Текст книги "Магические числа"
Автор книги: Юрий Рытхэу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
– В моей власти приказать им покинуть становище, – ответил Першин. – Здесь ведь предполагается создать специальную базу со школой-интернатом, мастерскими, радиостанцией и больницей – словом, один из опорных пунктов для распространения культуры, грамотности и медицинского обслуживания среди оседлого и кочевого населения.
– Да, пожалуй, здесь неплохое место, – одобрил Амундсен – удобная гавань, хорошие подходы, сравнительно спокойный климат. Во всяком случае, здесь меньше снежных бурь, чем у побережья Таймыра, где мы провели предыдущую зиму.
Амос, решивший попробовать себя в метании стрел, неожиданно поразил всех меткостью и получил один из призов – кулек белой муки и несколько кусков рафинада.
– Как жаль, что я не вижу! – горестно воскликнул Гаймисин. – А то бы тоже посостязался!
– А у нас есть приз для самого отзывчивого зрителя, – объявил Амундсен и велел Ренне принести такой же кулек и добавить к нему пачку виргинского трубочного табака.
– А чем я хуже? – вдруг воскликнула Умкэнеу. – Давай сюда эти стрелы!
Она взяла три стрелы из рук Амоса и попыталась метнуть. Поначалу она промахнулась, но потом приноровилась, и со второй попытки ей удалось несколько раз подряд попасть в мишень. Гордая своим успехом, Умкэнеу подошла к Амундсену и громко произнесла по-русски:
– Хорошо!
Вы прекрасно говорите по-русски, – похвалил ее начальник, знавший от Олонкина это распространенное русское слово.
– У нас хороший учитель! – Умкэнеу с такой нежностью посмотрела на Першина, что никакого сомнения не оставалось в том, что девушка питала самые горячие чувства к русскому юноше.
Першин сказал несколько слов по-чукотски. Амундсен, конечно, не понял, но Умкэнеу, удаляясь от тангитанов, не сразу отвела лукавый и вместе с тем влюбленный взгляд от своего учителя.
Кагот вместе со всеми старался веселиться. Он тоже метал в мишень стрелы, гонял резиновый мяч по льду, но всякое мгновение чувствовал, что за ним, за каждым его движением, за каждым шагом, его дочери следят четыре пристальных глаза.
25
Кагот ждал гостей в кают-компании. Он сидел за большим обеденным столом. На металлическом подносе стоял чайник, три толстые фаянсовые кружки и оставшиеся от завтрака сдобные булочки. Айнану повели кататься на собаках на берег Ренне и Олонкин.
Кагот зачем-то взял с собой тетрадь, где записывал числа. Он снова начал их писать, пользовался каждой свободной минутой, чтобы заполнить еще столбец. Вечерами он уже не оставался в кают-компании, а, уложив Айнану, садился к своему маленькому столику и писал.
Сегодня перед приходом родичей он как раз начал новую страницу. Каждый раз, когда он оставлял позади уже написанное и приступал к чистой странице, надежда, что именно здесь и появится магическое конечное число, вспыхивала с новой силой.
Открылась дверь, и первым в кают-компанию вошел Таап. Быстро оглядев стены, он нашел портрет королевской четы и широко, как его учил знакомый русский поп, перекрестился и поклонился.
– Это не тангитанский бог, – сказал Кагот.
– А кто это? – удивленно спросил Таап.
– Это норвежский король.
– А, вроде русского Солнечного владыки…
Вошедший следом Нутэн озирался с изумлением и любопытством.
– Садитесь сюда. – Кагот хозяйским жестом показал на стулья.
Усевшись за стол, Таап еще раз осмотрелся, пристально взглянул на своего земляка и сказал:
– Здесь ты выглядишь как настоящий тангитан… Но если ты, вырядившись в одежду белого человека, решил, что стал другим, то сильно ошибаешься.
– Нет, я стал другим, Таап, – тихо ответил Кагот.
– Нельзя стать другим по собственному желанию и нельзя отречься от предназначения только потому, что тебе так захотелось…
Кагот встал и принялся разливать чай. Придвинув гостям кружки, сахар и булочки, он радушно произнес:
– Пейте чай, угощайтесь.
Таап с Нутэном отпили по глотку, надкусили булочки.
