное здание этой школы возвышалось над немощеной Береговой улицей. С одной стороны ее, там, где стояли дома, тянулся дощатый тротуарчик, с другой стороны от улицы круто спускался откос к усеянному галькой берегу реки Большой. Здание школы было старинное. Его построил богатый золотопромышленник, построил, как говорится, на века, памятником самому себе. Оно было сложено из толстенных бревен лиственницы, древесина которой не поддается гниению, и украшено роскошным входом с резными деревянными колоннами и резной деревянной балюстрадой.

Этим парадным входом пользовались только первого сентября да во время выпускного вечера. В остальные дни в школу входили со двора через скромную одностворчатую дверь.

Рядом со школой, отделенный от нее всегда открытыми воротами да коротким забором, стоял еще один дом, построенный так недавно, что бревенчатые стены его еще не утратили веселой желтизны. Здесь, в небольших, но отдельных квартирах жили несколько педагогов, завхоз, уборщица и сам директор школы Данила Акимович Бурундук. С улицы сюда входа не было, а во двор выходило широкое и высокое, в восемь ступенек, крыльцо. С легкой руки кого-то из педагогов это крыльцо стали называть "летним клубом". Напротив жилого дома по другую сторону двора стоял еще один домик, старенький одноэтажный. После того, как крыльцо стали называть "летним клубом", рядом с дверью этого домика кто-то из ребят прибил фанерку с надписью: "Зимний клуб". "Клубы" эти сыграли значительную роль в нашей истории, поэтому о них надо рассказать подробней.

"Зимним клубом" назвали слесарную и столярную мастерские, которыми руководил преподаватель труда, он же и завхоз Федор Болиславович Савко. Дело в том, что он часто проводил здесь зимние вечера, что-нибудь мастеря, а ребята заходили сюда на огонек. Сидя на скамьях, на верстаках, а то и на корточках у стены, они болтали между собой и с Федором Болиславовичем, любившим поговорить. Заглядывал сюда и директор – старый друг завхоза. Интересы у двух приятелей были широкие, и притихшие ребята слушали их разговоры о том, каким образом через спутник связи будут передаваться телевизионные изображения (в те годы телевидение в Иленск еще "не доставало") или о том, почему в окрестной тайге появилось много голодных медведей-шатунов, хотя лето для них было благоприятным в смысле корма. Иногда кто-нибудь из ребят вставлял свое замечание или задавал какой-нибудь вопрос, и взрослые отвечали ему обстоятельно, независимо от того, в каком классе он учится – в третьем или восьмом.

История "летнего клуба" такова. Строительство жилого дома заканчивалось. Директор и завхоз каждый день приходили сюда посмотреть, как ведутся отделочные работы. Однажды Данила Акимович присел на ступенях крыльца. За компанию с ним присел и завхоз. В школьном дворе даже во время летних каникул всегда околачивалось несколько ребят. Увидев педагогов, они подсели к ним, и сам собой начался разговор. Потом так и пошло. Ребята облюбовали это крыльцо и стали усаживаться на него даже в отсутствие взрослых. Здесь велись дебаты, отсюда наблюдали за футбольными матчами во дворе, иногда кто-нибудь демонстрировал перед сидящими на крыльце недавно разученный прием самбо или боксерский удар, а иногда просто выяснялись отношения с помощью кулаков, и в таких случаях разученные приемы почему-то забывались.

Словом, летний клуб функционировал с начала мая, когда еще не стаял снег, но уже пригревало солнце, и до середины октября, когда в этих местах уже начинались снегопады.

Те события, о которых я сейчас расскажу, начались удивительно ранней и дружной весной. Местная газета писала, что подобная весна была зарегистрирована сто три года тому назад. Уже в середине апреля сошел снег, а к середине мая во дворе вдоль стен и заборов зеленела высокая трава, а по углам выросли лопухи и крапива.

Вот этой весной директор присел однажды на крыльце, к нему подсело несколько ребят, и один семиклассник спросил: правда ли, что где-то в Африке и даже в Болгарии есть племена, люди которых могут ходить босыми ногами по раскаленными углям? Данила Акимович ответил, что никогда об этом не слышал, но тут появился преподаватель труда и вступил в разговор. Оказалось, что он читал где-то о таких чудесах.

