Текст книги "Луна над пустыней"
Автор книги: Юрий Аракчеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
СИНЯЯ ПТИЦА
А на плоскогорье, на небольшом хребте, отделяющем Кайнар-сай от соседнего, неизвестного мне названия сая («сай» – вообще по-узбекски «долина», «распадок» или «река»), я повстречал Синюю птицу…
Впрочем, это несправедливо, читатель. Получается так, что, оставив тебя на половине подъема, на маленьком уступчике, где хотя и растут ферула и эремурус, но негде даже присесть, где хотя и есть симпатичные итальянские клопы, но летают также и печально известные слепни, где в густом переплетении ветвей и трав вообще скрывается неизвестно что, я прочитал тебе длинную лекцию, а сам тем временем взобрался выше, на просторное плоскогорье, отдохнул, разделся до полиса, подставив кожу бархатистому ветру, да еще и Синюю птицу встретил. Нет, несправедливо это. А потому представь себе, что все перечисленное мы проделали вместе. Не считая пока Синей птицы, потому что о ней речь впереди.
Итак, сколько же здесь ферулы! Плоскогорье действительно плоское, разве что с небольшим наклоном и волнами, привольное, открытое ветру, со светлой лентой широкой полевой дороги – ну точь-в-точь русское поле, если не считать обрывов до краям и снежных пиков на севере и на востоке. И еще ферулы. Разве что наша сурепка может с нею сравниться по цвету и обилию цветков. Дорога тянется вдаль и исчезает где-то на подступах к темной, поросшей лесом горе – этакий окаменевший упрямый лоб великана (вот бы забраться!), – справа от нее – низинка, доверху заполненная желтой воздушной пеной. Ферула. И здесь ферула – по самому краю обрыва. С эремурусом вместе, конечно. А внизу – страшно далеко! – извивается белая тонкая ниточка – Кайнар-сай! – а вон и три крошечных игрушечных домика стационара, покинутых так недавно…
Летит земной шар в мироздании, поворачивается слегка, подставляя свои бока солнцу, легкий ветер шевелит листья деревьев и траву здесь, в отрогах Угамского хребта Западного Тянь-Шаня, и столько всего живого вокруг, и такая радость и полнота жизни! Красота!
Сейчас много говорят и пишут о сохранении окружающей среды, о том, что те-то и те-то виды растений или животных исчезли с лица Земли, а такие-то и такие-то исчезают. И вот что считается главной бедой: если так будет продолжаться, то скоро нам будет нечем дышать и нечего есть. То есть воздуха и куска хлеба мы скоро можем лишиться. Но как же мало все-таки в этом хоре голосов, которые вопиют о другом голоде – о духовном! А ведь он давно уже гложет нас.
Человек с сытым желудком не может ощущать себя счастливым, если не хватает пищи всем его органам чувств и – разуму. Если у него, например, неспокойная совесть, если нравственное чувство его не удовлетворено. Не случайно есть такое выражение: кусок в рот не лезет. Это тогда, когда человек озабочен проблемами нравственного порядка. Даже собаки, например, потеряв хозяина, отказываются от пищи и худеют прямо на глазах. Что же говорить о человеке? Как часто материальная пища не спасает людей, отчаявшихся в жизни! И мы знаем, что максимальное число самоубийств на душу населения приходится в самых развитых, самых материально обеспеченных странах мира. Стоит ли к такому стремиться?
Не потому ли создалось столь печальное положение, что мы так часто приносим в жертву чисто материальным благам все остальное: товарищескую взаимопомощь, сочувствие ближнему, дружбу, любовь… И красоту. Ведь мы так и не научились – а может быть, разучились? – ценить красоту, просто красоту, без учета немедленной материальной пользы. В лихорадочной, обезумелой погоне за материальной пищей как же часто мы забываем о других, не менее важных своих потребностях…
Да, красота не слишком в почете в последнее время. А ведь еще пророк мусульман, автор Корана, Магомет сказал: «У кого два хлеба, тот пусть продаст один и купит цветок нарцисса. Потому что если хлеб – пища для тела, то нарцисс – пища для души».