– А нет ли у тебя дурной огненной воды? – спросил Таап.
– Нет.
– Настоящие тангитаны всегда имеют большой запас этого напитка, – заметил Таап.
– Здешние тангитаны не такие, о каких ты говоришь. Они не торговцы.
– А кто же они?
– Путешественники и исследователи. Они изучают очертания берегов, движение ветра и морские течения. Кроме того, они собираются взобраться на вершину Земли.
– И тебя туда берут? – спросил Таап.
– Возможно, – уклончиво ответил Кагот.
– А ты, отрекаясь от предназначения, разве не боишься, что я могу наслать на тебя божественное наказание, смертоубийственный уйвэл? – помолчав, зловещим шёпотом спросил Таап.
– Не боюсь я твоего уйвэла, – с легкой улыбкой ответил Кагот.
Пораженный ответом, Таап несколько мгновений смотрел на Кагота.
– Как не боишься? Ты думаешь, о чем говоришь?
– Я говорю так, потому что знаю.
Таап насторожился:
– Что ты знаешь?
– Дело не в уйвэле… Дело в числах. В них и таится разгадка.
– В каких числах? Что ты говоришь? Ты, наверное, помутился разумом!
Таап не ожидал, что разговор с Каготом примет такой оборот, и был несколько растерян. Кагот глянул на него и с горечью в голосе произнес:
– Вот всегда так, как только человек подумал или поступил по-новому, непохоже. Так сразу о нем говорят – помутился разумом!
– То, что ты утверждаешь, свидетельствует об этом, – заметил Таап. – И как только тангитаны не догадались?
– Они и научили меня числам, – с улыбкой ответил Кагот. – Вскорости, наверное, начну различать следы человеческой речи на бумаге.
Все вы тут посходили с ума! – воскликнул Таап. – Там, в нищем становище на берегу, учатся, здесь тоже, в Уэлене собирают детишек и гонят в большой деревянный дом на учение! Нет, все помутились разумом!
– Это ёщё неизвестно, у кого муть в разуме, – спокойно ответил Кагот и раскрыл лежащую рядом с ним тетрадь. – Вот гляди!
Таап настороженно склонился над тетрадью.
– Что это?
– Это числа! – с гордостью ответил Кагот. – Мои числа! Это я их написал. И пишу каждый день, каждое свободное мгновение.
– Но зачем тебе все это?
– Я думаю найти предел, последнее число, – ответил Кагот. – И тогда, я думаю, все станет ясно. Все станет на свои места, просветлеет.
– Это выше моего понимания, – прошептал Таап, еще раз взглянув на числа.
– Я тоже поначалу не понимал, – сказал Кагот. – Но теперь, когда я пишу, я чувствую, как что-то большое растёт у меня в груди. Иногда кажется, что вот-вот моя грудь разорвется.
– Послушай, Кагот! – Голос Таапа зазвенел от волнения. – Эти в тебя вселился злой и беспокойный дух белого человека. Вспомни, ты раньше был совсем не таким!
Кагот улыбнулся в ответ.
– Нет, я всегда был таким. Только вы этого не видели, не замечали. Правда, я и сам не подозревал многого в себе…
Пробили большие корабельные часы, и от их звона Таап и Нутэн вздрогнули.
– Пейте чай, – еще раз сказал Кагот. – И сахар, и чай, и эти булочки – это мною заработанное. Не стесняйтесь.
Таап допил почти остывший чай и попросил налить вторую кружку. Его примеру последовал Нутэн.
– Значит, ты не боишься моего уйвэла? – задумчиво проговорил Таап.
– Не боюсь, – ответил Кагот.
– У тебя здесь есть какая-то защита? Оружие?
– Вот она, моя защита! – Кагот показал на тетрадь.
– Разве в них есть сила? – удивился Таап.
– В них такая сила, – медленно, значительно произнес Кагот – в них такое могущество, какое тебе и не снилось!
Таап с опаской поглядел на тетрадь и отодвинулся от нее.
В кают-компании воцарилась тишина. Слышно было лишь, как тикали большие корабельные часы да изредка с верхней палубы доносился скрип шагов вахтенного.
– Послушай, Кагот, – снова заговорил Таап. – Раз ты окончательно решил порвать с прежней жизнью, пожалей хоть дочь!
