Текст книги "В долине Маленьких Зайчиков"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Ну, поехали! – нарочито громко и бодро произнес Праву и тронул за плечо Коравье.

– Тогда ты тоже выходи, – сказал побелевшими губами, Коравье. – Я поеду один.

– Ладно, – согласился Праву и выпрыгнул из трактора.

Он встал рядом с Кэлетэгином, с тревогой смотревшим на трактор.

– Не волнуйся, – Праву положил руку на плечо Кэлетэгину. – Когда-нибудь ему все равно пришлось бы это сделать. Пусть едет!

Коравье был весь поглощен машиной. Казалось, он превратился в ее часть. Он прекрасно знал, что трактор повинуется его рукам так же, как повинуется Кэлетэгину, и все же неизвестно почему, прежде чем пустить его, прошептал одними губами:

– Не подведи меня…

Трактор медленно, будто нащупывая гусеницами путь, пошел вперед.

За ним шагнули Праву и Кэлетэгин. Трактор двигался медленно и так осторожно, что им приходилось сдерживать шаг, чтобы не обогнать его.

Гусеницы вращались все увереннее и увереннее. Исторгнув из моторной глубины торжествующий рев, трактор ринулся вперед, взметая гусеницами снег позади себя. Теперь Праву и Кэлетэгин побежали. Они бежали рядом с трактором и видели сияющее, будто солнцем освещенное лицо Коравье и его темные руки, уверенно лежащие на рычагах.

– Поехал! Ты поехал! – кричал вне себя от радости Праву.

– Молодец, Коравье! – вторил ему Кэлетэгин, то и дело проваливаясь в глубокий снег и не обращая на это внимания.

Они запыхались, и Праву остановился.

– Он же обратно подъедет.

Трактор нырял в сугробах, разворачивался, то прибавлял скорость, то шел, едва вращая гусеницами. Он был похож на зверя, которого долго держали в неволе и вот выпустили.

– Отличный из него тракторист получится! – сказал, не скрывая восхищения, Кэлетэгин.

– А разве он еще не тракторист? – спросил Праву.

Кэлетэгин объяснил:

– Коравье знает двигатель, а почему мотор работает, еще не понимает. То есть по-своему понимает: мотор пьет горючее, отсюда у него и сила. Общих знаний у него маловато….

– Ну, этому он еще научится, – уверенно сказал Праву. – Он упорный человек.

Тем временем Коравье подвел трактор к Праву и Кэлетэгину, выключил мотор и спрыгнул на снег.

– Как ездил? – озабоченно спросил он своего учителя.

– Отлично! – ответил Кэлетэгин. – Можешь самостоятельно водить трактор.

– Товарищ Коравье, – нарочито официальным тоном обратился к нему Праву. – Разрешите занять места?

– Да что спрашивать! – воскликнул Коравье. – Садись, конечно.

Кэлетэгин поймал взгляд, который Коравье бросил на сиденье водителя.

– Садись на мое место, вези нас, – сказал тракторист.

Коравье не заставил себя упрашивать.

Когда все уселись, Коравье хозяйски оглядел кабину и осторожно, благоговейно положил руки на рычаги. Праву подумал, что именно так кладут пальцы на клавиши пианисты.

Трактор тронулся. Запел свою песню мотор, разбросав звуки над тундрой. В боковое окно кабины били сильные весенние лучи солнца, освещая лицо Коравье. Тундра бежала навстречу и покорно ложилась под гусеницы.

Коравье искоса метнул взгляд на Праву.

– Что теперь скажешь? – спросил его Праву.

– Что тут говорить! – весело ответил Коравье. – Знаешь, чего сейчас мне больше всего хочется? Вот так ехать и ехать до самого стойбища. Чтобы увидели меня на тракторе мои соплеменники, чтобы вышла из яранги встречать мужа-тракториста Росмунта с Мироном… Может быть, это нехорошие мысли, хвастливые? – настороженно спросил Коравье. – Помнишь, ты говорил: одно из лучших качеств коммуниста – скромность… Но сегодня мне не хочется быть скромным. Я хочу крикнуть так, чтобы было слышно от горизонта до горизонта: вот посмотрите – это едет на тракторе Коравье! Смотрите, люди, это Коравье едет на тракторе!

