Текст книги "Геополитический романс"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

6

Сначала по обе стороны дороги бежали деревья, дома с витринами. Мелькнула розовая витрина с куклами Барби. Аристархову почудилось, что сзади к Барби пристроился её кукольный супруг Кен и что Барби и Кен ритмично покачиваются в розовом неоновом воздухе витрины, как лягушки в аквариуме. Потом начались стенды с рекламой, обозначенные лампочками звукопоглощающие щиты, залитые то синим, то зелёным, то ослепительно белым космическим светом бензоколонки. Аристархов сообразил, что он уже на автостраде. На синей под названием «Арал» он залил полный бак, рванул вперёд, что оставалось мощи, в изношенном «форде». Как только впереди возникали указатели с названием городов, Аристархов закрывал глаза и ехал, если можно так выразиться, в слепом автопилоте. Ему не хотелось знать, куда он едет, просто едет по Германии, и достаточно.

По левым рядам его легко обходили новые мощные машины. Справа ползли на «трабантах», «вартбургах», «Жигулях». Аристархов притормозил на стоянке, взял по непомерной ночной цене в ресторане бутылку виски. Возвращаясь с бутылкой наперевес к своей машине, он увидел, что на стоянке полно машин с советскими номерами и что в этих машинах спят люди, о чём свидетельствуют запотевшие изнутри стекла.

Потом дорога начала светлеть, причём свет нагонял сзади. Стало быть, Аристархов ехал на Запад. Он сунул в магнитофон первую попавшуюся кассету. «Отход на север!» – чеканно пропели ребята. Аристархов решительно взял на север. Несколько раз он менял маршрут, пересекая бывшую, не до конца ещё размонтированную. германо-германскую границу в бетонных укреплениях, земляных валах и кольцах колючей проволоки.

Вскоре, впрочем, автострада совершенно распрямилась, окружающие пейзажи сделались однозначно равнинными, ухоженными и богатыми. Как Аристархов ни зажмуривался перед указателями, невозможно было не уяснить, что он подкатывает к Гамбургу. Пару раз его обогнали полицейские машины. Аристархов перестал прихлёбывать из горлышка.

Он сам не заметил, как вкатился в утренний, переполненный машинами и людьми Гамбург с каналами, набережными, цветами, чайками, чёрным каменным и стеклянным, отражающим небо, центром. Приткнув «форд» на набережной возле представительства какой-то авиакомпании, Аристархов, пошатываясь, выбрался из машины, и огромный богатый красивый город объял его, растворил в себе, как песчинку.

Прихлёбывая то пиво, то коньяк, твёрдо отказываясь от услуг утренней проститутки, отгоняя торговца наркотиками, брезгливо посылая куда подальше пожилого подкрашенного господина, Аристархов ощущал себя неестественно своим в немецком мире, каким никогда не ощущал себя в мире русском. Всё здесь было ясно и просто. Если молодой человек пьёт с утра в припортовых кабаках, значит, он вступил на стезю порока. Значит, единственная задача – помочь ему максимально полно реализовать себя в пороке в соответствии с его финансовыми возможностями. Аристархов вышел на свежий воздух, и уже не проститутки, но вполне приличные девушки – туристки, датчанки, а может, норвежки, позвали его на прогулочный катер. Мир был двуедин, и человек, как и во все века, сам определял, на тёмной или светлой стороне ему быть.

Это было невероятно, но, слоняясь по Гамбургу, Аристархов забыл, что он русский, что отныне у него нет ни любимой жены, ни Родины, ни армии, ни командира, ни дома, – вот так, раз, и ничего нет, как это частенько случается с русскими людьми, независимо от времени, в котором они живут.

Вспомнил под вечер в пустынной пивной за столиком, когда кто-то вдруг вежливо поинтересовался, нельзя ли присесть. Под вечер Аристархов, как и всякий молодой русский, которому изменила любимая жена, был склонен к меланхолическому самосозерцанию. Он оторвал от кружки полные грусти глаза и увидел перед собой герра Вернера. Герр Вернер был в защитного цвета брюках и в кожаной куртке, то есть одет почти так же, как Аристархов, – чтобы удобно было в дороге и вообще удобно. Только немцу герру Вернеру, по всей видимости, вчера ночью жена не изменила с дряхлым русским старцем, поэтому герр Вернер, в отличие от товарища Аристархова, был трезв и выбрит. Зато товарищ Аристархов был значительно моложе герра Вернера. Суточная щетина, тени под глазами, вечерняя меланхолия сообщали ему известную романтичность. Товарищ Аристархов, таким образом, выигрывал у герра Вернера в глазах среднестатистической немецкой девушки, но проигрывал не только герру Вернеру, но и острозадому пигментному старцу в глазах собственной жены. Аристархов неожиданно подумал, что, несмотря на очевидные различия, между ним и герром Вернером есть и что-то общее и что это общее, пожалуй, важнее различий. Только вот что это, он сразу не мог сообразить.

