Текст книги "Геополитический романс"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

11

Аристархов вёл машину по осевой, изредка врубая сирену. При звуках сирены оперативный шоссейный простор немедленно расчищался. Испуганная россыпь водителей, впрочем, не удивляла Аристархова. Его удивляло невмешательство ГАИ. «Вольво» неслась по Каширскому шоссе, как будто в нём сидел премьер-министр, а то и сам президент.

Ближе к Москве Тер-Агабабов закончил телефонные переговоры. Видимо, они были успешными. Наверняка Аристархов судить не мог, потому что состояли переговоры в основном из односложных, выражающих простые чувства, предложений да цифровых рядов. Тер-Агабабов довольно откинулся на сиденье. Его потянуло на менее конкретные темы.

– Русский народ – очень хороший народ, – проникновенно заметил Тер-Агабабов, – простой, доверчивый, как ребёнок. Может высоко взлететь, но может и низко пасть.

Аристархов промолчал. Слова Тер-Агабабова можно было отнести к любому народу.

– Когда русский народ низко падает, – продолжил Тер-Агабабов, – другие народы, в особенности те, что живут внутри России и вокруг, поначалу радуются, потому что им достаётся много разного добра. Дом алкоголика не запирается, – пояснил он. – Но потом вдруг оказывается, что им один путь – вместе с Россией в пропасть. Более того, – с недоумением посмотрел на Аристархова, – мы летим в эту пропасть первыми! Разве это хорошо, справедливо?

– А тащить из незапертого дома алкоголика? – поинтересовался Аристархов.

– Это природа, – пожал плечами Тер-Агабабов. – Красть – всё равно что стремиться к продолжению рода. А вот низко упасть, вместо того чтобы высоко взлететь, – это, извини меня, какой-то идиотский каприз!

– Или истерика, кратковременное помешательство. – Слова Тер-Агабабова не вызвали у Аристархова внутреннего протеста. Так завзятый двоечник не без удовольствия слушает учительницу, что, мол, захоти он – и будет учиться на одни пятёрки.

– Главная беда русского народа, – продолжил Тер-Агабабов, – в том, что он, оказывается, не может быть предоставлен самому себе. Ай-яй-яй, такой большой народ и такой глупый! Русскому народу надо помочь, иначе нам всем каюк! – твёрдо констатировал Тер-Агабабов, как если бы вопрос помощи глупому русскому народу был уже согласован и решён в неких надмирных инстанциях.

В центре Москвы Аристархов врубать сирену поопасался. К указанному подъезду на Старой площади они подъехали за семь минут до истечения отпущенного часа.

– Ты ездишь лучше Арслана, – с некоторой даже обидой признал Тер-Агабабов, уставился в тонированное стекло. Человек в плаще и с кейсом, идущий вдоль чёрного машинного ряда, похоже, ему не приглянулся. – Посиди минут пять, – предложил Тер-Агабабов, – потом пойдём? Только быстро.

– Каким же образом ты собираешься помочь русскому народу? – Аристархов с интересом наблюдал, как Тер-Агабабов извлёк из внутреннего кармана немалого калибра пистолет и теперь вертел его в руках, как бы не зная, куда пристроить.

– Что я? Кто я? – печально вздохнул Тер-Агабабов. Русскому народу нужна идея, чтобы он перестал валять дурака, занялся делом! Когда такой большой народ не занимается делом, что прикажешь делать остальным народам, которые возле него кормились, не тужили? По миру с сумой?

– Какая идея? – Потаскавшемуся по политическим собраниям и митингам капитану было любопытно, какую именно идею выбрал для большого русского народа маленький Тер-Агабабов.

– Ай! – Тер-Агабабов не придумал ничего лучше, чем протянуть пистолет Аристархову. – Возьми пока. Кака разница, какая идея? Идея что? Идея тьфу! Есть идея, нет идеи… Человек – вот что такое для вас идея! Вам нужен человек, который схватит вас за шиворот: «Хватит валять дурака!» А идея, – махнул рукой, – нет проблем, идея найдётся.