Впереди показалась темная лента дороги. По ней проплывали редкие машины. Их урчание сливалось с шумом трактора, который вел Коравье.

У самой дороги Праву попрощался с товарищами. Кэлетэгин хотел обождать, пока Праву сядет на попутную машину, но Коравье не терпелось снова взяться за рычаги. Праву велел им ехать обратно, а сам уселся на сугроб, наметенный снегоочистителем на обочине.

Вскоре грузовая машина взяла его.

Из кузова Праву было видно, как по снегу карабкается на склон трактор…

Праву быстро доехал до поселка строителей. Еще издали показались высокие трубы электростанции, удлиненные столбами черного дыма. Перед поселком дорога взбегала на последний невысокий перевал, и отсюда открывался вид на новый поселок.

Вдоль широкой улицы стояли в ряд аккуратные двухэтажные и трехэтажные дома. Они были оштукатурены и выглядели нарядно на фоне белого снега и черных гор, окаймляющих долину. Праву никогда не был на Юге, но сейчас подумал, что именно так, наверно, должен выглядеть южный город.

За домами торчали башенные краны, грохотали бульдозеры, выгрызая котлованы для новых зданий. Строительство продолжалось.

Солнце стояло в створе реки Маленьких Зайчиков, и его лучи, не задерживаемые зубчатой спиной хребта, освещали долину и стоящие в ней дома.

Машина спустилась с перевала и покатила по окраине поселка, мимо механических мастерских и огромных куч каменного угля. В лицо Праву пахнуло запахом нагретого металла.

Возле управления строительства шофер высадил Праву.

По широкой лестнице, навстречу Праву и обгоняя его, торопливо шли люди, так или иначе связанные с судьбой строительства. Каждый из них был уверен, что его дело самое срочное, самое нужное для того, чтобы комбинат был сдан в срок. И каждый был по-своему прав.

В приемной толпилось много народу – ждать приходилось подолгу.

Праву вызвали в кабинет неожиданно скоро.

Иван Николаевич любезно поднялся навстречу. Он был тщательно выбрит, лицо казалось усталым, бессонные ночи оставили черные круги под глазами. Аникеев был в короткой кожаной куртке, какие носят летчики, и меховых сапогах на молнии.

– Очень рад вас видеть, Николай Павлович, – сказал он, протягивая руку. – Давно не приезжали… У брата были?.. Нет?.. Видели, сколько мы понастроили? Темпы не те, что в вашем Торвагыргыне. Предлагал я Елизавете Андреевне поставить настоящие каменные дома, так она не хочет. Говорит: дорого… Дорого, дорого, а как бы не пришлось через несколько лет заново строиться.

– Для нас пока и это хорошо, – сказал Праву. – Нам нужно как можно быстрее переселить стойбище Локэ.

– Это верно. Но все же давно пора перестать строить на Севере чуть ли не дачные домики, – Иван Николаевич вздохнул. – Долго еще люди будут цепляться за привычное…

Праву заговорил об Анциферове.

– Раньше он снабжал спиртом Арэнкава и Мивита, – и рассказал о своей встрече с Анциферовым.

Иван Николаевич разволновался и зашагал по кабинету.

– Черт знает что! – сердился он. – Я ведь о нем не впервые слышу. Ни один честный человек не хочет с ним работать… Придется отдать под суд… Считайте, что Анциферова больше в тундре не увидите… Есть еще дела?.. А теперь приготовьтесь радоваться.

Праву насторожился.

– Ваши родители здесь. Переехали на постоянное жительство.

– Что вы говорите! – Праву вскочил со стула. – Не может быть!

– Почему не может быть? – Иван Николаевич улыбался.

– Как же так? – Праву растерянно теребил в руках малахай. – Он же морской охотник!

– А нынче строитель, – сказал Иван Николаевич. – Квартиру им дали в новом доме, со всеми удобствами.

– Какой адрес? – Праву заторопился.

– Оленья улица, три, квартира один. Бывал в гостях у вашего отца. Занятный человек.

Оленья улица оказалась совсем рядом. В нижнем этаже дома номер три размещался детский сад. Ребята пели под аккомпанемент пианино. Праву медленно поднимался по лестнице. Шесть лет не видел своих родителей!.. Как они выглядят?..

Он нажал кнопку электрического звонка.