Герр Вернер махнул рукой, и немедленно появился кельнер с меню. Меню в пивной всегда казалось Аристархову излишней роскошью. В пивной Аристархов главным образом пил пиво, для этого не требовалось меню.

– Не ожидал встретить вас в Гамбурге, полковник, – удивился Аристархов.

Герр Вернер заказал водку, икру и омара.

– Гуляете, полковник? – ещё больше удивился Аристархов.

– И вы гуляете, капитан, – усмехнулся герр Вернер, – естественно, за счёт бундесвера.

– С чего бы это? – усомнился в неожиданной щедрости бундесвера Аристархов. Он обратил внимание, что пивная как-то незаметно опустела. Казалось бы, вечер, конец рабочего дня, промышленный район, самое время туркам пить пиво, а вот поди ж ты.

– Обсудим и это, – аккуратно повесил куртку на спинку стула герр Вернер. – Если вы, конечно, не спешите, капитан.

Аристархов промолчал, и герр Вернер наполнил рюмки водкой.

– Не скрою, мне доставляет огромное удовольствие выпить с таким профессионалом, как вы, капитан!

Вероятно, надо было ответить в том же духе, мол, и мне, полковник, приятно с таким профессионалом. Только, во-первых, Аристархову не было приятно, скорее, наоборот. Во-вторых, профессионализм герра Вернера пока ещё был для Аристархова под вопросом. В-третьих, куда, к чёрту, пить, когда пивная совершенно очищена от турок, а у всех дверей расселись крепкие немецкие парни, тоже, надо думать, не последние профессионалы. Поэтому Аристархов промолчал, мучительно соображая, откуда странное чувство, что между ним и герром Вернером что-то общее?

– Ваше здоровье, капитан! – поднял рюмку герр Вернер. – Да бросьте вы, рюмкой больше, рюмкой меньше, есть моменты, когда выпить просто необходимо.

«И их в моей жизни всё больше и больше», – подумал Аристархов, выпил, не чокаясь.

Официант почтительно расставлял на столе тарелки и приборы. Аристархов прикинул: если он прямо сейчас выключит герра Вернера прямым в челюсть, затем, прикрываясь официантом, как щитом, ломанется к двери… Нет, что он сможет без оружия? Аристархов вдруг ощутил чудовищную, как после суток в вертолёте, усталость.

– Чего вам от меня надо, полковник? – спросил он.

– Мы солдаты, капитан, – ответил герр Вернер. – Мы поймём друг друга.

Аристархов понял, что напрасно сомневался в профессионализме герра Вернера.

– И я, и вы, капитан, – мы бесконечно одиноки в этой жизни. Настоящие солдаты неизменно одиноки в любой мирной жизни. Настоящие солдаты должны приходить друг другу на помощь, ведь так, капитан? Я хочу вам помочь. Как солдат солдату.

Аристархов подумал, что вполне может статься, герр Вернер и прав – они оба солдаты. Только вот одиноки по-разному. За герром Вернером набирающая мощь объединённая Германия, крепчающий бундесвер, здоровая немецкая семья, дом, скорее всего, не один, материальный достаток. За Аристарховым – существующая исключительно как географическое понятие Россия, расползающаяся, как гнилая мешковина, армия, спутавшаяся с пигментным, штурмовавшим во вторую мировую Сталинград немцем жена, бездомье и безденежье. Одиночество герра Вернера – одиночество сильного, твёрдо знающего, куда употребить силу, единственно сознающего, что силы пока недостаточно. Но скоро. Одиночество Аристархова – одиночество не то чтобы слабого, побеждённого, но обессилевшего, одиночество униженного и оскорблённого, у которого в одночасье отняли всё, но который не только не сопротивляется, но как бы вообще не представляет, что это такое – сопротивляться. Для него сопротивляться – всё равно что для змеи летать. Так выбитые с лица земли морские стеллеровы коровы широко открытыми глазами смотрели, как к ним приближались на лодках с баграми и секирами, и безропотно умирали, окрашивая воду, под этими самыми баграми и секирами.

