Текст книги "Эхо"

Автор книги: Юрий Сбитнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

ГЛАВА IV

– Природа не терпит пустоты, – сказал Кеша и выволок из воды здоровенного хариуса.

Мы сидим подле талиц на самой середине речки Вювю. Опускаем лески, их подхватывает быстрое тут течение, несет вдоль ледяной кромки, чуточку потянешь на себя – на крючке рыбина. Второй пилот сидит поодаль от нас над лункой, которую только-только соорудил, но и у него пошла рыбалка.

– Так вот, – продолжает Кеша, – как только пошатнулось у нас оленеводство, поуменили домашние стада, тут же на их место пришли дикие.

– Почему пошатнулось? – спрашиваю.

– Причин много. А главное – специалистов нет, оленеводов. Старики поумирали. Молодые… сам видел… Да ты, кажись, раньше сам со стадами ходил?

Я киваю.

– Ну вот… Причин много. Но природа не терпит пустоты. В наших краях теперь бродят три диких стада. Одно свое – местное. И два мигрируют из тундр… Вот мы на них и выходим.

Когда-то Ганалчи рассказывал мне, что пуще всякого зверя, пуще волков и пуще болезней боялись эвенки-оленеводы, диких оленьих стад. Каждый оленевод хорошо знал пути их миграций, угоняя подальше домашних. Но случалось, что человек что-то недоучитывал или что-то необъяснимое происходило в природе. И тогда стада эти встречались.

Дикие шли сплошным валом, подчиняясь инстинкту рода и мудрым вожакам. Они, как вода, захватывали домашнее стадо, забирали его, уводя с собою. Шли мимо жилищ оленеводов, обтекая их, не обращая внимания, ни на людей, ни на собак. Как рок, проходило стадо, оставляя эвенка нищим. Ни один олень уже не возвращался.

Дикие те стада трудно себе представить, так они были многочисленны.

Кеша каждую осень вылетает навстречу тем, которые все еще с великим упорством идут и идут на юг.

Нынче за неполную неделю только втроем они отстреляли двести сорок штук.

– Отнимались руки, столько приходилось обснимать. А в другой бригаде один охотник руки обморозил. Видимое ли дело – обморозить руки при такой работе! У них добыча далеко за три сотни перевалила – тоже дней за пять.

План по сдаче мяса район перевыполнил. И поголовье домашних оленей удалось сохранить, во всяком случае, потери за год не такие уж большие, как обычно. Дикарей теперь бьют ежегодно.

Поговаривают о том, что надо бы отстрел поставить на научную основу. Определить максимум добычи, сохраняя стада для воспроизводства. Но это пока только разговоры. А план вот он – реальные тонны мяса. В районе пытаются получить разрешение на отстрел оленей с вертолета, подсчитав экономическую выгоду. Но пока навстречу мигрирующим стадам выкидывают бригады из трех – пяти охотников.

Теперь олени идут не тысячами, как шли раньше, а группами по пятьдесят, сто животных, редко – до двухсот.

Каждую группу ведет один или несколько вожаков.

…Стадо искали долго. Долетали до самых тундр. Шли по азимуту на бреющем, внимательно приглядываясь к распадкам, руслам рек и падинкам. Безлесые сопки и водоразделы хорошо проглядывались невооруженным глазом, но Кеша и по ним шарил сильным цейсовским биноклем. Стада не было. Но он хорошо знал, что месяц назад оно перевалило далеко на Крайнем Севере, еще за Полярным кругом. Великую реку и, по расчетам, должно было войти в лесотундру.

Кеша был до тонкостей информирован, как встретили на Великой реке это стадо соседи. Били на плаву с самоходок, заложив стадо с трех сторон. Оленей у реки собралось не в пример прошлым годам множество. Настоящая бойня была. Вода пенилась от крови. А олени все шли и шли, и люди устали их убивать.

«Попугали здорово, – думал Кеша, шаря биноклем по зимней уже земле. – Вот и запаздывают».

Три дня утюжили сивера и наконец наткнулись. Кеша попросил пилота подняться как можно выше. И тот, набирая высоту, кружил над громадным пространством, открывая Кеше все новые и новые дали. «До Ледовитого видно», – пошутил.