– Армянин должен схватить за шиворот? – предположил Аристархов. – Или азербайджанец?

– Какая, слушай, разница, – усмехнулся Тер-Агабабов, – хоть негр. Стерпится – слюбится. Хотя, конечно, определённый риск есть. Поставить нового человека всё равно что стронуть снежную лавину. Стронуть-то стронем, а вот кого накроет?

Аристархов внимательно посмотрел на Тер-Агабабова. В тёмных, с рыжими ободками глазах Тер-Агабабова не прочитывалось решительно ничего. Насколько проще было иметь дело с русскими генералами и немецкими полковниками – они были европейцами. Аристархов вспомнил Афганистан. Там никогда нельзя было наверняка знать не только предаст или не предаст восточный друг, но и вообще – чего он, собственно, хочет, кроме, естественно, денег? «В конце концов, – решил капитан, – я доставил его в Москву меньше чем за час. Чего ещё?» Если в случаях с русским генералом и немецким полковником черта, которую невозможно было преступить, виделась чёткой, реальной, как осевая линия на автостраде, тут вроде бы не было никакой черты и в то же время она была – нереальная, истаивающая, как воздушный след неопознанного летающего объекта.

Капитан Аристархов почувствовал, что стоит на самой этой черте, если ещё (уже?) не преступил.

– Все эти разговорчики о судьбе России, в сущности, смешны, – словно прочитал мысли капитана Тер-Агабабов. – Разве в наших с тобой силах что-нибудь изменить? Почему никто не спорит о судьбе Дании или Марокко? Пять минут прошло, вперёд! – чёртом бросился к правительственному подъезду.

Аристархов, чуть задержавшийся, чтобы запереть машину, догнал его на вахте.

– Со мной, – буркнул дежурному Тер-Агабабов, и тот безропотно пропустил в ковровый холл.

В лифте Тер-Агабабов вдруг стремительно приколол к лацкану кожаной куртки Аристархова электронного – на иголке – жучка.

– Если пискнет… – властно, гипнотизирующе уставился ему в глаза. Аристархов почему-то подумал: вот так он обламывал нужных ему людей в зоне.

– Уже пищит, папаша! – едва сдержался капитан, чтобы не рассмеяться. Он запросто мог придушить Тер-Агабабова прямо здесь в лифте, как большую крысу. Без малейшего писка.

– Услышишь, войдёшь в кабинет и… – Взгляд Тер-Агабабова утратил блеск, как бы подёрнулся пеплом.

– Уже вошёл, – Аристархов извлёк из куртки жучка и теперь не знал, то ли мирно вернуть Тер-Агабабову, то ли всадить вместо серьги в его большое жёлтое ухо.

– Застрелишь его. А потом всех, кто будет мешать, пока мы идём к машине.

– Переутомился, Тер, Москва тебя доконала, – Аристархов решил немедленно вернуть пистолет. Но тут лифт остановился. Они вышли в коридор. Молодой человек с рацией в руке пригласил их следовать за собой.

– Ты не способен убить человека, – задумчиво произнёс Тер-Агабабов. Аристархов не понял, чего в его голосе больше – сожаления или удовлетворения. – Можешь только бубнить, как попугай, Россия гибнет, а вот решиться на что-то… Все вы русские такие. Поэтому вас должно резать или стричь! – совершенно неожиданно закончил великим Пушкиным.

Вступили в огромную и светлую, как спортивный зал, приёмную. Молодой человек лениво взял со стола металлоискатель, пробежал им по одежде Тер-Агабабова. Шагнул к Аристархову.

– Он подождёт в приёмной, – взялся за ручку двери Тер-Агабабов.