– Каким же, любопытно, образом вы хотите мне помочь? – Аристархов решительно взломал клешню омара. Отведает ли он ещё когда омара? Бундесвер не обеднеет.

– Вы будете так обедать каждый день… – Нет, пожалуй, Аристархов переоценил профессионализм герра Вернера. Грубо. – Впрочем, понимаю, это не тот крючок, на который вас можно зацепить, – быстро исправился герр Вернер. – Если не ошибаюсь, в шестнадцать ноль-ноль вы должны были быть в штабе. Через… – посмотрел на часы, – два с половиной часа вы летели бы над Рейном в Данию нашим коридором.

– Стало быть, меня не зацепить и на этот крючок, – Аристархов налил водки себе и герру Вернеру. – А генерал обещал, что это будет бо-о-льшой крючище! – Ему вдруг сделалось гибельно-весело, как это иногда случается в критические моменты с людьми, предпочитающими смерть… чему? Предательству? Но разве можно предать нечто, провозглашённое не имеющим место быть? Географическое пространство? Похоже, Аристархов решил предпочесть смерть предательству неизвестно чего. Себя? Но это было странно, потому что Аристархов вместе с другими офицерами и генералами давно предал всё, что только могут предать военные люди. И всё равно смерть? – Наш разговор, полковник, – буднично закончил Аристархов, – не имеет смысла.

Герр Вернер вновь наполнил рюмки:

– За Россию, капитан!

– За Россию? – изумился Аристархов. Безумием было пить за Россию с немецким полковником, определённо не желавшим России добра, стремившимся расстроить и так почти что умозрительные отношения Аристархова с Россией. В то же время и сама Россия, похоже, не видела разницы между людьми, желавшими ей добра и – желавшими зла. Напротив, предпочитала последних. Отношения России с Аристарховым были сугубо односторонними. Он что-то там смутно ощущал. Россия попросту его не замечала, как вошь или таракана. Поэтому, вероятно, не имело ни малейшего значения: где, как, когда и с кем пить за Россию, точнее, за погибель России.

– Ваша верность присяге несуществующему государству не может не вызывать уважения, – поставил на стол пустую рюмку герр Вернер. – Россия в настоящее время унижена. Но вы, капитан, лишены возможности помочь России обрести достоинство в России. Сейчас вы можете и должны помочь России в Европе. Сейчас вы нужнее Германии, чем России, капитан. Германия позаботится о вас и вашей семье.

«Уже заботится!» У Аристархова защемило сердце. Словно вдруг и на его плечи опустились дрожащие руки-лапы старика-лягушки. Но лишь на мгновение Германия увиделась ему в образе острозадого старика-лягушки – без сил, но с марками. Старик немедленно начал молодеть, дрожащие его руки – наливаться сталью.

– Германия тесна, – возразил Аристархов. – В Германии негде летать.

– Вы заблуждаетесь, – в глазах герра Вернера, как сварка, вспыхнул хорошо знакомый Аристархову, посверкивающий и сквозь золотое пенсне канцлера-объединителя огонь пространства. – Германия только начинает летать. Над Хорватией и Сербией, Боснией и Македонией, Чехией и Словакией, Польшей и Венгрией. Европы в прежнем понимании более не существует, капитан. Есть некий относительно твёрдый, но с каждым днём мягчающий западный центр с оплывающими пластилиновыми краями. Он будет мягчать до тех пор, пока окончательно не сместится в Германию, и только тогда начнёт снова твердеть. Начав структурировать новую Европу, Германия сдвинет с точки распада Россию. Воля и мощь Германии – вот единственный шанс для России прийти в движение. Проснуться сама Россия не сможет. Германия структурирует новую Европу. Россия структурирует самоё себя. Это математическое геополитическое тождество, капитан. Между Россией и Германией не существует противоречий, быть может, за исключением принадлежности Восточной Пруссии и Западной Польши. Но эти противоречия разрешимы. Наша общая цель – не дать в третий раз столкнуть нас лбами. Если вы хотите жить в сильной, богатой России, капитан, вы должны помочь Германии, нуждающейся в таких профессионалах, как вы. Германия в настоящий момент – готовый к запуску стартёр. Россия – огромный стынущий мотор, с которого каждый свинчивает что хочет. Включится стартёр – заработает мотор. Я говорю достаточно схематично, капитан, но надеюсь, понятно?