– Нет, не могу отдать и дочь свою, – мотнул головой Кагот. – В молодые годы я верил во многое, что оказалось ложным. Не хочу, чтобы это было судьбой моей дочери. Вот ты говорил об уйвэле. Вы же помните, что вначале я верил во все это, но когда надо было защитить жизнь моей любимой женщины, боги отвернулись от меня, не вняли моей мольбе…
– Айнана принадлежит не только тебе, но и всему нашему роду, – напомнил Таап. – Она должна вернуться, вырасти и продолжить наш род.
– Она никогда не вернется к вам, – твердо ответил Кагот. – Это моя дочь, единственная живая связь с ушедшей навсегда Вааль.
– Ты идешь против наших исконных законов, – медленно проговорил Таап, – против установлений, на которых держится жизнь.
– Жизнь держится на другом, – возразил Кагот.
– Если ты знаешь, то скажи на чем, – с вызовом произнес. Таап. – Мы тебя слушаем.
– Я еще не знаю конечную истину, – помедлил с ответом Кагот. – Я еще не нашел… Но чую – она в числах.
– Как же ты собираешься жить дальше, если ты и от нас ушел, и к другой жизни не пришел? Так и будешь бродить, как заблудившийся в тумане путник?
– Нет, я не заблудившийся, – покачал головой Кагот. – У меня впереди светит огонек, и я к нему иду.
– И долго собираешься идти? – теряя терпение, сердито спросил Таап.
– Не знаю, – ответил Кагот. – Это такое дело: истина может открыться сегодня или завтра, а может быть, на это уйдет вся моя жизнь.
– Так и умрешь, не постигнув истины…
– Кто-нибудь продолжит мое дело, – с надеждой в голосе произнес Кагот. – Может быть, Айнана…
– Не впутывай девочку в свое сумасшествие – воскликнул Таап.
– Если вы пришли меня уговорить, то это напрасный труд, зря только теряете время и силы, – спокойно ответил Кагот и снова улыбнулся. – И Айнану я ни за что вам не отдам! Умру, но не, отдам!
Таап встал, гневно отодвинув от себя кружку с чаем. Следом за ним поднялся Нутэн.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Таап обернулся и зловеще прошептал:
– Ну уж ее-то, девочку, никакие числа не защитят от моего уйвэла!
Кагот прислушивался к их шагам, удаляющимся от кают-компайии к трапу. Взглянув в иллюминатор, он увидел, как родичи спустились на лед и направились к берегу, к чернеющим там трем ярангам. Становище в хорошую погоду отлично просматривалось из широкого углового иллюминатора.
Кагот вернулся к столу и опустился на стул. Только сейчас он почувствовал, какого напряжения стоила ему эта встреча, этот разговор. Он заметил, что держит в руках тетрадь с числами. Поначалу он и не собирался прибегать к ним в разговоре с земляками. Это получилось как-то само собой. Он думал откупиться от них щедрыми подарками: в его каюте были приготовлены два мешка с мукой, сахаром, чаем, табаком, даже припасена на всякий случай дурная огненная вода. Все это осталось. А может быть, все-таки отдать им? Но вспомнив, как Таап грозился уйвэлом, Кагот ощутил в себе гнев и отогнал мысль о том, чтобы передать мешки с подарками.
За себя Кагот был спокоен. Он был уверен, что теперь никакая шаманская порча его не возьмет. Но Айнана… Смогут ли и ее защитить деревянные стены тангитанского корабля и новая, матерчатая одежда?
Кагот ощутил нарастающее беспокойство, и вдруг светлая мысль пронзила его: имя! Надо сделать так, как всегда делается в таких случаях, – переменить имя Айнане, и тогда уйвэл не найдет ее.
Он едва дождался возвращения девочки, потому что опасался еще и того, как бы Таап и Нутэн не перехватили упряжку и не отняли Айнану силой. Но, видно, они не посмели этого сделать. Выйдя на палубу, Кагот еще издали заметил на нарте ярко и нарядно одетую дочку.
Амундсен подошел и спросил:
– Чем кончилось ваше свидание?
– Я им все сказал, – ответил Кагот.
– Они согласились с вами?
– Главное в том, что я не согласился с ними, – сказал Кагот.
– Вы думаете, что они отступились от вас?