«А если бы ничего не сказал?» Всё это напоминало низкопробный боевик, в котором капитан Аристархов помимо собственной воли исполнял некую, не вполне ему ясную, но определённо скверную роль. Вместо того чтобы немедленно врезать по морде режиссёру да и уйти со съёмочной площадики. Схожее ощущение он испытывал в Германии, но там боевик походил на трагедию, тогда как здесь, в России, в самом её сердце – в здании Совмина на Старой площади – на какой-то идиотский нелепый фарс. Желание уйти крепло с каждым махом надраенного медного маятника в гигантских напольных часах в гигантской приёмной не то третьего, не то четвёртого человека в государстве, к которому вот так запросто вошёл неведомый миру Тер-Агабабов.

Аристархов решил оставить ключи от машины секретарше или охраннику, но вспомнил про пистолет, из которого должен был всех тут (если пискнет жучок) перестрелять.

Пока капитан размышлял, как поступить с пистолетом дверь кабинета открылась. В приёмную вышли Тер-Агабабов и примелькавшийся на телеэкране ухоженный, тщательно причёсанный хозяин кабинета.

– Капитан Аристархов – мой друг, – вдруг обьявил Тер-Агабабов. Хозяин кабинета, телевизионно улыбнувшись, крепко пожал ему руку, как если бы Аристархов был (стал?) и его другом.

– Рад познакомиться, слышал о вас, надеюсь, это не последняя наша встреча, – прошагал в глубь приёмной, что-то тревожно зашептал в ухо секретарше.

Аристархов подбросил на ладони ключи от машины, выразительно скосил глаза на внутренний карман, откуда рельефно выпирал пистолет.

– У меня здесь кое-какие дела, – на мгновение задумался Тер-Агабабов, – но я не хочу тебя задерживать. Воспользуюсь, – презрительно усмехнулся, – правительственным транспортом. Машину заберу завтра утром в монастыре.

– Как ты утром доберёшься до монастыря? Я могу…

– Доберусь! – подмигнул Тер-Агабабов. – Я тебя сорвал с места, что тебе, на электричке обратно? Завтра утром, хоп? Насчёт ГАИ не волнуйся, Володя даст оповещение, чтобы не беспокоили, – и, подхватив под руку возвращавшегося от секретарши хозяина, скользнул вместе с ним в прохладные глубины кабинета.

12

На залитой солнцем Старой площади возле миллионерского «вольво-960» Аристархов ощутил себя полнейшим идиотом. Площадь была пуста. Никто не следил за капитаном, никто не преследовал его. Некогда в Германии замах был на трагедию. Сейчас в России недостало даже на фарс. Аристархов испытал отчаянье, близкое к безумию. Молодой, полный сил, он стоял посреди залитой солнцем Старой площади – одинокий, никому не нужный. Даже бандиту с большой дороги Тер-Агабабову.

Усаживаясь за руль «вольво», Аристархов понял, что отныне его отчуждение от окружающей жизни сделалось абсолютным и непереносимым. На житейском уровне – в полку, у Лены в мастерской, в келье – он как-то приспособился к повсеместному убожеству и ничтожеству, смирился с ними, частично отнёс их на счёт собственной неприспособленности к новой жизни. Аристархов видел одну её сторону. Кто-то, возможно, видел другую.

Но только что он побывал в верхней части механизма, переделывающего жизнь страны на новый лад. И всё – жизнь, страна, люди, он сам – ни на что не годный, ни к чему её способный, – всё вдруг предстало ему до боли омерзительным. Капитан как бы примерил на себя весь стыд России и сейчас опускался в глубь земли (Старой площади), как былинный Святогор под тяжестью этого узелка.

Аристархов подумал, что существует некий предел мельчения человеческой личности. У него было ощущение, что своего предела он достиг. Мельчиться далее – уж лучше умереть.

С этой мыслью капитан стронул «вольво», встроился в круговое движение на Лубянской площади.

Конечно же, путь его лежал в галерею, где сегодня заканчивалась, а может, и не заканчивалась выставка работ Лены.

