Текст книги "Иосиф Сталин. Часть 3. Верховный главнокомандующий"

Автор книги: Юрий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Сталину непрерывно поступали многочисленные жалобы на растерянность и панику, охвативших многих командиров и бойцов Красной Армии, а также политических руководителей в прифронтовых областях в первые дни войны. В.И.Анисимов из Пинска сообщал, что в этом городе военные "в панике подорвали артсклады и нефтебазы и объявили, что подорвали их бомбами… В городе полно командиров из Бреста, Кобрина, не знающих, что им делать, беспрерывно продвигающихся на машинах на Восток без всякой команды, так как никакого старшего войскового командира, который мог бы комбинировать действия войск, нет".

Даже из Гомеля, находившегося сравнительно далеко от линии фронта в конце июня, Сталину пришло сообщение от секретаря Гомельского обкома Ф.В. Жиженкова, в котором говорилось: "Деморализующее поведение очень значительного числа командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство из части разлагающе действует на население и сеет панику в тылу". В своем письме в Политбюро, направленном в конце июня, члены штаба обороны г. Ельня Смоленской области жаловались на паникерство, охватившее размещенное поблизости войсковое авиасоединение. Члены штаба обращались: "Убедительно просим Политбюро ЦК ВКП(б) и лично Иосифа Виссарионовича СТАЛИНА ударить по паникерам и всем, кто способствует порождению паники, приняв необходимые меры в отношении местных партийных и советских органов, в частности по Смоленской области, ибо если дальше каждый командир или руководящий советский партийный работник начнут заниматься эвакуацией своей семьи, защищать Родину будет некому".

Приходили вести, свидетельствовавшие о том, что немцы уже развертывают операции далеко за советско-германской границей. 23 июня руководители Латвии В.Т. Лацис и Я.Э. Калнберзин сообщали Сталину из Риги, что "на территории Латвии были неоднократно сброшены мелкие десантные группы противника. Имеются случаи вооруженных бандитских выступлений".

Успехам немцев способствовала и "пятая колонна", сохранившаяся в приграничных республиках страны, несмотря на предвоенные репрессии против "неблагонадежных элементов", а может быть и усиленная благодаря их неумелому и огульному характеру. Созданный в октябре 1940 году и имевший постоянный контакт с Германией подпольный Литовский фронт активистов (ЛФА) к лету 1941 года насчитывал 36 тысяч человек. 22 июня члены ЛФА захватили радиостанцию Каунаса и провозгласили создание временного правительства Литвы во главе с Ю. Амбазевичусом. 25 июня немецкие войска вошли в Каунас практически без боя. 28 июня латвийская подпольная группа временно завладела радиостанцией в Риге. Ряд бывших военных подразделений Латвии в полном боевом порядке выступили на стороне немцев. К моменту вступления немцев в Ригу там было создано два центра, претендовавших на роль правительства Латвии. В Эстонии в тылу у советских войск действовало несколько тысяч боевиков, наносивших удары по Красной Армии. В июле ими был захвачен город Тарту. Тепло встречали оккупантов в ряде сел Западной Украины, а также в населенных пунктах Северной Буковины и Правобережной Украины с преобладанием немецкого населения. 30 июня во Львове после его оккупации немцами было создано "правительство Украины" во главе со Степаном Бандерой.

Расширялось и число стран, присоединившихся к германской агрессии. 22 июня в войну против СССР вступила Румыния, войска которой действовали совместно с немецкими. В тот же день итальянское правительство объявило войну СССР, и Муссолини заявил о своей готовности направить итальянские войска на советско-германский фронт. 26 июня объявили о состоянии войны с СССР правительства Венгрии и Финляндии. К походу против СССР присоединились прогерманские правительства Словакии и Хорватии. Испания направила "голубую дивизию", составленную из добровольцев. Впоследствии были сформированы добровольческие корпуса СС из тех жителей Нидерландов, Бельгии, Норвегии, Дании, которых сочли отвечающим представлениям об арийском идеале. Жителей Западной Европы призывали на борьбу с СССР во имя защиты "европейской культуры" от "варварства".