У древних китайцев было много легенд, связанных с цветами. В одной из них такие слова: «Тот, кто любит цветы и охраняет их, увеличивает свое счастье и получит блаженство. А тот, кто обходится с ними дурно и уничтожает их, будет несчастен и подвергнется самым строгим наказаниям». Так и хочется сказать: сбывается пророчество древних! Наказания, которым подвергается род людской за презрение к духовным ценностям, неисчислимы…
«Цветок лотоса – корабль, на котором утопающий среди океана жизни может найти спасение», – говорит древняя индийская пословица. Если это понимать не буквально, а символически, как и следует понимать пословицы, если под прекрасным цветком лотоса подразумевать природную гармонию и красоту, а также красоту человеческих взаимоотношений, то древняя индийская пословица имеет вполне современный и, я бы даже сказал, злободневный смысл.
Но что это? Вон там, посмотри, в лощинке. Мелькнуло между деревьями… Опять… Синяя птица! Настоящая Синяя птица сверкнула синим огнем и погасла. Села на дерево. Неужели прав был старина Метерлинк? Пойдем, пойдем за ней, за Синей птицей, еще хоть раз взглянуть. Плоскогорье-то, оказывается, волшебное… Смотри – опять. Ну до чего хороша! Светло-синие крылья и медленный чарующий полет…
Синяя птица! Кто б мог подумать… Есть. Жива! Настоящая Синяя птица… Улетела. Я даже сфотографировать не успел. И не надо! Зачем фотографии, если теперь я точно знаю: Синяя птица есть!
И что с того, что сначала Шафкат, а потом Александр Яковлевич убеждали меня на стационаре в том, что это была всего-навсего сизоворонка, довольно обычная, распространенная в Средней Азии птица? Ведь она синяя, настоящая Синяя птица, и тот миг, когда я впервые увидел ее в горах Западного Тянь-Шаня, запомнится мне, наверное, на всю жизнь. Есть Синие птицы! Не верьте тем, кто говорит, что их нет.
ГОСТИ
Разбудил меня лай собаки. Я еще не успел проснуться как следует, вспомнить, где нахожусь, еще рвались последние клейкие ниточки какого-то сна – кажется, что-то о гигантских бронзовках, которые хватали меня своими мохнатыми лапками. Все потому, что вчера днем мы обедали с тремя геологами – Володей и двумя Танями, зашедшими к нам на стационар в гости. И одна из Тань, толстенькая черноглазая хохотушка, узнав о моем занятии, пообещала наловить разных жуков и действительно наловила. И, посадив их в коробочку из-под пленки, положила на мою кровать. «Я там наловила каких-то жуков, – сказала Таня за ужином. – На вашей постели лежат, в коробочке…» Когда я после ужина зашел в комнату, то увидел, что коробочка на постели приоткрыта и пуста, а на одеяле и под подушкой устроились несколько симпатичных бронзовок и жук-скакун…
Не помню уж, как лай собаки связался с навязчивыми бронзовками из моего сна, но только растворилась дверь, и на пороге своей комнаты я увидел жестикулирующую, делающую мне загадочные знаки хозяйку-узбечку, в первый момент принятую мною за черноглазую Таню… Когда отзвуки сна окончательно утихли и все стало на свои места, я попытался понять, что нужно хозяйке. Но мои познания в узбекском языке еще не достигли необходимого уровня, и я понял лишь, что она настойчиво зовет меня куда-то. И побыстрее. Видимо, это было как-то связано с лаем собаки.
Наскоро одевшись, схватив фотоаппарат, я побежал на лай. Хозяйка, сопровождая меня, делала такие энергичные зовущие знаки и лицо ее было до такой степени возбуждено, что я почувствовал себя в роли защитника и подумал, что не фотоаппарат надо было взять, а что-нибудь поувесистее. Волк? Медведь? Росомаха?..
Была рассветная мгла, солнце еще не взошло, сердце от внезапного бега и неизвестности стучало молотом. Наконец в туманной дымке я увидел собаку. Она лаяла в сторону куста. Я с напряжением вглядывался на бегу, слегка замедляя шаги, чтобы не попасть прямо вот так, с лета, под удар какой-нибудь мощной когтистой лапы… Вот и куст. Осторожно я подошел ближе, краем глаза оценивая на всякий случай топографию местности: вдруг придется временно отступить? Тут я опять обратил внимание на хозяйку, которая, как видно, без всякого страха шла за мной по пятам и даже чуть ли не подталкивала меня к кусту. Собака лаяла активно, однако и она, похоже, не была слишком испугана. Я наклонился к кусту и раздвинул ветви.
В неверном свете утра моим глазам предстала очаровательная полосатая мордочка барсука. Он был достаточно крупен, для того чтобы постоять за свою жизнь перед собакой. Зрелище портила агрессивность собаки, которая теперь прямо так и бросалась на барсука, правда, оставаясь на достаточном расстоянии, потому что барсук хотя и с некоторой долей пренебрежения, но все-таки недвусмысленно огрызался. Наконец я решил сбегать за лампой-вспышкой, отстранился от куста и только тут увидел, что хозяйка сует мне в руки нож.
Не понимая, я уставился на нее. И только через несколько секунд до меня дошло.
Вот оно что, оказывается. Вот зачем она меня с таким темпераментом звала.
Радость от встречи с гостем померкла. Я не побежал за лампой-вспышкой, отошел от куста, лай собаки стих вскоре. Барсук скрылся в лесу. Я не взял нож, и хозяйка смотрела на меня с разочарованием и некоторым презрением. По глазам ее было видно, что хотя я гость у них и что она, конечно, будет кормить меня завтраком и обедом, однако прежнего уважения от нее не дождаться. Ведь барсук даже не убегал никуда, как ловко его собака в куст загнала – чего же проще было взять нож и…
Пришедший к завтраку Мирсаат, узнав от хозяйки об утреннем происшествии, долго расстроенно цокал языком, а потом обратился ко мне с сочувственной улыбкой:
– Что, не удалось взять борсык? Ай-яй-яй…
Позже от Александра Яковлевича я узнал, что у узбеков ценится барсучий жир – он будто бы обладает целебными свойствами и его довольно дорого продают на рынке. Но выяснилось, что у Мирсаата есть бутылочка жира, и не одна, – на всякий случай, потому что пока, слава богу, никто не болен. Значит, нужно было убить барсука, чтобы жир его потом продать. Но я что-то не замечал, чтобы Мирсаат и его многочисленные родственники бедствовали… И уж совсем бессмысленное: в мае жира у барсука очень мало, охотятся на него обычно осенью… Так зачем же?
Вечером произошел еще один случай, который как бы поставил точки над «i».
Мирсаат поймал змею. Ему это было нетрудно сделать, потому что он всегда ходил в сапогах и в таком случае нет ничего проще, как наступить встреченной змее на шею, а потом, передвинув сапог, взять ее пальцами за шею же.
Это была даже не змея, а змееныш, сантиметров 35–40 длиной. Поначалу я решил, что это детеныш полоза, потому что полозов здесь, вероятно, должно быть больше, чем любых других змей. А если полоз – значит, не ядовит. И не только не ядовит, но полезен, потому что уничтожает, как правило, грызунов. Правда, если не разбираешься в змеях, лучше с ними быть осторожнее.
Надо отдать должное Мирсаату – он не убил змею сразу, он принес ее для меня. И уверял, что она ядовитая, что он будто бы видел у нее во рту страшный зуб.
При внимательном рассмотрении я понял, что это была маленькая гадюка.
Я не перестаю удивляться гармоничности природы. Попросите художника нарисовать змею – всегда ли она получится у него красиво? А тело живой змеи принимает удивительно пластичные позы. Вполне естественно, что в данный момент у нее не было особенного желания фотографироваться, и, несмотря на то что я тщательно нацеливал на нее объектив фотоаппарата, она упорно пыталась скрыться, равнодушная к популярности и славе. Словно дикая красавица, жительница гор, случайно попавшаяся на глаза заезжему режиссеру, еще не отравленная соблазнами кинематографа, напуганная светом юпитеров, она торопилась уйти со сцены, игнорируя старания оператора и режиссера. Мирсаат не очень-то любезно отбрасывал ее на старое место носком сапога, а я и так и так пристраивался, чтобы найти подходящий ракурс. И что ни поза ее, то находка. Вот что значит природная раскованность, отсутствие вымученного кривлянья, неискренности! В конце концов мы так надоели ей, что она начала делать угрожающие выпады и шипеть, но достаточно почувствовать себя на ее месте, чтобы понять и раздражение ее и гнев.
Сделав несколько снимков, я попросил Мирсаата отпустить змею, сказав, что я всегда поступаю так с теми, кого фотографирую. Мирсаат ответил, что это змея ядовитая, а ядовитых змей они всегда убивают, их нужно обязательно убивать, потому что они кусают людей. Я объяснил ему, что гадюки полезны, что кусают они только в самых крайних случаях, что во многих местах нашей страны эти змеи взяты уже под охрану, а кое-где их даже разводят. Если взять на вооружение принцип убивать всех, кто может оказаться опасным, то очень скоро мы останемся в одиночестве на Земле. А то и вообще не останемся, если принцип такого «профилактического» убийства распространить и на людей, как это в истории уже бывало…
Но Мирсаат не слушал меня. Он повторял, что ядовитых змей они убивали всегда и он убьет эту. Но не убил сразу. Он начал щелкать маленькую змею по носу ногтем. Потом схватил за шею и приложил к ноздрям ее горящую папироску…
Не хотелось бы думать плохо о человеке, но мне показалось, что делает он это специально для меня – за то, видимо, что я защищаю тех, кого нужно обязательно убивать, и за то еще, что утром я так позорно упустил барсука. Казалось, он хочет немножечко перевоспитать меня…
Я опять попытался объяснить Мирсаату. Я повторил, что гадюки просто так не кусают, что государство взяло их под охрану не случайно, что они полезны. Увы, Мирсаат не слушал меня, не соглашался со мной. Он был у себя дома и делал то, что делали его предки всегда. Я же был для него всего-навсего заезжим гостем, жителем другого края, – мне ли учить его, коренного горца? Что я мог сделать? Мог ли я вот так, сразу, рассказать о том, чем стали интересоваться мы все так недавно: о странствующих голубях, которых было когда-то видимо-невидимо, а сейчас не осталось на Земле ни одного; о бизонах, когда-то верой и правдой служивших индейцам Северной Америки, а потом безжалостно уничтожавшихся белыми завоевателями просто так, для развлечения, отчего они тоже чуть-чуть не исчезли совсем; о стеллеровой корове – морском животном, безобидном, которого так легко было убивать на отмелях дальневосточных морей и о котором мы знаем теперь только по историческим описаниям. Да, Мирсаат жил в чудесном краю, в котором пока еще не перевелись барсуки, змеи, райские мухоловки и Синие птицы. Пока еще… И не приходило ему, конечно, в голову, что издевательство над людьми очень часто начинается с издевательства над животными. Что, убивая живое, мы убиваем и часть себя. Что мир един и что если мы не научимся любить все живое, то живое перестанет любить нас и мы сами перестанем в конце концов быть живыми.
Но я чувствовал, что моим словам все-таки не хватает убедительности. Я говорил ему, а сам думал: «Вот что может ответить мне Мирсаат: он может сказать, что они, коренные горцы, убивая ядовитых змей и барсуков, все же не уничтожили их совсем, а вот мы, горожане, отравили не одну реку, свели много лесов и столько плодородных земель превратили в пустыни. Не лицемерие ли – сокрушаться об одной маленькой змейке?»
Что отвечу, если он скажет так?
ЛЕС, КОТОРОМУ 50 МИЛЛИОНОВ ЛЕТ
– Здесь – северный ареал грецкого ореха, за Угамским хребтом его уже нет, – говорит Александр Яковлевич и печально смотрит на цепь снежных вершин, ослепительно сияющих в небесной лазури.
Я тоже смотрю на далекие вершины Угамского хребта, не пропускающие орех на север, и тоже проникаюсь печалью. Правда, печаль моя другого рода – жить на стационаре мне осталось всего лишь два дня. Непосвященному, мне пока еще непонятен меланхолический настрой Александра Яковлевича. Вокруг – прекрасный ореховый лес. Какая может быть здесь-то проблема? Ну и что, что за Угамским хребтом его нет? Зато здесь есть. И во множестве. Александр Яковлевич приехал вчера вечером и сегодня с утра решил прочитать мне лекцию о грецком орехе и о работе стационара на Кайнар-сае. Изучение грецкого ореха, собственно, не входило в мои планы, но раз уж подвернулась такая возможность, почему бы ее не использовать? Честно говоря, я без особого воодушевления слушаю Александра Яковлевича, изо всех сил стараясь изобразить на лице живой интерес.
Отдав должное вершинам Угамского хребта, Александр Яковлевич переводит взгляд на нашу долину.
– Ведь эти леса росли здесь еще пятьдесят миллионов лет назад, – говорит он и смотрит на меня почему-то с упреком.
Мы входим в чащу, и я осматриваюсь. Прекрасный лес, настоящие джунгли, к тому же еще и доисторические. Огромные кряжистые деревья застыли в неподвижности, их живописно изогнутые ветви устремляются ввысь, крупные резные пальчатые листья сложились в экзотичный узор, сквозь него лишь кое-где скромно просвечивает голубизна. Внизу, в зеленом полумраке, торчат большие листья бузульника. Как паруса. Паруса времени… Птиц не видно, но голоса их звучат отовсюду. И каких только голосов нет! И робкое чириканье, и мелодичное пение, и рассерженные дикие крики, и странные мурлыкающие призывы. Так и кажется, что сейчас выпорхнет из чащи и пролетит мимо нас нечто ослепительно пестрое, ошеломляюще яркое. Где-то справа журчит ручей, но его в зарослях и не видно. В нескольких шагах от нас в тщетной мольбе застыл большой высохший скелет дерева, разметавший, воздевший к небу корявые ветви. Немая скорбь, застывший пафос. Участник страшной драмы, разыгравшейся в этом лесу, жертва жестокого колдовства? Очень красиво…
– Видите? – говорит Александр Яковлевич. – Не хватает влаги. Еще сравнительно недавно эти леса были гораздо гуще, богаче… Давайте вернемся на дорогу, я покажу вам противоположный склон. Вон, обратите внимание… Полосы, жилы видите?
Мы остановились на краю оползневого обрыва. Внизу, в густых зарослях, скрывается Кайнар-сай, на противоположном склоне долины действительно видны темные лоскуты и жилы – участки, поросшие деревьями ореха. Это тоже весьма живописно.
– Он теснится по руслам ручьев, – задумчиво произносит Александр Яковлевич. – А сколько места пустует зря! Южный склон почти голый… У многих деревьев, что там растут, концы веток сухие. Да и здесь – посмотрите…
Я смотрю. Действительно. Мощные, полные жизни ветви кое-где оканчиваются сухими сучками. Невдалеке – еще один эффектный скелет. Да, печально. Я помню, что видел подобное явление в некоторых лесах – по какой-то причине сохнут верхушки и концы веток дубов, кленов. Но здесь все же такая благодать, такое кипенье, такой весенний карнавал жизни, что я с трудом заставляю себя слушать неторопливую речь Александра Яковлевича. Городскому жителю, обитателю каменных джунглей, трудно мне увидеть что-то тревожное в этом разгулье растительности.
