Текст книги "Тамплиеры. Книга 1. Рыцарь Феникса"

Автор книги: Юрий Сазонов

Глава 7
Человек в маске

Утро пятницы выдалось ясным, солнечным и морозным. Снег, покрывший землю, крыши и ветки деревьев, искрился, дыхание вырывалось паром. Приор и свита в парадных одеяниях выстроились на ступенях башни Тампль в ожидании торжественного въезда магистра.

Томас стоял с другими оруженосцами в задних рядах. Нелепо было ожидать, что дядя позовет его встать рядом с собой, и все же юноша временами кидал завистливые взгляды на группу гордых рыцарей в кольчужных доспехах, в праздничных белых плащах и при мечах. Там был и надменный Гильом де Букль, и Жерар де Шатонефе, господин Робера, и кузен Шарля, Гуго де Шалон, племянник визитатора Франции, и множество других. Среди белых плащей темным пятном выделялись одежды сержанта Гуго де Безансона. И доспех его был скромнее рыцарского – короткая кольчуга обергон без рукавов. А все же молочный брат Жака стоял там, рядом с приором Франции, и глаза Жака сияли от гордости.

Сам Томас, после начального воодушевления, испытывал не гордость, а нетерпение. Во-первых, ему надоело неподвижно торчать на морозе. Король Роберт не требовал от подданных таких церемоний, и запросто подходил к солдатам у походных костров, подсаживался и заводил разговор. Здесь не то. Во-вторых, Томас лелеял в глубине души надежду, что великий магистр окажется сговорчивей приора. Быть может, удастся найти случай встретиться с ним и рассказать о послании сюзерена. Юноша вытягивал шею, изо всех сил всматриваясь в расчищенную мощеную дорожку, что проходила между церковью и дворцом приора. От снежного блеска уже рябило в глазах.

Наконец воздух прорезал чистый звук трубы. Над воротами взвилась снежная пыль, послышался конский топот, и из-за двубашенного здания показалась кавалькада всадников.

Впереди скакали пять рыцарей в белых плащах с красными орденскими крестами: двое в первом ряду, двое во втором и один в третьем. А за ними ехал высокий старик на породистом арабском жеребце. В длинной бороде старика седины было куда больше, чем черных волос, но держался он прямо и гордо. На сухом загорелом лице выделялся орлиный нос, глаза смотрели из-под густых бровей. Плечи всадника покрывал короткий, отделанный беличьим мехом белый плащ с красным крестом, под ним виднелся белый сюрко [17]17
  Сюрко – средневековая одежда, которую носили поверх котты.


[Закрыть], и чепрак [18]18
  Чепрак – подстилка под конское седло.


[Закрыть]на коне тоже был белее снега. На голове шапо, обшитое светлым шелком. На поясе тамплиера висел меч, а следом оруженосец вез копье и щит «боссеан», белый с черной полосой поверху – знак славы и гордости рыцарей Храма.

«Великий магистр Жак де Моле», – прошипел Жак на ухо Томасу, но тот уже понял и сам.

По левую руку от магистра ехал брат-знаменный с развернутым знаменем: в правой верхней и левой нижней четвертях фамильные цвета де Моле, в левой верхней и правой нижней красные кресты рыцарей Храма. Следом братья-сержанты вели в поводу запасных коней. С магистром ехал и брат-гонфалоньер, командовавший оруженосцами ордена. А далее следовали советники, капеллан верхом на муле, рыцари, везущие походную орденскую казну, визитаторы командорств [19]19
  Командорство – территориальное подразделение в духовно-рыцарских орденах.


[Закрыть]Франции, общим числом четырнадцать, со свитой, сержантами и слугами-сервантами [20]20
  Сервант – служитель ордена, не рыцарь и не сержант.


[Закрыть]. Вся кавалькада насчитывала до двухсот человек. Двор Тампля, до этого казавшийся просторным, вдруг сделался мал и тесен. Всюду мелькали красные кресты, белые, черные и коричневые плащи, блестели шпоры, фыркали кони.

Однако взгляды всех рыцарей и оруженосцев, выстроившихся на лестнице, устремились к одной-единственной фигуре. К тому, кто скакал по правую руку от магистра – там, где обычно в процессии оставалось пустое место.