Аристархов не особенно верил в судьбу, в рок, переставляющий людей подобно шахматным фигурам по клеткам времени и пространства. Однако вворачиваясь в узенький суставчатый переулочек, где находилась галерея «Красный сапог», как бы почувствовал над собой не каменную десницу, нет, но воздушное дуновение судьбы. Лена не хотела, чтобы он сегодня приезжал. Он не хотел ни звонить, ни приезжать. А вот поди ж ты, тут как тут. Как снег на голову.

Медленно протискиваясь по заставленному машинами переулку, Аристархов думал, что посреди необъятной земной тверди России у него лично остались всего три точки прикрепления. Вот эта галерея «Красный сапог» с «Дорогой листьев», дом, где наверху мастерская Лены, келья в монастыре. Капитан, похоже, сильно приблизился к Господу, уподобился евангельской птице небесной. За вычетом трёх земных точек в подлунном мире ему оставался вертолёт, то есть воздух. Он пережил порыв странного, устремленного снизу вверх ветра, как бы выдувающего его из кабины тяжеленного, вероятно, бронированного «вольво-960». Глаза капитана сделались горячими. Он как сквозь увеличительно стекло увидел, сколь интересен и прекрасен мир. Слёзы пересилили небесный ветер, удержали Аристархова в пределах земного притяжения. Он понял, что сегодня же, прямо сейчас, как только её увидит, сделает Лене предложение.

Увеличительные слёзы сообщили глазам капитана неожиданную дальнозоркость. Высматривая местечко где приткнуться, он точно в синюю грозовую тучу врубился взглядом в «БМВ», откровенно стоявший у самого входа галерею.

«Ну да, – Аристархов тупо затормозил прямо посреди переулка, так что ехавшим сзади пришлось сигналить и матерясь его объезжать, – там же, наверху, какая-то совместная мясная контора…» Только ведь контора над галерей «Вертолёт». При чём здесь находящаяся совершенно в другом месте галерея «Красный сапог»? Капитан сказал себе, что это случайное совпадение. Мало ли в нынешней открытой Европе Москве синих, как грозовая туча, «БМВ»? Он не помнил цифр на номере той машины, но помнил буквы, свидетельствующие, что машина из земли Рейн-Вестфалия – из самого железного сердца Германии, где выплавлялась сталь и изготовлялись мясорубки для других – русских – сердец. Чтобы в Москве были два «БМВ» одинакового цвета из Рейн-Вестфалии и чтобы один стоял возле галереи «Вертолёт», а другой – возле «Красного сапога»? У капитана закружилась голова.

Он уронил руки и голову на руль.

Надо было ехать прочь, немедленно ехать прочь. Но капитан не тронулся с места, совмещая в душе отчаяние с жестоким азартом.

Так бывало в Афганистане, когда начальник разведки получал из конфиденциальных источников сведения, что там-то и там-то пройдёт (а может, и нет) караван с оружием (а может, и не с оружием). Вертолётам категорически запрещалось в одиночку охотиться за караванами, но Аристархов и начальник разведки клали на все запрещения с прибором. Летели в барханы, сидели в засаде, а когда караван появлялся (если появлялся), взлетали и разносили его ракетами и из пулемёта. А уж потом смотрели, с оружием он или с курагой?

Афганские воспоминания захватили капитана. Они было потускнели в его памяти, а тут вдруг словно шлифовальный круг прошёлся по меди. Они заблистали солнцем, огнём, звёздами, заскрипели песком, задышали разогретыми моторами, кровью, потом и водкой. Капитан словно рухнул с моста в водоворот. Воспоминания сделались ярче яви. Они звали его. Он тонул, растворялся в них, плача и наслаждаясь.