Земля расстилалась внизу на сотни километров. Был ясный, какой-то особенно прозрачный день. Ослепительно белели переновы – только что выпавшие снега. И на них крохотными точечками пестрели животные. Стадо, разбившись на группы, вытянулось по всему простору, терялось «а севере за горизонтом, а на юге входило уже в Кандигирскую низменность, растекаясь там по хребтикам и сопкам, но двигаясь все же в строго выверенном направлении – на юг.

Кеша решил встретить стадо за Каменными воротами. Тут мощный скалистый хребет перегораживал Кандигирскую низменность, оставляя единственный выход к вольным ягельным пастбищам. Стадо вынуждено будет идти верховьями реки Иогдо.

– Все ясно, – сказал Кеша пилоту. – Выбросишь нас вот тут. – И отметил точку на карте.

Указанное место как нельзя лучше подходило для посадки вертолета. Тут Иогдо, вырываясь из горного кряжа, впервые обретала свободу и растекалась широко и вольно. На одну из каменных россыпей и приземлился пилот. Выгрузились быстро.

– Ну, ни рогов, ни копыт, – сказал командир. Кеша сплюнул.

– Иди ты!

– Кеш, я страсть как оленьи языки люблю, – сказал техник Борис. – И губы тоже…

Кеша обнял Бориса.

– Сколь раз говорил, не трепли языком, Боря. И вертолет улетел.

Недалеко от россыпи поставили палатку. Обосновались без спешки. Торопиться некуда. Кеша подсчитал, что олени придут сюда только завтра к вечеру. А день был все еще на подъеме, и солнце катилось по прямой, и, уставшие от безделья и вертолетного гула, люди теперь отдыхали в привычной работе. Пилили и кололи дрова, обустраивали свой быт, готовили пищу, и уютно гудела в палатке печка, которой Кеша особо гордился, – выписал по доставке «Товары – почтой» опытный образец для районов Крайнего Севера. Как все опытные образцы, печка была сделана добротно, требовала мало дров и давала хорошее тепло. Он ее сам и установил, сам затопил и посидел немного, любуясь, как ровным малиновым светом наполняется поддувало.

Все было нынче по душе – и ясный день, и удачная посадка, и место их табора, и обед, который стремительно сготовили его помощники – Никита с Валей, и сами они, немногословные, ловкие и уважительные.

Выпили за приезд помалу чистого, чуть вяжущего язык и нёбо спирта.

– Овсяной, – со знанием дела, сладко крякая, сказал Никита. И Кеша согласился. Из всех спиртов, которые приходилось пить тут, на Севере, уважали спирт, выгнанный из зерна овса. Он был не острым, не слишком сухим и брал за сердце словно бы теплой ладошкой. Беда, что с годами почти исчез, а нынче подвезло.

Оставив на таборе Никиту с Валей, Кеша взял с собой Чарли, любимого пса, и ушел вверх по Иогдо выбирать место для засидки. Снега по реке было мало, и он пошел без лыж.

Шлось ходко и весело. Кое-где по реке тропил соболь, и Чарли уходил по следу в прибрежные скалы, мотался там неподолгу и появлялся неожиданно, откуда Кеша его не ждал. Легкий шумок, вызываемый этим появлением, настораживал Кешу, поначалу даже пугал. Чарли ушел в гольцы по правому берегу позади хозяина, но вдруг оказался на левом берегу.

И Кеша ворчал на собаку, незло поругивал. Чарли крутил хвостом и падал под ноги, шарясь спиною по льду. Он был баловнем в Кешиной своре.

Чтобы наверняка взять добычу, не спугнуть оленя табором, Кеша шел все дальше рекою, не жалея ног. Но когда и ушел далеко, все не мог выбрать добрую засидку: то ему не правилось место, потому что было слишком закрытым, а то, наоборот, слишком открытым, в другом недостаточным был сектор стрельбы, а третье, во всех отношениях доброе, не устраивало тем, что олени уж очень долго находились не в поле зрения и должны появиться слишком близко от стрелков.

Наконец он нашел то, что искал. Иогдо тут спрямлялась метров на пятьсот, дальше русло тоже хорошо проглядывалось, а там, где надо было садиться, по обоим берегам громоздились удобные для скрытен плечики в густом подбое ползучей березки. Причем одно плечо выдавалось далеко вперед. Кеша решил, что там сядут Никита с Валей, а он на другом по правому берегу. Они пропустят оленей и начнут стрельбу только после того, как выстрелит Кеша. Тогда не зевай!