– Тут, понимаешь, Данила Акимович, никакой мистики, – заговорил он, двигая торчащими серыми усами. – Обыкновенное физическое явление. Подошва у человека, она влажная, понимаешь? Наступил на угли – моментом начинается испарение, а где испарение, там и охлаждение. Так что никаких ожогов.

Директор молчал, глядя на дымок сигареты.

– Боюсь я, однако, что этот ученый свою теорию на себе не проверил, заметил он.

К этому времени возле крыльца собрались все, кто находился во дворе: примерно человек двенадцать. Завхоз был человек горячий, он раскипятился, взлохматил густую темно-серую, как и усы, шевелюру.

– Ну, Акимыч! Ну, не будет же человек просто так в солидный журнал писать! Ведь статья то ли в "Науке и жизни" напечатана, то ли в "Знании – сила".

Сдерживая улыбку, директор посмотрел на ребят.

– Так что, товарищи? Может, попросим Федора Болиславовича эксперимент провести? Запалим костерок посреди двора, а когда жарку поднакопится, Федор Болиславович прогуляется по уголькам, как это там, в Африке, делается.

Ребята засмеялись, а директор продолжал:

– Потом в районную газету напишем: так, мол, и так, эксперимент удался... Или, наоборот: эксперимент не удался и преподаватель труда товарищ Савко стал жертвой науки. Ну как, товарищ Савко, готовить костерок?

Ребята опять засмеялись, засмеялся и завхоз. Он встал, собираясь уйти.

– Не! Стар я для таких экспериментов. Пусть разве помоложе кто.

Оба педагога не заметили, что среди членов "летнего клуба", следящих за их спором, присутствуют такие личности, при которых о хождении по раскаленным углям даже в шутку говорить не следует. На следующий день в школе стало известно, что некий Ленька Хмелев из четвертого класса лежит (точнее сидит) дома с серьезным ожогом правой стопы.

Он расценил отказ Федора Болиславовича провести эксперимент как проявление трусости, и ему захотелось самому стать либо героем, либо жертвой науки. Он пригласил участвовать в эксперименте свою соседку и одноклассницу Мокееву Луизу, и та отважно согласилась. Они развели на галечном берегу реки неплохой костер, позаботились даже сунуть в него несколько тонких березовых поленьев, которые дают побольше жару. Когда костер прогорел, они разулись, палками сделали из углей узкую полоску такой длины, что, стоя рядом, можно было одновременно ступить на нее. Затем они взялись за руки, и Ленька скомандовал: "Раз! Два! Три!" Тут он ступил босой ногой на угли, а Луиза струсила в последний момент, но Ленину руку не отпустила. Ленька взвыл, попытался было левой ногой дотянуться до противоположной стороны раскаленной полоски, но Луиза с перепугу крепко вцепилась в его руку, и ему ничего не осталось делать, как скакнуть назад.

Конечно, родители допросили обоих, как они додумались до подобной глупости. Родители Хмелева лишь посмеялись, слушая рассказ сына, хотя он и кряхтел от боли, но не так повел себя отец Луизы. Будучи заместителем председателя райпотребсоюза, он считал себя важной фигурой в городе, а его дочка приносила тройки и даже двойки, и такие отметки товарищ Мокеев воспринимал как оскорбление, нанесенное лично ему, и как подрыв его авторитета. После истории с угольками он написал жалобу заведующему районо и ее копию отправил в редакцию районной газеты. В жалобе говорилось, что директор Бурундук допускает панибратские отношения с учащимися, сидит с ними на ступеньках крыльца и ведет безответственные разговоры, провоцирующие детей на шалости, которые ведут к несчастным случаям. В жалобе указывалось также, что директор позволяет рядовым преподавателям обращаться к нему при детях на "ты", что дети фамильярно зовут директора Акимычем, а это свидетельствует о полной утрате к нему уважения.

Здесь товарищ Мокеев сознательно допустил неточность: ребята действительно звали директора Акимычем, но только за глаза, а при встрече с ним всегда обращались к нему по имени-отчеству.