– Они поняли, что нет такой силы, которая заставила бы меня вернуться к ним.
– Но, Кагот, может быть, в этом деле не все плохо? Ведь шаманы, насколько я знаю, занимаются не только ворожбой, но и другими делами: лечат, предсказывают погоду, совершают разные обряды, хранят традиции… Быть может, среди служителей вашего культа есть какое-то разграничение на добрых и злых шаманов?
– Нет, – твердо ответил Кагот, – у нас шаманы не делятся на белых и черных, на добрых и злых… Если говорить по справедливости, то шаман должен быть только добрым. Но могущество, которое дается ему Внешними силами, часто используется им во вред человеку… Я отрекся от своей судьбы не потому, что так захотел, а потому что судьба сама отвернулась от меня. В молодые годы мне почудилось, что я увидел богов и услышал их голоса. Тогда жизнь казалась мне прекрасной и бесконечной. А когда я встретил Вааль, я окончательно уверился, что Внешние силы избрали меня среди многих живущих на земле и одарили великим счастьем. Но уже тогда стала появляться мысль – не много ли счастья? Я сердцем болел, когда думал, что оно когда-то может кончиться. И предчувствие мое сбылось. Несмотря на то, что я дни и ночи камлал, пытаясь умолить Внешние силы, люди умирали, не донеся куска мяса до рта, чаши с водой до своих иссохших губ. Никто не услышал меня: ни Внешние силы, ни другие шаманы… Умерла и моя Вааль… И тогда я проклял свое предназначение и ушел. Другого пути у меня не было…
Когда Кагот говорил все это, голос у него прерывался от волнения.
– Успокойтесь, Кагот. – Амундсен положил свою тяжелую руку ему на плечо. – Здесь вы в полной безопасности…
Нарты подъехали. Айнана соскочила и бегом поднялась по трапу на борт корабля. Она что-то держала в руке. Кагот взял и узнал старый, почерневший обломок моржового бивня.
– Это на счастье, – сказал Кагот. – Я вырежу из него талисман для тебя.
– Из-под снега его выкопал дядя Олонкин, а нашла я сама! – гордо сказала девочка.
За обедом, подав на десерт сливочное мороженое, приготовленное в естественном холодильнике за бортом, Кагот расположился со своей тарелкой рядом с дочерью и, когда насытившиеся члены экспедиции взялись за свои сигары и трубки, громко объявил:
– Господа! Я хочу дать Айнане тангитанское имя.
Сундбек с удивлением воззрился на повара и сказал:
– А мне очень нравится ее имя – Айнана! По-моему, прекрасно звучит, а, господа?
– Очень нужно, чтобы у девочки было тангитанское имя, – повторил Кагот.
– А зачем это? – спросил Амундсен.
Каготу не хотелось раскрывать настоящую причину, и он уклончиво сказал:
– А вдруг она поедет учиться в тангитанскую школу и там ее спросят: как зовут?
– В общем-то, это резонно, – сказал Амундсен, – У меня действительно не раз возникала мысль о том, чтобы взять девочку в Европу и отдать в какой-нибудь приличный пансион, выучить грамоте, музыке…
– Ну хорошо, – вмешался в разговор Олонкин. – Допустим, Айнана действительно выучится и грамоте, и музыке, и европейским манерам… А потом вернется обратно в ярангу?
– Совсем недавно именно это соображение останавливало меня, – сказал Амундсен. – Но теперь ситуация стала иной: Першин и его товарищи собираются коренным образом менять здешнюю жизнь.
– И вы верите, что у них получится? – с оттенком недоверия спросил Олонкин.
– Вы, возможно, удивитесь моему ответу, господа, но у меня такое впечатление, что у них должно получиться, – с серьезным видом ответил Амундсен. – Во всяком случае, их мечты вызывают сочувствие и уважение. Так что может статься, что Айнана вернется сюда врачом или дипломированной сестрой милосердия,… а может, быть, даже и учительницей…
– Давайте назовем ее Анной, – предложил Сундбек.
– Анна – это похоже на Айнану, – немного подумав, сказал Кагот. – Хорошо, если бы новое тангитанское имя девочки звучало совсем по-другому.
– А если Мери? – подал голос Ренне.
– Мери – это хорошо! – воодушевился Кагот. – И легко произносится, и в то же время совсем не похоже на прежнее!
Он боялся, что кто-то предложит такое имя, которое потом и ему самому не выговорить.
– Мери – это мне тоже нравится, – с удовлетворением произнес Амундсен и обратился к девочке: – Мери!
Айнана подняла вымазанное в мороженом личико и улыбнулась.
– Вот видите! – торжествующе произнес Кагот. – Она уже отбывается на новое имя. Мери! Ты будешь Мери. Отныне здесь девочка, которую зовут Мери!
Возбуждение и страстное желание повара переменить имя девочке показалось несколько подозрительным, но Амундсен, видевший, как Кагот разбирал, а потом собирал виктролу, решил, что странности вообще в характере этого человека.
26
Дня через два после этого Кагот решился посетить становище. Как всегда, он нагрузился подарками, но Айнану-Мери не стал брать с собой. В тот день над берегом стоял туман, предвестник надвигающейся долгой весны. Солнце уже высоко поднималось над горизонтом, и в ясный день все вокруг сверкало. Особенно прекрасна была «Мод» со своими заиндевелыми мачтами. Кагот несколько раз оглянулся, любуясь кораблем.
Вечером того дня, когда он переменил имя дочери, тайком от обитателей корабля, в темноте он принес жертвы богам, разбросав во все стороны света самые лучшие дары – куски сдобных булочек, щепотку ароматного виргинского трубочного табака, раскрошенный мелко сахар, оленье мясо и сало. Слова пришли сами, и Кагот даже немного удивился им, шепча заклинание:
В поисках следа оглянись вокруг,
В белизне не теряй пути,
Может, в небо посмотришь —
И свет звезды ты взором поймаешь.
В поисках следа ты подумай о том,
Как прекрасно живое вокруг,
Красота земли, блеск небесных звезд
Лишь живую волнуют кровь…
Он несколько раз повторил эти слова, не очень вникая в их туманный смысл, и вернулся в свою каюту. На верхней койке, разметавшись, мирно спала дочка.
– Ну вот, теперь ты Мери, – тихо прошептал Кагот. – И никакой уйвэл не достанет тебя в деревянной плавучей яранге, под другим, тангитанским именем…
Как она походила на покойную Вааль! Та ушла из жизни совсем молодой, даже не утратив еще детской округлости лица. Вот уже много дней она не являлась Каготу, образ ее все больше отступал в туман забвенья. Порой надо было прилагать усилие, чтобы воссоздать в памяти ускользающий облик, и тогда Кагот думал: как было бы хорошо, если б кто-то из тангитанов в те давние времена догадался «снять тень» Вааль. Как ему объяснили, с помощью этой штуки, похожей то ли на короткоствольное ружьецо, то ли на одноглазый бинокль, можно было получить изображение человека на бумаге с удивительной схожестью. Когда Кагот вытачивал из черного мореного моржового бивня изображение лица Вааль, он потратил на это несколько дней, вспоминая ее облик. Само изображение получилось величиной со среднюю тангитанскую монету. Сверху он сделал ушко-отверстие, в которое продел свитый из оленьих жил шнурок.
Однако Сундбек, который питал особую любовь к девочке, принес тоненькую золотую цепочку, заменив ею оленью жилу. Кроме того, по просьбе Кагота на оборотной стороне портрета он вырезал: Мери-Айнана Кагот.
Привычной тропой Кагот поднялся к яранге Каляны и еще издали услышал монотонное повторение каких-то непонятных слов. Похоже, что учитель снова читал стихи.
Войдя в чоттагин, Кагот поразился необыкновенному свету, который никак не мог дать горящий костер. Подняв голову, он увидел вставленную в крышу из моржовой кожи раму со стеклом.
– Амын етти! – радушно поздоровался учитель и, взяв небольшой колокольчик, позвонил, объявляя: – Перерыв!
Среди учеников Кагот на этот раз почему-то не увидел Умкэнеу.
Другая ученица, Каляна, тоже занималась своим делом – шила.
Ребятишки, обрадованные перерывом, выбежали из яранги на волю. Кагот оглядел окошко в крыше и одобрительно произнес:
– Хорошо получилось.