Все рассчитал, прикинув мысленно, как это будет, и остался очень доволен. В этом месте и хорош был ветровой тягун, как в трубу, дуло с верховьев на стрелков. Тут если даже и ветра затеются, тяга останется той же.

На табор Кеша вернулся по ночи. Стояла полная луна, было морозно, но в самый раз, как это всегда бывает в короткую пору предзимья, когда только-только встали реки, укрепился лед и первым снегом – переновой, как пуховиком, покрыло землю.

Охотники спали: в палатке было тепло, уютно и бокотал на замечательной Кешиной печке чайник, заваренный в самый раз, как он любил.

Все было продумано, все было готово к охоте.

И все-таки первых оленей они пропустили. Стадо (штук семьдесят) прошло под утро мимо их табора. Всполошились собаки, подняв неимоверный крик. Но животные, только прибавив ходу, не обращая на них внимания, прошли совсем рядом. Кеша еще видел их, выскочив на волю в одних подштанниках и босой, и карабин прихватил. А что если шатун?! Но стрелять не стал, поглядел на стадо, перебирая босыми ногами, негодуя и радуясь. Жалко было, что просчитался, ходко шли олени, но радостно, что точно выбрал место, что не минуют его западни остальные и охота должна вроде бы состояться.

Выбежали Никита с Валей, пока напяливали на себя одежку, обувались – прозевали стадо.

– Где они? Где?

А их уже нету.

– Кто, олени?! У них в заднице пропеллер, – пошутил Кеша, – как реактивщики, прут.

– Что не стрелил?

– Оглохнем ишшо, – махнул рукой и полез в палатку. Наскоро похлебали чаю, вареху не готовили, доели вчерашнее и вышли на засидки. Собак оставили у палатки привязанными. Шли по теми, поглядывая настороженно вперед, не появится ли новое стадо. Было тихо, морозило, и все еще светлели звезды словно бы в порыхлевшем мягком небе.

Мужики поварчивали на Кешу, что шибко далеко выбрал место для засидок, но шли легко, не отставая.

– Сагжой, – называя оленя по-ангарски, весело откликался Кеша, – зверь хитрый. Мигом учует наш табор. Повернет и другим закажет.

– Ну-ка! – выкрикнул Никита.

Был он много старше Кеши, но своего опыта бригадиру не навязывал, позволяя только вот так неопределенно сомневаться. За плечами Никиты большая жизнь на Севере. И неграмотность ликвидировал среди эвенков, сам не шибко грамотный; был у них председателем колхоза, приучал к оседлой жизни, внедрял в их быт коров, работал заготовителем, да мало ли кем был за свои уже немалые годы. И теперь без тайги не живет. Позовут – на любое мероприятие откликнется.

Кеша Никиту позвал в бригаду. «Иду», – и вся присказка.

Оленей ждали пристально, выглядывая чистую белую дорогу реки, чуть только побитую следом первого стада. Но появились они все-таки внезапно. «Как с неба слетели, – подумал Кеша, вздрогнув от неожиданности. – Только в сей миг не было. И вот они…»

Животные шли быстро. Была в этом движении осмысленная озабоченность, словно торопились куда-то – не опоздать бы. Сперва даже показались они людскою толпой, а если точнее, солдатами на марше, когда нарушенные быстрой ходьбой ряды и колонны живут своей суетной жизнью, где один движением подгоняет другого, а впереди более сильные все надбавляют и набирают шаг.

Впереди стада шел вожак. Он был крупнее всех остальных и уже издали отличался темной шкурой – серо-каштановый в рыжину. За ним шло еще пять оленей, почти таких же крупных, как и он, держась друг от друга на небольшом, но все-таки заметном расстоянии, – свита, а дальше валом катило стадо.

Кеша попробовал издали посчитать животных, но сбился уже на шестидесяти, тут же и обругав себя за ребячество. «Что толку считаться?… Наше будет нашим».

Вожак приближался. Сильные, чуть лопатистые ноги легко несли его большое тело. Хвост был опущен, и мягко при быстрой ходьбе трепыхалось брюхо – признак, что вожак не слышит опасности. При любой настороженности, даже самой малой, олень подбирает брюхо, и хвост его, коротенький и нелепый, резко поднимается. И уж совсем плохо, если хвост этот начинает крутиться из стороны в сторону. Даже на полном беге олень способен мгновенно остановиться и стремглав уйти в обратную.