Там на сером арабском жеребце ехал человек в черном плаще, в черном же, закрученном вокруг головы тюрбане, полностью покрывавшем волосы. На руках его были черные перчатки из тонкой кожи, на поясе – сарацинская сабля. Но не это приковало к нему взоры обитателей Тампля. Лицо человека скрывала маска. Черная, с прорезями для глаз, она глянцевито блестела на ярком солнечном свету.

Томас услышал, как Жак у его плеча резко втянул воздух.

– Прокаженный, – испуганно шепнул доходяга-Шарль.

– Сам ты прокаженный, – хмыкнул Робер. – Кто же допустит больного в свиту верховного магистра? Это, должно быть, сарацинский писец [21]21
  Сарацинский писец – переводчик.


[Закрыть]. Они любят рядиться под сарацин.

– Но маска…

– Больному не позволят…

– А Балдуин Прокаженный умер от лепры, стало быть…

– Стало быть, ты дурак!

– Тихо! – яростно прошипел старший сержант.

Юноши замолчали, и вовремя – приор Франции Жерар де Вилье простер руки и шагнул с лестницы навстречу верховному магистру. Тот легко спрыгнул с коня и приветствовал брата объятием. Свита расступилась, когда двое великих тамплиеров начали подниматься по ступенькам к распахнутой двери башни.

Рыцари приора и сопровождающие де Моле уже готовы были смешаться: многие из них были давно знакомы и сражались плечом к плечу в Акре, Атлите и позже, на острове Руад. Однако произошла заминка. Те, кто начал спускаться во двор, замерли, а спешившиеся всадники возмущенно зароптали.

Вытянув шею и встав на цыпочки, Томас увидел, что вход на лестницу преграждает широкоплечая фигура Гуго де Безансона. Перед ним стоял человек в черной маске. Не обращая внимания на гневные возгласы старших рыцарей из свиты де Моле, сержант поднял руку, призывая к молчанию. Ряды воинов Тампля за его спиной сомкнулись, перекрывая дорогу в башню.

– Брат, не знаю твоего имени… – обратился де Безансон к человеку в маске.

– Ты можешь называть меня «брат Варфоломей», – откликнулся тот. – Я – сарацинский писец верховного магистра. Почему ты не даешь мне пройти?

При звуках его голоса Томас вздрогнул. Да, пожалуй, и не один Томас. Голос этот, глухой и надтреснутый, был неприятен, как скрежет ножа по металлу.

«Варфоломей, как же, – прошипел Жак на ухо Томасу, – Варфоломей из всех апостолов был самый добрый и немудрящий. А этот, не иначе, Иуда».

Молодой шотландец только отмахнулся. Он во все глаза смотрел на то, что происходило внизу.

Гуго де Безансон чуть склонил голову, однако и не подумал посторониться.

– Брат Варфоломей, тебе известно, что превыше других благ орден ценит чистоту – как душевную, так и телесную. Что скрывает твоя маска? Если тебя коснулась болезнь, ты не должен вносить заразу в нашу обитель.

Брат Варфоломей выслушал речь де Безансона молча, а затем из-под маски донесся сухой смешок.

– Впервые вижу, чтобы сержант преграждал дорогу рыцарю – и это во время мира, а не в бою.

– Я действую с ведома приора Франции и командора Тампля, благородного рыцаря Жерара де Вилье, – спокойно ответил сержант.

– Что же твой господин сам не обратился ко мне?

На сей раз зароптали рыцари из свиты приора. Тон чужака был оскорбительным, а парижские тамплиеры не собирались терпеть оскорблений в собственном доме.

– Об этом ты сможешь спросить у моего господина, – все так же бесстрастно ответил Гуго де Безансон, – когда снимешь маску и докажешь, что на тебе нет нечистоты.

Чужак покачал головой, обернутой черной тканью.

– Я дал обет не снимать маску, брат, пока Иерусалим не будет освобожден от неверных. Увы, я не могу исполнить твою просьбу.

Жак у плеча Томаса тихонько хихикнул.

– Если он и вправду дал такой обет, мог бы сразу приколотить маску гвоздями.

Похоже, кое-кто из здешних храмовников думал так же – с верхних ступеней лестницы донеслись смешки. Гуго де Безансон, однако, остался невозмутим.

– Хорошо, брат, я понимаю и принимаю твой обет. Ты поклялся не обнажать лица – но что насчет рук? Или ты также обещал не снимать перчаток до той поры, пока король Иерусалимский не воссядет на трон?