– А ты знаешь, Кагот, кто это придумал? – спросил Першин. – Умкэнеу! Сначала она хотела вставить сюда старый плащ из моржовых кишок, а потом говорит: а почему бы не попросить у корабельных тангитанов кусок настоящего стекла? Когда я объяснил Сундбеку, что мне нужно, он за полчаса изготовил это окошко. А вставить его сюда уже было нетрудно.
– Издали теперь наша яранга как тангитанский корабль, – сказала Каляна, оставляя шитье и принимаясь готовить полагающееся угощение. – И флаг есть, а вот теперь еще и стеклянный глаз. Скоро машину поставит наш учитель.
– Теперь ждать осталось не так много, – весело сказал Першин. – Время повернуло на весну. Уйдут льды, и сюда прибудет пароход. А твои земляки, Кагот, уехали…
– Уехали? – переспросил Кагот. Он и вправду заметил, что в том месте, где были привязаны собаки, пусто. – А может быть, они к оленным людям на время поехали?
– Да нет, – сказал Першин, – вроде бы насовсем. Накануне всю ночь камлали у Гаймисина. Выставили всех из яранги, только к утру позволили вернуться.
– Не иначе как пытались наслать уйвэл на меня или на девочку, – заметил Кагот. – Но я перехитрил их…
– Каким образом? – спросил Першин.
– Переменил имя дочери на другое, тангитанское. Теперь ее зовут Мери.
– По-русски значит Маша, Мария.
– А сам я показал им свою тетрадь с числами, и они, похоже, отстали от меня…
– Все пишешь числа, Кагот? – с удивлением спросил Першин.
– Пишу, – ответил Кагот с воодушевлением. – Только времени нет. Если б не работа на камбузе, только и делал бы-писал числа и наконец поймал бы его!
– Кого?
– Большое конечное число!
Першин некоторое время молчал, размышляя о чем-то своем, потом осторожно начал:
– Знаешь, Кагот, этой самой математикой, вычислениями, люди на земле занимаются испокон веков. Многие тысячи лет. И все они, эти могущественные разумом люди, пришли к выводу: не существует конечного большого числа!
– Они его просто не чуяли, – спокойно ответил Кагот.
– Как это – не чуяли? – удивился Першин.
– У них не было ощущения, что это число рядом, вот-вот попадется. Иначе они не бросили бы вычисления.
Кагот говорил убежденно, с таким видом, словно он был заранее готов к возражениям. Это так и было на самом деле. Теперь почему-то каждый считал своим долгом предостеречь его о тщетности попыток найти конечное большое число, и Кагот начал понимать, что самое лучшее – не выставлять напоказ свою работу, а производить ее в уединении. Иногда он это делал даже в ущерб своим поварским обязанностям, предпочитая готовить кушанья, которые не требовали много времени.
– Если бы в числах не было никакой силы, Таап не поспешил бы отсюда, – сказал Кагот, стараясь перевести разговор на другое.
– А как дела с постижением грамоты? – спросил Першин.
– Каникулы у нас, – ответил Кагот. – Так полагается… Однако я вижу, что и у вас взрослые больше не учатся?
– Пока не учатся, – каким-то безразличным тоном ответил Першив.
– Тоже каникулы? – с сочувствием спросил Кагот.
– Учитель у нас сильно полюбил Умкэнеу, – вдруг сообщила из своего угла Каляна.
– Какомэй! – не сдержал возгласа удивления Кагот. – Вот не ожидал такого!
– Да и никто не ожидал, – вздохнула Каляна, разговаривая так, словно Першина не было в чоттагине. – Все думали, девочка молоденькая, а оказалось – уже созрела для любви.
– Это так? – обратился Кагот к Першину.
Учитель молча кивнул.
– Жениться собираетесь?
– Я бы женился на ней, – смущенно признался Першин да все думаю: может быть, она еще несовершеннолетняя?
– Это что такое? – не понял Кагот.
– Может быть, она еще слишком молода для семейной жизни? – объяснил Першин. – Кстати, не знаешь ли, сколько ей лет? Мы тут пытались сосчитать, и получается что-то между пятнадцатью и семнадцатью годами.
– А зачем считать года? – спросил Кагот.
– Чтобы знать – созрела ли она для замужества, – пояснила Каляна. – Не понимаю только, при чем тут года. Главное ведь, если женщина пожелала мужчину. Да и внешним видом она далеко не девочка.