Дверь открыл отец. Взглянул на сына как на постороннего, словно не узнавая. Неужели Праву так изменился? От растерянности он не мог вымолвить слова. Отец крикнул в глубину квартиры:

– Жена! К нам гость пришел!

– Кто?

– Лыгъоравэтлан, – ответил отец.

– Пусть заходит! Какая радость! Так редко нас навещают соплеменники…

Она выглянула из-за спины мужа и охнула:

– О, Етынкэу, что ты говоришь? Это же сын, Праву! – отстранив отца, она кинулась к сыну и обняла его.

Плечи ее затряслись.

– Не плачь, мама, – Праву гладил мать по черным, уже тронутым сединой волосам.

Отец проворчал:

– Сыновья гостями ходят к отцам…

Мать вытерла слезы и посмотрела на сына.

– Какой ты стал! Худой… И кухлянка-то трепаная… А малахай красивый. Умелые руки его шили… Иди, иди в комнату… Нет, сначала разденься.

Тут и отец, не выдержав роли, обнял Праву и по-чукотски поцеловал: обнюхал лицо.

– А грязный ты, – сказал он, скрывая волнение. – Раздевайся, помоешься. У нас ванная есть…

Отец был в просторной клетчатой рубашке с закатанными рукавами и выглядел бодро.

– Прости, что так тебя встретил, – виновато произнес он. – Сильно был сердит. И Васе запретил писать тебе… Хотел поколотить… Эх, Праву, все же ты для меня маленький, хоть и высшее образование получил!

– А где Вася? – спросил Праву.

– На работе. С крана перешел на рудник… А ты как?

– Вася, наверное, рассказывал?

– Говорить-то говорил, но ничего непонятно. По его словам выходит, что работа у тебя почетная, важная, областной комитет партии поручил, а вот по твоему виду не скажешь… Я и вправду в первую минуту принял тебя за чаучу…

– Что же ты из колхоза ушел, отец?

– А как быть? – развел руками Етынкэу. – Ждали мы детей, думали, выучатся и приедут, а вы вон куда подались. Не сразу и доедешь. На самолете летели… Почему ты все меня допрашиваешь? Расскажи, как сам живешь? Не женился еще?

– Не успел дать телеграмму…

Етынкэу рассердился:

– Ну и сын! Совсем забыл родителей.

– Прости меня, отец!

– Посмотрю еще. Рассказывай, что у тебя за работа.

О стойбище Локэ Етынкэу слышал и очень удивился, что оно уже вступило в колхоз.

– Что-то они больно быстро, – заметил он. – Помню, нас агитировали целый год…

– Тогда же еще не было ни одного чукотского колхоза, – возразил Праву. – А тут рядом с ними колхоз, советские люди…

– Может, ты и прав, – задумчиво сказал Етынкэу. – Интересно бы на них посмотреть.

– А ты приезжай в гости, отец, – пригласил Праву. – Вместе с матерью. Заодно познакомитесь с женой.

– Нет уж! – опять вспомнил об обиде Етынкэу. – Приезжайте в гости сначала вы!

Когда Праву, помывшись, вышел из ванной, Вася уже пришел с работы.

– А я тебе вчера послал секретное письмо, – сразу же сообщил он. – Хоть отец и запретил, я написал, что они приехали, – глаза Васи хитровато блестели. – Знал, что будут рады.

Мать хлопотала, приготовляя ужин, то и дело приходя из кухни, чтобы еще разок взглянуть на сына.

Одна из двух комнат в квартире была превращена в некоторое подобие полога. На иолу разостланы оленьи шкуры, к стене придвинут низкий стол, возле которого можно сидеть только на корточках. Судя по всему, стол этот был еще недавно обычным столом, но, отпилив ножки, Етынкэу превратил его в удобный чайпавьелгын[28]28
  Чайпавьелгын – чайный столик.


[Закрыть], отвечающий его привычкам.

Пока Вася плескался под душем, Праву продолжал беседу с отцом.

– До сих пор не могу простить себе, что уехал из колхоза, – сокрушался Етынкэу. – Бригадиром был, на китов и моржей охотился. А сейчас кто? Штукатур! Мажу раствором стены, дышу каменной пылью. И все мать виновата. Не давала моим ушам отдыха: один сынок в русском поселке, его могут обидеть, задавят машиной… А Праву? Первенец? В тундре может заблудиться… Теперь скучаю по родному селу, по морю, по настоящему чукотскому разговору.