Преобладание вооруженных сил Германии и ее союзников в живой силе и технике, перехват ими инициативы в первые же дни войны, материально-техническая и психологическая неподготовленность советских войск к военным действиям такого масштаба позволили противнику продолжать наступление. Сталин осознавал, что отступление Красной Армии неизбежно создает угрозу оккупации немцами значительной территории страны. Об этом свидетельствовало принятое 24 июня на совещании у Сталина Решение о создании Совета по эвакуации во главе с Л.М. Кагановичем "для руководства эвакуацией населения, учреждений, военных и иных грузов, оборудования предприятий и других ценностей". Через три дня было принято постановление о порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества. В тот же день на Политбюро было принято постановление о "вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля". Так было положено начало беспримерной по своим масштабам и эффективности эвакуации материальных ценностей и людей, позволившей стране сравнительно быстро пустить в ход сотни промышленных предприятий, которые могли оказаться захваченными немцами.

В то же время, все очевиднее становилось, что отступление советских войск на ряде участках фронта превратилось в беспорядочное бегство, а поэтому требовались срочные меры для того, чтобы восстановить контроль над Действующей армией. 26 июня И.В. Сталин позвонил Г.К. Жукову в Тернополь и сказал: "На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где. Маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?"

Судя по воспоминаниям Жукова, Ватутин и Тимошенко были "бледными, осунувшимися, с покрасневшими от бессонницы глазами. Сталин был не в лучшем состоянии". "Поздоровавшись кивком, И.В.Сталин сказал: "Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке? – и бросил на стол карту Западного фронта. "Нам нужно минут сорок, чтобы разобраться, – сказал я. "Хорошо, через сорок минут доложите". После разбора ситуации трое приняли решение создать новый рубеж обороны к востоку от Минска на рубеже Западная Двина – Полоцк – Витебск – Орша – Могилев – Мозырь и начать подготовку для создания тылового рубежа по линии Селижарово – Смоленск – Рославль – Гомель. "Все эти предложения И.В. Сталиным были утверждены и тотчас же оформлены соответствующими распоряжениями".

За первую неделю военных действий немецко-фашистским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии и Западной Украины. В Белоруссии захватчики добились особенно значительного успеха. Уже 27 июня, когда в районе Белостока еще шли бои, передовые части танковых групп встретились под Минском и окружили значительную часть советских войск, находившихся в Белоруссии. 28 июня немцы захватили Минск.

На другой день, 29 июня, Гитлер заявил: "Через четыре недели мы будем в Москве, и она будет перепахана". Падение Минска вызвало повышенную нервозность Сталина. По словам Жукова, "Ставка и Генеральный штаб тяжело восприняли оставление нашими войсками столицы Белоруссии… 29 июня И.В.Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного командования, и оба раза он крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении". Об этих визитах Сталина в Наркомат вспоминал и Молотов, заметив, что со Сталиным был он, "Маленков и еще кто-то. Сталин довольно грубо разговаривал с Тимошенко и Жуковым". При этом Молотов отметил, что это свидетельствовало о крайнем раздражении Сталина, так как он "редко выходил из себя".

Более подробно одну из этих поездок Сталина в Наркомат обороны описал А.И. Микоян: "29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот ничего путного о положении на западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке. В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи – никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: "Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?"

"Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5 – 10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые. Главным тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик – это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову". И все же руководству страны стало ясно, что вследствие поражений, понесенных Белорусским фронтом, "из Белоруссии открывался прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен". Как утверждал Микоян, "когда вышли из наркомата" Сталин произнес ту фразу, которую затем в различных вариантах воспроизводил Хрущев. Действительно ли Сталин вечером 29 июня решил, что выигрыши во времени и пространстве, полученные Советской страной в 1939 – 40 гг., были утрачены в течение недели, могучая стена из танков, артиллерии, самолетов, красноармейцев, вооруженных винтовками, пулеметами и автоматами, рухнула и, казалось, ничего уже не защитит Страну Советов от немецкого блицкрига?

Д. Волкогонов уверял, что "с 28 по 30 июня Сталин был так подавлен и потрясен, что не мог проявить себя как серьезный руководитель", на самом деле в течение 28 июня Сталин продолжал активно работать и непрерывно принимал посетителей с 19.35 до 0.50 29 июня. В течение же 29 июня Сталин не только дважды посещал Наркомат обороны. В тот день, находясь на своей даче, напряженно работал над подготовкой ряда важнейших документов, в том числе "Директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей".