– Тогда почему вы медлите? – спросил Кагот.
– Все же думаю немного подождать, – неуверенно ответил Першин.
За стенами яранги послышался смех, шум, и в сопровождении ребятишек в чоттагин ввалилась Умкэнеу. Она шумно поздоровалась с Каготом и взялась за чашку со свежим чаем.
За то короткое время, пока Кагот не видел ее, девушка разительно переменилась. Теперь это была совершенно определенно молодая женщина, прекрасная, цветущая, и непонятной становилась медлительность и нерешительность русского учителя, который, вместо того чтобы жениться, занялся подсчетами прожитых девушкой лёт.
Умкэнеу подошла к засмущавшемуся учителю и сказала, гордо поглядывая на Кагота:
– Алексей! Поцелуй меня по-русски, как ты вчера делал!
– Ну, Умкэнеу! – с укором произнес Першин. – Кто целуется на людях? Хорошая девушка должна стыдиться этого.
– А я не стыжусь! – громко заявила Умкэнеу. – Я горжусь! Мне очень нравится русский поцелуй.
Бедный Першин покраснел.
– О, Умкэнеу!
– Ну ладно, не целуй, – пожалела его девушка. – Мы еще раз сосчитали с родителями мои года, получается теперь шестнадцать с половиной. А если прибавить и будущий, то к восемнадцати подойдет.
Усевшись рядом с Першиным, напротив Кагота, Умкэнеу показала на окошко в крыше яранги и сказала:
– Это я придумала. А когда Алексей переедет в мою ярангу, мы там поставим два окна… И флаг перенесем.
Кагот слушал и дивился твердости и решительности характера Умкэнеу. Она совсем не походила на скромных, застенчивых чукотских девушек. Очевидно, во многом это объяснялось тем, что она, по существу, одна вела хозяйство в отцовской яранге. Ей случалось не только самой ездить на собаках, но и ставить капканы и ходить на морскую охоту, если Амос по каким-либо причинам не мог выйти на лед. Умкэнеу рисовала будущую жизнь, а Першин покорно и молча слушал и только кивал, если девушка обращалась за подтверждением.
– Когда здесь построят культбазу, мы переселимся в настоящий большой деревянный дом с большими окнами. Алексей говорит, что такой дом будет больше, чем тангитанский корабль. Рядом будут стоять баня и больница. В бане будем мыться… Если мыться часто, то можно побелеть, верно, Алексей?
На этот раз учитель засомневался и сказал:
– Да нет, если цвет кожи темный, то его уже не отмыть…
– Тогда зачем часто мыться? – с недоумением спросила Умкэнеу. – Можно и пореже… Здесь откроют большую лавку, и товаров в ней будет больше, чем на тангитанском корабле… Верно, Алексей?
Першин молча кивнул.
– И товары там можно будет покупать дешево, почти что даром, потому что власть бедных и сами бедные будут торговать…
– А откуда бедный возьмет товар? – спросил Кагот.
– У богатых возьмет! – решительно ответила Умкэнеу, – У твоих же тангитанов!
– Как это так? – удивился Кагот.
– Умкэнеу! – На этот раз голос Першина зазвучал строго. – Я тебе такого не говорил!
– Ну хорошо, – согласилась девушка. – Это я Сама придумала. Потому что где мы возьмем товар, если кругом нас нет богатых? Одна надежда только на этих, которые на норвежском корабле…
– Товар привезут на пароходе, – сказал Першин. – Из Владивостока или Петропавловска, что на Камчатке.
– А потом, когда мы здесь выучим всех и вылечим всех больных, отправимся в Россию, в тангитанскую землю, в Петроград… Кагот, ты был в Петрограде?
– Не был, – ответил Кагот. – Я был только в Номе и Сиэтле.
– Правда, Петроград лучше, чём Ном или Сиэтл?
– Лучше, – ответил Першин.
– Там стоят дома, поставленные друг на друга, между ними ездят повозки на колесах, и вместо собак их тянут машины с дымом и грохотом. В Петрограде живет Ленин, вождь большевиков и революционеров. Алексей, мы пойдем к нему в гости?
– Он нынче живет в Москве, – сказал Першин.
– А говорил – в Петрограде, – напомнила Умкэнеу.