– У тебя же есть с кем поговорить: мать и Вася, – сказал Праву.

– Какой с ними разговор! Вася заладил одно: комбинат, руда, обогащение, агломерат… Нет, долго я не вытерплю. Достроим четырехэтажный дом, и уеду… Вот я старый коммунист. Вступил в партию, когда на Чукотке райкомов еще не было, назывались ревкомами. Все понимаю умом, а сердце не может примириться с тем, что уходит время…

Вася вошел в комнату, причесанный, в чистой рубашке:

– Отличная штука душ! Будто новую силу вливает.

– Не влить ли нам лучше чего-нибудь покрепче теплой воды? – спросил отец.

– Есть и такое! – весело ответил Вася и исчез за дверью.

Вскоре он вернулся, держа в руках бутылку водки. Мать принесла большую тарелку с оленьим мясом.

Отец разливал водку по рюмкам.

– Выпьем за комбинат, – сказал он. – У нас в поселке это самый главный тост.

Мужчины выпили. Мать только пригубила.

– Здесь много оленьего мяса, – заметил отец. – Это хорошо. Строителей кормят сытно. В магазинах даже свежая картошка есть, китайские яблоки и эти… с кожей…

– Апельсины? – подсказал Вася.

– Они, – кивнул отец. – До чего дожили! Апельсины едим! Вот вы оба о голодовках только слышали. А нам, людям старшего поколения, это еще памятно. Не было такого года, чтобы люди несколько месяцев не жили впроголодь.

Ужин завершился традиционным чаепитием.

Захмелевший отец расхваливал комбинат, забыв о том, что час назад рвался уезжать.

– Смотрите, сколько может сделать человек! Такой поселок выстроить! Дома-то какие! А рудник! Войдешь в него у подножия, а выходишь под звезды на вершине! Переезжай сюда, Праву! И жену привози… Доктора здесь нужны!

Поздно вечером в комнату, где укладывались спать братья, зашла мать. Присела на стул у изголовья Праву и долго молча, любовно глядела на сына.

Уходя, она сказала:

– Ты, Праву, привези показать жену. Я хочу на нее посмотреть.

17

Каждый день рождались телята. Инэнли бегал от важенки к важенке, прислушиваясь к их радостному, взволнованному хорканию. Он перегонял телят на свежие проталинки, где виднелась прошлогодняя трава, уже согретая солнцем.

Вдали от стойбища сердце Инэнли успокоилось. Он почти каждый день видел Нину Ротваль, но у него хватало силы смотреть на ее красивое лицо и оставаться спокойным. От его взгляда девушка хмурилась и краснела, но уже не так поспешно отводила глаза, как раньше.

Инэнли радовался, что Ротваль больше не избегает его и даже разговаривает. Какое это счастье – слышать разговор любимой, а потом переживать наедине музыку ее голоса! Пусть другим кажется, что она говорит обыкновенные слова, но для Инэнли эти слова обретали другой, только ему понятный смысл.

Иногда он вспоминал жену, которая досталась ему по древнему закону. Старший брат оставил на попечение младшего жену и сына, названного в честь Инэнли – Инэнликэем… Долг предписывал жить с женой, данной обычаем и законом, воспитывать племянника, ставшего сыном.

Но как быть, если ты нашел ту, которую видел в неясных мечтах, во сне? Увидел тогда, когда был уже связан древним обычаем с другой женщиной?

…Все отдыхали в тракторном домике, и Коравье по просьбе Праву рассказывал старинные повествования и сказки. Праву любил их слушать и даже записывал самое интересное.

Коравье рассказывал о древних войнах, которые вели чукчи против поработителей. Он описывал оружие, одеяние воинов, их щиты из толстой непробиваемой моржовой кожи… Рассказывал о знаменитых богатырях, таких сильных, что они запросто отламывали вершины гор, чтобы положить себе под голову вместо подушки. Двух-трех жен им было мало, и они имели их десятками…

Инэнли даже подскочил от мысли, которая при этих словах пришла ему в голову. Это так просто! Как он раньше не подумал! Древние законы давно предусмотрели такой случай, а он мучился. Выход единственный и правильный – взять себе второй женой Нину Ротваль!