Заведующий районо Иван Карпович Лыков знал, что на каждую жалобу положено отвечать и лучше всего в ответе указывать, что виновные наказаны, но Иван Карпович очень ценил Данилу Акимыча как директора и педагога. Хотя его старший сын учился в десятилетке, свою младшую дочь он отдал во вторую восьмилетнюю школу, считая, что там "самый здоровый микроклимат". Иленск – городишко маленький, деятели районного масштаба встречаются между собой часто на всевозможных совещаниях, и Лыков тщетно пытался убедить Мокеева, что ничего зазорного нет в сидении директора школы с ребятами на крылечке, что общение в свободные часы сближает педагогов с учениками, что, наконец, Луиза с Ленькой могли задумать хождение по углям, прочитав об этом заметку в каком-нибудь журнале.

Примерно то же самое говорили Мокееву в редакции, но это лишь подлило масла в огонь. Луизин папа заявил, что теперь он напишет жалобу в областной отдел народного образования и в областную газету, напишет о том, как в Иленске зажимают критику.

К счастью, товарища Мокеева привлекли к ответственности за какие-то злоупотребления служебным положением, и он забыл о своей войне против директора школы.

Эта история основательно потрепала нервы обоим педагогам. Как ни противно было товарищу Лыкову, но ему пришлось вызвать их к себе и попросить хотя бы для проформы написать объяснительные записки. Редактору газеты пришлось направить в школу одного из сотрудников, и тот беседовал с директором и преподавателем труда, с другими педагогами и учениками.

Но этим дело не кончилось. Слух о научном подвиге Хмелева и Мокеевой быстро разнесся не только в школе, но и по всему городку. Пострадавший Хмелев несколько дней просидел дома, а Луиза в это время ходила задрав нос, окруженная всеобщим вниманием. Она давала интервью не только одноклассникам, но и ребятам из старших классов и даже взрослым. При этом она слегка привирала, утверждая, что Ленька ступил на угли без нее лишь потому, что сделал это, не досчитав до трех.

Но вот в школе распространился другой слух: о том, что отец Луизы пишет жалобы на директора. Этот слух подтвердился тем, что директора больше не видели сидящим на ступеньках. Избегал теперь крылечка и Федор Болиславович. И этому слуху окончательно поверили после визита в школу сотрудника газеты. Теперь даже стали поговаривать, что Акимычу и преподавателю труда грозит увольнение.

Луиза больше не ходила с задранным носом. Обычно розовая физиономия ее побледнела, и только возле глаз были красные круги.

Глава 2

Однажды после уроков в дверь директорского кабинета постучала молоденькая руководительница четвертого "Б" Раиса Петровна.

– Заходите! – послышался баритон Данилы Акимовича.

Учительница вошла.

– Данила Акимович, у меня к вам разговор. Директор привстал.

– Присаживайтесь, Раиса Петровна.

Учительница уже год проработала в школе, но все никак не могла отделаться от ощущения, что нормальный письменный стол слишком мал для могучего Данилы Акимовича, да и сама она – женщина стройная, спортивная, в присутствии директора казалась себе тщедушной и маленькой. Она села перед столом, поставив на колени портфель.

– Так какой разговор? – спросил директор, рисуя домик на клочке бумаги.

– Похоже, Данила Акимович, Мокеевой в классе объявили бойкот.

Директор отложил в сторону шариковую ручку. Он теперь пристально смотрел на учительницу большими голубыми глазами.

– Этого еще не хватало! – тихо заметил он. – А в каком смысле – бойкот?

Молодая учительница была явно взволнована, но говорила сдержанно, деловым тоном.

– Вчера я обратила внимание, что Мокеева сидит зареванная, а ее подруга Зырянова отсела от нее, сидит на месте больного Хмелева. Затем я обратила внимание, что в Мокееву кидают комочки бумаги... записки какие-то. Мокеева их читает и рвет. А сегодня повторилось снова: Мокеева опять одна, и в нее опять кидают...

– А вы замечаний им не делали?

– Вчера делала, а сегодня не стала. Я заметила, что Мокеева записок не поднимает, и захотела узнать, в чем тут дело. Когда все вышли из класса, я эти записки собрала. Вот, пожалуйста!

