355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Сбитнев » Эхо » Текст книги (страница 2)
Эхо
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 08:34

Текст книги "Эхо"


Автор книги: Юрий Сбитнев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

ГЛАВА II

Отчаянно гремит вертолет. Перед глазами – громадная желтая бочка с горючкой. На стене закреплены широкие охотничьи лыжи, спальник, к нему приторочены двухручковая пила и ружье. Летим в верховья реки Туруланды. Кеша дремлет, то и дело тыкаясь головою в бочку. Скрипит обшивка, звенят разболтавшиеся винтики, надсадный жесткий скрип проникает под череп.

Поднимаюсь в пилотскую кабину. Необозримый простор на три стороны. Командир свободно сидит в кресле, на коленях карта, читает ее, сличая с видимым. На штурвале второй пилот. Бортмеханик Боря считает высотки, прикидывает их возвышение над уровнем моря. Как-то, будучи еще пилотом, возил геологов на Крайний Север, через тундру. На пути всего одна высотка в тысячу метров. Погода была ясной, дорога легкой. Заболтались. Высотку ту единственную прикрыло облаком, и они в нее въехали. Вошли в облако и вдруг чиркнули колесами по земле, покатились. Кое-как справился Борис с той неожиданной посадкой, но в последний момент споткнулась машина. Сломали винт. Не успели сообщить о случившемся, рация вышла из строя. Их по рекам, по теснинкам ищут, утюжат на бреющем болота, а они сидят на высотке, все видят и локти кусают.

С тех пор и ведет в полете счет высоткам Борис, определяя их подъем над уровнем моря.

Погода неожиданно испортилась. Летим под кучевкою, метет пурга. Замутило все вокруг, вертолет качает. Кеша по-прежнему бодается с бочкой. Вышли на речку Вювю, вошли в Туруланду, петляем, предельно прижавшись к земле.

Вырвались на миг из морока – голубое, голубое небо, где-то палит солнце, и в этом солнце серебристой сигаркой плывет ТУ.

– Разве жизнь у нас – жизненка! – говорит Боря, провожая серебристую сигару глазами. Вздыхает: – У них машина, у нас мошонка.

И снова мрак, тряска, близкие макушки деревьев под брюхом вертолета.

– Им тоже не сахар, – говорит командир, имея в виду летчиков с ТУ.

И Борис, соглашаясь, со вздохом изрекает:

– Мой друг теперь на ТУ летает. Дыхнёт на снег, а снег не тает…

Погода вовсе испортилась. Хиус застит сопки, хребты, белые равнины горных тундр. А внизу – черные пики елей, штрихи лиственок, редкие строчки почти круглых пятачков – волчьи следы. Мощные выброды сохатых. И, наконец, копыны оленей. Мы летим в стадо, к которому подошла стая волков. Будем, если выследим, бить их с вертолета в два карабина. За этим и летим.

Меня извели качка и однообразное мелькание деревьев и белизна утомила. Стало немного легче от сознания, что если есть оленьи копыны, то и стадо уже недалеко – близка посадка.

А вертолет, как пущенная юла, продолжает ходить кругами. Мелькнула занесенная снегами зимовейка. Ну да, та самая, на Вювю. Словно обожгло внутри, всколыхнулось сердце. Как давно все это было…

Вот он приток, по которому летом я снова поднимался к Туруланде с Ганалчи. Еще не предполагая, что буду свидетелем последнего на этой земле события, о котором до сих пор никому не известно. Последнего…

Внизу на реке легкие петли оленьих следов и ровный, пересекающий их след волка.

И вот они, олени. Посреди белой Туруланды. Две оленухи прижались к крупному оленю, который чуть-чуть боком сторонится налетающего на них грома. Шеи у всех трех длинные, головы высоко подняты – гордые. Дикие. Свободные.

И снова белый простор, заштрихованный лиственками, и нет никакой надежды, что в этой пустыне мы отыщем малое стадо домашних оленей, людское жилище.

Но вдруг, вывалившись из-за хребта, с широкого виража врываемся в стадо. Животные переполошенно бегут прочь, но ни жилья, ни людей не видно. Садимся в прищупку. Командир выбрал просторную плешинку, то ли марь, то ли приток Туруланды.