Коравье повествовал о печальных событиях: толпы чукчей бежали, не имея сил сопротивляться огнестрельному оружию… А Инэнли улыбался.

Коравье неодобрительно покосился на друга. Тот продолжал улыбаться. Глаза его были не здесь, они глядели мимо Коравье.

Когда Коравье рассказывал, он строго следил, чтобы его хорошо слушали. Ему было дорого внимание, удовольствие, отражавшееся на лицах слушателей. И, если хоть один из них начинал зевать или равнодушно поддакивать, желая скрыть одолевающую скуку, Коравье не мог продолжать рассказ. Но сейчас происходило что-то необычное. Инэнли и не пытался скрывать, что ему неинтересен рассказ Коравье. Он откровенно смотрел мимо Коравье, как бы показывая: можешь сколько угодно надрывать свою глотку, а я тебя не слушаю. Это было в высшей степени оскорбительно.

Коравье умолк на середине слова и уставился на Инэнли.

– Что замолчал, Коравье? – спросил Праву.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – ответил Коравье, не сводя глаз с Инэнли. – Некоторые уже устали слушать…

– Никто не устал, – стал уверять Праву. – Это так интересно, что ты рассказываешь. Видишь, я даже почти все записал.

– Инэнли уже устал, – упрямо сказал Коравье. – Он не слушает.

Упоминание его имени вернуло Инэнли к действительности. Он обвел взглядом сидящих и остановил взор на Коравье, который жестко смотрел на него.

– Не сердись на меня, Коравье, – кротко попросил прощения Инэнли. – У меня такая радость!

– Что случилось? – заинтересовался Коравье, забыв об обиде.

– Мне пришла в голову такая замечательная мысль! Я потом тебе все расскажу! Только обдумаю все как следует.

С этого вечера Инэнли словно подменили. Он и раньше не был ленивым, но теперь брался за работу других, шел на дежурство в стадо не в свою очередь.

Нину Ротваль он встречал спокойно и радостно, но пока не говорил ей о том, что радовало его больше весеннего солнца.

Коравье молча выслушал прерывающийся от волнения рассказ Инэнли и с сомнением покачал головой. Лицо Инэнли омрачилось, будто туча прошла, и он ощутил сладкую боль, словно грудь прошил солнечный луч.

Схватив за плечи Коравье, Инэнли начал его трясти, приговаривая:

– Почему ты ничего не говоришь? Почему нахмурился?

Коравье вырвался из цепких рук Инэнли.

– Подожди, дай подумать, – недовольно сказал он.

– Разве нельзя сделать так? – спросил Инэнли. Вид у него был жалкий. Он походил на человека, неожиданно потерявшего что-то очень ценное, дорогое…

– Послушай, Инэнли, – спокойно заговорил Коравье, сдерживая волнение. – Надо посоветоваться с Праву. Это самое разумное, что можно сейчас придумать. Ты пойми, друг… Как быть в этом случае, ума не приложу… Только я тебе должен сказать, что никогда я не видел, ни в Торвагыргыне, ни в Анадыре, мужчин, у которых было бы две жены… Даже у самых больших русских начальников по одной жене.

Инэнли сел на снег и опустил голову.

– Праву тебе поможет, – обнадеживающе сказал Коравье. – Не может быть, чтобы не было какого-нибудь выхода. Я верю в это, потому что жизнь людей идет к лучшему.

– Но твой Праву не может придумать новый обычай, раз нельзя иметь двух жен! – с отчаянием сказал Инэнли. – Он же не бог и не вождь!

– Да, он не бог и не вождь, – сказал Коравье. – Но он коммунист!

Неожиданно для Коравье это успокоило Инэнли, и он с новой надеждой потребовал:

– Пойдем сейчас к нему!

Праву не оказалось в тракторном домике. С трудом удалось найти его в стаде. Он сидел на корточках перед слабым, только что родившимся теленком. Опытным взглядом Коравье определил, что новорожденный не жилец на свете.

– Сдохнет, – сказал он опечаленному Праву.

– Неужели ничего нельзя сделать?

– А что сделаешь? – пожал плечами Коравье. – Это всегда так: какая-то часть телят родится слабыми и умирает. Таков закон жизни.

– Тяжелый закон, – сказал Праву, поднимаясь. – Не должно быть у жизни такого закона. – Только сейчас он заметил расстроенное лицо Коравье. – Что случилось?