Опомнился Аристархов в сумерках, когда увидел Лену, немца и Маратика – хозяина галереи, – спускающихся по ступенькам. Лена была в длинном белом свитере. Она показалась капитану невыразимо прекрасной и лёгкой. Он подумал, что не ценил, совершенно не ценил Лену. Как, впрочем, всё, что достаётся слишком легко. Немец держал пальцами за золотое горло цельную бутылку шампанского. Может, это показалось Аристархову, но взгляд Лены тревожно скользнул по крышам стоявших в переулке машин. «Я на «вольво»!» – Чуть не крикнул Аристархов.

Маратик остался на ступеньках.

Лена села к немцу в «БМВ».

Тёмно-синяя грозовая туча взревела – похоже, он принял в галерее лишнего, – рванулась с места, исчезла в вечерних московских улицах.

Аристархов был свободен как никогда в жизни. Из точек его прикрепления к земле две отпали. Он боялся, что взлетит вместе с бронированным «вольво» в воздух.

Можно было возвращаться в монастырь, но капитан зачем-то допоздна ездил по центральным магистралям. Уже совсем в ночи, когда подвыпившие девицы буквально бросались, размахивая сумочками, под колёса «вольво», чуя в Аристархове крутняка, он устремился к дому, где была мастерская Лены.

Капитан не вполне представлял, что ему там надо, въезжая в арку, освещая ближним светом фар мусорные бачки, заставляя ответно вспыхивать глаза кошек. Он до дна испил чашу горького и сладкого страдания, когда в свете фар «вольво» рубиново полыхнули световозвращающие задние фонари припаркованного у подъезда «БМВ».

Аристархов выключил свет, вышел из машины, закурил сигарету, подумал, что не смотреть ему больше из окон мастерской на оцинкованные крыши.

13

Проснулся капитан Аристархов от короткого стука в дверь кельи. Пока длился стук, он успел увидеть сон, что к нему приехала Жанна, нет, Лена, точнее, некая молодая особа, совместившая в себе черты Жанны и Лены. Её можно было бы назвать на французский манер Жале. Или на столь изящный манер – Лежа. Вот этой-то Жале-Леже он и отворил дверь в мгновенном сне. Вроде бы она успела попросить прощения у Аристархова. И вроде бы Аристархов успел не только простить Жале-Лежу, но и залиться вместе с ней слезами.

Тут капитан проснулся окончательно. Нашарил ногами на холодном полу тапочки, добрёл до двери, впустил в келью бодрого, одетого по-походному Тер-Агабабова.

– Машина под окном. Ключи на тумбочке. Чего-то раненько, – зевнул Аристархов.

Впрочем, он не жалел, что Тер-Агабабов его разбудил. Утро было солнечным и тихим, каким и должно быть в золотую пору сентябрьского «бабьего лета». «Тер-Агабабьва лета, – усмехнулся про себя Аристархов. – На рыбалку, что ли, собрался?»

– Машина? А! – небрежно махнул рукой Тер-Агабабов. – Я подарил «вольву» вашему командующему.

Аристархов пожал плечами. Дарить или не дарить командующему «вольво-960» было сугубо личным делом Тер-Агабабова.

– Если ты быстро умоешься и оденешься, я и тебе подарю машину не хуже, – озадачил Тер-Агабабов.

– У меня одна есть, – ответил Аристархов.

– Думаешь, у командующего нет? – хмыкнул Тер-Агабабов. – А вот не отказался. Ты тоже не откажешься.

– А если откажусь?

– Подарю соседу, – Тер-Агабабов кивнул на стенку, за которой была келья круглолицего старлея. – Документы оформлены, транзитные номера на руках, осталось только фамилию вписать… – Тер-Агабабов произносил весь этот бред с самым серьёзным видом. Что сбивало с толку. Какая, к чёрту, машина? И почему, если Аристархов откажется, он подарит её круглолицему старлею?