Однако для подтверждения версии о том, что Сталин пребывал в состоянии прострации и паники в последние дни июня нередко ссылаются на воспоминания А.И. Микояна. В своих мемуарах Микоян утверждал, что "через день-два" после бурной сцены в Наркомате обороны, члены правительства решили "создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать полноту власти в стране… Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО при мне не говорили. Мы считали, что само имя Сталина настолько большая сила для сознания, чувств и веры народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче".

"Молотов, правда, заявил, что "Сталин в последние два дня в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: "Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем", – то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним. Другие члены Политбюро подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы сможем организовать оборону и сражаться по-настоящему. Однако это сделать будет не так легко. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден".

"Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: "Зачем приехали?" Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать. Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. "Кто во главе? – спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе – он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. "Хорошо, – говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. "Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я" – добавил он.

Судя по рассказу Микояна, Сталин тут же активно включился в работу по подготовке постановления о создании ГКО. По словам Микояна, в ответ на предложение Берии, "Сталин заметил: "Надо включить Микояна и Вознесенского. Всего семь человек утвердить". Берия снова говорит: "Товарищ Сталин, если все мы будем заниматься в ГКО, то кто же будет работать в Совнаркоме, Госплане? Пусть Микоян и Вознесенский занимаются всей работой в правительстве и Госплане". Вознесенский поддержал предложение Сталина. Берия настаивал на своем". В конечном счете, было принято предложение Берии, которого поддержали Молотов, Ворошилов, Маленков. (Правда, уже в феврале 1942 года в состав ГКО были включены А.И. Микоян и Н.А. Вознесенский. Впоследствии же в его состав вошли Л.М. Каганович и Н.А. Булганин, а в 1944 году из состава ГКО был выведен К.Е. Ворошилов).

И все же, несмотря на множество правдоподобных деталей в рассказе Микояна, многое в этих воспоминаниях вызывает сомнения и прежде всего его утверждения о том, что Сталин находился в прострации "два дня". Дело в том, что из воспоминаний самого Микояна следует, что сцена в Наркомате обороны разыгралась вечером 29 июня 1941 года, а решение о создании ГКО было принято днем 30 июня. Скорее всего, лишь в течение нескольких часов между поздним вечером 29 июня и в первые часы 30 июня Сталин оставался у себя на даче один.

Причину появления этого неправдоподобного рассказа объяснил историк Олег Хлевнюк в своей книге «Сталин. Жизнь одного вождя», изданной в 2015 году. Несмотря на то, что Хлевнюк твердо придерживается антисталинских установок, он усомнился в достоверности версии Микояна. Ознакомившись с архивными записями, которые были использованы для книги А.И. Микояна, Хлевнюк обнаружил, что страницы, на которых описан приезд членов Политбюро на сталинскую дачу и последовавшую дискуссию, были написаны рукой сына А.И. Микояна Серго, а не его отцом.

Совершенно очевидно, что ни Сталин, ни его коллеги по советскому руководству не были погружены в состояние прострации, а уверенно разрабатывали планы организации отпора врагу. Не были охвачены паникой и растерянностью и миллионы советских людей. По всей стране проходили митинги и собрания, на которых люди единодушно выражали свою решимость дать отпор врагу. Материалы печати и радио настраивали население страны на самоотверженную борьбу. По радио звучали новые песни, призывавшие советских людей подниматься на Отечественную войну. За первые четыре дня войны было создано около ста таких песен, а за первые три недели – около 200. В этих песнях призывы к героической борьбе и уверенность в победе соединялась с именем Сталина. Уже 22 июня поэт А.Сурков написал "Песню смелых", в которой были слова:

"С бандой фашистов сразиться

Сталин отважных зовет,

Смелого пуля боится,

Смелого штык не берет".

Самой популярной песней Великой Отечественной войны стала песня А. Александрова "Священная война" (слова В.Лебедева-Кумача). Ее текст был опубликован в газетах "Известия" и "Красная Звезда" 24 июня. Очевидцы вспоминали, с каким подъемом исполнил эту песню ансамбль Красной Армии на площади Белорусского вокзала перед солдатами, отъезжавшими на фронт.

С первых же часов после объявления войны в военкоматах возникли очереди людей, записывавшихся добровольно в ряды Красной Армии. Подавляющее большинство воинов на границе и в приграничных округах мужественно сражались с вражескими войсками. Это отметили и многие немецкие военачальники. Начальник германского генерального штаба Франц Гальдер записал 22 июня: "После первоначального "столбняка", вызванного внезапностью нападения, противник перешел к боевым действиям. Без сомнения, на стороне противника имел место факт тактического отхода… Признаков же оперативного отхода не было и следа". 24 июня Гальдер писал: "Обстановка: Противник в пограничной полосе почти всюду оказывал сопротивление… Признаков оперативного отхода противника пока нет. Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Войска группы армий "Север" почти на всем фронте… отражали сильные танковые контратаки противника… В общем, теперь стало ясно, что русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении навстречу германским войскам".

Описывая в дневнике третий день войны на советско-германском фронте, Гейнц Гудериан вспоминал: "24 июня в 8 час. 25 мин… я натолкнулся на русскую пехоту, державшую под огнем шоссе, по которому должно идти наступление… Я вынужден был вмешаться и огнем пулемета из командирского танка заставил противника покинуть свои позиции".

"В 11 час. 30 мин., я прибыл на командный пункт 17-й танковой дивизии, расположенной на окраине Слонима.. Русские танки окружили нас; в нескольких шагах от места нашего нахождения разорвалось несколько снарядов: мы лишились возможности видеть и слышать. Будучи опытными солдатами, мы тотчас же бросились на землю, и только не привыкший к войне бедняга полковник Федлер, присланный к нам командующий резервной армией: сделал то недостаточно быстро и получил весьма неприятное ранение. Командир противотанкового дивизиона подполковник Дальмер-Цербе получил тяжелое ранение и через несколько дней умер".

"В 15 час. 30 мин. я снова был в Слониме… Вдруг наскочил на русскую пехоту, которая на грузовых автомашинах была переброшена к Слониму, солдаты как раз намеревались сойти с машины. Сидевший рядом со мной водитель получил команду "Полный газ", и мы пролетели мимо изумленных русских: ошеломленные такой встречей; они не успели даже открыть огонь. Русские, должно быть, узнали меня, так как их пресса сообщила потом о моей смерти; поэтому меня попросили исправить их ошибку через немецкое радио".

Так теоретик танковой войны и организатор блистательных операций «блицкрига» на Западном фронте Г. Гудериан трижды едва не погиб за один день боев на советско-германском фронте. Но, может быть, дело в том, что он носился по опасным участкам фронта? Нет, потому что он бы мог погибнуть наверняка, если бы остался на своем командном пункте. Генерал вспоминал: "25 июня утром я посетил госпиталь, где находились раненые, пострадавшие день тому назад при бомбардировке нашего командного пункта, во время которой я находился на другом участке фронта".

25 июня Ф. Гальдер записал в своем дневнике: "Оценка обстановки на утро в общем подтверждает вывод о том, что русские решили в пограничной полосе вести решающие бои и отходят лишь на отдельных участках фронта, где их вынуждает к этому сильный натиск наших войск". 26 июня в дневнике Гальдера записано: "Группа армий "Юг" медленно продвигается вперед, к сожалению, неся значительные потери. На стороне противника, действующего против группы армий "Юг", отмечается твердое и энергичное руководство". 27 июня Гальдер отмечал: "На фронте… события развиваются совсем не так, как намечается в высших штабах".

Характеризуя боевые действия после 22 июня, Типпельскирх писал: "На всем фронте продолжались упорные бои. Русские отходили на восток очень медленно и часто только после ожесточенных контратак против вырвавшихся вперед немецких танков". Первые дни войны дали примеры героизма многих советских людей. Вся страна узнала о подвиге летчика Николая Гастелло, который 26 июня направил свою горящую машину на колонну немецких машин. Мужественно сражались защитники Брестской крепости, Перемышля, Лиепаи. Хотя советская военно-морская база Лиепайя (Либава) пала 28 июня, немецкий историк Пауль Карелл писал: "Оборона была организована блестяще. Солдаты хорошо вооружены и фанатически храбры… Они показали в Либаве наилучшие элементы советского военного искусства. Но эта победа была горьким уроком: в Либаве впервые выяснилось, на что способен красноармеец при обороне укрепленного пункта, когда им руководят решительно и хладнокровно". Немецко-фашистские и румынские захватчики долго не могли занять всю территорию Молдавии. Несмотря на поражения, боевой дух красноармейцев не был сломлен. Характеризуя боевой настрой солдат Красной Армии в конце июня 1941 года, Пауль Карелл в своей книге "Гитлер идет на восток" писал: "Русские сражались фанатично и их вели решительные командиры и комиссары, которые не поддались панике, возникшей во время первых поражений".

Хотя Гитлер еще мечтал о том, как он перепашет Москву, более трезвые головы в руководстве третьего рейха осознавали, что методы блицкрига не принесли молниеносной победы на советской земле. О том, что опасения Риббентропа по поводу последствий нападения на СССР усугубились в первые же дни после начала войны, свидетельствует телеграмма, которую 28 июня Риббентроп направил германскому послу в Токио генералу Югену Отту. Рейхсминистр приказывал ему, чтобы тот сделал всё возможное для того, чтобы Япония денонсировала пакт о нейтралитете с СССР и напала на Советскую страну.

А ведь до 22 июня 1941 г. Риббентроп рассуждал по-иному. В своих воспоминаниях Риббентроп писал: "До германо-русской войны я думал, прежде всего, о том, что Япония возьмет Сингапур и тем самым нанесет Англии решающий удар. После же начала войны, летом 1941 г. я попытался склонить Японию к вступлению в войну против России и побудить ее отказаться от своих намерений в отношении Сингапура". Хотя Риббентроп поддерживал официальную позицию правительства, делая публичные заявления о скором поражении СССР, он продолжал бомбардировать своего посла в Токио, призывая его добиться вступления Японии в войну. Однако, осознав трудности, с которыми столкнулся вермахт в СССР, японское правительство не спешило присоединиться к антисоветскому походу.

9 июля Риббентроп принял японского посла в Берлине Осиму и заявил ему: "Сейчас возник вопрос величайшей важности в связи с необходимостью совместно вести войну. Если Япония чувствует себя достаточно сильной в военном отношении, может быть, именно сейчас наступил момент для нападения Японии на Россию. Он считает, что если Япония сейчас ударит по России, это вызовет моральное поражение России, во всяком случае, это ускорит крах ее теперешнего строя. Так или иначе, никогда больше Японии не представится такой удобный случай уничтожить раз и навсегда русского колосса в Восточной Азии".

10 июля Риббентроп направил в Токио новую телеграмму послу Отту, в которой говорилось: "Я прошу вас, примите все меры для того, чтобы настоять на скорейшем вступлении России в войну против России… Наша цель остается прежней, пожать руку Японии на Транссибирской железной дороге еще до начала зимы. После поражения России положение держав оси будет таким прочным, что разгром Англии или полнейшее уничтожение Британских островов явится только вопросом времени".

14 июля Риббентроп вновь писал Отту в телеграмме: "Я пытаюсь всеми средствами добиться вступления Японии в войну против России в самое ближайшее время… Считаю, что, судя по военным приготовлениям, вступление Японии в войну в самое ближайшее время обеспечено".

Правда, Гитлер продолжал слепо верить в скорую победу над Красной Армией. По словам Риббентропа, Гитлер "серьезно упрекнул" его за телеграммы в Токио. Фюрер по-прежнему рассчитывал в одиночку справиться с Советским Союзом. Позже Риббентроп обратил внимание Гитлера на ошибочность его расчетов, "когда исход битвы за Москву в военном отношении решили сибирские дивизии".

Риббентроп и не подозревал, что о его активной переписке с послом в Токио и реакции японского правительства на его депеши незамедлительно становилось известным в Москве. Дело в том, что пресс-атташе посла Отта был Рихард Зорге. Вечерами Отт отводил душу со своим пресс-атташе за кружками пиво, делясь с ним переживаниями по поводу грозных требований своего начальника в Берлине и отказом японских правителей прислушаться к ним. Своевременная информация от Зорге помогла Сталину принять смелое решение о переброске советских войск с дальневосточных границ на оборонительные позиции под Москвой.

Но еще до принятия этого решения советское руководство провозгласило программу Великой Отечественной войны в обращении Сталина к народу по радио 3 июля 1941 года. Хотя основное содержание соответствовало положениям директивы 29 июня, Сталин сумел найти такие слова и такой тон, чтобы превратить сухой документ в одну из самых волнующих речей, которую он когда-либо произносил. Слова из церковной проповеди: "Братья и сестры!" в начале обращения, инверсия в заглавной фразе "К вам обращаюсь я, друзья мои!", подъем интонации на протяжении почти всего первого предложения в содержательной части речи и ее падение на последнем слове в предложении ("Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, – продолжается"), создавали напряженность, венчавшуюся трагедийной нотой. Сталин не скрывал волнения. Порой казалось, что он с трудом преодолевает спазмы, перехватывавшие голос. Иногда паузы между фразами затягивались, и было слышно звяканье стакана и звук воды, которую наливал себе Сталин.

Слова "враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы" развивали трагическую тему. Сталин произносил с расстановкой название каждой территории, захваченной немцами, и каждого города, который они бомбили, и каждое географическое название в этом перечне звучало как еще одно имя в скорбном списке жертв. Он венчал этот мрачный перечень короткой фразой в конце абзаца, создававшей впечатление сурового приговора: "Над нашей Родиной нависла серьезная опасность".

Развивая тему угрозы, нависшей над страной, Сталин заявлял: "Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом". С расстановкой и эмоциональными ударениями он перечислял названия народов СССР, завершив их перечень указанием на то, что несет им нашествие немцев: "Враг… ставит целью… их онемечивание, их превращение в рабов немецких князей и баронов… Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том – быть народам Советского Союза свободными, или впасть в порабощение".

Однако в ходе речи Сталин незаметно менял тональность. Уже в начале выступления он произносил фразы, которые позволяли усомниться в мощи врага. Он усиливал их значение отдельными эмоциональными словами и произносил их с нажимом: "Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты? Конечно, нет!" Он предлагал ряд примеров из истории для усиления сомнений в непобедимости германского оружия. Он находил подходящие аргументы и в событиях последних двух лет, обосновывая свой тезис о том, что «непродолжительный военный выигрыш для Германии является лишь эпизодом, а громадный политический выигрыш для СССР является серьезным и длительным фактором, на основе которого должны развернуться решительные успехи Красной Армии в войне с фашистской Германией». Сталин завершал свой ход рассуждений выводом, категоричность которого подчеркивалась произнесением с расстановкой и ударением заключительных слов: "История показывает, что непобедимых армий нет и не бывало". Отсюда он делал логический вывод о неизбежности поражения германской армии. Подчеркнутые интонацией слова придавали этому заявлению характер неоспоримой истины: "Гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона и Вильгельма". Он утверждал, что это ясно всем здравомыслящим людям и заявлял, что все воины страны, «все народы нашей страны, все лучшие люди Европы, Америки и Азии, наконец, все лучшие люди Германии… видят, что наше дело правое, что враг будет разбит, что мы должны победить».

Выступление, которое начиналось как страшная история о вероломстве врага и зловещей угрозе, нависшей над страной, как скорбный рассказ о потерях советских людей, постепенно превращалось в уверенный призыв к решительным действиям для разгрома врага. Сталин призывал отрешиться "от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время, когда война коренным образом изменила положение".

Сталин чеканил фразу за фразой в перечне суровых требований к советским людям: "Нужно, чтобы советские люди… перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу… Необходимо… чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей… Основным качеством советских людей должно быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей Родины… Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам разгрома врага… Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу".

От общих призывов на коренное изменение душевного настроя и выработки психологической установки на активное сопротивление угрозе Сталин переходил к перечислению конкретных шагов, которые уже были предприняты и которые будут в дальнейшем осуществлены для разгрома агрессора. Он говорил о необходимости резко увеличить производство вооружений, усилить охрану оборонных объектов, бороться с вражескими диверсантами и парашютистами, "со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов". Умело распределяя эмоциональные ударения и выдерживая напряженный ритм, он создавал боевое настроение, даже перечисляя материальные предметы: "При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего".