Текст книги "Ночная вахта (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 4
Весла и револьверы

Меня разбудил дождь и вопли.

– И этот сдох! Точно вам говорю – вон, скорчился весь в грязи.

Орал-надрывался Сэлби. Видимо, в лагере что-то случилось.

– Спокойнее, мой друг, – призвал солдата сдержанный доктор. – Если взглянуть на всех нас, то сдается, мы тоже не по Гайд-парку гуляли. Не к чему раньше времени нервничать. Энди болен и обессилен, возможно, он просто в забытье…

– Да плевать мне на Энди, дохлый он или еще не совсем, я не собираюсь приближаться к его грибной заразе! Ему и оставалось-то от силы пару дней дышать и охать. Я вам про другое толкую: Болота нас подлавливают. Подкрадываются и душат по одному. Клянусь, я на посту и глаза не сомкнул, а лейтенанта-то… Сами видели!

– Чего ж не видеть, – сумрачно согласился шкипер. – Я же люк каюты и вскрывал. И видел, и записал в вахтенный журнал: скоропостижно испустил дух наш лейтенант Келлог. Отдал богу душу как истинный джентльмен – чинно, в своей собственной постели.

– Где чинно⁈ Где⁈ Да он грязью и тиной захлебнулся! – взвизгнул Сэлби. – Причем помер в совершенно сухенькой, запертой каюте. Дьявольщина, я как увидел его, так мороз по коже. И эти его гляделки вылупленные… Ты записал в свой журнал, старый пердун, что лейтенант наглотался ила по самое горло?

– Я все записал! – взревел мистер Магнус. – И как он выглядел, и что малость обделался перед смертью. Не тебе меня учить заполнять вахтенный журнал, жирный недоносок! Поживи с мое…

– Спокойнее, джентльмены! – встрял Док. – Утро выдалось не из лучших, но проявим британское мужество и здравомыслие. Раз мы еще живы…

– Я тоже еще жив, – счел уместным вставить я. – А что случилось?

– Значит, этот еще разговаривает, – пробормотал Сэлби. – Ладно, черт с ним. Вернемся к катеру. Как бы там волонтеры глупостей не натворили.

– Но что случилось? – спросил я, силясь приподняться на локте.

– Позже, Энди, – пообещал Док. – Я принесу чай и все растолкую. Пока нам нужно уладить кое-какие дела и принять план действий.

Чавкающие шаги удалились, от катера донесся невнятные, но громкие голоса. Что-то мои спутники не на шутку разнервничались.

По листве и воде шуршали струи дождя, сильного, но, к счастью, не слишком холодного. Я попытался закутаться в промокшее насквозь одеяло и с удивлением сообразил, что вполне осведомлен о причинах волнения в лагере. Да, смерть лейтенанта – немаловажное событие и я о нем кое-что знаю.

Мой взгляд упирался во тьму, задница мокла в расширяющейся луже, торопиться было некуда. Вышеперечисленные обстоятельства располагали к неспешному логическому анализу и осмыслению сложившейся ситуации. Во-первых, я, несомненно, убийца. Никакого раскаяния и угрызений совести я не испытывал: придушить Келлога мне сейчас казалось делом гадким, но естественным. По сути, палить из ружей по зайцу-кочковику, не сделавшему нам ничего дурного, куда как омерзительнее. Ладно бы мы болотного прыгуна в пищу употребили или сделали из его шкуры башмаки…

В общем, гордиться убийством лейтенанта я не собирался, но определенное трудовое удовлетворение чувствовал. Хуже было то, что теперь меня повесят. Ночью мне здорово повезло, но я был уверен, что оставил следы. Возможно не явные – я старался как мог – но для слепца многие действия становятся непреодолимо сложными. Сейчас в лагере разберутся, что к чему и вернутся сюда с веревкой. Ха, не об этой ли милости я грезил вечером?

Самое странное, что теперь умирать мне абсолютно не хотелось. Ну, разве что самую капельку – из-за проклятой лужи подо мной. Я заворочался, пытаясь нащупать бугорок повыше, свернулся плотнее и задремал…

Меня разбудил Док:

– Эй, Энди, ты в сознании?

– Кажется, да, – сипло ответил я.

Мне в руку вложили пару галет, сунули кружку с порядком остывшим чаем.