Человек смотрел на сержанта сквозь прорези маски, чуть склонив к плечу голову.

– Нет, – сказал он, наконец, – такого обещания я не давал.

С этими словами брат Варфоломей медленно стянул перчатки.

Жак запыхтел от любопытства и попытался вскарабкаться на плечи более рослому Томасу. Тот тоже поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть получше. Казалось, вся свита приора качнулась вперед, пытаясь рассмотреть то, что скрывали перчатки из черной кожи.

Кисти рук сарацинского писца были чисты. Томас отметил также длинные тонкие пальцы, явно привыкшие к перу или кисти, но не к мечу. Брат Варфоломей пошевелил пальцами, помахал ими перед лицом сержанта и спросил:

– Теперь я могу войти?

Гуго де Безансон молча поклонился и отступил в сторону. Писец легко зашагал по ступеням, направляясь к двери. Когда человек в черном проходил мимо, Томасу показалось, что он различает легкий аромат восточных курений – сандал, розовое масло и еще что-то, резкое и свежее… кажется, так пахнет воздух после грозы. Словно услышав мысли юноши, брат Варфоломей на мгновение обернулся. Томас ощутил холодный взгляд из-под маски. Впрочем, чувство тут же исчезло – писец уже поднимался дальше и вскоре скрылся в темном дверном проеме.

Заминка быстро была забыта. Рыцари во дворе смешались. Старшие чинно приветствовали друг друга, младшие обнимались и хлопали товарищей по плечам. Настало время торжественной мессы в соборе, а затем приезжие должны были направиться в баню.

Томас с остальными оруженосцами и сержантами после мессы двинулся к казарме – надо было выделить места для новоприбывших. Когда они проходили мимо дворца приора, Жак ухватил приятеля за руку и оттащил в сторону, на засыпанную снегом садовую дорожку. Вокруг чернели древесные стволы, расчерчивали небо голые ветки терновника.

– Что? – раздраженно спросил Томас.

Мальчишка порядком ему надоел, да и беспокоила мысль, что добиться приема у верховного магистра будет не легче, чем у дядюшки-приора.

Жак сморщился и почесал нос.

– Ты ничего не заметил?

– Что я должен был заметить?

– Ну, насчет этого писца… брата Иуды.

По-другому человека в маске Жак называть отказывался.

– О чем ты? – нетерпеливо проговорил Томас.

– Ты смотрел на его руки?

– Смотрел. И что? Руки как руки. Кожа чистая, проказы нет.

– Вот именно, – ухмыльнулся Жак. – Чистая кожа. Слишком чистая. Он ведь писец, так? Значит, много пишет! А где следы туши и чернил?

Томас прищурился. А ведь правда. Как же он не заметил – и почему заметил глупый мальчишка?

Жак подмигнул другу, показал язык и припустился по дорожке к казарме. С этого дня им предстояло жить в еще большей тесноте, но юный проныра только радовался: наверняка у приезжих отыщется немало любопытных историй и рассказов о чужих землях, куда Жаку так хотелось попасть. Томас уже собирался двинуться следом, когда на плечо его опустилась тяжелая рука. Юноша обернулся. За спиной у него стоял сержант Гуго де Безансон. Вид у поверенного приора был необычайно хмурый.

– Томас, после вечерней службы господин будет ждать тебя в своем дворце.

Сердце юноши сжалось, а потом забилось чаще. Вот он, шанс, которого посланец Роберта Брюса так долго ждал. Сегодня вечером, о чем бы приор ни хотел говорить с ним, Томас потребует, чтобы могущественный родич для начала его выслушал.

Гуго де Безансон, передав поручение, развернулся и тяжело зашагал к церкви. Томас смотрел ему вслед и не понимал: почему в душе нет радости?

В доме, или, если угодно, дворце приора было великое множество ковров. Ковры арабские и ковры фламандские, и германские, и длинные узкие ковры со странным геометрическим узором, завезенные с африканского побережья. В душе Жерара де Вилье не осталось места страстям, кроме, пожалуй, одной-единственной – он коллекционировал ковры. Учитывая, что рыцарям Христа и Храма Соломонова полагалось жить в бедности и никаким имуществом не владеть, а оружие их, экипировка и одежда принадлежали ордену, приора можно было обвинить в не весьма точном следовании уставу.