Боря выпрыгивает за борт и по грудь уходит в сугроб. Обтаптывается, отыскивая острым щупом твердь под снегом. Кричит, багровея лицом, и машет руками:

– Можно сидеть!

Вертолет оседает в снег по самое брюхо, под выхлопными трубами тает, чернеет снег.

– А люди где? – спрашивает Кеша, перестав бодаться с бочкой, протирает заспанные глаза.

«Вот мы и свиделись снова, Туруланда, – думаю я. – Где-то все тут и было. Где-то тут, где-то тут», – стучит в висках кровь.

– Привет аборигенам! – кричит Борис.

По сугробам, утопая почти по грудь, проминается эвенк, скаля зубы и улыбаясь.

– Ты что, тут один? – спрашивает из кабины командир.

– Еще другой есть, Васка, брат мой. И Коля Бобыль, и я с бабой… Дети есть, мои дети. – Весело смеется. – Васка болеет, однако, грипп у него. Эпидемия. Айда чай пить!

– Тебя-то как звать? – спрашивает Борис.

– Шурка.

– А волки есть?

– Волки есть.

– Ну, тогда показывай, мы их всех побьем…

– Покажешь их, – смеется Шурка, – они ух какие хитрые! Умные, сволоть! Умнее человека…

– Тебя – да! – острит Борис.

Но Шурка не обижается, а, наоборот, очень доволен остротой. Идем пить чай.

В снегу пробита достаточно широкая дорожка. По ней, обогнав всех, Шурка катит санки, в которых молча и солидно сидят его дети – двое. Кеша спешит за Шуркой, а следом весело и шумно идут вертолетчики. Я отстаю.

Где-то тут все и было…

Широкие выполья оленьих пастбищ, в реденькой таежке – крохотные лиственки, ползучая березка, наволоки мелкой сосны, но кое-где исполинами протыкают небо листвени, рогатые и огромные.

За пастбищами тайга погуще и чище, там стойбище эвенков. Но чумов не видно. Под соснами натянуты палатки с черными коленами печных труб. От дерева к дереву, под самыми макушками, антенна.

В палатке душно и жарко. Васька лежит на надувном матрасе, подсунув под локоть черную от копоти подушку, чихает и кашляет. Громко жалуется на «эпидемию гриппа», которая косит всех без разбору. Но лицо веселое, даже довольное, и он, демонстрируя нам, пьет лекарства, высыпав с десяток таблеток в маленькую мягкую ладошку. Смачно жует, щурится:

– Спирт есть?

– Нету! Нету! – говорит Борис – Нынче везде сухой закон.

– Лекарство на спирту должно быть, – объясняет Шурка.

Жена его разливает по кружкам чай, раскладывает подмокшие куски сахара, черные сухари.

– Все тайге, тайге! Подохнешь тайге этой! Где условия? – громко кричит Коля Бобыль, ни к кому не обращаясь. Но его никто и не слушает.

Пьем чай, смеемся, болтаем ни о чем. А Коля Бобыль все кричит:

– Ты условий создай! В тайга, в тайга… Нету условий! Подыхай! Жену не видишь. Детей не видишь… Какая жизнь, а?!

Ни жены, ни детей у Бобыля нет.

– Волк умный, – говорит Васька. – Научно-технический прогресс знает!… Ты летишь, – Васька обращается к командиру, – он слышит. В снег ляжет и лежит. Закопается, сволоть.

– Не выпугнешь? – спрашивает Борис.

– Нет.

– Выпугну, – говорит командир. – Не стерпит. Вон она, керосинка, черт-те как гремит. – И вдруг весело ко мне: – Улетали – ей шесть часов оставалось. Три часа сюда летели. Значит, три осталось.

– До капитального, что ли?

– Не… До списания! Все, точка. Отходила. А машина легкая, хорошая. Может, купим в складчину?

Я отказываюсь.

– А жаль, – говорит Борис. – Недорого, Николаич, подумай. Жаль в утиль.

– Продай мне, – вдруг говорит Шурка.

– Почему в палатках живете? – спрашиваю я у Васьки.

– Дают, – отвечает. – А где же жить?