– Итак, мой юный друг, эта ночь стала последней для еще одного члена нашей злосчастной экспедиции, – с некоторой осторожностью, как истинно тяжелобольному начал Док.

– Я понял. Лейтенант Келлог отправился на небеса или куда там его определили, – пробормотал я, размачивая фанерную галету.

– Именно. Причем наш командир оставил нас при весьма загадочных обстоятельствах. Можешь что-то сказать по этому поводу?

Голос доктора звучал ровно. Даже слишком ровно. Возможно, мне так кажется или слепота добавила чуткости моему слуху?

– Сэр, вряд ли я могу сказать что-то дельное. Да и что толку в разговорах? Что с лейтенантом, что без него, выкрутиться из нынешнего паршивого положения нам будет непросто. Или вы считаете, что со смертью Келлога мы потеряли последние шансы?

Доктор молчал. Весьма долго. Я чувствовал его взгляд. Плевать, догадывается он или нет, мне терять нечего. Наконец, Крафф принялся чиркать фосфорными спичками, раскуривая свою трубку. Потом он задумчиво сказал:

– У лейтенанта Келлога имелось свое собственное видение ситуации. Сугубо военное и весьма прямолинейное. Возможно, из-за этого он и умер. Полагаю, высший суд разберется с этим вопросом. В свое время. А пока мы в тупике и недурно бы найти достойный выход. Кстати, дождь закончился. Дай-ка я осмотрю твои глаза.

– Есть ли смысл, сэр? – вздохнул я, покорно подставляя голову.

У меня имелись веские подозрения, что Доку куда интереснее посмотреть на саму повязку, чем на мои никчемные органы зрения. Снимал ли я бинты и могу ли я видеть на самом деле – вот какой вопрос всерьез волнует доктора.

– Ну-ну, Энди, не отчаивайся. Глаз – весьма тонкий и малоизученный орган. Сейчас ты во тьме, а завтра, кто знает… Современная наука далеко не все способна объяснить.

Когда он снял тампоны с моих глазниц, я судорожно вздрогнул – боль никуда не ушла, меня снова прожигало и высверливало огненными бурами до самых глубин мозга.

– Сейчас наложу новую мазь и закрою, – заверил Док. – Что, так больно?

– Откровенно говоря, да, – признался я, стискивая зубы. – Словно каленым железом выжигает. А вы-то что скажете? У меня еще есть глаза-то?

– Несомненно. Красноты чуть меньше, воспаление явно идет на убыль. Меня немного беспокоят зрачки…

– Что с ними такое?

– Сложно сказать. Энди, ты слишком многого требуешь от такого доктора как я. По сути, я весьма далек от профессиональной офтальмологии.

– Понятно. Что ж, буду ждать специалиста, – вздохнул я, чувствуя как медленно отступает боль – на глаза легла вата с мазью, голову начали стягивать привычные витки повязки. – В любом случае, спасибо, сэр. Без вас я бы уже околел. Даже не успев обделаться.

Доктор только хмыкнул.

Чрезвычайно бережно дожевывая вторую галету, я думал о том, что ко мне начинает возвращаться аппетит, и слушал шум, доносящийся из лагеря. Разборчиво оттуда доносились лишь ругательства, но было вполне очевидно, что оставшиеся в живых имеют очевидные разногласия и спор затягивается. При живом лейтенанте лагерь вел себя куда спокойнее – на сквернословие и крик сохранялась офицерская монополия.

О чем они там спорят? Мне-то все равно. Они остались по одну сторону границы бытия, мы с моим дорогим другом Келлогом и остальными сгинувшими спутниками, числимся по другую.

Тут отсутствие боли в голове и остатки здравого смысла подсказали, что в моих рассуждениях зияет явное противоречие. Если я умер и все мирское мне безразлично, отчего мои помыслы все время возвращаются к съеденным галетам? Да еще с такой настойчивостью возвращаются, что слюну не успеваю сглатывать. Нет, нужно поразмыслить о ближайшем будущем. Раз я все равно никуда не тороплюсь.

Я представил игровой стол, расстановку шаров, заставил себя забыть об отыгранных, сбитых в лузы людях…

Скверно. Ситуация выглядела так, что я попросту не находил приличных комбинаций для продолжения игры…

Кто-то шел через кусты. Судя по осторожному шлепанью босых ступней, кто-то из волонтеров. Особо сообразительный гребец решился позаимствовать у беспомощного умирающего одеяло? Инвалид будет возражать.