Впрочем, пройдя в обширную приемную залу, Томас думал не об этом. По спине юноши ручьями тек пот. Хотя он не успел пробыть в доме приора и нескольких минут, рубаха промокла и прилипла к спине. Натоплено было до того, что даже крепко сколоченная деревянная мебель потрескивала от жары. К потолку поднимались колонны, украшенные искусной резьбой – виноградные листья и гроздья, каменные розетки и львиные морды. В камене гудело пламя, по узорной железной решетке бегали оранжевые сполохи. Сам приор, в белом плаще, отороченном мехом, расположился в кресле у огня. Коротко остриженные волосы храмовника покрывала черная шапочка, похожая на монашескую скуфью. Томас с трудом удержался от вопроса, как дядя переносит эту адскую жару. Воистину, даже в Палестине не могло быть такого пекла – а ведь Жерар де Вилье вряд ли прожил там долго. Ему не исполнилось и двадцати пяти, когда тамплиеры потеряли Акру и вынуждены были перебраться на Кипр.

Храмовник отвернулся от камина и окинул племянника равнодушным взглядом. Когда приор заговорил, голос его звучал устало.

– Твой отец пел и играл на арфе. Говорят, и ты владеешь этим искусством?

– Да, господин.

– И у тебя есть инструмент?

– Нет, мой господин…

– Посмотри на столе.

Томас обернулся на стол и увидел арфу, поблескивающую черным лаком. Такую же, как в лавке инструментов. Или это она и была?

– Сумеешь ли ты сочинить для меня балладу? – спросил приор, не дожидаясь вопросов и слов благодарности.

Томас удивленно вскинул голову, всматриваясь в лицо дяди. Оно ничего не выражало. Глаза утопали в тени. Глубокие морщины пролегали от губ к подбородку, прорезали лоб, однако приор не выглядел стариком – нет, скорее, его черты казались высеченными из камня. Розоватые отсветы огня не придавали каменным чертам теплоты. Юноша почему-то подумал о костре, горящем перед языческим жертвенником в пещере.

«Сейчас или никогда», – решил про себя Томас, а вслух спросил:

– Какую балладу желает услышать мой господин?

Храмовники не жаловали светскую музыку. Уставом она не была запрещена, и все же на празднествах рыцарей Храма допускалось разве что пение псалмов – тем удивительней была просьба приора.

Жерар де Вилье подпер кулаком подбородок и на некоторое время как будто задумался, а затем проговорил:

– Это должна быть баллада о победе льва над орлом. Пусть лев символизирует брата-тамплиера…

Приор вновь замолчал, так что Томас решился спросить:

– А орел?

Де Вилье поморщился и махнул рукой.

– Это неважно. Главное, чтобы в балладе как можно чаще упоминался лев. Лев, победивший орла. Ты успеешь сочинить ее до мессы навечерия Рождества? После вечерней трапезы старшие рыцари ордена, по обычаю, соберутся в башне Тампль. Я хочу, чтобы прозвучала твоя баллада в это время.

До Рождества оставалась неделя. Рыцарям, сержантам и оруженосцам в эту неделю предстояло поститься и участвовать в богослужениях, а тренировки прекращались. Томас чуть заметно усмехнулся. Конечно, он успеет. Но…

– Господин, вы ведь так и не выслушали меня. Между тем мой король ждет ответа…

Приор покачал головой.

– Не иначе, ты чудесным образом обрел утраченное послание?

– Нет, но, как я уже говорил, я догадываюсь, что в нем было написано.

На этот раз он не позволит себя перебить.

– Мой сюзерен просил орден о займе.

Наверняка так, потому что о военной поддержке тамплиеров король шотландский попросил бы вряд ли – предыдущий приор Англии уже показал, на чьей он стороне.

– Моему королю нужны деньги, чтобы восстановить справедливость и вернуть Шотландии свободу…

– Об этом не может быть и речи, – холодно ответил храмовник.

Тон у него был сухой и даже скучливый.

– Орден не даст денег на войну против законного христианского государя…

– Однако вы ссудили Филиппу немало серебра на войну с Фландрией и даже с Эдуардом…

Опомнившись, Томас замолчал. Он ожидал гневной вспышки, а, возможно, и наказания за свою дерзость. Что ж, пускай его швырнут в подземелье. Это не так зазорно, как есть хлеб ордена, пить вино и не делать того, зачем он был сюда послан.

Однако приор не спешил впадать в ярость. Он смотрел на Томаса со странным выражением, а губы его чуть подергивались. Наконец де Вилье заговорил и сказал то, чего Томас никак не ожидал услышать:

– Вложи всю эту горячность в свою музыку, мальчик, и тогда я подумаю. Пока что над орденом нависла беда куда большая, чем над твоим королем. Мы связаны родством, и я доверяю тебе, ибо вижу, что ты честен, смел и неглуп. Магистр в опасности. Я хочу, чтобы ты помог ему. Сделай это для меня, для себя и во имя Господа, потому что тот, кто угрожает магистру, одержим дьяволом… Итак, ты выполнишь мою просьбу?

Томас поклонился и просто ответил:

– Баллада будет готова к навечерию Рождества, монсеньор.

Глава 8
Поединок

Пришла и предрождественская неделя, с молитвами, звоном колоколов и криками галок на крестах собора. В храме монахи сооружали вертеп, и действо это живо заинтересовало непоседу Жака. Он так носился вокруг и лез всем под руки, что, казалось, еще немного – плюхнется в ясли и возляжет там вместо младенца Христа. Мальчишка упрашивал брата отпустить его в город, принарядившийся к празднику. Хоть по церковному канону Рождеству и предшествовали четыре недели адвента со строгим постом и чтением писания, а все же молодежь собиралась и устраивала шествия ряженых и колядки. Да и цеховые мастера не скупились: каждый цех стремился попышней украсить дома и приходскую церковь. И это уж не говоря о самой ночи Рождества, когда на площадях и перед храмами жгли костры, и отовсюду неслось пение торжественных гимнов.

Однако в этом году и юным оруженосцам, и рыцарям строго-настрого запретили выходить в город. Тампль затворил ворота и угрюмо смотрел на расцвеченный огнями Париж, как осажденная крепость – на костры вражеского лагеря. Жак плаксиво рассказывал, что в прошлом году к дневной рождественской мессе допускали даже детей и подростков из предместий, в том числе миловидных девиц, а нынче придется смотреть только на скучные бородатые хари. В конце концов, его нытье так надоело соседям по казарме, что они ухватили мальчишку за руки и за ноги и швырнули головой вперед прямо в молодой декабрьский снег.

Во всем этом Томас принимал мало участия. Он сидел на своем набитом соломой тюфяке и перебирал струны арфы. Обещать балладу приору было легко. Казалось бы, сколько славных побед одержал орден в Святой Земле. И с орлом тоже решилось быстро: золотой орел, символ султана Саладина, больше ста лет назад сплотившего неверных против рыцарей креста. Беда в том, что проклятый султан разорил Иерусалимское королевство, а потерпел поражение лишь от Ричарда Львиное Сердце под Акрой и при Арсуфе. Вот истинный лев – но, во-первых, Ричард не был тамплиером, во-вторых, был презренным англичанином.

Томас прикидывал так и эдак, и все не мог найти решения. Помогла случайность. Гуго, благочестиво читавший в эти дни жития святых, решил поделиться с остальными подробностями мученической смерти епископа Януария. Обычно Жак спокойно выслушивал Гуго, хоть сам и не отличался особой набожностью, но тут мальчишкой овладел бес противоречия.

– Вот ты говоришь, что сначала Януария и его диаконов бросили в печь – но они не сгорели, затем отдали на растерзание зверями – но звери их не пожрали. А потом р-раз – и им отрубили головы. Отчего же меч не сломался в руках палача?

Чтец нахмурился.

– Ты сомневаешься в мученичестве Януария?

– Нет, я просто не понимаю, – упрямо твердил Жак. – Если уж его спасли от огня и львиных клыков, то почему не от палаческого меча?

Тугодум-Гуго почесал в затылке и предположил:

– Потому что тогда он не стал бы мучеником?

Против этого аргументов не нашлось даже у языкатого Жака, а в голове Томаса зародилась мысль. Не всякая победа – победа, и не всякое поражение – поражение. Есть поражения, приносящие больше славы, чем любая победа. В конечном счете, разве торжество духа над плотью не более величаво, чем первенство в воинском поединке? Вдохновившись, Томас принялся за дело – и, когда три дня спустя настало время предрождественской трапезы и мессы навечерия, баллада была готова.