– У Инэнли беда, – ответил коротко Коравье, кивая на друга, печально стоявшего рядом. – Вторую жену хочет взять.

Праву не разобрал, в чем дело, и шутливо спросил:

– Какая в этом беда, если человек хочет жениться? – но вдруг вспомнил, что у Инэнли есть жена, и понял всю серьезность положения.

Поначалу Праву растерялся.

Перед ним стоял Инэнли и ждал ответа.

А тут Коравье, чтобы как-то нарушить молчание, сказал:

– Я обещал, что ты поможешь ему. Ты же коммунист!

– Разумеется, поможем, – растерянно ответил Праву. – Немного подожди. Дело не простое.

Праву откровенно досадовал. Надо же было такому случиться именно теперь, когда идет отел. Это все равно, что уборка урожая. Может быть, гораздо труднее. Олени рождаются в открытой тундре, на снегу. На многие километры вокруг нет никакого жилья, кроме тесного тракторного домика. Если случится несчастье, новорожденных телят некуда девать, нечем укрыть от холодного ветра. Вблизи бродят ожившие от весеннего тепла волчьи стая, ловко таскающие оленей…

Праву не мог отлучиться из стада. Надо было разобраться на месте и принять решение. Еще и еще раз обдумывал Праву, как поступить, что посоветовать бедному влюбленному. Если бы брак Инэнли не был зарегистрирован… Но только недавно всем жителям стойбище Локэ выдали паспорта, семейным – брачные свидетельства, а детям – свидетельства о рождении.

Первым делом Праву решил поговорить с Ниной Ротваль. Если она ничего не знает о любви к ней Инэнли и равнодушна к нему, дело упрощается.

Праву рассказал Нине о своем разговоре с Инэнли. Девушка сидела перед ним и, опустив покрасневшее лицо, смущенно теребила платок.

– Ты любишь его? – спросил ее Праву.

– Да, – тихо ответила Нина и вдруг заплакала. – Посоветуйте, что делать? Никогда не думала, что любовь такая… В книгах про нее совсем другое пишется…

– Любовь, она всякая бывает, – заметил Праву тоном человека, изведавшего в жизни многое.

– Я пробовала его забыть, старалась о нем не думать, – всхлипывая, говорила Нина. – Но он не выходит у меня из головы, снится… Ой, что мне делать? Я и уйти не могу из бригады… Рада даже издали на него смотреть.

– Ты знаешь, что у него жена и ребенок? – спросил Праву.

– Знаю, – ответила Нина. – Мне жалко ее. А уехать не могу. Знаю, что такого больше никогда не будет… Чувствую это.

Когда заплаканная девушка ушла, Праву подошел к окну. Нина Ротваль, опустив голову, медленно, не разбирая дороги, шла по глубокому подтаявшему снегу в сторону стойбища.

Праву выскочил на улицу и в несколько прыжков догнал девушку.

– Я забыл тебе сказать, – задыхаясь, проговорил он. – Одним словом, обещаю, что все будет в порядке!

Приехал Ринтытегин, и Праву рассказал ему об Инэнли и Нине Ротваль.

Ринтытегин слушал и кивал головой.

– Все ясно, – сказал он. – Будем ходатайствовать о непризнании брака между Инэнли и его теперешней женой.

Праву возмутился:

– Разве можно так просто решить этот вопрос? Людей привыкли считать мужем и женой… Мы эту женщину не можем сбрасывать со счетов.

– Сколько времени живут Инэнли и его… жена вместе? – спокойно спросил Ринтытегин.

– Около полугода, – ответил Праву.

– Срок небольшой. Если посторонние привыкли считать их мужем и женой, это еще ничего не значит. Важно не то, что думают другие, а то, что Инэнли и Нина любят друг друга. Полюбили впервые, по-настоящему. И такую радость убить – все равно, что убить живого человека… А с женой Инэнли я сам поговорю, – пообещал Ринтытегин.

Ободренные его покровительством, Инэнли и Ротваль стали неразлучны. Девушка переселилась в тракторный домик, нарушив мужское общество. Она уходила на дежурство вместе с возлюбленным, вместе с ним возвращалась…

Как-то Праву спросил у Нины:

– Что ты скажешь, если я пошлю вас с Инэнли в Торвагыргын присмотреть домик? Хочешь?