Палатки большие – экспедиционные, добротные, с окошками и хорошо запахивающимися двойными пологами. Но натянуты небрежно, кое-как, без умения. Черные, проржавленные трубы выткнуты в одно из окошек. В палатке грязно, куль у входа с белой дорожкой просыпанной муки, обрубки полуоттаявшего мяса, старая одежда, бродни кучей, поломанные, застеленные стегаными одеялами раскладушки с черными постелями на них.

– А в чуме чего не живете?

Шурка задумался ненадолго, но с ответом нашелся:

– Строить надо…

– А ты умеешь?

Коля Бобыль закричал, замахал руками:

– Кто умеет? Он? Хрену! Он в интернате жил! В доме! Ему что? Кроватка! Печка! Жратва от пуза! Зачем ему чум? Он в интернате жил. Ни хрена не умеет…

– А ты умеешь? – спрашиваю.

– Я умею… Не хочу… Условий нету! Где забота? Вон Васька гриппом болеет. Эпидемия. Завтра я заболею, потом Шурка, потом Танька и дети. Все подохнем! Где забота? Не хочу…

– Рация испортилась, – говорит Шурка.

– Никому дела нет! – кричит Бобыль. – Сяду с вами на вертолетку и улечу.

– Я тебя не возьму, – говорит командир. – Тебе работать надо. Ты ведь сколько в центре без дела шатался. Месяц? Два?

– Его пьяного изловили! – хохочет Шурка. – Его директор сюда в мешке привез.

– Как в мешке? – Борис аж подпрыгнул.

– А он в спальнике спал. Его так в вертолет и положили… И сюда! – хохочет Васька. – Проснулся, под сосной лежит, в стаде. Его олени лижут. С того и орет.

Бобыль слушает, широко открыв рот, пытаясь что-то произнести, молчит, вскакивает и выбегает из палатки.

– Обиделся, – говорит Борис.

– Не-е-ет, – машет рукой Шурка. – Он не умеет…

– Чего?

– Обижаться. Кричит только… Всегда кричит.

– Когда трезвый, – добавляет Васька.

– Зачем он вам тут? – спрашиваю.

Все, даже дети, что мусолят по куску сахара, удивленно смотрят на меня.

– Он тайга знает… Оленей. Он знает!

– А ты знаешь?

– Я знаю! – кричит почему-то Васька. – Я соболя в глаз бью. Я тебя куда хочешь выведу. Я знаю. Оленей только боюсь, они меня топчут.

И снова все смеются.

– Гоняй его туда, сюда… – имея в виду оленей, говорит Шурка. – А зачем? Не знаю. Надо, чтобы механический пастух был…

Возникает разговор, что пора бы и автоматизировать труд оленевода, а то лучше следить за стадом по телевидению, и чтобы у пастуха был маленький такой вертолетик – сел верхом и – та-та-та – полетел. Или того лучше, чтобы робот летал, а ты кнопки сиди и нажимай.

– Можно пункт диспетчерский сделать, – говорит серьезно Шурка.

Где-то слышно, как покрикивает на оленей Бобыль, как разговаривает с ними, уходя все дальше и дальше от палаток.

– По стаду пошел. В обход, – прислушиваясь, говорит Васька.

– Распугали вы стадо. Его сбить надо. Дикие ходят. Увести могут, – объясняет Шурка. И добавляет: – Без Бобыля нельзя. У меня дети, у Васки грипп. Мы и так без него полтора месяца вкалывали. Совсем устали…

Выходим на волю под красные сосны. Даже Васька, забыв про «эпидемию гриппа», вылазит из палатки.

– Шур, а в чуме хуже жить? – спрашиваю.

– Старики живы были, всегда в чуме жили. Хорошо.

– Ты правда не можешь поставить чум? Не умеешь? Он качает головой.

– Хороший не смогу…

Идем молча к вертолету. Летчики уже в машине, Борис хлопочет вокруг. Шурка думает, шагая рядом, бредет по сугробам, сойдя с тропы, и вдруг как-то очень по-детски вздыхает:

– Я из интерната бегал… Меня привезут, а я убегу. Учитель за мной на стойбище едет. Опять в интернат привезут, а я опять убегу. Сам стойбище находил. Наказывали… Потом отвык бегать. – И вдруг засмеялся: – Нам учитель картинку покажет, кра-а-а-сивая машина. Рисуйте. Я рисую, рисую – не умею. Возьму оленя и нарисую. Хорошо… И ребята другие – тоже оленя. Учитель ругается.