– Эй, Энди, жив ещех? – вежливо поинтересовался гость.

– Жив, – заверил я. – Хотя и не в лучшей форме. Гуляешь, Сан?

– Та нахтут гулять, жопкругом, бятот остров. Можнох присесть нах?

– Присаживайся, тут, насколько я помню, места хватает. Есть что сказать?

Гребец, посапывая, присел рядом. От него пахло тем горьковатым жиром, что неизменно использовали в своих ритуалах волонтеры. Не особо приятно, но можно привыкнуть. Я чувствовал нерешительность гребца.

– Так что там, Сан? Уже решили, что нужно делать?

– Вот и я о том, нах, – сердито фыркнул волонтер. – Сэр Сэлби требует идти на ялике. Нах, точнее: им идти, нам оставаться. Их трое, им одного гребца не хватает, блнах. А вы и я остаемся, охраняем катер до прибытия нахпомощи. Вы выздоравливаете и нами, двоими, командуете.

Я не выдержал и засмеялся. План был довольно предсказуем, как раз в духе Сэлби, но вот то, что я остаюсь не подыхать, а командовать, мне не позволила сообразить природная скромность.

– Отличный план! Главное, нам с тобой работать и грести не нужно.

– Ну, нах. И у нас будет отличный склеп с каютами, мля его, – согласился волонтер. – Околеем с удобством.

– Они тоже околеют. Дойти на ялике до полкового лагеря, все равно что на пеликане туда пытаться долететь.

– Сэр-шкипер так нах и говорит, – прошептал Сан. – Отказывается уходить. Говоритх, «только катер спасет», мляего.

– Разумно. Я бы с ним согласился. А что говорит Док?

– Молчит онх, – мрачно пояснил гребец. – Сэр Сэлбих говорит, что уже принял решенье. Пока вода высокая нахеб.

– Слушай, а почему Сэлби – определенно сэр, а шкипер и доктор не особенно поднялись? – на всякий случай уточнил я, в общих чертах уже понимая, что произошло.

– У Сэлби револьвер лейтенантах. И ключи от ящика с патронами, мляего. Говорит, в револьвере шесть особых офицерских зарядов – осечек, нах, не будет.

– Решительный человек, – согласился я. – И стойкий. Такому можно доверять. Уйдет, дойдет, сразу вернется с помощью. Если о нас вообще еще будет помнить, когда доплывет до соседней протоки.

– Я о том же, – печально пробормотал гребец, даже забыв добавить свое молитвенное «х». – Он, сука, труслив как крыса.

– Но ялик может и не уйти в этот поход, – ободрил я. – Не все согласны. Кстати, а что говорят твои сородичи?

– Они… – Сан звучно сплюнул. – Думают, нах, что кто-то из них гребцом пойдет. Они с виду, мля, крепкие. Надеются, бнахе.

– Думаю, нам тоже стоит надеяться и уповать. Не на них, конечно, надеяться, и не на здравомыслие револьверного сэра Сэлби. Просто сама лодка может не уйти. Мы же на Болотах, тут всякое случается.

Гребец задумался. Мы сидели в тишине – в лагере тоже стало потише, должно быть спорщики охрипли и решили выпить чаю. Сан тронул меня за плечо:

– Полдник хочешь?

– Что? – удивился я.

– Полдник. Малый перекус. Нам в детсаду давалинах, – он тяжко вздохнул и сунул мне что-то в руку.

Смысла его слов я наполовину не понял, да и догадаться, что такое полумягкое и корявое мне даровали не смог. Но пахло съестным. Помяв крошечное угощение я, наконец, уразумел – лягушачья лапа.

– Съедобно, я нах проверял. Нормальная лягуха. Животный белок, хоть и мелкийх, – заверил гребец.

– Спасибо, – искренне поблагодарил я. – Съем попозже. Пока, вернемся к лодке и храброму сэру Сэлби. Я вот подумал: часового у нас нынче нет, в лагере беспорядок и мало людей, занятых делом. Что-то может потеряться или сломаться.

– На компасе и стволах он, мляегонах, сидит. А лодку портить рискованно, – прошептал недурно, хотя и медленно соображающий волонтер. – Ялик – нахшанс. Пусть и мизерный. Жаль ялик.