– Очень! – обрадовалась Ротваль, а Инэнли сказал:

– Пусть она едет одна. Я нужен здесь. Ничего, я побуду без нее. Она у меня вот здесь. – Он показал на сердце. – Как солнечный луч. Пусть выберет хороший дом. Будем жить как все люди на нашей земле Советов и колхозов.

…Отел подходил к концу. В этом году он прошел хорошо, с очень малыми потерями. Весна наступала бурно, началось таяние снегов по всей тундре. Белые русла рек потемнели, покрылись серыми потеками, под которыми угадывалась набухшая талая вода.

В стаде стало спокойнее, и Праву уже подумывал съездить в Торвагыргын повидаться с женой. Наташа по-прежнему аккуратно писала письма, и за ласковыми строчками нетрудно было угадать затаенную грусть, тоску по мужу.

Праву и сам замечал за собой что-то неладное. Он псе время думал о Наташе, слышал ее голос, а однажды ему приснился такой явственный сон, что, проснувшись, он долго не мог поверить, что на самом деле ничего не было: не говорил он с Наташей, не держал ее ладони в своих руках, не целовал ее волос. Он лежал и смотрел в потолок невидящими глазами. Придя в себя и оглядевшись, Праву не сдержал горестного вздоха.

Но в Торвагыргын Праву так и не успел съездить. Неожиданно нагрянули гости. Вертолет показался со стороны горы Мэйнытин и опустился около тракторного домика. Из него выпрыгнул Ринтытегин, за ним Иван Николаевич Аникеев, Савелий Михайлович… Словом, полный вертолет начальства.

– Что случилось? – спросил Праву у Ринтытегина.

– Летим открывать комбинат! – взволнованно сообщил Ринтытегин. – Первую очередь! Давай собирайся. Захватим Коравье и Инэнли. Через час начнется митинг.

– Николай Павлович, летим на открытие первенца чукотской семилетки! – сказал Савелий Михайлович. – Радость-то какая!

Праву не успел опомниться, как уже сидел в вертолете. Стадо и тракторный домик поплыли куда-то в сторону. Несколько секунд Праву видел машущего малахаем Кэлетэгина.

Пока летели в поселок строителей, Праву все же успел перекинуться несколькими словами с Ринтытегином:

– Были у жены Инэнли?

– Был, – вздохнул Ринтытегин. – Ничего яростнее отвергнутой женщины мне не приходилось видеть! Это что-то невероятное! Даже изгрызла палку для выделки шкур! Вот до чего была оскорблена. Лежала неподвижно полтора дня. Потом смирилась. Разумно стала рассуждать и даже призналась, что по возрасту она, конечно, не пара Инэнли. Сейчас готовится к переселению в Торвагыргын… Вообще-то, товарищ заведующий красной ярангой, ты порядком отстал от жизни. Знаешь, что мы наметили переселение на Первое мая? Дома уже ждут новоселов. Должен получиться грандиозный праздник! Пригласили оркестр из воинской части. Вот мастера! На морозе дуют в трубы, и губы их не примерзают к металлу!

Вертолет опустился возле праздничной толпы строителей. Повсюду виднелись красные флаги и транспаранты. У наспех сколоченной трибуны, обитой кумачом, играл духовой оркестр.

Ринтытегин толкнул в бок Праву:

– Видал? Они будут играть и у нас.

Начался митинг. Савелий Михайлович поздравил строителей комбината с пуском первой очереди и пожелал им дальнейших успехов. Один за другим на трибуну поднимались ораторы. Праву смотрел на счастливые лица людей, покоривших тундру, и радость переполняла его сердце, рвалась наружу словами благодарности к людям, которые построили такое чудо на чукотской земле.

Позади Праву шумно возились кинооператоры, покрикивая друг на друга. Условия для съемки были идеальные – яркий солнечный свет, горы и рассыпанные на их склонах производственные и жилые здания.

Савелий Михайлович спросил Праву и Ринтытегина:

– Кто из вас выступит?

– Разрешите мне? – вызвался Праву.

Его пропустили к трибуне.

– Товарищи, – начал он тихо.

– Громче! – потребовал кто-то.