– Вполне, – ответил Аристархов. – Но я всего лишь пилот. Я выполняю конкретные приказы и задания командования. Геополитика – это для меня слишком сложно. Не в смысле понимания, в смысле участия.

– Все мы в той или иной степени участвуем в геополитике, – философски заметил герр Вернер. – Одни своими действиями, другие бездействием. Вы утверждаете, что выполняете приказы командования, капитан. Но сегодня вы отказались выполнить преступный, по вашему мнению, приказ. Не мне вам объяснять, что для мужчины действие в любом случае предпочтительнее бездействию или, как в вашем случае, неучастия. Вы могли затеять всесветный скандал, вы же вместо этого пьянствуете в Гамбурге. Мы, немцы, обычно выполняем любые приказы своего командования. Это наша трагедия, но это и наша надежда. Вы, русские, похоже, неспособны ни к выполнению приказов, ни к неподчинению им. Вы всё надеетесь, что кто-то сделает выбор за вас. Вы застряли между трагедией и надеждой.

– Может быть, – согласился Аристархов, – но в любом случае действиям на пользу Германии я предпочитаю пусть трусливое, позорное, но неучастие в действиях во вред России. Полковник, я благодарен вам за ваше лестное предложение, но в данный момент оно меня не интересует. Давайте закончим этот разговор и расстанемся друзьями? Геополитическими друзьями?

– Вероятно, мы могли бы расстаться геополитическими, как вы выразились, друзьями, – вздохнул герр Вернер, – если бы речь не шла о конкретной и очень срочной работе в горах Боснии. Я столь откровенен с вами, капитан, потому что не оставляю вам шансов отказаться. Где нет шансов, там нет выбора. Где нет выбора, там нет места сомнениям и угрызениям совести. Я предлагаю вам сделаться немцем, капитан. Поверьте, это большая честь.

Аристархов встал, и тут же встали люди у дверей, образовав подобие каре.

– Если я не подчинюсь… арестуете? – спросил Аристархов. – Увезёте? Неужели вы полагаете, что немцем можно сделать насильно?

– В отношении вас я уполномочен принять решение на месте, – задумчиво посмотрел на него герр Вернер, и Аристархов подумал, что, пожалуй, полковник не врёт. – Вас могут прямо сейчас в пивной пристрелить в пьяной драке. Вы можете оступиться на набережной и утонуть. Принять смертельную дозу наркотиков…

– Предпочитаю в пьяной драке, – усмехнулся Аристархов, – это как-то по-мужски.

– А в притоне гомосексуалистов с развороченной задницей и отрезанными яйцами? – подмигнул ему герр Вернер.

– Принимайте решение, полковник, – сказал Аристархов, – я потерял достоинство при жизни, отчего мне заботиться о нём после смерти?

– Я знаю, капитан, про ваши семейные неприятности, – опять разгадал его мысли герр Вернер, – и поверьте, искренне вам сочувствую. Полагаю, дело здесь не в вас и даже не в вашей жене, хотя, конечно, отчасти в ней. В унижении России и русских. Если, конечно, это может служить утешением. Но вы молоды, капитан, а Германия, как известно, страна невест, отменных невест.

Аристархов посмотрел на герра Вернера с уважением. Он в общем-то не удивлялся, когда старшие по званию отгадывали мысли младших по званию. На том стояла армия. Но что мысли русского капитана отгадывал немецкий полковник – это наводило на мысли о так называемых общечеловеческих ценностях. В том смысле, что национальные армии различных государств являлись не последними их вместилищами.

Вместо того чтобы что-то немедленно предпринять, Аристархов инертно, но с нарастающим автоматизмом хлебал водку. Вдруг подумалось, что точно так же инертно, тупо, анестезированно ворочается Россия, обрезанная новыми нелепыми границами, с венами-трубопроводами на вывод, как на операционном, но более похожем на мясоразделочный, столе. Хоть и было в высшей степени самонадеянно отождествлять собственную ничтожную личность с огромной пока ещё страной. Но герр Вернер отождествлял себя с небольшой в сравнении с Россией Германией и черпал уверенность и силу в этом своём отождествлении. В то время как Аристархов в своём – как экскаватором – неуверенность и слабость.