– Это верно, добротный ялик. Как можно его портить⁈ Ни в коем случае, это ж имущество Ее Величества! Да и солдат за лодкой особенно внимательно бдит. Но наш сэр Сэлби – солдат и герой. То есть, человек сухопутный и может упустить из вида, что лодки сами по себе не плавают. Весла хранятся там же?

– Мля! – дошло до славного волонтера.

Весла, во избежание глупостей и искушений, способных овладеть волонтерами во время их безнадзорных ночлегов на ялике, убирались на катер. Сегодня утро выдалось нервное, ялик никуда не ходил, следовательно, весла не доставали…

– Скорее всего, они в угольном бункере, – прошептал я. – Дверь там на простой задвижке, считай, открыта. Достаточно убрать пару весел и на оставшейся паре двинуться они не рискнут. Не выноси, а задвинь поглубже за паропровод и присыпь углем. Знаешь, что такое «паропровод»?

– А то, нах, – обиделся соучастник.

– Отлично. Сразу не догадаются, а чуть позже в планах на кампанию что-нибудь может измениться. Попробуешь?

– Ну, что жх ещех делатьнах, – заколебался Сан. – Проскочить мне на борт нахтрудновато.

– Отвлеку, – пообещал я. – Обойди с противоположной стороны, минут через десять я начну. Представляешь что такое «минута»?

– И минуту, и секунду. Хоть временную, хоть метрическую, нах, – угрюмо заверил Сан. – Я тупое, но образованное, мляменянах…

Поразмышляв о том, почему мне вообще почти ничего неизвестно о волонтерах, и о том, где и для каких целей их вообще вербовали, я решил что, возможно, они тоже настоящие шары в игре. Малой ценности, но тем не менее. Если у Сана получится, можно будет разыгрывать комбинации посложнее.

Выждав, я пополз к лагерю, на этот раз не скрываясь, хрустя ветвями и издавая душераздирающие стоны. Ближе к берегу я надрывно закричал:

– Есть ли тут кто⁈ Бога ради! Люди, люди⁈

Отозвался шкипер, потом меня обозвал «визгливым дьяволом» новоявленный сэр Сэлби. Стоя на четвереньках, я водил головой, подставлял звукам ухо и гнусил как умалишенный «Вы здесь? Вы все здесь?». Проклятье, самому себя слышать было противно. Меня хорошенько облаял новый командир, потом подхватила рука Дока и помогла встать. Мистер Крафф вел меня к моей «палате», я спотыкался и на всякий случай отчаянно вскрикивал, чтобы меня слышали в лагере.

Док посадил меня на одеяло.

– Это что было за представление, а, Энди?

– Приступ невыносимого отчаяния, сэр, – тихо пояснил я. – Мне вдруг приснилось, что я остался в полном одиночестве. Я вскочил, упал, пополз… Виноват, сэр. Запаниковал. С кем не бывает.

– Энди, если бы я точно не знал, что ты слеп, у меня появилось бы подозрение, что кто-то нагло дерзит и нарывается на грубость.

– Док, пожалуй, вы единственный, кого я уважал на борту «Ноль-Двенадцатого». Это правда. Могу еще раз извиниться. Но хочу напомнить, что больным свойственно делать глупости.

– Темнишь, парень. Ладно, я попробую догадаться, зачем ты это делал.

– Док, а я вот не могу догадаться, отчего вы выдерживаете нейтралитет. Так будет прогулка на ялике или вы не рискнете?

– Я не идиот, чтобы умирать от изнеможения и голода на веслах. Но Сэлби сейчас ведет себя примерно так же, как некто, вопивший «люди, вы где⁈». Пусть успокоится. Хорошо вооруженный умалишенный нам сейчас нужен меньше всего.

– Умалишенный может потерять револьвер.

– Этой ночью лейтенант потерял револьвер. Но нам пока это не особо помогло, – проворчал Док. – Кстати, Энди, ты думал над тем, что будет, если мы каким-то чудом все же вернемся в гарнизонный лагерь, но среди нас не окажется ни солдат, ни офицеров?

– Да, скорее всего нас станут крепко подозревать в дурных вещах. Но лучше вернуться в тюрьму, чем превратиться в здешний ил.