Этот шел свободно и легко, не подозревая беды, слушал мир, вылавливал в нем что-то, часто поднимая длинную морду и ширя без того большие ноздри.

Вожак делал скидки, то уходил к одному берегу, то к другому, словно бы искал выход из тесно спружившего реку каньона.

Кеша слышал, как звонко и ритмично постукивают, словно кастаньеты, оленьи позданки – роговые отростки на ногах позади копытцев, как мощно и глубоко дышат животные и над ними стоит тот особый шелест, шорох и треск, который можно услышать только среди большого оленьего стада.

И еще услышал Кеша потаенным слухом, как взволновались, как замерли в нетерпимом ожидании на том берегу Никита и Валя. Но все еще не стрелял, подпуская вожака все ближе и ближе к тому скалистому плечику, за которым скрывался сам.

И когда волнение тех, на противоположном берегу, уловил и вожак, весь подобравшись и вскинув мускулистый коротыш хвоста, Кеша выстрелил ему в голову. И тут же, без интервала, сухо и одновременно хлестнуло еще два выстрела. За ними уже строенно, – еще, еще и еще… И не было всполошенных, грязных хлопков вразнобой, когда ничем не ограниченный азарт и хаос убийства охватывают стрелков.

Бригада Кеши, не сговариваясь, била точным, организованным залпом. И даже после того, как сменили обоймы, ритм стрельбы не изменился и строенный залп по-прежнему рвал тишину, откликаясь в скалах организованным эхом.

После первых же выстрелов, когда на льду рядом с вожаком умирали еще двое из его свиты, когда, разбрызгивая фонтаном кровь, кругами стремительно извивался другом, и еще один, бодая лед, пытался встать на подломленные ноги, стадо, накатившись на своих вожаков, вдруг закружилось, и животные, вместо того чтобы спасаться бегством, прижимались к скалам и толклись на месте, ожидая неминуемого.

Уже не хоронясь, встав в полный рост, люди расстреливали их без лишней спешки, без таких необходимых в минуту пагубной страсти криков, организованные как бы само собою происшедшим слаженным ритмом пальбы.

– Почти нюнгундяр прожил, а такого не видел, – сказал Никита, почему-то по-эвенкийски произнеся шестьдесят, идя навстречу Кеше и показывая рукой на поверженных оленей.

– Нюнгундяр, – передразнил Кеша. – Я их до шестидесяти досчитал и со счету сбился… Обснимать, братва, надо!

Они еще не ободрали шкуры и с половины убитых, как накатило новое стадо.

И опять стреляли, теперь уже не слаженно, врасхлоп, покрикивая, чтобы определить себя, а не то в горячке боя хватишь шальную пулю…

Поднялась над скалами луна, заголубели снега вокруг, скрадывая краски и тот алый цвет, разлитый по всему лону реки, превращая в черные промоины на синем льду.

Болели плечи, руки, отчаянно ныла шея, и в глазах рябило от перенапряжения. Каждый раз, приступая к новой туше, Кеша распахивал двумя взмахами ножа оленье зево, ловко изымал язык, срезал губы, укладывал их в заплечный мешок и только потом приступал к свежеванию. За полночь вытаскивали туши собачьей упряжкой на табор, выкладывая их так, чтобы можно было подъемно грузить в самолет, когда смерзнутся.

– Ну и фарт! Вот так фарт! – стонал Никита, но работал люто. Когда и Кеша и Валя валились от усталости, он все еще, как челнок, мотался от табора к месту добычи.

– Заводной, – качал головой Кеша.

– Привычный, – мрачно замечал Валя. Он больше всех устал, осунулся лицом и то и дело дул на руки, остужая их. Ладони вспухли, а на пальцах сочились сукровицей тонкие лезвенные порезы. Валя не был большим мастаком свежевать животных.

Спали несколько часов. Первым поднялся Никита, бодрый и деятельный, словно и не было целых суток трудной работы. Он и чай успел вскипятить и вареху соорудил.

– Кеш, я думаю их нынче так брать, – говорил, торопливо хлебая густую, как деготь, заварку. – Я выше забегу хребтиком и за излучиной сяду в скалах. Встречу их там. И на прогон пущу на вас, буду бить по следу, чтобы не обернулись.