Должно быть, от всех этих мыслей у Аристархова сделалось до того жалкое лицо, что герр Вернер посмотрел на него с брезгливым презрением. Герру Вернеру самое время было вспомнить тезис Бердяева о вечно бабьем в русской душе. Если, конечно, герр Вернер читал Бердяева.

Всем своим видом герр Вернер показывал, что не следует так расстраиваться ни из-за разрушения собственной страны, ни из-за измены собственной жены.

Аристархов нагнулся над блещущей, как доспех римского преторианца, серебряной омарницей, увидел своё искажённое изображение. «Если у русских офицеров такие лица, – подумал он, – России ничего не светит».

– А можно, – продолжил герр Вернер, – сделать всё гораздо чище и экономичнее для казны бундесвера. Не перевести деньги за жидкие противогазы. Вы единственный, кто был в курсе. Ваши же генералы достанут вас из-под земли и живого разрежут на куски. Мне кажется, – доверительно наклонился к Аристархову, – если начнётся третья мировая война, то она непременно начнётся из-за какого-нибудь крупного неплатежа русским генералам…

– Прошу прощения, полковник, – перебил Аристархов, – мне необходимо в туалет.

Наверное, выражение его лица помимо его воли изменилось, потому что герр Вернер строго предупредил:

– Не делайте глупостей, капитан, не осложняйте жизнь себе и нам.

Аристархов, пошатываясь, двинулся к сортиру, кожей затылка ощущая взгляды идущих следом.

Немецкий сортир был светел и чист, как та самая операционная, где разделывали Россию. Аристархов упал лицом в унитаз и некоторое время неслышно рыдал, словно в водопаде, так что немцам за дверцей кабинки оставалось только гадать, что там поделывает загадочная славянская душа? Аристархов смыл слёзы холодной ароматизированной водой, почувствовал, как расслабленность и безволие вдруг сменились в нём мужеством и холодным, как эта ароматизированная, химически очищенная вода, отчаяньем. Как будто он не провёл бессонной ночи за рулём, как будто не пил сутки напролёт. Он был совершенно уверен, что скорее погибнет, нежели уступит. Отчего же так поздно, подумал Аристархов, когда припёрли к стенке? Отчего бы вот так, как он сейчас, не всем сразу? А что сейчас? Сейчас все, как он – обречены спасаться поодиночке и без больших шансов на успех.

Один из немцев вплотную приблизился к дверце. Аристархов едва успел стащить с унитаза стульчак. Ботинки немца задумчиво перетаптывались под дверцей. Немец как будто думал ботинками. Аристархов понял: в следующее мгновение он просто-напросто высадит ботинком дверцу и окончательно убедится, что все русские свиньи. Если их пьяные офицеры хлебают воду из немецких унитазов.

Аристархов щёлкнул задвижкой, отпрянул назад, прижимая к груди стульчак, как мать дитя или утопающий спасательный круг. Что есть силы оттолкнулся ногами от стенки, спиной вперёд катапультировался из кабинки. Первый немец отлетел, лязгнув зубами, второму же, судорожно сунувшему руку под пиджак, Аристархов, как норовистому коню, надел на шею хомут-стульчак, так что тот, выпучив глаза и схватившись за шею, кулём повалился на глянцевый пол операционного туалета.

Остальное было делом техники.

Варварски выставив ногами изящное с металлическим плетением оконное туалетное стекло, Аристархов, осыпав осколками прохожих, выпрыгнул на сумеречную гамбургскую улицу, бросился, прихрамывая, в переулки, носился, запутывая следы, пока, наконец, не оказался в гавани среди заброшенных домов и пакгаузов. В одном из пакгаузов негры и арабы разгружали длинный, как туннель, трейлер. Грузчиков не хватало. Аристархова задвинули в самую глубину трейлера, и он оттуда передавал желтоглазому в чалме и с серьгой в ухе негру картонные ящики с определённо фальсифицированными бульонными кубиками.

Из трейлера он выбрался чуть живой далеко за полночь. Получил расчёт в сто пятьдесят марок. Переночевал у индусов в подвале. Утром привёл себя в порядок в дорогой турецкой бане и отбыл на автобусе в Берлин, предварительно оплатив в транспортной конторе перегон оставленного на набережной «форда» из Гамбурга к воротам российского военного городка в Саксонии.