После вечернего богослужения оруженосцы поспешили в трапезную. Хоть пост еще не закончился, на ужин обещали рыбу, которую брат-хлебодар готовил весьма умело, приправляя зеленью, чесноком и ломтиками драгоценного лимона. Также должны были подать хорошее вино, купленное в лавке по случаю Рождества. Жак уже заранее облизывался и бормотал:

– Карпа, клянусь, они приготовили карпа. Хотя я бы сейчас отведал и жирного угря…

Ни карпа, ни жирного угря Томасу отведать не довелось – отстав от товарищей, он поспешил в казарму, чтобы лишний раз повторить сочиненную им балладу. Там через некоторое время его и застал брат Гуго де Безансон.

– Трапеза кончилась, – сообщил сержант. – Старшие братья собрались для беседы в ожидании ночной мессы. Ты должен пойти со мной.

Они вышли в морозный мрак предрождественской ночи. Сыпался легкий снег. В церкви теплились огни, а вот окна дворца приора были темны. Со стороны трапезной для оруженосцев доносились голоса и смех – мальчишкам весь ужин пришлось просидеть в молчании, слушая Святое Писание, а сейчас они отбросили вынужденную благопристойность и веселились вовсю. В воздухе разлилось ожидание. Канун Рождества, когда случаются чудеса. И Зимнего Солнцестояния, когда язычники прыгают через костры и украшают себя венками из остролиста и омелы. Рождество, праздник матери – и Зимнее Солнцестояние, праздник отца и его кельтских пращуров, тех, чьи кости покоятся в холмах за Эрсилдуном, чья кровь и пот пропитали шотландскую землю… Томас не знал, кому посвящена эта ночь.

Они вошли в Тампль через северную пристройку, Петит Тур. Здесь Гуго де Безансон запалил факел. Спутники нырнули в невысокий проем, ведущий на крутую и узкую лестницу в одной из угловых башенок. От каменных стен несло промозглой сыростью, шаги звучали глухо. Затем такой же тесный коридор привел их к деревянной двери, обитой полосами железа. Де Безансон отворил дверь, которая оказалась не заперта, и, пригнувшись, шагнул вперед. Томас последовал за ним.

Он очутился в громадном помещении – центральном зале первого яруса башни. В середине комнаты поднимался невероятной толщины столб, поддерживающий своды. Потолок терялся во мраке. По стенам горели факелы, закрепленные попарно в держателях, но их свет не мог разогнать темноту. Еще здесь было очень холодно. Мужчины, сидящие вокруг длинного, покрытого белой скатертью стола, кутались в плащи. Томас не увидел среди них ни молодого Гильома де Букля, ни других младших братьев – только старшие рыцари Тампля и четырнадцать гостей, командоров и визитаторов. На почетном месте в центре расположился великий магистр Жак де Моле, по правую руку от него – Жерар де Вилье. Хозяева сидели справа, гости – слева, и Томасу показалось, что такое разделение не случайно. По стенам зала плясали тени: стоило кому-то за столом протянуть руку к кубку с вином, и его гигантское черное подобие уже тянулось через всю стену к чему-то невидимому за границей светового круга. Факельный огонь придавал белым плащам храмовников красноватый оттенок, а тамплиерские кресты казались пятнами крови, словно каждый получил удар в сердце мечом. Рыцари переговаривались вполголоса. Томас крепче прижал к груди арфу. Это сумрачное сборище ничем не напоминало о предрождественском веселье – нет, они скорее походили на воинов древности, сошедшихся на совет перед битвой.

Сержант сделал Томасу знак идти следом, обогнул длинный стол и остановился за плечом своего господина. Жерар де Вилье обернулся. Томас заметил, что загорелое лицо его необычно бледно – но, возможно, виной тому был царящий в зале холод.

– А вот и они, – проговорил приор так, словно беседа за столом только что шла о Томасе и его спутнике. – Брат Жак, я хочу представить вам моего племянника.

Томас не сразу сообразил, что де Вилье обращается к великому магистру. Юноша быстро перевел взгляд на лицо де Моле – и только тут заметил неладное. Да, осанка магистра оставалась горделивой, а старость, посеребрившая волосы, не сумела ни сгладить, ни спрятать под сеткой морщин ястребиные черты. Но сощуренные глаза магистра смотрели словно в пустоту, а на лице застыло отсутствующее и в то же время сосредоточенное выражение. Казалось, де Моле вглядывается во что-то невероятно далекое или вслушивается в мелодию, неуловимую обычным человеческим ухом. Приору пришлось дважды обратиться к нему, прежде чем старый воин откликнулся.