Кеша согласился.

На четвертый день охоты, когда все тело ныло от непосильного, тяжкого труда, когда и пооглохли уже здорово, а олень все еще шел рекою, проламываясь через их кордон, решили сделать передышку. Варили оленьи губы и языки, пекли на рожнах чукин. Запекали на прутьях у костра кусочки мягкой грудинки и, когда на них закипал розовый сок, ели сладкое полусырое мясо, раздирая крепкими зубами.

У Никиты улыбка, как молоко, – полный рот. Объяснял приятелям:

– Как себя помню, так и жую сырое мясо, рыбу ли, дичь ли, зверя. А того еще лучше – печенку. Никогда не болел зубами.

Он и тут, на льду, свежуя оленей, выхватывал кусок горячей печени, закладывал за щеку и сосал всласть – оттого и не уставал.

Ради такой невиданной охоты Кеша выкатил из бригадирской сумки литр спирта. А тут и гость пришел.

Неведаль откуда появился эвенк. Маленький смешной человечек, вроде бы незнакомый.

– Ты чей? – спрашивал Кеша.

– Каплин…

– С Иногды, что ли?

– Камакарский, однаха…

– Чего тебя сюда принесло?

– Олень пасу…

– Какой олень! – возмутился Никита. – Тут дикарь валом валит. Сагжой!

– Сагжой? – удивился эвенк.

– Чудак, – сказал Кеша, наливая эвенку в кружку спирту и подавая чукин. – Тут же район миграции северного дикого оленя. Набегут на ваше стадо. И тю-тю… Уведут.

– Тю-тю, – повторил эвенк и рассмеялся. – Зачем уведут?

– Ты что, дурак, что ли? – загрохотал Никита. – Где ты родился?

– Комномо! Большой поселок – сентер…

– Сентер, – махнул рукой Никита. – Пей, сентер.

Эвенк нежно подержал у груди кружку, понянчил её в маленьких ладошках, и так, в две руки, поднес к губам, и сладко, с прихлюпом, выцедил до капельки. А выпив, заглянул внутрь – не осталось ли чего. И только потом стал вкусно обсасывать чуть припеченный кусок грудинки.

– У нас мяса сопсем нету. Антрей говорит, охотник стреляет. Сбегай к охотнику. Антрей брикатир.

– Скажи Андрею, чтобы поворачивал стадо. Уведут его дикари. А мясо мы вам дадим… – пообещал Ксша.

– Спасипа…

– Вот едрена вошь! – вскрикнул Никита. – Кругом мясо бегает. А они голодные!

– Зачем голотные? Масло есть, сгущенка, сахар, мука – белий. Все есть – не голотный. Приходи, бери! Мяса нет…

– Да вы что, не в тайге живете, что ли?!

– Я его знаю, – сказал Валя. – Он из Комномо – физрук в школе.

– Та-та, физрук, – весело закивал головою эвенк. – В статах лютей сопсем нет. Нас послали.

– Так бы и сказал, – примирительно пробасил Никита. – Плескани этому мастеру спорта еще пять капель, Кеша. Он ведь в этом деле тяжеловес.

Эвенк весело смеялся.

– Лека атлетика я…

– Вам культуру нес, – чокаясь с ним, добродушно бубнил Никита. – Темноту вашу ликвидировал. Раз приходит указание. – На Никиту иногда накатывала страсть к воспоминаниям. – Председателем колхоза я работал. Указание – вымыть всех эвенков поголовно в бане. И регулярно в неделю раз проводить это мероприятие. Объявил всем и каждому. Натопил баню. У меня тогда на фактории банька славная была. Человек пятнадцать зараз вымыть можно было. Хорошо баньку нажарили. Воды – хоть утопись. И холодной и вару. Жду. Ни одного нету. Ну и черт с вами! Выкупались мы со счетоводом всласть. На следующий день собрал их всех, провел разъяснительную работу. Сказал, чтобы в следующую субботу как один в бане были. Что же вы думаете? Пришла суббота – как вымерли. Нету. Опять со счетоводом вдвоем банимся. На следующий срок – то же самое. У, говорю, необразованная серость, вас к свету, а вы во тьму!

Махнул рукой. Дескать, будь как будет. Однако вызвали меня в район и так намылили шею за невыполнение банной этой директивы, что жарко сделалось. «Каждую неделю сводку будешь давать, сколько у тебя людей вымыто в бане, – так постановили. – А там пеняй на себя!» Ладно, думаю, я вам это мероприятие проверну со стопроцентным выполнением. К следующей субботе наварил бражки целую бочку. В бане поставил. Объявил – после мытья по кружке задарма. Ой, бой, валом поперли. Так что делали иные-то! По нескольку заходов. А тут и женщины подпирают. «Купай, кричат, и нас, однако, Никита!» Я в район сводку о выполнении плана на сто двадцать процентов. «Как это у тебя сто двадцать процентов получилось?» – спрашивают. А я им: некоторые по два раза мылися.

Все смеялись, а Никита больше других и уже налаживался на новую сказку.

– А как коров водить их учил! Ведь траву руками щипали. Смех…

Кеша этот рассказ слушать не стал, увел эвенка, нарубил полный потакуй мяса, сигарет дал.

– Пускай Андрей за мясом еще приходит. С оленями. Два вьюка пусть берет, – говорил, провожая эвенка. – Табор-то свой найдешь? Или проводить?

– Найду, однако. Соображать надо. Я в интернате по всему Комномо – чемпион по ориентированию был. Найду, однако.

– Вот, Никита, ты и ликвидировал неграмотность да темноту, – сказал, глядя вслед уходящему. – Прошлой зимою в тайге два мальчишки-эвенка заблудилися. Замерзли до смерти…

– Двести сорок штук вывезли, – сказал Кеша, выбрасывая на лед очередную рыбину.

– Разве вам без техники столько добыть! – сказал второй пилот, он уже давно присоединился к нам и внимательно слушал Кешу. – Туда вас как на божьей ладошке доставили. Зверя вам разведали. Палаточку, нарты, собачек, шара-бара – доставили. Даже печку тебе заграничную приволокли. Охоться…

– Куда я без вас! – засмеялся Кеша. – Мне на ту речку кочевать как раз месяц надо. А и докочевал – сел, а они другой речкой пошли. Соси лапу. Бегай по тайге на своих двоих… Точно! Мне без вас ни хрена не добыть. А чтобы охотиться по этим местам-то, своих олешков иметь надо. Или в промхозе получить.

– Получишь! – засмеялся второй пилот. – А коли падут или сбегут? Вот ты и остался на бобах.

– Эвенк, бывало, никогда своего оленя не убьет. Дороже жизни ценил. Сам с голоду качается, семья одну кору сосновую ест, а он оленей боже упаси зарезать. Если только падет, то дохлого съест. А так ни за что. Правда, Николаич? – спросил меня.

Я кивнул. Удивительно относились эвенки к домашним своим оленям. Нигде и никогда после не видел я такой искренней и глубокой любви человека к животному, как тут вот, на Крайнем Севере. Красивым и глубоким было это чувство.

И снова вспомнился Ганалчи, и безысходной тоской свело сердце, и я отвернулся, чтобы никто не увидел таких неожиданных, таких случайных слез.

«А ведь где-то тут все это и было», – снова подумалось.

– В отпуск ушли мы с командиром. Договорились с ребятами: возьмите нас с лодкой и выбросьте на речке Тюютю. Ох и дикие там места, – рассказывал уже второй пилот, потягивая между делом леску. – Решили мы выше по речке на сколько можно мотором подняться, а потом идти сплавом вниз. Рыбачить, отдыхать. Ребята на россыпь нас в среднем течении посадили. Лодку помогли на воду поставить. Тяжелая лодка – мотор «Вихрь», продуктишки, сети, конечно, спиннинги, припас, соль, конечно. На россыпи, в заводи бочки под рыбу замочили, на бережку палатку поставили, разную разность сгрузили. Договорились, что ребята за нами сюда через месяц прилетят. И остались мы одни. На север – тыщу, на юг – тыщу, на запад и восток по тыще, и ни человечка вокруг. Во куда запоролись!

– На Тюютю и теперь дико, – согласился Кеша.