– Не уверен. Уж в тюрьму-то нас в любом случае не вернут. Ты и сам это понимаешь. В тюрьмах есть уши, а мы можем наболтать лишнего. Пожалуй, нам стоит в будущем держать на уме иной курс. Компас-то у нас определенно имеется. В отличие от катера. Поразмысли над этим.

– Много ли толку от размышлений слепца?

– Не болтай. Если ты пережил эту ночь, значит, кризис миновал, и дело повернуло на поправку. С тобой явно что-то происходит, но я бы не назвал это процесс «ухудшением».

– Буду надеяться, сэр.

Док двинулся к лагерю, а я спросил вслед:

– Так лейтенант потерял револьвер или нет?

– И да, и нет. Полагаю, в нужный момент лейтенант Келлог не смог добраться до своего оружия. Не знаю, отчего ему взбрело в голову вынуть «веблей» из кобуры и сунуть под подушку. Наверное, хотел, чтобы оружие было поближе, под рукой. Никогда не изменяй своим привычкам, Энди. И помни, что наш новый командир не так бесполезен как кажется. Он – свидетельство нашей честности и пропуск в Англию. Не будем с ним ссориться. Пока, по крайней мере.

– И в мыслях не имел ссориться с этим здоровяком, – заверил я.

Доктор ушел, а я сунул в рот лягушачью лапку и задумался. Впрочем, от расстановки шаров меня отвлекала лягушатина – лапа оказалась на диво вкусной, косточки почти таяли на языке. Вот только соли было маловато.

Глава 5
Начальник чайника

Время во тьме течет по-иному. Должно быть, поэтому слепцы дольше всех остаются молодыми: если выбросить из жизни закаты и восходы, красоту юных дев и морщины почтенных старцев, янтарный отблеск луны в волнах и багряно-черное торжество гниющей плоти умирающих, мир становится проще. Черт возьми, на ум мне лезла подобная ерунда, поскольку занять голову было нечем. Мы застряли в неопределенности, вот только ре-рэка[1] назначить было некому.

Ялик никуда не отправился – идти на трех веслах даже придурок Сэлби не рискнул. Мой волонтер оказался шустрым парнем – успеть за минуту припрятать половину весел не каждый изловчится. Весла искали, надо думать, не слишком усердно. Шкипер неожиданно ловко выкрутился, сообщив, что покойный лейтенант имел привычку по ночам лично убирать часть снаряжения. Недоверчив и предусмотрителен был наш несгибаемый Келлог. Его наследник не слишком-то поверил в россказни об играющих в прятки веслах, но прежде служака Сэлби проводил большую часть бодрствования, торча «на часах», и особой уверенности по части катерных обычаев не имел. В общем, зрячая команда занялась привычным делом – отчаянной борьбой за освобождение винта. Насколько я понял, проклятая лиана сопротивлялась сейчас даже успешнее, окончательно превратившись в монолит поистине кремневой твердости.

Мне тоже нашлось дело. Поскольку я был признан «условно-незаразным», мне было разрешено вернуться в лагерь. Правда, на борт «Ноль-Двенадцатого» сэр-солдат меня не допустил. Ну, пока мне не очень то было и нужно. Я сидел у костра и занимался топливом: волонтеры подтаскивали ветви срубленных кустов, а в мои обязанности входило подсушивать добычу и экономно подкармливать огонь. В моменты приготовления пищи котлом занимался шкипер. Старина Магнус оказался недурным коком, хотя за стряпней ворчал не переставая. Впрочем, мне его брюзжание было только в развлечение…

Чувствовать солнце, ворошить ветви и определять жар костра оказалось не так сложно. Я пару раз обжегся, но в моем ли положении горевать о новых шрамах? Чувствовал я себя относительно неплохо, даже нарывы на бедре, кажется, поджили. Увы, я с восторгом поменял бы сотню чирьев хотя бы на один глаз. Пусть и подслеповатый.

…– Жарища, черт бы ее побрал, – сказал Док.

Забулькал чайник – доктор велел топлива не жалеть и постоянно пополнять запас кипяченой воды, утверждая, что незаметная жажда способна прикончить человека куда быстрее голода.

Последние два дня действительно выдались жаркими, истинно летними. Страшно представить, в какой бульон превратятся Болота в разгар лета.

Мистер Крафф оторвался от носика чайника, и, отдуваясь, заметил:

– Сколько не фильтруй, все равно на вкус – болото. Но хотя бы относительно безопасное для желудка.