– Вы знаете, что Иван Владимирович Мичурин назвал грецкий орех «хлебом будущего»? – спрашивает Александр Яковлевич тоном экзаменатора и строго смотрит на меня.
– Что-то слышал, – виновато отвечаю я и, напрягая память, вспоминаю, что действительно слышал нечто такое. Помню, где-то читал дифирамбы ореху – что-то о жирах и белках…
– В ядре ореха содержится до семидесяти семи процентов белков, до двадцати одного процента жира. Оно в семь раз питательнее говядины… – подсказывает Александр Яковлевич. – По витамину «С» грецкий орех – чемпион! В его недозрелых плодах витамина больше, чем в шиповнике, черной смородине или лимоне. А древесина? А листья? Запах какой, чувствуете?
Да, я давно заметил, что запах здесь особенный – то ли хвоя, то ли какое-то освежающее лекарство.
Александр Яковлевич срывает крупный семилопастный лист и протягивает его мне.
– Попробуйте, попробуйте, разотрите… Чувствуете?
Так вот оно что! Вот от чего запах – от листьев. Пряный, терпкий аромат, напоминающий хвою.
– Это эфирные масла, которые выделяют листья ореха, – продолжает мой строгий гид. – Как и у эвкалипта, они имеют фитонцидные свойства. Убивают микробов. Бактерии, помещенные вместе с листьями грецкого ореха, погибают через двенадцать – восемнадцать секунд.
– Значит, здесь, как и в сосновом лесу, может пройти насморк? – находчиво спрашиваю я.
– Не только как в сосновом, а как в эвкалиптовом, то есть еще лучше! – уточняет Александр Яковлевич. – Экстракт эвкалиптовых листьев лечит катар верхних дыхательных путей… Грецкий орех – прекрасное дерево, прямо клад для человека. По-латыни он называется так: «югланс регия». «Регия» – это значит «царский». Царский орех! В Южной Киргизии по склонам Ферганской долины орех растет лучше, чем у нас: там и влажности больше и теплее, – продолжает Александр Яковлевич. – Но ведь наш, узбекистанский орех тоже ценен. Разве не заслуживает он еще большего внимания хотя бы потому, что здесь условия для него хуже, чем ему здесь тяжелее?
– Разумеется, заслуживает! – поспешно соглашаюсь я. – Но как же быть? Ведь наладить орошение в горах очень сложно…
– Верно! – радуется Александр Яковлевич моей пробуждающейся понятливости. – Вот мы и пытаемся решить проблему без орошения. Сейчас пройдем на опытный участок, я вам все покажу…
Опытный участок, примостившийся на небольшой, почти ровной площадке в горах, в чаще леса, поделен на две половины. С одной стороны стоят маленькие хилые деревца, какие-то желтые и корявые, с другой – здоровые и зеленые. Они раза в два выше и гуще и чувствуют себя, судя по всему, превосходно.
– Видите разницу? – с удовольствием спрашивает Александр Яковлевич.
– Нельзя не видеть, – отвечаю я. И, желая сделать приятное, добавляю: – Но ведь это совсем разные деревья!
– Нет! – удовлетворенно возражает мне Александр Яковлевич. – И те и другие посажены в одно и то же время. В 1941 году. И посажены, заметьте, на плохом месте, вдали от ручьев. А разница в том, что в одном случае мы применили наш метод, а в другом – нет…
– Какой же метод?
– Минеральные удобрения, только! Понимаете, почва здесь хорошая и без удобрений. Беда в другом – отсутствие влаги в летний период, засуха. Но еще Тимирязев говорил, что минеральные удобрения творят чудеса. Даже от засухи можно спасти растения минеральными удобрениями!