Учительница раскрыла портфель и выложила перед директором с десяток смятых записок. Данила Акимович стал читать одну за другой.

"Стукачка!" – гласила одна.

"Ябеда-колябеда!!!" – было написано в следующей.

"Ну, Мокееха, погоди!" (Восклицательные знаки занимали здесь полторы строки.)

Остальные записки были, примерно, такого же содержания. Директор погладил широкий подбородок. Учительница помолчала в нерешительности.

– Данила Акимович, вы извините, что я вмешиваюсь, но ведь всем известно, что у вас с этим Мокеевым неприятности.

– Ну, ну! – кивнул Данила Акимович.

– И вот я думаю, что в классе об этом узнали и расплачиваются с Луизой Мокеевой за действия ее отца.

– Похоже, – согласился директор.

– Я боюсь, что Мокеева показала отцу записки и он теперь будет говорить, что это под вашим влиянием они такое организовали.

– Мн-да! Час от часу... – Директор перечитал записки и снова посмотрел на учительницу. – Вы говорите, что вчера Мокеева записки рвала?

– Рвала.

– А сегодня их не поднимала?

– Не поднимала.

– Тогда выходит, что она отцу их не показывала. Учительница подумала, склонив голову набок.

– Данила Акимович, а ведь вы это очень логично! Вам бы следователем быть!

Директору польстило такое замечание. Он усмехнулся, склонил русую с проседью голову набок и опять стал рисовать на бумажке домики.

– Теперь, Раиса Петровна, давайте думать, как нам девку выручить, спасти от этой травли. Вы этих писак заметили, кто записки бросал?

– Только некоторых.

– Ну, и кто да кто?

Загибая пальцы на руках, учительница медленно перечислила фамилии, а Данила Акимович записал их на бумажке рядом с домиками.

В списке оказалось шесть мальчишек и две девочки.

– Тут, значит, писак восемь, а записок одиннадцать, – сказал директор. Остальных не упомнили?

– Не упомнила. – Учительница улыбнулась. Ей захотелось показать директору, что из нее тоже может получиться следователь. – Данила Акимович, остальных знаете как можно выявить? Я отберу тетради по русскому и сравню почерки в тетрадях с почерками в записках.

Теперь директор вместо домиков стал чертить какие-то цифры.

– Их у вас тридцать шесть человек, а записок одиннадцать. Помножьте тридцать шесть тетрадей на одиннадцать записок. Вы своим анализом до седых волос будете заниматься. И еще: в таком возрасте почерк не установился. В тетради парень так напишет, а в записке – этак.

Поговорили еще несколько минут, и директор принял такое решение: ни он, ни Раиса Петровна со своим классом беседовать не будут. Просто учительница завтра прикажет восьми "писакам" явиться к Даниле Акимовичу после уроков.

Назавтра, после того, как прозвенел последний звонок, в дверь кабинета робко постучали. Восемь "писак" гуськом вошли. Последней в кабинет заглянула Раиса Петровна, но не вошла и тут же закрыла дверь. Директор понял, что она конвоировала своих питомцев до его кабинета.

Угрюмые "писаки" столпились кучкой поодаль от директорского стола. Было заметно, что каждый не прочь спрятаться за других, но устраивать толкотню никто не решается. Довольно долго все молчали, потом кто-то догадался сказать:

– Здравствуйте, Данила Акимович!

– Здравствуйте, здравствуйте! – негромко и спокойно ответил директор. – Вы подойдите сюда поближе и станьте вот тут около меня.

Писаки молча придвинулись к столу и стали около него полукольцом.

Данила Акимович был издерган действиями Мокеева, расстроен травлей Луизы, и все же он не удержался от того, чтобы немного поиграть с ребятами, произвести на них впечатление. Он вынул из ящика все одиннадцать записок и стал аккуратно раскладывать их на столе. "Писаки" молчали. Они и раньше подозревали, зачем их пригласили сюда, но теперь окончательно убедились зачем. Директор взял наугад одну из записок своими крупными пальцами и стал поводить ею из стороны в сторону, показывая ее текст ребятам. Он поворачивал ее медленно, словно светя ею как фонариком на каждое лицо. Почти все смотрели на записку довольно равнодушно, и только Оганесян вдруг стал чесать нос над правой ноздрей и разглядывать настенный календарь, висевший слева от стола.