Я грустно улыбаюсь, вспоминая стихи Алитета Немтушкина, как дети эвенков рисуют оленя. Проносятся над тайгою самолеты, совершают свое кружение спутники, ракеты перечеркивают громадное северное небо, гудят на буровых бульдозеры, и ревут двигатели, а дети все рисуют и рисуют оленей. И Шурка рисовал оленей. И брат его, Васька, тоже рисовал, а теперь вот боится, что затопчет его стадо.

– Ваш род Почогиров? – спрашиваю. Шурка удивленно пожимает плечами.

– Не знаю.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать три…

Ну, конечно, он еще не родился, когда мы с Ганалчи кочевали тут совсем неподалеку.

– А ты знаешь, кто такой Ганалчи?

– Нет…

Неужели и памяти не осталось о нем?

Мы подходим к вертолету, и Шурка ловко запрыгивает в машину. Будет корректировать полет, выводя на волчью стаю. Второй пилот уступает свое кресло, а сам встает за спиной командира. Шурка удобно устраивается в кресле, знаемо напяливает на голову наушники, ощупывает пальцами ларингофон.

– Поехали, – говорит командиру.

«Керосинка» отчаянно гремит, сотрясаясь в какой-то неудержимой дрожи, завывает и спустя время неохотно выбирается из снегов и вдруг стремительно по наклонной взлетает над тайгою.

Из-за спины второго пилота я вижу, как Шурка, переговариваясь с командиром, указывает ему пальцем на ориентиры.

Мы идем в облет стада, и где-то глубоко внизу мелькнула черной букашечкой фигура Бобыля, а рядом с ним две точечки – собаки.

Волки вышли к стаду пять дней назад. Стая давно петляла вокруг да около, пятная снег, но держалась от пастбищ довольно на большом расстоянии. В их диком и благополучном сообществе было много молодняка, еще не обученного охоте.

Бобыль, доставленный в тайгу необычным способом – в мешке, сразу же ушел в стадо. Шурка с Васькой не больно убивали ноги, и олени разбрелись по громадной территории. Тут были тучные ягельники, снежный храп рыхлый и сугробы неглубокие.

Бобыль двое суток сбивал разбредшихся оленей, считал их, все еще тем счетом, который унаследовал от предков и который так и не удалось никому узнать, кроме тех, что всегда жили среди оленей. Удивительная способность – одним взглядом охватить громадное, в несколько сотен голов постоянно движущееся и перемещающееся стадо и тут же определить – нет трех: матки с двумя тугудками, или: учага, матки и тугудки. Трех! Из трехсот! Бывал и я свидетелем такого.

– У тебя сколько в стаде оленей, Афанасий? – спрашивал инспектирующий стада.

– Счас?

– Да, сейчас.

– Триса, однако, – вмельк глянул он на собранное стадо. – А в тайге еще гоняются ребята за отбившимися оленями.

– А всего сколько?

– Пятнасать, ребята, однако, счас пригонят. Будет триса пятнасать. Всего и есть.

Из тайги выгоняют одного, другого, третьего… десятого… четырнадцатого… Пятнадцатого нет.

– Однако Степка за ним бегат. Считай, начальник. И начинается долгая утомительная работа: считают по головам, отгоняя просчитанных и сдерживая остальных. Счетчики в мыле, инспектирующий охрип от крика. Наконец суммирует счет – триста четырнадцать.

– А пятнадцатого съел?

– Зачем съел?… Нельзя… Вот он…

Степка верхом выезжает на учаге из тайги, объясняет:

– За дикой маткой да-а-алеко учаг убегал…

Бобыль знал счет. А Шурка с Васькой нет. Он с темна до темна бегал тайгою, собирал оленей, делал стадо. Ругался на молодых оленух, отчитывал маток, стыдил вожаков – распустили семью, бродят сами по себе, лишь бы нажраться. Выговоры были строгие, но без криков, которые он позволял только по отношению к совсем глупым оленям, которые, сколь ни живи на свете, не поумнеют.