– А как там с винтом? – осведомился я.

– С утра сбили четверть дюйма. Откровенно говоря, не думал, что растение способно создавать такую совершенную броню. Шкипер говорит, что если бить сильнее, мы рискуем погнуть вал.

– Полагаю, мистер Магнус не ошибается.

– Никто с ним и не спорит. Кстати, Энди, а ты смог бы наточить долото на ощупь?

– Готов попробовать, сэр.

– Да уж, людей у нас осталось маловато. Да еще волонтеры чудят.

Я несколько удивился:

– Волонтеры? Я ничего не слышал.

– В том-то и дело. Молчат. Двое из них явно не в себе. Твой-то дружок еще ничего, держится, но остальные…

– Больны?

– Все мы не блещем здоровьем, – Док помолчал. – Видишь ли, наши волонтеры – особи, привыкшие существовать внутри крупных сообществ себе подобных. Трое – слишком малая для них группа. Энди, ты вообще что-то знаешь о волонтерах?

– Только слухи. Подробнее не интересовался.

– Вот и не интересуйся. Подробности не принесут тебе ни малейшего удовольствия, – доктор пошел к катеру, где раздавались удары, перемежаемые унылыми ругательствами.

До вечера я успел четырежды подточить огрызок долота – во время обколки винта инструмент уже приходилось держать клещами. Совладав с долотом, я принялся осваивать заточку изуродованного топорика, но рабочие вконец изнемогли и прервались на ночь. Англичане собрались за ужином, Сэлби понес паек волонтерам. Я хлебал похлебку из солонины – вот редкий момент, когда о потере зрения сожалеешь чуточку меньше. В миске, кроме подсоленной воды и призрака волокон мяса, все равно ничего не рассмотришь. Сэр-солдат четко продолжил курс сэра-лейтенанта: держать пайки максимально урезанными. Медленно слабея от недоедания, мы способны продержаться целый месяц. Но каков смысл такой стратегии?

– Сегодня я видел москита, – мрачно поведал шкипер.

– И как? Мясистый? – поинтересовался Док, судя по звуку, облизывающий ложку.

– Можно сказать и так. Величиной с мелкого воробья. Порхает, правда, вяло.

– Ничего, ночи все теплее, насекомые непременно взбодрятся, – обнадежил Док.

Вернулся Сэлби, сплюнул и раздраженно пнул ящик, служащий креслом нашему самозванному командиру:

– Кажется, наши гребцы не хотят ужинать. Можете в такое поверить, а⁈

– Сегодня помрут? – уныло уточнил шкипер.

– Да дьявол их знает. Хвостатые выродки, все беды от них, – выругался Сэлби. – Если доживут до утра, нужно будет заставить их поработать всерьез. Они нанимались, чтобы трудиться, ведь так или нет?

– Трое – слишком мало, – отстраненно пробормотал Док. – Но эти довольно долго продержались.

– Если бы мы отправились на ялике, у обезьян оставалась бы надежда на скорую встречу с остальным стадом. Они бы еще продержались, – сэр-солдат вновь выругался: – Куда же лейтенант спрятал весла? Я обыскал весь остров. Нет весел, а теперь еще и гребцы готовы передохнуть.

– Может, лейтенант перед смертью притопил весла на глубине? – предположил шкипер.

– Обмотал цепью, нашел местечко по-приметнее. Наверняка чуял, что дело плохо.

– Мы все чуем, – оскалил гниловатые зубы солдат. – Спорю на тот бочонок рома, что утром гребцы будут уже холодненькие.

– О, пари! – оживился Док.

– Про ром я просто так сказал, – проворчал Сэлби. – Знаю я вас, тюремный народец, вас только помани выпивкой. Но обезьяны нынче наверняка передохнут, вот помяните мое слово.

Запоминать слова этого идиота мне было ни к чему, я и так догадывался что не знаю о волонтерах чего-то важного. Это дурно, мне бы точно знать цвета шаров перед следующим фреймом.

– Джентльмены, если чай больше никто не будет, я отнесу кипятка гребцам. Вдруг горячее поддержит их самочувствие, – сказал я, нащупывая длинную, очищенную от листвы, ветку, которую пытался приспособить вместо трости.

– Что, Энди, желаешь порадоваться, что кто-то подыхает раньше тебя? – догадался наш мудрый командир. – Что ж, развлекись. Но если рухнешь в воду, не вздумай уволочь с собой чайник.

