Текст книги "Планшет разведчика"

Автор книги: Юрий Туманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

У СВОИХ

…До нас доносится перестрелка. Где-то поблизости наши! Перестрелка для нас звучит как райская музыка.

На опушке леса, где пули то и дело сбивают ветви деревьев, останавливаемся. В полутора километрах от нас – близко, рукой подать – медленно движется по самому краю фольварка бронетранспортер. Наш! Он ведет огонь из пулемета по лесу.

Лес, в который мы заехали, подковой охватывает деревню; с обоих концов этой подковы бьют немецкие минометы, и бледными светлячками летят трассирующие пули.

– Странно, что гитлеровцев нет в глубине леса, – замечаю я.

– Только что были, – показывает Щукин на убитых солдат в стороне от дороги, – теплые еще.

Значит, бронетранспортер добирался и сюда. Надо ретироваться из этого леса, пока снова не подошли фашисты. Но разве выберешься на нашей пятнистой машине? Слышно, как в деревне урчат танки. Эти встретят, не промахнутся, в щепы разнесут.

Щукин знает немецкие повадки, любят те с удобствами устраиваться. Он вытаскивает из окопчика громадную подушку – постель солдата, валяющегося рядом, и снимает наволочку.

– Под белым флагом? – сомневается Рагозин. – Мол, фрицы в плен торопятся?

Щукин отрицательно качает головой.

– С белым флагом никак нельзя, товарищ, если не запамятовал ваше звание, лейтенант. Фашисты по белому флагу злее огонь дадут!

Под наволочкой оказывается красный чехол. Щукин быстро вытряхивает пух из подушки, встает над кабиной, подымает красный лоскут, затем, подержав его над головой, опускает руку.

– Пошел! – командует Андрей, он одобрил задумку Щукина.

Завадский трогает машину. Щукин стоит на подножке в своей немецкой шинели. До поры до времени он наволочку не подымает. Но как только мы становимся менее досягаемы для вражеских пулеметов – часть из них скрыта строениями деревни, – Щукин высоко вскидывает свой флаг.

Так, под красным развевающимся флагом мы и летим прямо на бронетранспортер, его пулемет не отводит от нас дула.

Фашисты тоже не оставляют нас без внимания, но успевают бросить всего несколько мин. Через две минуты мы в деревне.

Останавливаемся возле «виллиса», загородившего дорогу. Дверца раскрыта, из нее грозит кулаком пожилой офицер.

– Где вас черти носили?! – кричит он.

Пока Андрей выбирается из кабины, офицер кроет нас на чем свет стоит.

А мы глазам своим не верим. Вот удача! Перед нами полковник Хохлаков – начальник политотдела той части, куда мы добираемся. Между тем полковник увидел мои и Андрея майорские погоны и даже зашелся от негодования.

– От всех отстали, товарищи старшие офицеры! Даже от поваров! – И он презрительно отворачивается от нас.

Андрею трудно удержаться от смеха.

– Отставить!

Хохлаков резко поворачивается и удивленно глядит на нас.

– Постойте, постойте!.. Да ведь вы?..

Он стремглав выскакивает из своего «виллиса» и идет к нам навстречу.

– Постойте!.. Так, значит… Ну, молодцы! Ну, удружили, артиллеристы! – Он бросается обнимать нас. – Слов не найду! До чего здорово! В самое время приехали. Никого не убило дорогой?

Хохлаков кивает на машину, которую озабоченно оглядывает, ощупывает Завадский.

Вид у нашего «мерседеса» действительно жалкий. Стреляли в нас не часто, но разрывные пули во многих местах вспороли тент, и клочья его свешиваются бахромой по бортам, разбито ветровое стекло, белеют расщепленные доски кузова.

– А этот вояка тоже с вами?

Хохлаков с удивлением глядит на Щукина, который стоит, вытянувшись в струнку, и мнет в руках красную наволочку. Одежда долговязого бородача не может не броситься в глаза.

– Наш штурман, он же лоцман, он же сигнальщик и знаменосец, – объясняет Андрей и весело кивает Щукину. – Из плена домой шагал, да решил нам помочь. Делом доказал, что разведчик.