Вожаков Бобыль уважал и даже немного заискивал перед ними. Как ни крутись, а хороший вожак в стаде – большая помощь человеку.

Олени понимали Бобыля, стыдились, выгуркивая что-то в свое оправдание. И, совестясь, подходили к Бобылю, тыкались мягкими губами в его руки. Он их гладил по мордам, рассказывал, какой он плохой, променял оленей на водку.

Шел дальше. Так и выбрел на волчьи тропы. Глянул на следы, на испятнанный мочой снег и все понял. Стая была сильная и пока сытая. Несколько маток, трое самцов, могучий вожак, а остальные (много их) молодняк. Это напугало Бобыля.

Стая пришла не просто на охоту, чтобы утолить голод. Старшие привели молодежь учить резать добычу.

Еще два дня кряду и по ночам уже втроем обходили стадо, выстрелами отпугивая волков. Но Бобыль знал, что волки не боятся ни криков, ни выстрелов и не нападают потому, что молодняк должен привыкнуть к стаду.

Рация, которую вот уже полгода изо дня в день чинил Шурка, неожиданно заработала, и они успели передать о стае на центральную усадьбу…

Бобыль брел вдоль стада, отмечая, что волки подошли к нему вплотную, накинули петлю и теперь затягивали ее. Ночью начнется резня.

Бобыля очень обрадовал прилет вертолета, ему понравились пилоты, охотники, он даже хотел попроситься в машину, чтобы показать тот распадок, куда уходили отпугнутые им звери, да вот раскричался некстати, навел критику и сам же себя наказал. Молчать бы надо. Но молчать Бобыль не умел. Все не так делалось вокруг него, все поперек. Ему нравились слова «забота», «условия», а еще больше часто повторяемые другими фразы, которые он выучил наизусть и к месту и не к месту выкрикивал их, размахивая руками. Это ему нравилось.

Бобыль шел в противоположную сторону от лежек зверей не потому, что боялся попасть под выстрелы, – он верил охотникам, но потому, что знал: стадо, напуганное пальбою, двинется к гольцам, и там его надо перехватить и повернуть руслом Туруланды на водораздел, где тоже хорошие ягельные места.

– Приготовиться! – крикнул второй пилот, спрыгивая в пассажирскую кабину.

Он распахнул дверцу, укрепил ее так, чтобы не захлопнулась. Кабина вмиг промерзла, и жестокие потоки ветра хлынули в распахнутый проем, ослепив и оглушив на миг. Кеша не торопясь надел и застегнул несколькими замками широкий пояс, напрочь соединенный с вертолетом стальным тросиком в мизинец толщиной, лег у левого края двери на бок, прикинул к плечу карабин и стал внимательно глядеть за борт. Мы со вторым пилотом полулегли на сиденье у иллюминаторов, с которых сняли плексигласовые окошки.

Вертолет, почти касаясь брюхом вершинок деревьев, шел вдоль широкой падушки. Тут где-то в густом молодом еловом подгоне, в зарослях непроходимых кустарников залегли волки.

Бобыль водил сюда Шурку. И они долго следили с сопки над падушкой, выискивая лежки. Бобыль видел их и, считая, показывал Шурке. Шурка не увидел ни одного волка и лежек их не разглядел, но места, указанные Бобылем, запомнил. На них и выводил вертолет.

Волки лежали прочно. Первый заход ничего не дал. Тогда командир, снизившись, вошел в падушку и, почти касаясь колесами снега, помчался по пси, оглушая все окрест грохотом и воем.

Тайга летела перед самым лицом, казалось – ветви хлещут по обшивке. Стало муторно, и на миг ушло сознание.

Еще момент, и вертолет влипнет в частолесье. Но командир выдергивает машину, взмывая в небо.

– Нет их там! – кричит на ухо второй пилот.

– И не было! – орет Борис и поднимается с пола. Лежал за спиной Кеши, страховал.

Но в это время что-то кричит командир, и второй влетает к нему в кабину и так же стремительно скатывается к нам.