– Я буду вдвойне осторожен, – пообещал я.

Добраться до ялика было несложно. Потрогав борт и край парусины, я прислушался. Внутри негромко и бессвязно говорили на два голоса. Я не мог понять ни слова. Похоже, бредят. Стук моей ветви-трости по планширю на миг оборвал бормотание, потом внутри вновь запричитали.

– Сан, ты меня слышишь? – позвал я.

Никакого ответа, только поток монотонных слов стал чуть громче.

– Эй, Сан, да что с тобой такое? – я стукнул тростью сильнее.

На этот раз мне ответил полный мучений стон и относительно внятные слова.

– Прощай, Энди, – хрипел гребец из недр ялика. – Умираем. Так нам и нужно, тупым выродкам, нахнас.

– Э, ты не спеши. К примеру, я ведь слепой, а все еще ноги таскаю.

– Так тебе-то что, сравнил, – голос волонтера сбился на причитания и ругань. – Вон, тут последние помирают. И я следом…

– Что за спешка? Помирают, так земля их примет, рядом с лейтенантом будут лежать. Такая честь, аж завидно. А ты поживи еще. Лягушек наловим, сеть сплетем…

– Не понимаешь ты, – застонал Сан. – Я с ними связан. Плотнее пуповины связь, нах, такой паропровод, что ничем не оторваться. Общность мы, громадство, мляее. Племя мы древнее, прородительное. Одному не выжить…

– Отчего же одному? В лагере ваших полным-полно, на три племени хватит. Завтра-послезавтра катер будет готов, поплывем, через неделю соплеменников встретишь. Танцы, молитвы, разговоры…

– Что, правда⁈ Да нет, врешь. Винт нам не освободить.

– Поплывем, – я вполсилы пустил шар-биток на весьма рисковый и сомнительный отыгрыш. – Мне видение и сон был. У слепых такое бывает. Мы чуткие. Известное дело. Вот, древний Гомер, к примеру…

– Ты плыть собрался или поэму сочинять? – стонуще засмеялся не в меру образованный гребец. – Тоже, античный сказительхнаб.

– Пусть не сказитель, а вот завтра посмотрим, – настаивал я. – Я не глазами вижу. Вот как с веслами и яликом получилось, все подробно угадал. А до этого раньше всех знал, что лейтенант окочурится. Во мне дар пробуждается! Чай пить будешь? Кипяток еще горячий. Или назад нести?

Парусина зашуршала, у меня взяли чайник. Судя по всему, руки у Сана сильно дрожали. Я слышал, как он проливает тепловатую воду, промахиваясь мимо своей щербатой плошки.

– Дар, говоришь? – слабо пробормотал гребец. – Да какой, нахдар? Хотя тут Болота, мляихна. Все может быть. Попробую дожить, хотя спина… – он перешел на сплошные «х», «бэ» и «ё»…

Чайник я вернул в целости, что было проконтролировано сэром-адмиралом. Здоровые вояки проверили оружие и задраились в трюме, а больные-слепые-никому не нужные, – в смысле, я, – легли у костра. Жаловаться причин не имелось: одеяла подсохли, ночь выдалась теплой, а москиты-воробьи еще нас не навещали. Я не боялся – крепла уверенность, что раз я слеп и уже не очень жив. Болота меня не тронут. Ведь так или иначе, я уже стал частью их. Не знаю откуда взялся столь странновато-философский взгляд на игровой стол жизни, но тем не менее…

Проснулся я оттого что меня душили. Черт, философские теории – чрезвычайно вредные и пустые выдумки. «Болота меня не тронут» – а чьи это лапы на моей не такой уж толстой шее?

Уже сипя, я наугад ударил локтями, пытаясь сбить хватку душителя. Тот покачнулся, но усидел на мне. От врага пахло гноем и болезнью, он не казался особо мощным и уверенным

– я забарахтался с новой силой и надеждой. Ах, если бы у меня был нож! Удалось боднуть врага головой – угодил куда-то в плечо. Этим промахом враг не замедлил воспользоваться, перехватив меня за кадык. Я еще мог с трудом дышать, но процесс стал чертовски болезненным. В отчаянии моя правая ладонь зачерпнула грязь из подсохшей лужи, я влепил горсть этого жалкого оружие туда, где по моим предположениям должна была находиться физиономия негодяя. Удар пошел киксом, но куда-то я попал – схлопотав грязи, враг ошеломленно фыркнул. Хватка чуть ослабла, я сбил со своего горла руку душителя. На меня тут же навалились сильнее, и внезапно вцепились в горло зубами. Я взвыл от боли и вывернулся. По горлу текла кровь, меня вновь притиснули к земле…

– Умри, нахе. Я поплыву. Не он, не ты, нах. Мне млянадо, – стонал враг.