– Оганесян, – сказал Данила Акимович, – ведь это ты написал!

Оганесян поднял плечи почти до самых ушей.

– Данила Акимович! Ну вот честное слово!.. Ну вот никогда в жизни такого не писал. Директор отложил записку в сторону.

– Ну, что ж! Честному слову надо верить. А мне показалось, что это ты писал. – Он взял другую записку и продемонстрировал ее ребятам.

Круглолицая, почти совсем беловолосая Нюша Морозова стала быстро краснеть. Буквально за несколько секунд и лицо ее, и уши, и шея сделались малиновыми.

– Ты писала?

Нюша спрятала глаза под локоть и заплакала.

– Ничего я не писала! Ничего я такого не писала! Ничего я не писала! запищала она.

– Ладно! Присядь, успокойся!

Всхлипывая, Нюша села на один из стульев около стены, а директор взял следующую записку. Теперь его подозрение пало на смазливого блондинчика Игоря Цветова. Тот глаз от записки не отвел, но стал слишком часто моргать.

– Ты писал?

– И не думал, – спокойно ответил Игорь и заморгал еще чаще.

Данила Акимович показал еще семь записок. Двое "писак" хоть и отрицали свое авторство, но тем или иным способом выдали себя, а вот маленькая, как второклашка. Тома Зырянова и толстый Иван Иванов нисколько не изменились в лице. А с последней запиской получилось следующее: директор заметил, что эвенка Гришу Иннокентьева очень забавляет вся эта процедура. Он все время щурил в улыбке и без того узкие глаза, скалил большие зубы и временами даже слегка приплясывал от возбуждения. При этом он то и дело поглядывал на крайнюю слева от него бумажку. Когда директор взял ее, Гриша стал потирать ладони, словно предвкушая большое удовольствие.

– Твоя записка?

– Ага! Моя! – радостно отозвался Иннокентьев и тут же спросил: – Данила Акимович, а как вы узнаете, кто чего писал?

Этот вопрос доставил директору большое удовольствие. Пусть в отношении Иванова и Зыряновой его опыт не совсем удался, зато остальные не меньше Иннокентьева удивлены его проницательностью.

– Да ведь у меня, понимаешь ли, – ответил он Гришке, – разведка неплохо поставлена.

Укладывая записки в стол, директор не заметил, что угрюмые лица "писак" стали уже совсем злыми, что Оганесян помахивает сжатым, опущенным к бедру кулаком, грозя им неизвестно кому, а остальные тихонько кивают, как бы соглашаясь в чем-то с Оганесяном.

– Успокоилась, Морозова? – сказал директор, задвигая ящик. – Теперь давай подойди сюда.

Морозова подошла, все еще шмыгая носом, а директор подался вперед, положив на стол большие кулаки, и заговорил негромко, с расстановкой, поглядывая то на одного "писаку", то на другого.

– Значит, такой у нас будет разговор. Я знаю, что эти дипломатические ноты не вы одни писали, писал кое-кто еще. Пригласил я не всех, потому что кабинет у меня маловат, тесно будет. Знаю я также, по какой причине вы пошли войной на Мокееву, почти всем классом на одну. Я знаю, и вы знаете. Так что не будем об этом вслух говорить. Теперь, значит, я вам заявляю и даю в этом честное слово: Луиза Мокеева ни в чем не виновата. Ни перед вами, ни передо мной. А травить ни в чем не виновного человека – это, знаете ли, не годится. – Данила Акимович помолчал. – А отсюда следует: если такое дело будет продолжаться – нашей дружбе конец. И не только дружбе конец: буду наказывать. Крепко буду наказывать. – Директор опять помолчал. – Вот, пожалуй, и все. Теперь, как говорят в армии, можете быть свободными. До завтра!

"Писаки" молча двинулись к выходу, и последний очень осторожно закрыл за собой дверь.