– Ты пожилой, богатый человек, Тер, – тихим от бешенства голосом начал Аристархов, – я уважаю твоё право шутить по утрам. Но и ты уважай моё право… – Аристархов хотел сказать: «Послать тебя на…», но Тер-Агабабов перебил:

– «КА-50». В боевом снаряжении с ракетами «Ультра». Мне дали коридор. Вылет немедленно. Первая посадка в Рыбинске. У тебя десять минут, чтобы собраться. Если, конечно, ты согласен.

14

Аристархов насторожился, когда услышал в наушниках голос диспетчера, выводящего на маршрут. Диспетчер выдал направление на… Москву.

– Через Москву? – не поверил Аристархов, глядя на красную сумку «Спринт», где поместились все его вещи. Он вспомнил, что когда-то уже отправлялся куда-то с сумкой, на которой тоже было написано «Спринт», а может, «Спорт».

– Так быстрее, – сказал расположившийся в кресле второго пилота Тер-Агабабов.

Голос диспетчера показался капитану знакомым, был диспетчер из штаба округа. Аристархов однажды работал с ним во время показательных тушинских полётов. Через Москву так через Москву.

Аристархов поднял новенькую машину в воздух, заложил вираж, лёг на указанный курс и моментально забыл про земную жизнь. Так хорошо, свободно и легко было в небе.

Внизу проплывало Подмосковье.

Тер-Агабабов успел просмотреть газету и теперь разгадывал кроссворд. Это было поразительно, но он не знал «русского писателя, лауреата Нобелевской премии» из пяти букв.

– Пушкин? – предположил Тер-Агабабов. – Нет, нужно пять.

– Бунин, – подсказал Аристархов.

– Бунин, – недоверчиво повторил Тер-Агабабов, – никогда не слышал.

Внизу уже была Москва.

Аристархов всегда великолепно ориентировался на местности, не видел большой разницы между пустыней и городом. Он без малейшего труда разглядел в каменном лаберинте и улицу, где находилась галерея «Вертолёт» и где «Красный сапог».

Над домом, в котором была мастерская Лены, капитан снизился, завис в виду её окон. Он подумал, что вчера ночью ошибся относительно того, что не смотреть ему больше на оцинкованные крыши. Не прошло и дня, а он смотрит и не из её окон, а сквозь свой электронный прицел. Под расплавленными на солнце ярусами крыш он увидел на дне колодца-двора тёмно-синий «БМВ».

Аристархов взял резко вверх. Теперь он слушал только голос диспетчера в наушниках.

Миновали улицу Димитрова, пряничный особняк французского посольства, дом на набережной, Москву-реку, красную резную кремлёвскую стену. Прямо на белые, как свечи, под золотыми язычками куполов колокольни Ивана Великого летел капитан Аристархов на последнем советском вертолёте «КА-50».

И прежде чем он успел подумать, что что-то тут не так, не туда вывел его диспетчер, над колокольнями вдруг взметнулись вороха осенних листьев, а вслед за листьями, прямо, стало быть, с территории Кремля взлетел белый гражданский вертолёт с надписью «Россия» и трёхцветной эмблемой на хвосте.

Несколько секунд капитан смотрел в белое лицо пилота, затем стал обходить вертолёт, но вдруг увидел в большом круглом иллюминаторе два знакомых лица: рыхло-пористое, почти безглазое под уложенным седым пробором и гладко-жёсткое, несмотря на широту и мнимое добродушие – в очках с тонкой золотой оправой.

В следующее мгновение рука капитана Аристархова сама надавила оружейную кнопку. Американская ракета «Ультра» беззвучно вошла в белое чрево гражданского вертолёта. Аристархов бросил свою машину по дуге вверх – от взрыва и летящих обломков, – хотя не было ещё ни взрыва, ни летящих обломков.

Наверху, в безопасности, уходя по косой к солнцу, растворяясь в осеннем солнце, он услышал оглушительный – видать, заправились под завязку – хлопок.

– Ай-яй-яй! – счастливо рассмеялся Тер-Агабабов, про существование которого Аристархов, честно говоря, забыл. – Каких чилавеков замочил, капиташка!

1992–1993