– Подняли! – Он уже плюхнулся на сиденье подле иллюминатора, изготовился к выстрелу.

Молодой волчишка, не выдержав нашей атаки, оставил лежку и теперь мчит вниз по падушке к руслу Турулаиды весь как на ладони.

Командир закладывает вираж, и нам хорошо виден зверь. Мосластая парнишковая стать, длинные и оттого неуклюжие ноги (но несут они его быстро), чуть вжатая в лопатки шея, и во всем неудержимый страх.

– Как реактивный прет! – успевает выкрикнуть Боря, и перед нами только небо, только далекие перистые облачка. Когда и распогодило – не заметили.

– Что он делает! – сердится Кеша, готовый к стрельбе.

Но в следующий момент мы понимаем маневр командира. Из буерака вырывается еще один зверь и мчит что есть духу за волчишкой. Бег этого зверя точен и красив. Могучее тело стелется над землей, мощно, в каком-то удивительно расчетливом, и согласном ритме работают попеременно сдвоенно передние и задние лапы. Волк набирает скорость могучими толчками мышц, но этих толчков не улавливает глаз.

Командир, чуть накреняя машину, выводит Кешу на выстрел. Но зверь, словно бы почувствовав это, меняет направление и уходит под брюхо вертолета.

Еще маневр. Теперь нам видны оба волка. Матерый, сбив молодого со стремительного бега падушкой к руслу Туруланды, уводит его в узкую долину ручья. И тот уже не мчит сам по себе, абы унести ноги, но подчиняется старшему.

– Хитрюга, сволочь! – орет Кеша, до пояса вывалившись за борт, и стреляет.

Хрясь! Хрясь!…

– Мимо! Мимо! – орет истошно Борис.

– Возьми левее! – кричит Кеша командиру.

Второй запрыгивает в кабину. И машина резко меняет куре, сваливаясь влево.

Но волки успевают достичь узкого каньона ручья и бегут по нему, мелькая сквозь разнолесье.

Ручей невелик, с километр, не больше, а там снова чистое место, склон каменистого распадка, почти до краев занесенного снегом. Это хорошо видит командир, не отпуская волков, гонит по ручью. В голове все перемешалось, руки дрожат, пот заливает глаза, нечем дышать. Никакой не стрелок я в таком состоянии. А Боря, словно бы и понял, выхватил из рук карабин, оттиснул в угол.

Гремит, сотрясается, вот-вот развалится наша видавшая виды машина. Поднимаюсь в пилотскую. Снова простор на три стороны. Слева громадные пустые тундровые покати, справа редколесье тайги и широкое поле Туруланды. Впереди узкая змейка покрытого крепкими наледями ручья и распадок, рассекающий еще одну чистую покать вершинных тундр.

И под самым стеклянным колпаком вертолета два стремительно мчащихся к своей гибели зверя. Я знаю, как стреляет Кеша. И то, что смазал он, не случайность. Боялся, не пойдут по ручью волки. Он эти места знает. Загнал их в ручей. Хочет добыть обоих.

– Скажи командиру, – кричит мне второй, – не спешил чтобы! Надо гнать по распадку. А у гольцов вывести на выстрел.

Я передаю. Вижу и распадок, и гольцы, и волков, которые, словно подчиняясь задуманному людьми, уже стелются вдоль распадка по левому его срезу. Над правым громадным козырьком застыли снежные задувы. А левый – гладкий и удобный для бега. Звери заметно увеличили скорость, но вертолет по-прежнему висит над ними.

Командир снижается, еще сокращая расстояние. Я отчетливо вижу волков. Впереди волчица…

Мне становится не по себе. Я забываю вдруг про то, что мы сюда прилетели специально на волчью охоту, что стая, если ее не отстрелять, учинит в стадах кровавую бойню, что могут пострадать и люди: Бобыль, Васька, Шурка с Таней, их дети… Сейчас мне мучительно хочется одного: чтобы эти двое спаслись.

Вовсе не от страха вымахнула из скрытни волчица. Мать поняла всю нелепость поступка своего ребенка, страсть защитить его, увести из-под выстрелов заставила это сделать.