– Он переселился…
– Зачем?
– Так надо.
– Жаль, не дождался нас, – вздохнула Умкэнеу. – А я ему уже в подарок кухлянку начала шить и малахай с росомашьей оторочкой.
– Все равно ехать будем через Москву, завезем, – с улыбкой сказал Першин.
Похоже, Першину уже начала нравиться эта игра, и он поддакивал Умкэнеу, явно любуясь своей невестой.
– Но моя самая большая мечта, чтобы отец мой прозрел, – со вздохом произнесла Умкэнеу. – Один приезжий рассказывал: в Уэлене живет эрмэчин Тынэскын. Он тоже, как и мой отец, долгие годы не видел дневного света, ходил с поводырем. А потом из американской земли приехал доктор и вылечил ему глаза.
– Я тоже слышал об этом, – подтвердил Першин. – Когда мы были в Уэлене, я видел Тынэскына. Он видит, сам ходит и уже не нуждается в поводыре. Но у него глаза все время слезятся и красные… А твоему отцу сделаем операцию лучше, в настоящей больнице.
– Я ни о чем так сильно не мечтаю как вернуть зрение отцу! – еще раз сказала Умкэнеу.
Она помолчала и с такой нежностью посмотрела на Першина, что у Кагота, заметившего Это, дрогнуло сердце и он невольно оглянулся на Каляну.
Они встретились взглядами, и он увидел в глазах Каляны покорность судьбе. Она, по всей видимости, смирилась с тем, что и этот мужчина, поселившийся в ее яранге, тоже уходит, как в свое время ушел Кагот.
По заведенному обычаю Кагот посетил и остальные яранги. Побывал у Амоса, выслушал его рассказ о поездке к кочевникам.
– В тундре тревожно, – рассказывал Амос. – Люди прослышали о новой жизни, о дележе богатств, беспокоятся. Особенно те, у кого большие стада. Коравье уже откочевал к якутской земле, но и там, сказывают, тоже неспокойно. Какие-то неизвестные бродят по тундре, нападают на кочевников, убивают, грабят, утоняют оленей. Называют себя белыми. Те же, которые воюют против белых, объявили себя красными, хотя по внешнему виду они все одинаковые.
– Красные – это большевики, – уверенно сказал Кагот. – Потому что у них свой знак отличия – красная материя, повешенная на высокий шест.
– Вообще у тангитанов такая привычка – вешать материю, – заметил Амос. – На вашем корабле тоже висит, на корме.
Амос имел в виду норвежский флаг.
– По материи и отличают кто чей, – сказал Кагот. – У корабельных тангитанов запас этой материи огромный. Флаги называются.
Ренне показывал мне некоторые из них. Старый русский – он трех цветов. Американский – полосатый, а в углу на синем поле звездочки. Есть еще английский – яркий, как камлейка у эскимоса.
– А красный флаг у них есть? – спросил Амос.
– Красного флага нет, – ответил Кагот. – Но Ренне сказал, что они сделают его из красной материи.
– Но наш флаг вроде собирается переезжать, – сказал Амос.
– Умкэнеу мне говорила, – кивнул Кагот. – Как ты думаешь, намерение у этого русского серьезное?
– Думаю, у него женитьба будет прочная, а не только на время, как это водится у тангитанов, – ответил Амос. – Вон сколько появилось на побережье детей, рожденных от временного сожительства. Лицом ну чистые белые, только по языку отличаешь да по одежде.
– Пойду-ка к Гаймисину, – сказал Кагот, поднимаясь с китового позвонка.
Возле яранги слепого бросалась в глаза особая ухоженность.
Гаймисин стоял с лопатой из китовой кости и далеко от себя отбрасывал снег. Узнав по шагам приближающегося Кагота, он остановился и с улыбкой воскликнул:
– Амын етти!
– Ии! – отозвался Кагот, приближаясь к слепому. – Чисто вокруг твоей яранги стало.
– Что делать, – вздохнул Гаймисин, – стараюсь. Дочка собирается тангитана привести мужем, негоже жилище в беспорядке держать.
– Решились?
– Да разве нашу Умкэнеу отговоришь! – махнул рукой Гаймисин, воткнув лопату в сугроб. – Иной раз думаю зря она родилась женщиной, быть бы ей парнем!