Волонтер! Неужели Сан настолько озверел⁈

– Тебе надо⁈ – вне себя просипел я и врезал уже точно зная, где хлебало этого выродка. – На!

Мой кулак крепко врезал в костлявую челюсть, противник на миг замер. Я добавил еще разок и весьма славно… Хекнув, душитель откинулся, и третий удар пришелся в пустоту. Черт, вот же невезение – я снова потерял ориентиры! Меня схватили за волосы, попытались загнуть голову. Шею вновь полоснуло болью, но я больше не собирался позволять себя грызть. Мы покатились в отвратительно объятии, я порывался как следует врезать, он довольно бессмысленно хватал меня за одежду, пытаясь вновь добраться до горла. У меня мелькнула мысль, что этот герой малость послабее даже средненького слепца-британца, но тут он опять умудрился вцепиться в мои волосы. Прием не смертельный, но чертовски болезненный.

– Удавлю! – заорал я, опрокидывая его на лопатки. Размахнуться как следует не удавалось, меня рвали и драли, будто в драке подвыпивших прачек. Молотя куда попало, я чуть не выбил пальцы, крепко врезав по корню. Вот же невезенье! От моих волос, должно быть, мало что осталось – противник цеплялся за них, за уши, за бинт, раздирая все, до чего мог дотянуться…

Я осознал, что подо мной вовсе не Сан – узкое искаженное лицо того высокого волонтера, совершенно безумное, в темных пятнах-прорехах. Черт, да я дрался словно с мертвецом! Сорванные бинты хлестали по этой ужасной роже. В ошеломлении я врезал апперкотом левой, добавил хуком с правой:

– Отстань, дурень!

Он обмяк и уставился на меня. Я слышал, как от катера к нам бегут, ругаются, размахивают фонарем – пятна света суматошно прыгали по кустам. И тут до меня докатилась боль – глаза вновь выжигало. Я слабо ткнул кулаком в нос врагу и обессилев повалился на бок – в глазах дрожали и плыли ослепительные радужные пятна…

– Замерли! Стрелять буду! – во всю мочь вопил Сэлби.

Да я и так уже шевельнуться не мог, почти оглохнув от боли в голове и лишь заслонял глаза относительно чистыми тыльными сторонами ладоней.

– Вот же они сцепились, – услышал я голос склонившегося над нами Магнуса. – Что стряслось-то?

– Волонтер спятил, – простонал я, раскачивая тупеющей от боли головой. – Набросился, принялся душить и кусать. Док, черт возьми, я сейчас сдохну!

– Не лезь лапами к глазам! – скомандовал доктор. – Сейчас промою.

Я стонал и не притворялся – глаза по-прежнему выжигало. Но я был готов хохотать и презирать эту невыносимую боль. Я видел! Пусть всего несколько секунд, но я видел. Исхудавшее, почти не отличимое от черепа лицо безымянного волонтера, язвы на его щеках, длинный клок волос, прилипший к костлявому лбу, безумные глаза – что может быть прекраснее! Я видел, видел, видел!

… – Боль слабеет? – спросил Док. – Компресс должен подействовать.

– Действует, – заверил я, морщась. – Но все еще порядком жжет.

– Утешься тем, что второму дуэлянту хуже. Он умер.

– Угу, я понял. Слышал разговор Сэлби и шкипера. Но честное слово, я всего лишь пару раз врезал гребцу. И не особо-то сильно.

– Не стоит оправдываться. Полагаю, он был обречен. Еще один волонтер отдал богу душу в ялике без всякого твоего участия. Боюсь, нам больше не придется рассчитывать на гребцов. У этого, что притащился с тобой проститься, видимо окончательно помутился разум. К счастью, он сильно ослабел физически. Но ты славно отмахивался. Приходилось брать уроки бокса?