– Да… племянник…

Магистр так и не посмотрел на Томаса.

– Ты говорил, Жерар. Сын того… музыканта…

Он произносил слова через силу, будто ему стоило немалого труда понять, чего от него хотят.

– Того, который…

– …который отправился с вашим дядюшкой, брат Жерар, искать мифический Авалон.

При звуке этого надтреснутого голоса Томас резко вскинул голову. Из темноты за спиной магистра выдвинулась некая тень, чуть чернее скрывавшего ее до этого мрака. Шелковый тюрбан. Руки в перчатках. Лаково поблескивающая маска. Сарацинский писец тоже оказался здесь, хотя среди старших рыцарей ордена ему было совсем не место.

Приор, не оборачиваясь, процедил сквозь зубы:

– В Тампле не принято вступать в разговор без приглашения, а тем более – перебивать старших братьев.

Однако великий магистр как будто бы оживился при появлении своего переводчика.

– Да, тот музыкант. Томас Лермонт из Эрсилдуна. Он отплыл с вашим дядей, Гильомом де Вилье, и тем венецианцем… Бартоломео, Бартоломео…

– Дзено, – подсказал сарацинский писец.

– Это было еще при моем предшественнике, Гийоме де Боже. Ваш дядя утверждал, что за морем на западе лежит другая земля… Нью Зеланд, Авалон, страна вечного лета.

Приор разглядывал свой кубок, как будто его содержимое представляло куда больший интерес, чем предмет беседы.

Гуго де Шалон, племянник визитатора Франции, сидевший по правую руку от де Вилье, заметил:

– Туда плавали северные мореходы. Есть карты и многие свидетельства. Я полагаю, нести нашу священную веру и крест в земли за морем – миссия, достойная истинного рыцаря и воина Храма.

Магистр рассеянно и, как показалось Томасу, мечтательно улыбнулся.

– Благородная цель. Обрести за морем желанный мир, построить там общество добра, свободы и справедливости… Царствие Господне…

– Говорят, из того плавания не вернулся никто, кроме отца юноши, – каркнул переводчик, и сладкое видение рассеялось.

Сидящие за столом смущенно переглянулись. Приор, кажется, даже скрипнул зубами.

– Странно, что этот Томас из Эрсилдуна не отведал тюремной похлебки в подземельях Тампля, – насмешливо добавил человек в маске. – Впрочем, как я вижу, он породнился с братом-приором. Это, возможно, повлияло на решение о его судьбе…

Томас не понимал, почему славнейшие из рыцарей отводят глаза, почему приор не прикажет высечь мерзавца или швырнуть в застенок. Однако собравшиеся молчали – лишь потрескивала смола в горящих факелах, и плясали по стенам тени. Юноша не знал, что и думать. Но внезапно юноша понял, что ему все равно. Все равно, что задумал сарацинский писец в маске, и почему его не останавливает никто из рыцарей. Все равно, почему молчит приор и потерянно улыбается магистр. Томас поднял арфу и шагнул вперед.

– Мой господин, – сказал он, склонившись перед Жаком де Моле, – в честь вашего приезда я сочинил балладу. Я знаю, что рыцарям Храма не дозволено исполнять светскую музыку, но я еще не прошел посвящения. Если вам угодно, я исполню балладу сейчас, пока благородные господа ждут ночной мессы.

Затылком Томас ощутил взгляд приора – кажется, благодарный взгляд. И еще что-то, словно некто положил ему на макушку тяжелую ладонь и стремился вдавить в пол – это смотрел писец, брат Варфоломей. Магистр рассеянно улыбнулся и кивнул.

– Хорошо, юноша. Твой отец, говорят, был славнейшим из бардов. Посмотрим, достоин ли ты называться его сыном.

Томас на секунду стиснул зубы – но уже в следующую секунду встал, расправил плечи, прижал к груди арфу и звонко объявил:

– Моя баллада называется «Песнь о Жераре де Ридфоре и битве у Потока Киссон».