– И стали мы жить. Плывем себе вверх по реке и день, и два, и три. Погода стоит во все стороны – тысяча. Солнце жарит. И нету ни гнуса, ни мокреца. Тайга – больше сосна да лиственницы вековые, как олени рогатые. Тишина, аж в пупке зудит. Выключишь мотор и как оглохнешь. Рыбы – задницей лови. Да все – ленок да таймень – страсть. А нам все подальше залезть хочется, все мы наверх прем. И фарватер, надо сказать, сто на сто. И реке нету конца.

Катим как-то жарким солнечным днем, река вроде бы шире стала и вся горит, аж смотреть больно. Катим, да вдруг в лодке нас трое. Сидит между нами человек, в черном костюме одетый. Аккуратный такой, бритый, подстрижен хорошо. И мы с ним разговариваем. А о чем, хоть убей, не понимаем. Просто говорим – и все тут. А потом – хрясь! Сидим посреди россыпи, метров этак десять от воды, и никого вокруг нету. Мотор заглох, но вал не погнут, крыльчатка целехонькая, и шпонка на месте. На моторе я сидел, но не помню, чтобы я его поднимал, и не могу понять, как мы на россыпь да на такое расстояние выкинулись. Чудеса!

Но и это не все. Вылазим мы с командиром из лодки, берем ее, он за нос, я за корму, и переносим, ничего не говоря друг другу, в реку. А в лодке той одной только уже посоленной рыбы – килограммов сто, да мотор, да шара-бара, ружья, спиннинги, сети, палатка… А мы ее несем. Поставили на воду. Завожу мотор, поехали. Командир рукой машет: глуши.

Я мотор заглушил. Тихо стало, да как-то так, как и не было никогда.

«Что же это было такое?» – спрашивает командир.

Я плечами пожимаю.

«Давай, Вов, оглобли поворачивать».

Повернули. А тут и бензил кончился. До той нашей базы, куда нас ребята привезли, пешком перли. Лодку, считай, все время на себе тащили – шивера за шиверой, мель на мели. Сапоги в куски разбили, руки из плечей вываливаются… Однако дошли. Какая там рыба, самих впору на кукан надевать.

«Ну, Вова, влипли мы с тобой, – говорит командир. – Вместо месяца с обратным нашим ходом около двух проковыляли».

Дни мы обратно вдвоем считали – сорок пять суток, как отдай. Не успели к сроку. Да и примет не было, чтобы по-договоренному прилетали за нами. Выходит, бросили нас. Дичь какая-то.

Неделю сидим на россыпи. Ждем. И чувствуем, что оба с резьбы сходить начинаем. И мысли не те, и голова не так варит.

«Еще дней пять ждем и уходим вниз по течению», – говорит командир. Его дело решать. Мое – соглашаться. Два месяца в безлюдье, не считая того черного.

И вот на исходе последнего дня, чтобы как-то душу развеять, я кидаю в улов блесну – и садится на нее хо-о-оро-ший таймешек. Бери! Я даю снова. И снова садится таймешек. Тут и командир со спиннингом прибежал. Увлеклись. И натаскали из этого улова гору рыбин. А до того ну совершенно никто не брал.

Глянул командир на нашу добычу.

«Ошалели мы с тобой, Вова. Ну куда мы ее девать будем? Завтра же уходим вниз…»

А я говорю: «Слушай, командир. Давай-ка засолим всю эту рыбу и тут, в бочках, в ключах оставим. Выберемся до дому – прилетим за ней».

Так и решили. До утра колготились. Дел-то, сами понимаете, не репу чистить. Две бочки аккурат получилось. Легли спать, уморились до полного просыпу. А разбудили нас ребята. Прилетели.

И самое странное, братцы мои, никаких не два месяца прошло (а мы ведь дни-то считали), а ровно, как и договаривались, по-ихнему, – месяц. И когда мы это поняли, командир мне только и шепнул: «Молчи, Вовка, не иначе у нас с тобой пробуксовка по резьбе произошла. Узнают, спишут с летной работы…»

Второй пилот замолчал, ожидая нашей реакции, и даже как-то виновато улыбался; дескать, чего не смеетесь, ведь это я так, для хохмы.

Но Кеша вздохнул:

– Чего, брат, в тайге не бывает.

Второй растерянно посмотрел на меня, но и я согласно покачал головою.

А он вовсе растерялся и вдруг выпалил, краснея:

– Братцы, а я ведь вам правду рассказал… И черный этот был… И дни мы считали… И блокнот цел, где в календарике я отмечал…