– Товарищи и друзья! – крикнул Праву. – Во-первых, разрешите поздравить вас! Это праздник не только ваш, дорогие строители и эксплуатационники, но и наш, коренных жителей Чукотки. Среди вас много опытных строителей, которым такие торжества не в диковинку. Но, например, для меня и для многих моих земляков сегодняшний праздник – это заметная веха в жизни, знаменательный день… Напомню, что здесь было совсем недавно. В этом месте, в долине Маленьких Зайчиков, была обнаружена небольшая группа чукчей, не своей волей оторванных от остального народа… И вот прошел год с той поры. Посмотрите на этих людей. Рядом со мной стоят двое из стойбища Локэ – Коравье и Инэнли. Чем они отличаются от меня или других чукчей? Они такие же люди, как все. Коравье научился водить трактор и стал колхозным бригадиром… Инэнли уже умеет читать… Год – маленький срок в человеческой жизни. И если вы сумели за это время изменить облик долины Маленьких Зайчиков, то вы настоящие богатыри! Нашей долине настоящее имя – Долина больших и сильных людей, строителей семилетки!

Праву спустился с трибуны, прошел через толпу и вдруг столкнулся с женой. Она стояла рядом с Васей, отцом и матерью.

– Наташа, откуда ты? – вместо того чтобы поздороваться, удивленно спросил Праву.

– Сначала хоть поцелуй меня, – с насмешкой сказала Наташа.

Праву оглянулся на родных и, встретив одобрительный взгляд младшего брата, торопливо поцеловал жену.

– Посмотри кругом, – сказал Наташа. – Почти весь Торвагыргын приехал на торжество. Здесь есть гости и из стойбища Локэ. Сегодня с утра машины возили людей.

И верно, много здесь было торвагыртынцев. Но они так сливались своим праздничным видом со строителями, что сразу их и не отличишь. Вон мелькнул красный платок Росмунты. К ней сквозь толпу уже проталкивался Коравье.

Ковыляющей походкой подошел Эльгар.

– Никогда столько людей не видел, – признался он Праву. – Всю землю разворотили. Говорят, они гору Мэйнытин продырявили насквозь?

– Верно, – ответил Етынкэу. – Я сам был внутри этой горы. Вон там наверху, рядом с вершиной есть дыра. Оттуда я вышел.

– Да, да, – закивал Эльгар и, недоверчиво поглядев на Етынкэу, быстро отошел от него.

Ринтытегин отыскал Праву.

– Мы с тобой сегодня должны ехать в Торвагыргын, – сказал Ринтытегин. – Подготовим встречу стойбища. Наша первомайская демонстрация превратится в такое шествие, какого еще на Чукотке не было: от стойбища Локэ до Торвагыргына!

Утро Первомая застало Праву в стойбище Локэ.

Никто, кроме маленьких детей, не сомкнул глаз в эту светлую ночь.

Несколько дней шла подготовка к переселению, и все же основная часть работы пришлась на последний день. Еще с вечера к стойбищу пригнали ездовых оленей и тракторы. Несколько машин дал Мэйнытинекий комбинат. Вся эта огромная колонна оленьих, собачьих упряжек, тракторов и вездеходов растянулась от школьного дома до крайних яранг стойбища.

С восходом солнца начали разбирать яранги.

Люди знали, что в Торвагыргыне их ждут дома с мебелью, с постельным бельем, и все же на нарты и тракторные сани грузились вещи, назначение которых на новом месте никто не мог бы объяснить.

Руша пологи и покрышки яранг, женщины ревели в голос, а мужчины скупо роняли слезы в потухшие костры, которые никогда больше не взметнут пламени в дымовое отверстие к небу.

– Не слишком ли много слез для праздничного дня? – озабоченно заметил Праву, проходя вместе с Коравье по стойбищу.

Они подошли к яранге Эльгара. Старый шаман выкапывал идолов и аккуратно укладывал их на нарту.

– Что ты делаешь? – строго спросил его Коравье.

– Я тоже переселяюсь в Торвагыргын, – ответил старик.

– Зачем берешь идолов? Неужели думаешь шаманить и на новом месте? Где твое обещание не общаться больше с духами? – Коравье был возмущен.

– Зачем кричишь? – оправдывался Эльгар. – Я не буду шаманить в Торвагыргыне. Но мне жалко оставлять богов. Все же это неплохое дерево. Может быть, на что-нибудь еще пригодится.