До боли сжимая скулы, я едва удерживаю крик отчаяния, все во мне всколыхнулось, все панически закружилось, толкая на какое-то страшное безрассудство, лишь бы только остановить эту охоту. Любой ценою! Любой!… Я протестую!…

И вдруг волчица с полного бега делает стремительную скидку. Большое тело, вмиг подобранное, ядром перелетает через распадок, исчезая в сугробе под толстым козырьком надува, туда же летит и ее ребенок. Подрезанный двумя тяжелыми ударами наст срывается с места, и снежная лавина скрывает следы звериной скидки.

А командир уже развернул вертолет для боя. Но внизу тишина, и я скатываюсь туда, захлебываясь от радости, ору:

– Бей! Бей их! Бей!

Кеша пожимает плечами, тянет шею за борт. Борис с открытым ртом и выброшенным на изготовку карабином застыл у иллюминатора. Второй в недоумении разводит руками.

– Где они?

– Были, – говорит Кеша, встает в сердцах, сбрасывает ремень и захлопывает дверцу. – Как это зараза выскочила – все! Я понял, охоты не будет.

– Какая зараза? – спрашивает Боря.

– Волчица… Я ее, суку, знаю. – И плюется.

А я хохочу, облапив бочку, и, как Кеша во сне, бодаюсь с ней.

– Упустили… упустили… упустили.

– Чему радуешься?! – говорит Борис. – Стрелять надо было – охотники!

Вертолет возвращается к месту звериной лежки.

Кеша висит за спиною командира, разглядывая землю.

– Так и есть! – кричит он. – Пока мы тех гнали, эти поднялись и в урманник ушли.

Из кабины спускается очень счастливый Шурка – приобщился к техническому прогрессу, посидел в кресле второго пилота. Второй идет на свое место, аккуратно убрав в футляр бокфлин.

– Все! – говорит Борис – Рыбаки ловили рыбу, а поймали раку…

Вертолет снова приземляется на месте прежней посадки.

Таня с Васькой уже снимают палатки. Бобыль повернул и направил стадо на новые пастбища. Пригнал десяток ездовых оленей и теперь впрягает их в нарты, вяжет аргиш.

– Мужики, помормыжничайте маленько, – предлагает командир, – а мы с Борей в керосинке покопаемся…

– А что с ней? – тревожно спрашиваю я, поглядывая на донельзя закопченную «легкую» нашу машину. Но никто не разделяет моей тревоги.

Второй, уже прихватив на всякий случай ледоруб, спешит к реке.

– Пойдем на талицы, – говорит Кеша. – Там хариуса прорва.

И мы идем к черным быстринкам чистой воды, туда, где речка Вювю, делая плавный изгиб, вливается в Туруланду.

«Где-то тут все и было», – снова думаю я, и в сердце далеким, далеким эхом отзывается давным-давно прожитое и пережитое, когда был я молод, и только-только начиналась жизнь, и столько было вокруг непознанного, тайного и удивительного.

– Волк, – говорит Кеша, сладко попыхивая сигареткой, – из всех зверей первым приспособился к НТП (так называет он научно-технический прогресс). Раньше его обложил флажками – под ствол лезет, а через них не пересигнет. Теперь что хотишь вешай, сиганул – нету, ушел из обклада. Раньше как мы их, сердешных, били? На вертолетку – и пошли по-над тайгою. Страсть гула вертолетного боялся. Вскакивал – и ну нарезать. Пока всю стаю не перебьем, на землю не присядем. Теперь – сам видел. Так ведь, гляди, что учудила! Ей, вишь, ребятенка жалко стало. Так ведь знала, что нас перехитрит. А я того не знал. Теперь ученый буду. А знаешь еще одно, ведь если их зараз все-таки с их скрытни подымешь, так ведь они что делают: не друг за другом стаей, как было, нарезать начинают, а вроссыпь. Пока одного гонишь, другие уйдут. Вот ведь мудрая скотинка.

– А что эти? – спрашиваю я.

– Эти сюда больше не пойдут. Они дикие стада пойдут пасти…

– Есть еще дикие?

– Ого-го сколько! Три больших стада!…

И пока мы кондачили – таскали зимними удочками хариуса, его тут было и впрямь прорва, Кеша рассказывал о диких оленях.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю