Текст книги "Невидимый фронт"

Автор книги: Юрий Усыченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ
ЧЕКИСТЫ НИКОГДА НЕ СТОЯТ В РЕЗЕРВЕ

Кундюк с женой жил в квартире номер три. Четвёртую квартиру занимали брат и сестра – Михаил и Стефа Гнатышины.

Человек, склонный к высокопарным выражениям, сказал бы, что Кундюков от их соседей разделяла не лестничная площадка, а пропасть – так далеки они были друг от друга по своему характеру, прошлому, мыслям.

Декабрьской ночью 1941 года проходивший по железнодорожным путям полицейский увидел возле одного из вагонов тёмную фигуру. Полицейский подкрался ближе и окликнул неизвестного. Тот хотел бежать, но полицейский выстрелил и ранил его в ногу. Неизвестный оказался осмотрщиком вагонов Зеноном Гнатышиным. Он сыпал песок в буксы вагона с грузом для Восточного фронта.

Все старания гестаповцев найти сообщников Гнатышина ни к чему не привели – Зенон молчал под самыми жестокими пытками. Его расстреляли.

Когда гестапо явилось на квартиру Гнатышиных, то там никого не обнаружили. Товарищи-рабочие сумели предупредить Михаила и Стефу. Матери у них не было.

Пожив несколько недель в деревне у дальних родственников, брат и сестра ушли в партизанский отряд. Вернулись они в Кленов только тогда, когда город был освобождён от фашистов, и поселились в своей старой квартире. Михаил стал работать в том же депо, где столько лет служил его отец; Стефа, которой исполнилось уже восемнадцать лет, намеревалась поступить на курсы подготовки в медицинский институт.

Зенон Гнатышин был человеком общительным, имевшим много друзей. Стефа и Михаил характерами пошли в отца. У них дома всегда собиралась гурьба сверстников: одноклассники вместе готовили уроки, подруги прибегали к Стефе поделиться своими девичьими секретами.

– Правильно, ребятки, – говорил Зенон, наблюдая за молодёжью. – Так и надо. Не имей сто рублей, а имей сто друзей.

Это было до войны.

Возвратясь в родной город, Стефа не раз чувствовала себя одинокой. Михаил порой неделями не выходил из депо – приходилось срочно восстанавливать разрушенное гитлеровцами железнодорожное хозяйство. Возвращался он домой усталый, еле успевал переброситься несколькими словами с сестрой и тотчас засыпал, чтобы завтра до рассвета опять уйти на работу. Старые знакомые Стефы за время оккупации потерялись из вида – кто был арестован и погиб, кого увезли в Германию, кто бежал от фашистов из Кленова. В партизанском отряде жителей Кленова почти не было, и теперь Стефе не часто приходилось встречать кого-либо из своих боевых друзей. Стефа думала было поступить на службу, но курсы, где она собиралась учиться, должны были открыться с недели на неделю, и Стефа не хотела себя связывать работой, пока не выяснится положение с учёбой. Всё это привело к тому, что в часы, свободные от занятий и домашних дел, Стефа оставалась в одиночестве, тягостном для неё.

Когда встретивший Стефу на улице управдом сказал, что в пустующую после смерти отца комнату квартиры Гнатышиных поселится новый жилец, девушка была от души довольна. Обрадовался этому и Михаил.

– Всё тебе веселее будет, – сказал он. – А то ты целыми вечерами сидишь одна.

Новый жилец не заставил себя долго ждать. На следующее утро в дверь к Гнатышиным постучали. Михаила не было, открыла Стефа.

На площадке стоял мужчина лет тридцати, одетый в не новый, но аккуратно выглаженный и тщательно вычищенный костюм. С наблюдательностью бывшей партизанки, Стефа сразу успела заметить, что незнакомец должен быть очень ловок, силён, несмотря на свою тонкую фигуру; характер у него добродушный, покладистый – об этом говорил мягкий взгляд, весёлые лучики вокруг чёрных глаз, спокойная и уверенная речь.