– Не всегда домой ведет быстрее та дорога, которая короче, – с каким-то не то сочувствием, не то сожалением в голосе говорит Хохлаков и тут же хлопает себя по лбу. – Голодные вы, наверно, как черти?

Шофер «виллиса» между тем уже тащит флягу, кусок сала и еще что-то.

Рагозин стал было отказываться от еды, но перед ним на каком-то ящике уже навалена гора снеди.

Пока мы подкрепляемся, полковник знакомит нас с обстановкой.

Кое-что нам известно. Мы знали, что до города Нойберга наши войска не встречали серьезного сопротивления. Там они разгромили сильный заслон противника и снова ускоренным маршем двинулись вперед. Это последние сведения, полученные нашим штабом.

Полковник подтверждает, так и было. Главные силы врага встретились с нашими подразделениями только через восемь часов после боя у Нойберга. Фашисты не рассеялись по лесам после контрудара, а стали пятиться к Одеру.

– Одер близко, а связи ни с кем нет, – жалуется полковник. – А тут еще с тыла насели немцы, из тех, кого мы били четыре дня тому назад. Связь нужна. Посылаем на восток офицеров, посылаем мелкие группы – только людей гробим. Ясно одно: у нас в тылу еще сильные части противника, и они идут по нашим пятам на запад. Вступать с ними в бой? Увязнешь надолго. Ударили что было сил на запад. На плечах противника вырвались к Одеру и сегодня утром форсировали его.

– Форсировали?!

У Андрея уже карта в руках, отставлены в сторону кружки с чаем крутой заварки.

– Где форсировали?

– Какими силами?

В один голос поздравляем Хохлакова. Еще бы! Плацдарм на Одере! Первый в корпусе и армии. Первый на фронте. Плацдарм! Маленький, вчера еще ничем не примечательный, никому не нужный клочок береговой земли возле поселка Фюрстенвальде. Сегодня о нем знают уже тысячи бойцов. Завтра к нему должны устремиться крупные силы. Удержать плацдарм! Во что бы то ни стало удержать!

В ответ на наши поздравления Хохлаков только поморщился.

– Рано поздравлять: плохо на том берегу. Одна рота, да и ту уже могли сбросить в воду: вся защита – вот она! – указывает он на машины с боеприпасами.

Патроны и снаряды на исходе. И вот полковник возглавил бронеотряд и десант пехоты, вернулся с Одера, бросился в контратаку на гитлеровцев, стоящих на пути наших тылов. Теперь бронеотряд с мотопехотой отбиваются от наседающего со всех сторон противника и ведут колонны с боеприпасами к подразделениям, бьющимся у плацдарма.

Удержать плацдарм… Огненной завесой прикроют артиллеристы героев, которые вырвались на западный берег Одера. Гвардейские минометы, тяжелая артиллерия – все будут завтра защищать этот плацдарм. Авиация, танки, конница – все будет брошено сюда. Но для этого вышестоящий штаб должен срочно получить карту с точным обозначением плацдарма.

Вместе с отрядом Хохлакова мы движемся к Одеру. Частые обстрелы не останавливают, не задерживают нас. Хлестнут несколькими очередями по опушкам пулеметы бронетранспортеров, переберется через кювет самоходка, прогрохочет Десяток пушечных выстрелов, а колонна, не снижая скорости, идет на запад, оставляя позади умолкнувшие засады.

Одер! После хмурого дня на несколько минут проглянуло солнце. Засверкали, запрыгали по реке яркие блики. Густая черная тень высокой дамбы скрыла западный берег. Ослепило глаза солнце, уходящее за дамбу. Тихий весенний вечер. Словно и нет войны. Слышно даже журчание ручейков, тянущихся к реке.

– Здесь плацдарм? – спрашиваем мы Хохлакова. – Непохоже.

– Смотрите, смотрите, что делается! – внезапно вскрикивает Завадский, показывая на дамбу.

Там на гребне обозначаются выросшие как из-под земли десятки и десятки силуэтов людей. Они недолго виднеются на гребне и тут же исчезают в тени, отбрасываемой дамбой. На смену им вырастают новые, и идеально ровная неподвижная линия верхней кромки дамбы несколько секунд кажется изломанной, живет, шевелится… Это цепи гитлеровцев, идущих в атаку.