– Как витамины для человека, да?
– Скорее – как хорошее, полноценное питание хотя бы периодами. Мы вносим удобрения осенью и весной, в период дождей. Растения набираются сил. Повышается водоудерживающая способность протоплазмы листьев – раз. Да еще сосущая сила корней увеличивается – два. Когда наступает засуха, здоровое, полное сил дерево с успехом сопротивляется ей. Видите, эти деревья цветут, осенью они дают по нескольку килограммов орехов, а те вот-вот засохнут. И вы учтите, что удобрения мы планомерно вносим лишь с шестьдесят четвертого года, а то и не такой эффект был бы.
Я еще раз внимательно смотрю на опытный участок. Желтые, беспомощные сиротки-деревья, лишенные минеральных удобрений, действительно с трудом цепляются за жизнь – кажется, они вот-вот прекратят свое унылое существование. Зато полнокровные соседи их небрежно раскинули в стороны мощные ветви, равнодушные, как видно, к судьбе соплеменников. Возможно, они даже считают себя деревьями другой породы, этакими избранными мира сего, любимцами бога. А дело, оказывается, просто. И бог, Александр Яковлевич Бутков, лауреат республиканской премии имени Бируни, как раз и думает над тем, как сделать все деревья такими же вот избранными, как уничтожить унизительную, печальную разницу между ними. И в этом свете судьба несчастных сироток по-своему героическая…
– Неужели все-таки лишь удобрения? – спросил я Александра Яковлевича для точности, а сам подумал: слово-то какое – «удобрения», производное от все того же, от старого, как мир, слова «добро».
– Только! – с удовольствием ответил мне опять Александр Яковлевич. – Минеральные удобрения в лес привезти – это не то что ирригацию налаживать. Попробуйте-ка ирригацию в горах наведите! А мешки с солями – на лошадях можно или на ослах. И ведь как окупается! За несколько лет окупается весь метод. Вот, сами видите… Наши ореховые леса редеют. Вырубаются человеком, гибнут от недостатка влаги. Южный склон долины, вы знаете, почти пустует. Сейчас мы проводим опыты по засадке южных склонов с применением нашего метода. Опыты удачные! Шафкат Камалов как раз ими и занимается. Но есть у нас и беда. Мало внимания уделяют нам вышестоящие организации. Не принимают орех всерьез! А почему, спрашивается? Ведь это золотое дерево, хорошего хозяина еще как отблагодарит! Да что у нас… Возьмите Киргизию, и то… Ставились там опыты, подобные нашим, в 1939 году, но прекратились. Почему? Быстрого эффекта не увидели! Так ведь надо же иметь терпение, нельзя же сразу. Дерево ореха вон сколько времени растет…
Когда мы возвращаемся, я уже другими глазами смотрю вокруг. Действительно, многие деревья на самом деле вовсе не такие роскошные, как казалось на первый взгляд, а кое-где – и, пожалуй, даже слишком часто! – виднеются настоящие древесные скелеты, живописные, правда, но ведь – мертвые…
– Ореховые леса можно спасти, – устало говорит Александр Яковлевич. – Их можно улучшить, расширить… Но пока всё больше разговоры. Особая, настойчивая и убедительная агитация нужна, как видно. У нас на стационаре не хватает рабочих – всего только трое-четверо. И участок, отведенный под стационар, слишком мал. А ведь, кроме ореха, мы занимаемся еще и плодовыми – дикой яблоней, алычой, хвойными деревьями, кормовыми травами. Скоро в этом районе будет зона отдыха ташкентцев – появятся новые проблемы. Нужно, например, продлить дорогу, чтобы рассредоточить зону и тем самым обезопасить леса. Никак не принимают орех всерьез…
Александр Яковлевич опять тяжело вздыхает.