Рыцари за столом повернули к нему головы. Все знали историю этой битвы – она глубоко врезалась в память ордена и стала за сто тридцать лет легендой. Томас поднес руку к струнам, закрыл глаза, набрал в грудь воздуха – и запел:

 
Жерар де Ридфор [22]22
  Жерар де Ридфор – последний великий магистр ордена тамплиеров Иерусалимского королевства. После смерти Балиана IV и его малолетнего наследника, Балиана V, рыцарство королевства разделилось на два лагеря. Одни, во главе с де Ридфором, хотели посадить на трон старшую из сестер Балдуина IV, Сибиллу с ее мужем Ги де Лузиньяном; другие, во главе с законным наместником Раймундом III, графом Триполи и повелителем Тивериады, желали видеть королевой Изабеллу. Этот конфликт впоследствии послужил одной из причин гибели Иерусалимского королевства.


[Закрыть]собирал в поход
Рыцарей и стрелков,
Ведь граф Раймунд, Тиверийский лорд
На мир с Саладином готов.
 
 
Он хочет отнять корону у Ги
И на трон посадить Изабелль.
Те, кто были друзьями, стали враги
В этот светлый месяц апрель.
 
 
В гербе де Ридфора ревущий лев,
В осанке – львиная стать,
И рвется он, осторожность презрев,
Изменника покарать.
 
 
Однако доблестный Балиан
Сумел настоять на том,
Что войны не должно быть меж христиан,
Осененных Священным Крестом.
 
 
И вот великий магистр де Ридфор,
И великий магистр де Мулен  [23]23
  Роже де Мулен – великий магистр ордена госпитальеров (1177–1187).


[Закрыть],
Балиан д’Ибеллин, что вмешался в спор
Сторонников двух королев,
 
 
Реджинальд Сидонский, а также Гийом
Архиепископ Тира,
После Пасхи, светлым апрельским днем
Едут посланцами мира.
 
 
В то время проклятый султан Саладин
Задумал на Акру поход,
И вот уж Малик Афдал, его сын
Могучее войско ведет.
 
 
Пройдя через земли Раймонда, они
Пересекли Иордан —
Семь тысяч всадников и коней,
Сильный отряд мусульман.
 
 
Жерар де Ридфор, заслышав о том,
Коня повернул на закат.
И девять десятков людей при нем —
Храма Господня солдат.
 
 
Их встретил магистр Роже де Мулен,
Что белым крестом храним  [24]24
  Белый восьмиконечный крест – символ госпитальеров.


[Закрыть],
И сорок рыцарей, в Назарет,
Вступившие вместе с ним.
 
 
Еще де Ридфор в гарнизоне набрал
Четыре сотни солдат,
И Жак де Милли, его маршал, вскричал:
«Ридфор, слишком мал отряд!»
 
 
Но длань воздел магистр де Ридфор,
Обращаясь к своим войскам:
«Скакать мы будем во весь опор,
Не дадим пощады врагам!»
 
 
И в первый день мая, в пресветлый день
Якова и Филиппа
Повел магистр де Ридфор людей
Навстречу Афдалу Малику.
 
 
Они сошлись у бурлящих вод,
Под сенью пальмовых крон,
Там, где на запад поток течет
Поток, что зовут Киссон.
 
 
В гербе Ридфора ревущий лев,
И клич прозвучал меж гор:
«К оружию, братия, смерть презрев!
Vive Dieu Saint Amour!»
 
 
Любовь Господня его вела,
Был твердо уверен он,
Что царственный лев победит орла
У вод потока Киссон…
 

Томас остановился на секунду, чтобы перевести дыхание, и поднял голову. Все собравшиеся в зале смотрели на него. Лица рыцарей горели воодушевлением и боевым азартом. Приор улыбался уголками губ. Но разительней всего была перемена, случившаяся с верховным магистром. Казалось, Жак де Моле очнулся от сна. Голос Томаса, или слова, или музыка – или, быть может, упоминание льва – вызвали его оттуда, где он пребывал до сих пор. В ястребиных глазах вспыхнули золотые искры, взгляд наполнился жизнью и страстью. Только теперь Томас поверил, что перед ним человек, готовый повести воинов Храма в новый крестовый поход – повести и одержать победу. А главное, отчего сердце Томаса торжествующе запело: черная тень, витавшая за спиной магистра, пропала. Сгинула. Растворилась во мраке у стен зала. Исчезла навсегда?

Холодное дуновение коснулось щеки Томаса, и тут же раздался шелест шелка. Юноша быстро обернулся. Черный человек стоял у него за плечом. Глаза странного писца – неожиданно светлые – поблескивали в прорезях маски.