– Опять! В двенадцатый раз! – скрипит зубами артиллерист рядом со мною.

– По атакующему противнику!.. – несутся отовсюду команды.

Оглядываюсь. Из-за деревьев и кустарника, которым обсажена дорога, идущая по берегу, высунулись длинные зеленые стволы орудий, поставленных на прямую наводку. Минута – и не слышно работающих на том берегу пулеметов: все поглотил грохот орудийного огня с нашего берега. Еще минута – и только дым разрывов, багровея в лучах уходящего солнца, клубится над дамбой, только он напоминает об атаке, несколько минут назад затеянной противником и уже оборванной. Тишина. Опять тишина. Скрылись пушки. Умолкли пулеметы. За дорожную будку, под прикрытием которой стоит уже «виллис» Хохлакова, солдаты закатили еще тяжелое противотанковое орудие.

– Он, гад, думал, что не взять его на перекрестье: солнце будет в глаза бить, – весело говорит, вытирая лицо платком, невысокий, коренастый артиллерист. – Нет, брат, не на таких напал!

…Тот, у кого со словом «рота» связано старое представление, живущее со времен парадов, наверно, растерялся бы, если бы попал на западный берег Одера. Тринадцать смельчаков – вот и вся рота – переплыли ночью широкую полынью воды, разлившейся поверх льда посередине реки. Немцы встретили их огнем, и пловцы залегли под дамбой на залитом водой берегу. Вся их огневая мощь – два ручных пулемета.

Их было больше, когда они начинали переправу… Двигались на форсирование Одера и станковые пулеметы и легкие пушки. Шли рядом с этими бойцами и другие. Но не дошли…

От восхода до захода солнца через каждые полчаса-час фашисты атакуют. Атаки отбиваются артиллерийским огнем с восточного берега.

Трупы фашистов устилают скат дамбы. Двенадцать атак – не шутка…

Вместе с Хохлаковым обходим передний край, наносим обстановку на карты. В блиндаже наблюдательного пункта артиллеристы показывают нам разведданные. Много огневых позиций немецких тяжелых батарей.

– Бьют только с наступлением темноты по возможным переправам. Скоро начнут. А там, – артиллерист кивает в сторону амбразуры, через которую виден плацдарм, – целый день так: кончается атака – жди минометного огня, кончается огонь – жди атаки. Перерыва нет. И как только держатся люди? Вот, кажется, всех перебило, присмотришься: нет, живы, стреляют.

Навожу стереотрубу на противоположный берег. Там, на вершине дамбы, серые железобетонные колпаки, прочерченные узкими бойницами, нависли над солдатами, лежащими в наспех, под огнем отрытых копчиках. Поблескивают кое-где котелки – видно, – копы водой заливает, отчерпывают. Кто-то перекидывает соседу сверточек. Сосед подобрал, рукою машет. Что бы это было? Ага, развернул, жует… Сухарями делятся. Точно. Живут люди! В огне, в дыму, в воде по пояс – живут!

– Продержались бы до темноты! – вздыхает у стереотрубы Хохлаков. – Там полегче будет. Кое-что переправим. Должны переправить!

А как переправиться туда, на подмогу тринадцати? Лед еще не тронулся, по посередине реки глубоко осел. Только у берегов он не залит водой. Глубина ил фарватере до двух метров – промеряли этой ночью. Сложная будет переправа. Того и гляди лед провалится… Снарядов мало, и, значит, артиллерия будет поддерживать слабо, огневые точки противника уцелеют.

Вот уже чуть смерклось, и вражеские батареи бьют почти беспрерывно. Всплывает искрошенный снарядами лед.

Командира части генерала Воробина мы нашли в небольшом темном блиндаже, врезанном в берег над самой водой. Не отрываясь от стереотрубы, он недовольно спросил, кто мы и зачем… Но, услышав голос Хохлакова, вскочил, и папаха, на которую блиндаж явно не рассчитан, смялась, закрыв ему глаза.

– Не надо доклада! – остановил он Хохлакова. – Ты одно скажи – привез?

– Уже разгрузили, – устало улыбнулся полковник. – Полный боекомплект.

– Вот за это… Вот за это… – обнял его Воробин, – полцарства проси – все отдам! Все!

Тут разговор принял обычный, будничный характер. Начался разбор боевой обстановки. Однако Воробин нет-нет да и оторвется от карты, поглядит в стереотрубу в сторону противника. И вдруг грохает кулаком по карте, да так, что, наверно, столик всеми четырьмя ножками уходит в земляной пол.

– Держим, держим, черт побери!

Потом переходит на доверительный шепот:

– Эх, друг, верить-то я верил, что ты пробьешься. Но все же страшно было, знаешь… Снаряды на исходе, патроны кончаются. Сам хотел на тот берег переправиться: плацдарм хоть грудью закрывай.

Поговорив с полковником, Воробин обернулся на дверь и увидел нас.

– Яхимович? – удивился он. – И вы, майор? – Он пристально вгляделся в мое лицо. – Да вас же неделю не было! Можно подумать, что вы только что из штаба прибыли, – усмехнулся он, – или с неба упали. Сейчас это одно и то же.

Хохлаков рассказал все по порядку.

Андрей протянул Воробину небольшой лист бумаги со знакомой всем нам подписью. Не пришлось Андрею в дороге проглотить эту бумагу. Довезли!

– Прорвались?! – глухо пробасил Воробин. Прошла минута-другая, и он, одолев волнение, наклонился к карте.

– Плацдарм создан, – сказал Воробин уже привычным глухим баском. Он уже овладел собой и быстро обводил остро отточенным карандашом узкую полоску берега Одера на карте, – но удержать его – сами видите… Ночью постараемся усилить гарнизон на плацдарме… и одновременно израсходуем столько боеприпасов, что положение вновь сильно осложнится…

Он заглянул в привезенную нами записку и нанес на карту расположение ближайших частей. «Ближайшие» – это только так говорится. На самом деле они расположены далеко отсюда. Вот если штаб нацелит их в нашем направлении, то завтра же здесь обстановка изменится.

– Прикрыли бы нас авиацией, пару боекомплектов бы подвезли, тогда мы и сами расширим плацдарм, как задумали, а? – Воробин вопросительно посмотрел на начальника штаба и Хохлакова.

Оба в знак согласия наклонили головы.

Нам вкратце излагают варианты операции, разработанной здесь. Мы должны передать это в штаб. В общих чертах, конечно, запомнить можно, но детали… Однако вот он, пакет с картами, там подробно изложены все замыслы. Да, этакий пакет не сразу проглотишь, если вдруг ненароком попадешь в переплет. Но взять необходимо.

– Эх, если бы мы сегодня отсюда начали! – переглянулся Воробин со своими боевыми помощниками. – До Берлина бы дошли без больших потерь.

– До Берлина, – удивился Андрей, – без потерь? Я помню, сколько людей легло за Юхнов. Рядовой районный город.

Он знал, что Воробин враг парадных речей, и понять не мог, с чего это вдруг такая похвальба.

– Да ведь вы ничего не знаете! – обернулся тот к нам. Лицо его просияло, и он коротко кивнул адъютанту: – Принесите!

Оказывается, когда передовые подразделения вырвались к Одеру, здесь еще работали немецкие саперы. Наши разведчики с ходу захватили гитлеровского генерала, прибывшего из Берлина инспектировать строителей оборонительного рубежа на подступах к столице. У инспектора нашли планы оборонительных сооружений от Одера до Берлина, да еще с пояснительными записками, в которых указаны районы, занятые гитлеровскими частями и, что еще важнее, не занятые.

Среди этих бумаг не было ни одной, которая не была бы снабжена грифом «Совершенно секретно».

Важного генерала толком допросить не удалось: умер через час, а отчего – никто не знает. Разведчики уверяют, что яду хватил. Досадно, очень бы он нам пригодился.

«Streng gehein» – гриф особой секретности бьет нам в глаза. Когда разведчик видит бумаги с грифом «Streng gehein», он не может остаться спокойным.

И вот вырваны у врага эти документы. Они могут, они должны теперь воевать против него. Но у командира части нет сил воспользоваться этими драгоценными секретами. И только далеко от Одера в штабе армии или фронта эти сведения сделают свое дело. И чем скорее они туда попадут, тем серьезнее для врага последствия. Тем быстрее, тем точнее будет нанесен удар.

– Возьмите с собою и это! – решает Воробин после небольшого раздумья.

Видно, он до конца уверовал в удачливость майора Яхимовича и его помощников, сумевших прорваться сюда, к Одеру, через вражеские порядки.

– Поберегите это, друзья. Никогда у меня в руках не было большей драгоценности. Даже если не сейчас наступать, а через месяц, в пакете этом жизнь тысяч людей…

В сущности, первая часть задания нами выполнена. Мы знаем теперь дислокацию наших подразделений, как обстоит дело с боеприпасами и горючим. Мой планшет наполнился сверхсекретными документами.

Осталось как будто немного – доставить все это в пославший нас штаб.

…Пока мы ползали по переднему краю и потом уточняли обстановку, стемнело. Обернулся я на восток, откуда мы приехали и куда нам нужно возвращаться, – лучше бы не смотрел. Глухая, недобрая тьма то отступает, то вновь надвигается, лишь на короткое время оттесняемая вспышками разрывов снарядов. Редко-редко в этой глухой черной стене поблескивают огоньки выстрелов. Кто это? Пойди разберись в том слоеном пироге! Кто по кому бьет? Блеснет и погаснет, блеснет и погаснет, и снова глухая темень. А на западе небосклон все время подсвечен. Зеленые, красные, желтые ракеты висят над Одером.

Пора возвращаться. Но по какому маршруту? Когда мы направлялись сюда, то держались к северу от кратчайшего пути. Южнее нас темнели сплошные леса, и мы знали, что они кишат вражескими солдатами. Но ведь и к северу от этих лесов, где бы мы ни проезжали днем, всюду обнаруживали войска противника или следы этих войск. Взять еще севернее? Круг в пятьсот километров? Невозможно, дорог каждый день, каждый час. Напролом через центр? Слишком рискованно. Не доехать.

– Попробуем южную дорогу, – предложил Андрей.

На юго-восток вдоль Одера идет асфальтированное шоссе. Километрах в семидесяти от блиндажа, в котором мы сейчас сидим, шоссе резко изламывается на северо-восток и, кстати, проходит вблизи от того пункта, где сегодня утром находился первый эшелон нашего штаба. Скоростью выигрывается многое – решено ехать, не сворачивая с шоссе.

…Под беглый огонь батареи, маскирующей шум нашего мотора, выезжаем в обратный путь.

В ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

На шоссе пришлось включить фары: без света на незнакомой дороге обязательно собьешься. Лучи рассекают тьму, несутся перед нами, выхватывают из окружающей нас черноты то обугленную машину, то брошенную повозку, то окоп возле дороги. Кажется, будто ветви деревьев переплелись над головой и мы, гудя, летим внутри длинной трубы.

Едем долго, больше часа. Спокойный, равномерный бег машины и монотонный гул мотора нагоняют дрему. Спать нам в наступлении удавалось не больше трех часов в сутки, а сегодня и совсем не пришлось. Тяжелеет и опускается голова, глаза сами собой закрываются. И вдруг треск, вспышки, трассирующие пули прошивают тент.

Толкаю лейтенанта. Он спит сидя, прислонившись к кабине.

– Ложись, Рагозин! Прострочат…

Едва успевает он поднять голову, как мы оба катимся к борту – так круто наклонилась машина. Вот это рванул Завадский! Миг – и уже трассирующие пули летят вдогонку. Поворот. И выстрелов не слышно. Проскочили! Мы свернули с шоссе на проселочную дорогу. Рагозин снова по-прежнему безмятежно спит, теперь уж свернувшись в клубок на полу.

Андрей в кабине склонился над картой. Машину бросает из стороны в сторону. Да, это не асфальт. Завадскому приходится потрудиться, хоть он и уменьшил скорость. Поворот за поворотом, вправо, влево… Останавливаемся где-то вдалеке от шоссе. Решаем на него пока не выезжать, проехать по дорогам, которые идут параллельно.

Снова проходит час в монотонном движении, хотя нас изрядно покачивает, и снова, сколько ни протирай глаза, не справиться с ними – опять слипаются веки.

…Сон ли это, явь ли, только кажется – чьи-то недобрые глаза внимательно смотрят на меня. «Что за чушь?» Я с трудом просыпаюсь. И тут же выхватываю пистолет: вместо Андрея вижу в кабине профиль какого-то неизвестного. Его голова забинтована наискосок, через лоб и щеку. Не вижу воротника шинели под плащ-палаткой, но твердо уверен, что этот кривой или одноглазый – немец.

Но разве этот немец одиночка в лесу? Почему же другие не стреляют? Ведь мы-то в своей форме.

А где Андрей? Стрельбы никакой не было. Машина стоит.

Чем больше недоумеваю, тем удобнее пристраиваюсь у окошечка кабины. Бить этого одноглазого или обождать?

Светом фар освещен перекресток дорог. Желтая стрелка указателя показывает вправо: «Мерцдорф – 6 километров».

Наконец незнакомец поднимает голову и говорит… по-русски! Говорит и смотрит в сторону, смотрит… на Андрея. Тот, оказывается, стоит рядом и светит фонариком на карту.

– Дальше можете ехать спокойно, – говорит человек, в которого я только что собирался стрелять, – шоссе наше.

Он поправляет рукой свою узкую повязку, вылезает из кабины и тут же растворяется в темноте.

Погас фонарик, хлопнула дверца кабины, Андрей уселся на свое место. Я не успеваю даже словом с ним перемолвиться. Завадский круто повертывает вправо, и мы опять несемся лесом.

Смотрю вперед через голову Андрея. Обычная лесная дорога. Но вдруг над лесом взлетает осветительная ракета. Андрей тоже не спускает с нее глаз, пока ракета не пропадает в лесу. Кто ее зажег? Зачем? Ясно одно – впереди могут быть гитлеровцы. Ракета на парашютике, она снижается медленно, словно садится на столб искр, сыплющихся из нее. И еще одна поднялась над лесом. Я сильно ударяюсь лбом об окошечко кабины – так резко затормозил Завадский. Андрей выпрыгивает на дорогу. Я – следом… Андрей кладет руку мне на плечо и всматривается в даль, туда, где над лесом медленно уменьшается, тускнеет светлый овал догорающей ракеты.

– Километров пять-шесть? – Он вопросительно смотрит на меня.

– Примерно.

Скорее всего там противник. У нас висячих ракет, роняющих столько искр, нет.

Чему, собственно говоря, мы удивляемся? Так и должно быть. Мы едем по территории, занятой противником.

Да, но тот, с завязанным глазом, говорил, что шоссе наше.

– Кто же этот кривой, который нам встретился? – спрашиваю я Андрея.

– Я сейчас об этом же самом думаю. Заверил ведь, черт, что шоссе наше.

Оказывается, перед тем как остановить машину, Завадский проскочил поворот, которого он ждал, не заметил дорожную указку. Остановились, промчавшись метров двести или триста. Андрей вышел, чтобы осмотреть дорожный указатель. Он задержался, рассматривая в свете фар карту, хотел определить, должен ли здесь быть поворот. Вот тут-то и появился на дороге автоматчик с завязанным глазом.

– Вы бы побереглись, товарищ майор! – обратился он к Андрею еще из темноты. – А то у нас вчера так же вот вышел капитан на свет, а тут откуда ни возьмись фриц недобитый. Ну и перерезал капитана очередью…

К Андрею вышли двое в плащ-палатках, с автоматами. У того, который заговорил первым, офицерская шапка-ушанка была надета поверх узкой повязки, закрывавшей глаз. Они, сказал кривой, из сорок девятой дивизии. Штаб дивизии стоит за Мерцдорфом. Предупредили, что кругом шляются гитлеровцы. А они тут вдвоем с утра поджидают отставшую машину с минами, чтобы не угодила к немцам.

Андрей по стародавней привычке разведчика осведомился у кривого, кто командует дивизией, но тот не знал, сослался на то, что воюет в этом хозяйстве совсем недавно, только что вернулся из госпиталя.

Однако кто бы ни был этот человек, лучше было его поблагодарить за совет и ничем не выдавать своего подозрения. Ведь неизвестно, сколько его дружков еще прячется в темноте, если он власовец или переодетый немец.

Андрей, как он признался, вел машину сильно встревоженный этой встречей на дороге. И сейчас почти уверен, что тот сказал ему неправду.

Но выбора нет, все дороги сейчас одинаково опасны, нужно проехать и этот лес. Мало ли уже мы миновали вражеских постов и гарнизонов. Прорвемся еще раз!

Через километра полтора лес начинает редеть. Вот и опушка.

Не успели ее миновать, как сразу же перед нами скрестились трассы пулеметных очередей. Пулеметы бьют справа и слева от дороги.

Еще секунда – и затрещал кузов, полетели щепки, и звонко захлопали разрывные пули над головой. А Рагозин все спит на дне кузова. Я распластался рядом с ним. Резкие частые выстрелы, густой веер трассирующих пуль. Бьют ручные пулеметы, и их тут не меньше четырех, определяю я.

Засада! Вот тебе и «наше шоссе», черт бы побрал кривого! Больно ударило по ноге. Ранило? Нет. Наверное, ударило щепкой.

Когда машину, в которой ты едешь, прошивают пули, в клочья раздирают брезент и вдребезги бьют стекла, а кругом все сильнее пахнет гарью, очень трудно сохранить хладнокровие. Так и подмывает метнуться в сторону от дороги. Рука Андрея твердо ложится поверх кисти Завадского. Это приказ: «Не разворачиваться! Вперед, на пулеметы!»

Очевидно, пулеметчики этого не ожидали. В тот момент, когда мы оказались между двух огней, огонь прекратился. Если бы они продолжали обстреливать машину, им пришлось бы стрелять друг в друга.

Вырвались! Проскочили еще раз!

Прогудел под колесами мостик, за ним промелькнул выхваченный светом фар километровый столб с цифрою «281», а секундой позже слева вырос какой-то фольварк. Теперь уже не свистит, а ревет ветер, рассекаемый выгнутыми ребрами нашего фургона, с треском бьются на ветру клочья брезента.

Мы мчимся по какой-то деревенской улице – слева мелькают, мгновенно исчезая в темноте, дома, сараи, фруктовые деревья. Справа строений нет – открытое поле. Еще один столб: двести восемьдесят второй километр.

Внезапно мотор начинает давать перебои. Ход резко замедляется. Я вижу в окошечко – Андрей встревоженно смотрит на Завадского. А Завадский нервно дергает рукоятку подсоса. Что они там кричат друг другу, не слышно.

Еще несколько раз чихнул мотор и заглох. Машина еще катится по инерции, но ход замедляется, замедляется…

На шоссе выскакивает немецкий солдат. Автомат висит у него на груди, он к нему и не прикасается, а просто поднимает руку – стоп!

Пока Завадский не выключил свет, успеваю увидеть за кюветом еще с десяток вооруженных солдат.

Сердце сдвоило удары. Все! Конец! Впрочем, почему же конец? Да и на что ты рассчитывал? Хотел проскользнуть незамеченным? Через леса, где бродят, хоть и потрепанные, не одна, не две – несколько фашистских частей? Как бы не так!

Не первый раз встречаемся мы нос к носу с противником. Пока выбирались из таких переделок живыми. Хотелось бы выбраться еще раз и теперь, когда и война-то вся на излете.

Толкаю лежащего Рагозина: «За автомат, за автомат, друг!» – перекидываюсь через борт, выхватываю пистолет. И вдруг зацепился рукой за планшет и похолодел. Документы! «Берегите, друзья… – слышу я голос Хохлакова. – В этом пакете жизнь многих тысяч наших людей…»

И дело не в одних только документах противника. Если врагу достанутся карты с расположением наших частей, наши планы – что тогда?

Конечно, пока я жив… А кому, собственно говоря, дело до того, жив я или нет? Сберечь документы – вот что от меня требуется.

Андрея в кабине нет. Завадский вытаскивает карабин и шепчет:

– Товарищ майор, слева немцы!

Сообщил, называется, новость.

Темно. Смутным темным пятном копошится шофер возле кабины. Совсем рядом слышится немецкая речь. Очень весело и громко кричит что-то немец. Кажется даже, что раньше когда-то слышал этот голос. Померещится же такая чушь! Со страху, что ли? Однако о чем это он? И темень. Ничего не видно.

Вот еще кто-то орет. Ага, мы нарушили светомаскировку – «свет – это твоя смерть». Знаем мы такой их лозунг – уже на всех заборах читали.

Опять знакомый голос. Властный, грозный… И внезапно узнаю – это же Андрей, это говорит Андрей!

Услышав властный окрик, гитлеровцы забормотали что-то: решили, что говорят с начальством.

Опять Андрей. Грозит, ругается, чуть ли не Гиммлеру обещает жаловаться. Вот что значит «шпрехен зи дойч»! Это уже не старушка в черной накидке, это сама смерть разговаривает с ним, а он отвечает на ее языке и не вздрогнет, не запнется.

Кажется, что железный скрежет откинутой крышки капота разносится из конца в конец деревни. Завадский копается в моторе на ощупь. Наверно, он уже отчаялся найти повреждение.

– Может, вдарить, товарищ майор? – спрашивает он, наклонившись над капотом и вставляя запал в гранату.

– Посмотри еще, – говорю я так, словно Завадский может хоть что-нибудь увидеть.

И он послушно нагибается вновь над мотором. Внезапно Андрей шепчет мне на ухо:

– Врезались, Юра. Зарывай документы, прикрою.

Еле различаю во тьме бледное пятно склоненного ко мне лица Андрея. Едва заметна кисть его руки и пистолет в ней. Размышлять некогда, да и не о чем, все ясно, зарыть планшет, биться до последнего вздоха, побольше фашистов прихватить с собой в могилу.

Машину потерял из виду, прежде чем отбежал от нее на десяток шагов, – такая кругом темень. Надо двигаться бесшумно, но оттаявшая земля гулко чавкает под ногами. Несколько минут, наверно, ушло на то, чтобы одолеть восемьдесят-сто метров. А мыслям, рваным клочкам мыслей достаточно доли секунды. О чем только не успел я подумать! Соображения, выводы, догадки, решения беспорядочно теснились в мозгу, но главное, главное пробивалось сквозь все: пусть мы погибнем, но врагу не достанутся документы, пусть они сгинут вместе с нами!

Наткнулся на каменную стену. Дом? Вот и край стены. А другой угол? Двигаюсь на ощупь. Вот и вся стена. Метра два с половиной. Может быть, трансформаторная пучка? Сотни таких будок под маленькими черепичными крышами, похожих издали на грибы подосиновики, видел я сегодня вблизи дорог, по которым мы мчались… Ну, конечно, трансформаторная будка. Вот металлическая дверь, вот петли на заклепках, замок…

Так, значит, это не безвестный дом, а трансформаторная будка на двести восемьдесят втором километре. Повезло, ей-богу, повезло! Знаю хотя бы точный адрес.

«А вдруг отобьемся? – смутный проблеск надежды. – Тогда найду зарытый планшет!»

В этот момент мне страстно захотелось выжить. Не для того, чтобы вообще жить на белом свете после войны, а для того, чтобы не утратить возможности искать и найти эту драгоценную сумку.

Судорожно разгребаю полужидкую, вязкую грязь у стенки, справа от металлической двери будки и так же судорожно думаю, думаю, думаю… Будок таких в Германии тысячи. И все-таки есть надежный ориентир для будущих поисков. Ведь это шоссе ведет на юго-восток от Одера. Не охраняют же фашисты каждый километровый столб! А столбы приведут меня сюда откуда угодно. Это для местных жителей все столбы одинаковы. Никто не знает, что с одним из этих отныне связана вся моя жизнь.

…Податливая вначале земля уплотняется, но ямка уже достаточно глубока.

Спокойно светят звезды. При их свете я смотрю напоследок на планшет и зарываю его. Такое ощущение, словно кто-то другой, враждебный и жестокий, закапывает меня самого. Я не смею не остаться в живых и не доставить документов.

«282», – снова вспыхивает в памяти. Еще раз оглядываюсь, ищу хоть какие-нибудь приметы места, и, хотя ничего не вижу, перед моими глазами отчетливо желтеет указка с цифрой «282», прибитая к столбу.

Плотно утрамбовываю землю ногами.

А на шоссе в это время бухнул карабин, еще раз, еще, еще… Застучали автоматы, послышались крики, взрывы.