– Здесь живёт Михаил Гнатышин? – спросил незнакомец.

– Здесь, – ответила Стефа. – Я его сестра. Проходите, пожалуйста.

– Меня направил к вам управдом. Сказал, что в вашей квартире есть свободная комната.

– Как же, как же, есть. Раньше в ней жил отец, а теперь она нам не нужна. Не зря же ей стоять!

– Вот и хорошо. Куда мне пройти?

Стефа показала новому соседу его жилище, дала ключ.

– Вот и хорошо, – повторил пришедший, ставя на пол небольшой фибровый чемоданчик, который держал в руках. – Теперь давайте познакомимся. Фамилия моя – Шостак. А зовите просто Василем.

– А меня – Стефой, – сказала девушка, протягивая Василю руку.

– Ладно. Теперь буду устраиваться.

У Стефы было в характере свойство, унаследованное от матери – склонность к хлопотам о порядке, уюте в доме. «Ох, и суетливая же ты, – частенько говорил ей Михаил. – Снуёшь туда-сюда. Успеешь пол подмести, посиди немного». Сестра обычно не обращала на эти речи внимания, не успокаивалась, пока в квартире не оставалось ни одной пылинки, даже в самых укромных местах.

Так и сейчас – Стефа немедленно забегала, засуетилась.

– Как же вам устраиваться, – ответила она Шостаку. – Ведь всё имущество ваше в одном чемоданчике. Ни кровати, ни матраца, ни мебели. Ну да не беда – сейчас уладим дело.

Василь, немного смущённый, не успел опомниться, как она уже собирала принесённую из кладовой раскладную кровать, вытирала пыль на подоконнике, выдвигала из соседней комнаты шкаф для платья и небольшой стол.

– Напрасно беспокоитесь, вам же самим все это нужно, – бормотал Василь.

– Молчите, – командирским тоном ответила девушка. – Купите себе мебель – отдадите эту обратно. Не купите – и так хорошо. Всё равно без толка стоит.

Лишь когда долго пустовавшая комната снова приобрела жилой вид, Стефа успокоилась и ушла к себе, добавив на прощанье:

– Если что нужно, – не стесняйтесь, говорите.

«Хорошая девушка, – думал про себя Дрига (это он под фамилией Шостака поселился у Гнатышиных, чтобы иметь возможность лучше следить за квартирой Кундюка), – очень хорошая».

Михаил пришёл в этот день с работы раньше обычного, и брат с сестрой позвали к себе нового соседа пить чай.

– Бросьте церемониться, – махнула рукой Стефа в ответ на отказ Василя. – Идёмте.

Шостак улыбнулся её решительному тону и пошёл в столовую, где его ждал Михаил.

Брат Стефы был юноша лет двадцати – на два года старше сестры, ниже её ростом, с характерными резкими чертами лица. Такие лица бывают у рано повзрослевших, рано узнавших горе, рано привыкших преодолевать жизненные препятствия. Но горе не сделало Михаила угрюмым, замкнутым. Протянув руку Василю, он улыбнулся широко и доверчиво. Эта улыбка как бы осветила его, и Василь понял, что Михаил, несмотря на многое пережитое, сохранил веру в людей и любовь к ним.

– Как понравилось на новом месте? – спросил Михаил, когда садились за стол.

– Лучше и не надо. Беспокойства только много вашей сестре причинил.

– Какое же беспокойство, – вмешалась Стефа. – Надо же помочь человеку.

– Да, она у меня хлопотунья, – рассмеявшись, сказал Михаил. – В партизанском отряде её так и звали: «сестра-хозяйка». Бывало в землянке увидит, что кто-нибудь не на место поставил сапоги – целый скандал поднимет.

– В партизанском отряде? – переспросил Василь. – А вы были в партизанах?

– С сорок первого по сорок четвёртый. Вместе с Советской Армией вошли в город.

– Молодцы. Обстрелянные, значит, хотя и молодые.

– Вы, наверное, тоже воевали? – спросила Стефа.

– Пришлось. Под Сталинградом был, под Москвой.

– Под Москвой! – вместе воскликнули брат и сестра. – И в самой Москве были?

– Был.

– Еще до войны мы со Стефой туда попасть мечтали. Отец в августе сорок первого года отпуск должен был взять, билет ему бесплатный полагался – он на железной дороге работал. Очень мы к этой поездке готовились, да вот... – глаза Михаила потемнели...

Стефа первая прервала молчание.

– Расскажите нам о Москве, – попросила она.

– Что же рассказывать... Тогда Москва необычная была – военная, суровая... С вокзала я пошёл прямо на Красную площадь. День был серый, холодный, по асфальту метёт снег, а я холода не чувствую – шутка ли: в Москву попасть удалось. Обо всём забыл. Стал против Кремля и думаю: а вдруг сейчас к окну сам товарищ Сталин подойдёт и я его увижу!

– Я тоже об этом мечтала! – воскликнула Стефа. – Помнишь, Михайлик, тебе рассказывала: как приедем в Москву, целыми днями буду у Кремля стоять – ждать, может, товарища Сталина удастся хоть на секунду увидеть.

– Значит, мечты у нас с вами одинаковые, – сказал Василь и смутился. Стефа, тоже не зная почему, покраснела.

– Не только у нас, – возразил Михаил. – Кто из советски людей не мечтает об этом... Ну, да рассказывайте дальше.

– Сталина увидеть мне не пришлось, но передумал я за час, что стоял на Красной площади, столько, сколько в другой раз на целый день хватит. Всю свою жизнь вспомнил, и о будущем сам с собой говорил, и о товарищах, и о всей стране нашей... Большой это был час для меня.

Василь замолчал, охваченный своими мыслями. Взглянув на часы, он поднялся из-за стола.

– Заговорился я с вами, молодые хозяева. Итти пора.

– Жаль, – искренне сказала Стефа. – Очень жаль.

Слова эти вырвались у неё от души, но, произнеся их, девушка покраснела, как тогда, когда Васнль сказал об общих мечтах.

– Устали, наверно, отдыхать ляжете, – быстро сказала Стефа, чтобы скрыть своё смущение.

– Нет, – ответил Василь. – В город надо сходить.

– В город? – удивился Михаил. – Поздно ведь.

– Дела есть, – коротко ответил Шостак.

– Что ж, раз надо, так надо. Ключ от парадной двери дай, Стефа.

– Симпатичный парень, – сказал Михаил сестре, когда они остались вдвоём.

Стефа привыкла делиться с братом всеми мыслями, но на этот раз не ответила ничего, хотя была полностью согласна с Михаилом. Что заставило её промолчать, девушка и сама не знала.

Убрав со стола, Стефа ушла в свою комнату. Она хотела позаниматься перед сном, но мысли отрывались от учебника. Думалось о Москве, о Красной площади, о том, как Василь стоял под холодным снежным ветром и, не отрываясь, смотрел на кремлёвские окна.

Девушка отложила учебник и взяла томик стихов. Читала она долго – так и заснула, не потушив лампы, положив руку на раскрытую книгу.

Сквозь сон Стефа слышала, что вернулся домой новый сосед за полночь. Вышел он из своей комнаты только часам к одиннадцати утра.

– Поздненько вы вчера загулялись, – шутливо сказала Стефа, когда они с Василем встретились в коридоре.

– Я не гулял... Впрочем – и погулять пришлось.

Он круто повернулся и ушёл в свою комнату. Стефа недоумённо посмотрела ему вслед, не понимая, почему Василь так резко оборвал разговор. «Обиделся он на меня, что ли? – думала девушка. – Но за что же? Вот чудак! А если не хочет со мной разговаривать, то и не надо».

Вечером, когда Михаил спросил, где Василь, Стефа только пожала плечами.

– Откуда я знаю, – ответила она, немного погодя. – Только мне и дела, что за ним смотреть.

Про себя Стефа решила, что если Василь явится и Михаил будет его приглашать, как вчера, то она уйдёт в свою комнату – заниматься. «Нечего зря время проводить, – уговаривала себя девушка. – Запустишь учёбу, потом не наверстаешь. Да и интересного в его рассказах ничего нет».

И всё же, против воли, Стефа прислушивалась к шагам на лестнице, гадая: не Василь ли это? А когда Василь, наконец, пришел, она тут же попросила брата:

– Пойди, Михайлик, позови его чай пить.

– Я и сам хотел итти за ним, – ответил Михаил. – Ему одному скучно в своей комнате.

И опять они просидели втроем весь вечер.

Так началась дружба Дриги со Стефой.

Ростислава привлекал открытый, прямой характер девушки. «Надёжным другом она должна быть, – думал Ростислав о Стефе. – Не даром боевую школу в партизанском отряде прошла».

Когда Дриге выпало несколько свободных часов, он предложил Стефе пойти погулять вместе. Девушка с радостью согласилась.

Они отправились на Княжью гору – старый  парк, раскинувшийся по склонам холмов, возвышавшихся над городом.

В парке было тихо, безлюдно. В воздухе носился тонкий, чуть уловимый запах увядшей листвы. Бурые листья дубов, ржавые – каштанов, яркокрасные и желтые – клёнов шуршали под ногами. Этот лёгкий звук, обрывающийся при каждом шаге, навевал прозрачную, неясную, беспричинную грусть.

Ростислав и Стефа, безотчётно поддавшись очарованию осеннего парка, шли молча, изредка перебрасываясь короткими фразами.

Но печаль – недолгая гостья в молодом сердце. Когда Дрига и его спутница вышли на небольшую площадку почти у самой вершины, настроение их сразу переменилось.

Перед ними раскрылся город – бесконечные ряды домов, острые шпили соборов, прямые ленты улиц. Давно перевалило за полдень, солнечные лучи превращали в червлёное золото черепицу крыш, пронизывали багровыми стрелками дрожащие волны тепла, поднимающегося от нагревшихся за день стен, мостовых, тротуаров. Неясный гул – голос большого города, в котором трудно было уловить отдельные звуки, как трудно уловить слова песни, которую хор поёт вдалеке, – доносился сюда, к вершине горы, и в этом голосе была нескончаемая бодрость, уверенность, сила.

– Как хорошо, – первой прервала молчание Стефа. – Смотрите, вон институт, в котором я буду учиться.

Девушка показывала на прямые строгие корпуса, блестевшие широкими окнами.

Дрига ловил каждое слово девушки, но в то же время прислушивался к какому-то другому разговору, внутреннему, который, казалось Ростиславу, происходил между ним и Стефой. Что говорили они друг другу в этом разговоре, Дрига не знал, но понимал: что-то очень хорошее, дружелюбное, ласковое. И этот разговор не отвлекал Дригу от других мыслей, не мешал видеть красоту озарённого вечерним заходящим солнцем города – наоборот, делал Ростислава особенно восприимчивым, чутким, зорким, способным без конца впитывать в себя новые  и новые радостные впечатления.

– Смотрите, смотрите, – тормошила своего спутника Стефа. – Вот там наш институт. Я говорю «наш», как будто уже учусь, там, – засмеялась она сама над собой. – Но это ничего. Не такие крепости брать приходилось, – глаза её из лукавых, с лучистыми, вспыхивающими искорками, стали твердыми, упорными, холодными.

Дрига понял: она не отступит от поставленной цели. – Вот туда, правее, – политехнический, за ним – университет. Видите?

– Вижу.

– Скоро кончится война, – задумчиво сказала Стефа, – снимут затемнение, и мы опять придём сюда – вечером. Вы увидите, как красив Кленов – он весь в огнях. В сорок первом году мы со школьными подругами часто бывали здесь. Ночью освещённый университет похож на корабль – большой, сильный, рассекающий волны. А политехнический институт – как целый посёлок, столько сияет в его окнах огней. Я часто думала тогда: скорей бы мне стать совсем взрослой, студенткой, сидеть поздно вечером там, в лаборатории, когда вокруг тихо-тихо, и готовиться к важному открытию, такому, чтобы о нём узнали по всей стране. Не из честолюбия, нет, пусть моя фамилия даже осталась бы неизвестной, но чтобы о моём открытии знали все, чтобы каждому советскому человеку оно принесло пользу.

– Значит, вы хотели учиться в политехническом институте? Почему же теперь выбрали медицинский?

– А разве только в технике можно делать открытия? В медицине даже ещё больший простор для исследователя. Что может быть благороднее борьбы за здоровье человека, за жизнь его, против болезней, которые приносят несчастье и горе.

– Да, я всей душой одобряю ваш выбор, – сказал Ростислав.

Они присели на старенькую, давно некрашеную скамейку, на спинке которой крупными буквами было вырезано имя «Богдан» и овальное, похожее на сливу, сердце, пронзённое длинной, покривившейся стрелой.

Капитан и его спутница сидели молча, наблюдая за большим розоватым облаком над горизонтом – облаком, похожим на огромную снежную бабу. Снежная баба плыла в голубоватосинем небесном просторе медленно, не торопясь, с чувством собственного достоинства. Незаметно её очертания стали меняться, расплываться и через минуту на месте бабы оказался ребрастый, худой крокодил, с хищно вытянутым носом.

Над городом пронёсся протяжный звук гудка ближней фабрики, ему ответил другой, третий, четвёртый – кончилась дневная смена. Гудки – одни чуть с хрипотцой, старые, натруженные, другие – молодые, задорно резкие, рассказывали о честном трудовом дне, о заслуженном отдыхе рабочего человека, о том, как хорошо, вернувшись домой, смыть холодной струёй из-под крана усталость и думать о том, что ещё один день не ушёл зря, можно с гордостью вспоминать о том, что сделано сегодня.

Слушая голоса гудков, чувствуя близость Стефы, Дрига ощутил глубокий прилив бодрости, сил, энергии. Он думал о том, сколь велика честь быть часовым и защитником этого мирного труда, грудью встречать опасности, грозящие людям, даже и не предполагающим об этом, защищать возможность для Стефы и подобных ей делать открытия, которые станут известны всей стране, для рабочего – трудиться за своим станком, для поэта – слагать стихи, для только что родившегося младенца – прожить солнечную, наполненную радостью труда и побед жизнь.

Неслышный, внутренний разговор, который вёлся всё время между Ростиславом и Стефой, чувствовал не только он, но и она. Мысли её отдалённо, неясно и в то же время точно совпадали с думами Ростислава, откликались на них. Сейчас она, глубоко вздохнув, сказала:

– Мы с вами молоды, а нам уже многое пришлось пережить, и всё-таки я рада, что родилась в такое время. Люди будущих поколений будут с восхищением читать о наших современниках и в глубине души, может быть, завидовать нам. Ведь наша эпоха – это эпоха самых грандиозных и самых героических дел.

– У каждого поколения свои героические дела, – возразил Дрига. – Люди станут покорять природу, отправляться на другие планеты.

– Это верно. А всё же на нашу долю выпала большая честь – начать строить коммунизм.

– Я читал о тех, – Дрига говорил, отвечая своим и в то же время понятным Стефе мыслям, – которые посвятили себя борьбе за счастье будущих поколений, а сами отказывались от всех радостей, становились какими-то монахами, аскетами, что ли. По-моему, это неправильно. Можно всего себя отдать великой цели и в то же время любить красоту, а прежде всего чувствовать радость от того, что избрал верный путь в жизни, пусть этот путь и будет суровым.

Стефа понимала внутренний, глубокий смысл его слов – неслышный разговор продолжался.

– Я согласна с вами, – ответила девушка. – Только в кино партизанская жизнь состоит из лихих набегов и увлекательных приключений. В действительности, кроме этого, бывало и многое другое: холод, голод, усталость, когда готова упасть лицом в болото и так заснуть. А всё же никто из нас не ныл, не жаловался, не представлял себя какой-то жертвой. Мы были простыми, весёлыми парнями и девушками – дружили, в подходящую минуту любили петь песни, плясать, случались у нас и партизанские свадьбы. А когда нужно – каждый готов был итти на смерть. Мы гордились тем, что сражаемся за родину, и никто не променял бы свою сырую землянку или ночлег на снегу, под елью, на самые пышные хоромы, если бы для этого пришлось отступить перед натиском врага... Однако мы с вами заболтались, – прервала Стефа. – Пора домой. Скоро вернётся Михаил, и я должна успеть разогреть ему обед.

Они взялись за руки и побежали вниз с крутого склона. Листва шуршала под ногами уже не с тихой печалью, а бодро, как шуршит о гальку морской прибой.

Стефа подобрала два кленовых листка, полыхающих всеми оттенками красного цвета – от розового до рубинового. Один лист она прикрепила себе к берету, второй – к пиджаку своего спутника. Необычные украшения очень понравились обоим. Ростислав и Стефа громко рассмеялись, сами не отдавая себе отчёта в причине смеха.

Эта небольшая прогулка ещё больше сблизила Стефу и Ростислава. Дружба их крепла.

Все свободные вечера они проводили вместе. У Дриги было теперь своё, «узаконенное», как сказал Михаил, место за столом – прямо напротив двери. По левую руку от него сидел Михаил, по правую – Стефа. Ростислав всей душой полюбил эти вечерние беседы. Ему, долгие годы лишённому семьи, своего угла, было особенно радостно в тихой, уютной комнате с людьми, к которым он успел привязаться всем сердцем.

Как-то заговорили о будущем.

– Кончу институт, – говорила Стефа, – обязательно поступлю врачом на пароход. Представляете, как интересно: повидать весь мир, попутешествовать!

– Да, это хорошо, – согласился Василь. – Даже позавидовать вам можно.

– К чему завидовать. В каждой специальности есть своя романтика. Вот вы, например, кто по профессии?

– Я? – Василь остановился, как бы обдумывая ответ. – До войны – слесарем был. Теперь демобилизован по ранению, еще не знаю, что с собой делать, куда поступить.

– Идите к нам в депо, – предложил Михаил. – Хоть путешествовать и не придётся, а работа замечательная. Я, правда, на фронт просился, да не пустили. Говорят: кто паровозы ремонтировать будет, если все на фронт уйдут? Оно, конечно, правильно... А работа мне нравится. Когда паровоз из ремонта выходит – чистенький, блестящий, смотришь на него и думаешь: тут тоже доля твоего труда. Даже сердце чаще биться начинает.

– Я подумаю, – уклончиво сказал Василь, и перевёл разговор на другую тему...

Дрига рассчитывал повидаться вечером со Всеволодовым. Общение со Стефой и её братом вызвало в нём много вопросов, на которые он хотел получить ответы от полковника.

На первый стук в дверь кабинета полковника Дрига не получил ответа. Только когда он постучал вторично, раздалось: «Войдите».

Всеволодов сидел не за письменным столом, а в углу, в кресле. В опущенной руке полковник держал листок бумаги, исписанный неровным почерком.

Может от того, что Всеволодов расположился не на постоянном своём месте, или от взгляда, который полковник бросил на вошедшего офицера – взгляда задумчивого и рассеянного, Дриге его начальник показался не таким, как всегда. Перед Ростиславом сидел не полковник разведки, а начинающий стареть мужчина, утомлённый напряжённой работой и множеством забот, ушедший в свои мысли. Но это продолжалось какую-то долю секунды, и Дрига даже не успел по-настоящему осознать своё впечатление.

Полковник встал, протягивая Ростиславу руку, пригласил его сесть. Теперь это был обычный Всеволодов – решительный, строгий, собранный как пружина, в любое мгновение готовая к действию. Глядя на него, Дрига понял, какой железной волей обладает этот человек – волей и верой в правоту, величие выполняемого им долга.

– Получил письмо, – сказал Всеволодов тоном, в мягкости которого сохранились отзвуки мыслей, только что занимавших полковника. – От дочки. В пятый класс перешла. Большая совсем, просится ко мне приехать.

– А что же вы ответите?

– Нынче нельзя – учиться ей надо. Летом, на каникулы, пусть является. Соскучился я, признаться, без семьи. Но сейчас – невозможно. Неделю-другую в школе пропустит, потом ой-ой как трудно нагонять будет. Я ведь сам педагогом был. Феликс Эдмундович направил меня однажды заведывать детской колонией...

– Значит, товарищ полковник, – сказал Дрига, – война кончится – в отставку, снова педагогом станете?

Всеволодов ответил не сразу.

– Нет, Ростислав Петрович, – заговорил он после некоторого молчания. – Чекисты никогда не бывают в резерве. Берлин возьмём, все по домам пойдут, а для нас война не кончится, и в отставку уходить нельзя. Всегда надо помнить о том, чему учит нас товарищ Сталин. Пока будет оставаться капиталистическое окружение, враги будут пытаться засылать к нам шпионов, диверсантов и прочую мразь. Из этого указания мы и должны исходить во всей своей деятельности... Ведь тот, за которым вы охотитесь, не гитлеровцами прислан, правда?

– Конечно, – согласился Дрига.

– Новая мировая война начала готовиться задолго до того, как стал виден конец этой. И надо быть очень бдительными, Ростислав Петрович, очень сильными, чтобы разрушить планы тех, кто снова пытается грозить нам. Один из залогов этого – успешные действия нас, солдат невидимого фронта.

Дрига, наконец, вспомнил о цели своего сегодняшнего прихода к Всеволодову.

– Я вот что хотел спросить, товарищ полковник. Как мне держать себя с... с штатскими людьми. Есть одна девушка...

– Девушка? – резко перебил полковник. – Фамилия? Она с вами познакомилась или вы с ней? Когда? Почему не доложили сразу?

Дрига не ожидал таких вопросов и смутился. Сбивчиво он начал говорить о Гнатышиных.

Суровый взгляд Всеволодова потеплел. Он пригласил Дригу пересесть на стул возле себя.

– Рассказывайте...

– Я буду откровенен, товарищ полковник, – сказал Дрига. – Эта девушка – Стефа – она очень славная девушка и она... она мне очень нравится.

– Ну так что же? Если вы уверены в том, что это действительно хорошая девушка, то кто вам мешает быть её другом? Вы оба молоды, я вас понимаю. Нелюдимому, как говорят, «сухарю» трудно жить на свете. – Полковник немного помолчал. – Я имел счастье знать Феликса Эдмундовича Дзержинского. Это был прекрасный товарищ, человек исключительного обаяния и кристально чистой души. Председатель ЧК, от одного имени которого бледнели враги, находил время для того, чтобы заботиться о судьбе беспризорных детей. Не одна тысяча тех, кто из малолетних преступников стал врачом, инженером, агрономом, с глубокой благодарностью вспоминает о Феликсе Эдмундовиче. С него надо брать пример нам всем... Мой начальник, – в глазах у полковника запрыгали озорные огоньки, – был у меня посажёным отцом на свадьбе. Учтите это, капитан, – Всеволодов хлопнул Ростислава по колену.

– Что вы, товарищ полковник. Вы уже сразу и о свадьбе. Она меня и не замечает совсем.

– Ну, смотрите, смотрите. А не позовёте на свадьбу – обижусь... Теперь перейдём к гораздо менее приятным делам. У меня разработан план, выполнение которого поручаю вам...